Похороны викинга

– Ни капельки, – сказал я, продолжая на него смотреть.

Я не мог точно определить, что он за тип. Он, конечно, не был рабочим и не мог быть загримированным принцем. Конторщик или приказчик, – решил я. Впоследствии я узнал, что он был мелким французским чиновником. Его фамилия была Вогэ, он сделал какое-то мошенничество, потерял права гражданства и пошел на пять лет в легион, чтобы «восстановить свою честь».

– Значит, вы хотите, чтобы окно было открыто? – спросил он, меняя тему разговора.

– Вы угадали, – ответил я.

– А если я хочу, чтобы оно было закрыто? – спросил он дерзко.

– Тогда придите сюда и закройте его, – ответил я самым не любезным голосом.

– А если мы все хотим, чтобы оно было закрыто?

– Тогда делать нечего. Если большинство хочет добровольно задохнуться в вашей вони, оно имеет на это полное право.

– Брось, носатый. Иди сюда, – крикнул один из игроков. Мой противник, ворча, удалился.

Я сел на ближайшую у окна койку. Потом положил голову на подушку, набитую соломой. Что будет дальше?

– Подымем потолок малость? – по-английски предложил мне сзади протяжный голос.

– Нет – сказал я. – Не стоит.

Мой собеседник лежал на соседней койке. Это был очень маленький, чисто выбритый человек с большим носом, выдающимся подбородком, ртом, похожим на капкан, и решительными серыми глазами.

– Как вы узнали, что я англичанин? – спросил я.

– Кто же еще? – медленно отвечал он. – Кровь с молоком… Франт… Я владею всем миром, откройте окна, раз я вошел… конечно, англичанин.

Я рассмеялся.

– Вы американец? – спросил я.

– Почему?

– Кто же еще? – протянул я, подражая его голосу. – Определенно… плевать на тех, кто владеет миром… презрение к немощным англичанам. Звезды и полосы… Смола и перья… Полнота чувств… конечно, американец.

Американец улыбнулся. Я никогда не слыхал, чтобы он смеялся.

– Хэнк, – сказал он, повернувшись к следующей койке. – Рядом со мной лежит англичанин, он поносит нашу бедную страну. Какая жестокость!

Огромный человек медленно оторвался от созерцания потолка, приостановил жевательные движения и торжественно взглянул на меня. Затем с глухим стоном упал на подушку.

– Убили моего партнера. Вот что вы сделали. У него слабое сердце… Впрочем, голова у тебя еще слабее, правда, Хэнк? – добавил он, повернувшись к своему приятелю, уже оправившемуся от потрясения и продолжавшему терпеливо жевать свою жвачку.

Хэнк, лежа на койке, выглядел семи футов длины, четырех – ширины и двух – глубины. Лицом он напоминал своего товарища, у него такая же дубленая кожа и такой же выдающийся подбородок. Но глаза его были более темного серого цвета, и волосы были черными, а не льняными. Они мне понравились, эти американцы.

– Он говорит, что ты страдаешь от полноты, Хэнк, – продолжал маленький американец.

– Нет, Бедди, я сегодня совсем пустой, – нежным голосом ответил великан. – Совсем. Я слегка страдаю, чужестранец, но не от полноты. Совсем нет. Наоборот.

– Не смей противоречить англичанину, – наставительно сказал маленький Бедди. – Это ему не нравится… мы тоже ему не нравимся. Умирай молча. Он не хотел вас обидеть, – добавил он, обращаясь ко мне. – Он три дня питается окурками и разучился говорить.

Я вытаращил на них глаза. Может ли это быть, чтобы они голодали? Лица у них были действительно истощенные. Необходимо их накормить, но как предложить, чтобы они не обиделись?

– Может быть, джентльмены позавтракают со мной? – почтительно спросил я. – Братство по оружию и так далее.

Два торжественных лица повернулись ко мне.

– Он назвал тебя джентльменом, Хэнк, – сказал наконец маленький. – Это не ругательство, он просто говорит с тобой по-английски… Ты слушай внимательно и старайся усовершенствовать свое мышление.

Тогда я напряг все мои лингвистические способности и произнес:

– Хэлло, слушайте, я решил наполнить вас, бродяг, доверху. Я могу вложить в это дело капитал, если вы снизойдете до принятия в свою компанию презренного британца.

– Ха, – сказал Хэнк, и оба сразу встали.

– Клади руку сюда, сынок, – сказал великан, протягивая самую огромную ладонь, которую я когда-либо видел.

Я взял его руку и попробовал ответить на его рукопожатие. Это было трудно. Когда я вслед за тем взял жесткую руку Бедди, я уже не был способен ее пожать.

– Где можно достать чего-нибудь? – спросил я. Бедди не сомневался в существовании полковой лавочки. Он не мог допустить, чтобы солдатам не помогали избавиться от лишних денег. Должна быть лавочка, и в ней всякая выпивка.

– Не могу пить на пустой желудок, – грустно заявил Хэнк. – Я становлюсь мрачным, если пью без закуски. А если лью в себя напитки после еды, то делаюсь добрым и хорошим. Сперва надо поесть.

– В лавочке должно быть и съестное, – предположил Бедди.

В этот момент дверь широко раскрылась и в комнату задом вошел солдат, державший в руках конец длинной доски, на которой рядами стояли миски. На другом конце доски был другой солдат. Войдя, оба гаркнули: «Суп!»

Хэнк вскочил и через минуту сидел на своей койке с двумя мисками. Бедди проделал то же. Оглядевшись, я увидел, что мисок было больше, чем людей, поэтому я тоже схватил две штуки. Я не был голоден, и суп не был слишком аппетитным. Я старался не для себя. Когда я вернулся к своей койке, Хэнк уже прикончил одну миску и быстро опустошал вторую.

– Вот, – вздохнул он с облегчением, окончив вторую. – Для этого я и пришел в легион.

Я предложил ему одну из своих мисок.

– Нет, – сказал он. – Забудь.

– Стараюсь забыть, – уверил его я.

Он внимательно на меня взглянул.

– Я не голоден, – сказал я.

– Наверное? – спросил он, сомневаясь, но все-таки протянул руку.

– Я хорошо позавтракал час тому назад, – сказал я. – И к тому же я никогда не ем суп по утрам. Я взял миски для вас и для мистера… Как вас звать, мистер?

– Бедди, – ответил маленький американец и взял другую мою миску.

Хэнк проглотил третью порцию.

– Порядочный человек, – сказал он в мой адрес.

– Безупречный, – согласился Бедди, и я почувствовал, что они стали моими друзьями.

Огромный немец с мрачным лицом подошел к Хэнку.

– Ты сожрал три, – заорал он на исковерканном английском языке. – Я съел только одну. Ты вор!

– Правильно, немец, – подбодрил Бедди. – Дай ему как следует, пусть, он вернет лишнее.

Немец помахал перед носом Хэнка основательным кулаком.

– Не могу вернуть, – скромно сказал Хэнк. – Это не принято в хорошем обществе.

Немец стал наступать, но Хэнк положил на его гневное лицо свою огромную, жирную от супа пятерню и толкнул его.

Немец неожиданно сел на пол. На его лице выразилось крайнее изумление.

– Теперь я способен смотреть на вино, – сказал мне Хэнк, и мы вышли в коридор.

Громадный и мрачный квадрат двора был набит солдатами всех полков африканской армии. Тут я впервые увидел спаги, о которых нам когда-то рассказывал приехавший в Брендон-Аббас французский офицер.

Их шаровары были настолько широки, что выглядели юбками. Я думаю, что из одной их штанины можно было сшить целое дамское платье. Они носили пояса, состоявшие из нескольких метров широкой ткани. Чтобы надеть такой пояс, им приходилось просить своих приятелей держать его свободный конец и, приложив другой конец к животу, вращаясь, в него заворачиваться. Цветные жилеты, фески и широкие ярко-красные плащи дополняли их варварский костюм. Здесь были желто-синие стрелки, голубые африканские егеря, красно-синие зуавы, синие колониальные пехотинцы, саперы, артиллеристы и солдаты всех частей и родов оружия в самых различных формах. Вся эта разноцветная толпа находилась в непрерывном движении. Стоял страшный шум. По-видимому, наш форт был чем-то вроде военного отеля для солдат, едущих в Африку и из нее. Следуя по течению толпы, мы добрались до многообещающей горы винных бочек.

– Здесь не будет виски по доллару за стаканчик, – с грустью сказал Бедди, пробираясь к обитому цинком прилавку. (Действительно, здесь все пили кларет по три с половиной пенса за бутылку). – Ставь выпивку, друг, – добавил он.

– Они называют это вином, – вздохнул Хэнк. – Придется привыкать к жизни, полной лишений. – И осушил свою кружку.

– Это барское вино, дурак! – поучительно сказал Бедди и осушил свою.

Это действительно было превосходное вино. Много лучше того, за которое мы дорого платили в Оксфорде. Я не особенный специалист по части питья. Вино я рассматриваю отнюдь не как средство для утоления жажды.

Ощущение опьянения для меня определенно неприятно. Пить ради него, по-моему, бессмысленно. Все равно что вертеться на одном месте, чтобы добиться головокружения. Поэтому я так же мало склонен к чрезмерному потреблению вина, как и чрезмерному потреблению сыра, песочных пирожных или жареного хлеба.

– Приличное вино, – сказал я моим американским друзьям. – Но все же я не могу рекомендовать его в промежутках между блюдами.

Мои товарищи были вполне солидарны со мной. Свое мнение они, впрочем, обосновывали иначе.

– Да, – сказал Бедди. – По-видимому, в этих странах не разрешается употребление спиртных напитков.

Отвернувшись от прилавка, я увидел подходившего к нам человека в штатском. Я заметил его еще в казарме. Он был одет в потертый, плохо сидевший на нем синий костюм, бархатный берет и потрескавшиеся туфли. Белья на нем, по-видимому, не было.

Несмотря на свою сомнительную одежду, он выглядел военным. Его загорелое лицо было лицом солдата – твердым и сдержанным. Оно имело какое-то фамильное сходство с лицами, заполнявшими этот двор.

Подойдя к нам, он спросил по-английски:

– Рекруты легиона?

– Да, – ответил я.

– Может быть, вы хотели бы получить кое-какую информацию в обмен на одну бутылку вина? – заявил он с любезной улыбкой.

– Я буду очень счастлив, если вы с нами выпьете, – ответил я и положил на прилавок монету в два франка.

Он решил, что эти два франка предназначаются для него.

– Вы хороший товарищ, – сказал он. – Вероятно, из вас выйдет отличный легионер. Эта монета содержит в себе добрую дюжину бутылок. Спрашивайте, что вам угодно. – И он с изяществом поклонился мне и обоим американцам. Он, очевидно, был образованным человеком.

– Так, – сказал Хэнк. – Я хочу знать, когда мы получим нашу следующую еду.

– Можем ли мы выйти из этой дыры в город, чтобы выпить? – спросил Хэнк.

– Вы получите суп, кофе и хлеб в четыре часа дня. Выходить из форта вам никуда не разрешат, пока не придет время отправить вас на пароходе в Оран, – быстро ответил он.

Американцы были недовольны.

– А когда нас отправят? – спросил я.

– Завтра с почтовым пароходом, если только не будет послезавтра военного транспорта, – ответил наш новый знакомый.

– Предположим, что у меня есть приятель, записавшийся в легион дня на два раньше меня. Где может он быть сейчас? – спросил я.

– В форту Святой Терезы в Оране, – ответил он. – Завтра или послезавтра его отправят в Саиду или в Сиди-Бель-Аббес. Вернее, что в Сиди.

– Вы ходячий энциклопедник, – сказал Бедди несколько неодобрительно.

– Я могу рассказать вам все о легионе, – ответил наш информатор на своем великолепном английском языке с легким иностранным акцентом. – Я уже отслужил там пять лет и теперь возвращаюсь на второй пятилетний срок.

– Это говорит в пользу легиона, – весело сказал я.

– Или не в пользу бывших легионеров, – менее весело ответил он. – Им, оказывается, не очень просто добыть себе кусок хлеба.

– Пробовал добыть? – спросил Хэнк.

– Чуть не подох с голода, отбил все ноги по дорогам. Спал в грязи, пробовал выклянчить работу… пришлось выбирать между каторгой и легионом… выбрал легион: знакомый ад все-таки лучше незнакомого.

– Парень мрачно настроен, – заметил Хэнк.

– Разрешите допить ваш стакан? – спросил незнакомец. – Вино у вас хорошее, жаль, если пропадет.

– Пожалуйста, – сказал я и напомнил себе, что я не в Оксфорде. – Вы великолепно говорите по-английски, – добавил я.

– Да, – просто ответил он. – Но я лучше говорю на индустани, по-итальянски и по-французски. Не на настоящем французском языке, а на языке легиона.

– Зачем столько языков? – спросил Бедди.

– Отец был итальянец, работал в Бомбее кондитером. С няней говорил на индустани. Мать тоже лучше говорила на этом языке, чем на каком другом, она была смешанной крови. Ходил в английскую школу. Французскому учился в легионе.

Мне хотелось спросить его, каким образом он попал так далеко от своего дома и оказался в Африке. Вместо этого я совершил страшную бестактность, я спросил:

– Почему же вы записались в легион?

– Вероятно, по той же причине, что и вы: для поправления здоровья, – резко ответил он и враждебно на меня взглянул.

Такие вопросы в легионе задавать не принято.

– Поправили здоровье? – спросил Бедди.

– Не слишком, – кратко ответил итальянец, допивая свой (или мой) стакан.

Мы засыпали его вопросами и узнали много полезного и немало тревожного. Мы узнали, что своим приятелям он известен под именем Франческо Болдини. Под каким именем он известен полиции, он не сказал.

Он не слишком понравился мне, однако его опыт мог оказаться полезным. Я решил купить его помощь. Он может впоследствии оказаться полезным моим братьям и мне. Я не допускал мысли, что Майкл и Дигби не в легионе. Это было бы слишком ужасно.

Моя задумчивость была нарушена диким ревом. Это артиллеристы пели свою полковую песню:

Если хочешь весело жить,Нанимайся в артиллеристы.Когда мы покидаем город,Все девочки лезут в окна.Эй, выпьем, старик,За здоровье артиллерии,Пьющей свое виноИ плюющей на пехотинцев…

и так далее.

Когда они допели свою песню и накричались ура» до хрипоты, на бочку вскочил маленький, довольно подозрительного типа солдат и запел очень подозрительную песню, припев которой, по-видимому, был всем прекрасно известен.

Если служба нужна госпоже РеспубликеТам, где даром солдаты служить не станут,Там годятся штрафные ротыБатальона весельчаков.Они не любят правительства,И правительство их не любит…

Это была песня штрафного батальона. Он комплектуется только преступниками и официально называется батальоном африканской легкой пехоты.

Потом запели свою песню солдаты колониальной пехоты, в просторечии называемые марсуэнами. За ними пели другие. Последним запел Болдини. Он пел песню Иностранного легиона.

Я думаю, что здесь я услышал все знаменитые походные песни французской армии. Это было очень интересно, но впоследствии эти песни успели мне надоесть.

По совету Болдини мы вернулись в казарму вовремя, чтобы не пропустить обед, и я формально нанял Болдини в качестве проводника и ходячего справочника. За это я уплатил ему десять франков, обещав дать еще, когда смогу и когда он этого заслужит.

– К сожалению, я больше сейчас вам не могу заплатить, – сказал я, ошибочно полагая, что мало ему дал.

– Десять франков, дорогой сэр, – это как раз жалованье легионера за двести дней… Семимесячный доход, – понимаете? – сказал он.

Я понял. Прежде чем жениться и содержать семью на мое жалованье, мне придется изрядно продвинуться по службе.

Обед состоял из обычного супа и приличного серого хлеба. Суп прибыл в мисках, хлеб солдаты доставали ломтями из корзинки и бросали нам. Потом всем разливали в жестяные кружки кофе.

Суп был больше похож на крошево, чем на суп. Он был неплох, но есть его без вилок и ложек было трудно. В этом отношении товарищи были в лучшем положении, чем я, – они не были испорчены воспитанием.

После еды, во время которой немец неодобрительно на нас посматривал, мы опять пошли в кабачок. Больше делать было нечего.

Немец, которого звали Глок, и мой противник по вопросу политики открытых окон, Вогэ, охотно приняли мое приглашение утопить неприязнь в вине. Вскоре оказалось, что я угощаю большую часть французской армии. Это было не разорительно – вино было очень дешево.

Меня били по спине, толкали в ребра, обнимали и даже целовали тюркосы, зуавы, стрелки, спаги, артиллеристы и марсуэны. Было шумно и весело.

Болдини пил и становился все более и более неприятным. Его иностранный акцент выступал все резче, и я видел, как с него слезает лоск его напускного джентльменства.

Он кончил тем, что залез на оцинкованный прилавок и спел совершенно неприличную песню, переполненную сальностями и лишенную какой-либо соли. Его слушали, бурно приветствовали эту песню, но на меня она произвела тошнотворное впечатление.

– Что вы думаете по поводу этой песенки, сэр? – икая, спросил он меня. Я ответил, что предпочитаю ничего не думать.

Хэнк и Бедди пили вдвое больше любого из присутствующих и оставались молчаливыми зрителями. По их лицам было видно, что они не понимают, из-за чего поднялся весь этот шум и почему «бедные чужестранцы» волнуются.

– Можно бы подумать, что они выпили лишнее, – заявил наконец Бедди, на что Хэнк ответил:

– Делают вид, что это виски. Виски им не дают. Стараются поднять настроение и играют в пьяных.

Мы веселились до тех пор, пока во дворе не прозвучал сигнал. Тогда, обнявшись и с песнями, мы пошли в казарму. Когда я раздевался, сидя на своей койке, Бедди подошел ко мне и спросил:

– Не все деньги пропустил?

– Конечно нет, партнер, – ответил я. – Если хочешь…

– Ни черта не хочешь, – оборвал он меня. – Если остались деньги, засунь их в подушку и завяжи наволочку или засунь во внутренний карман жилета и спи на них…

– Едва ли это необходимо, – сказал я. – Не стоит обижать товарищей подозрительностью, знаешь…

– Воля твоя, друг, – ответил Бедди. – Клади их на видное место. Пусть их заберет мистер Умнара Тарара Каскара Саграда. – И он многозначительно взглянул на Болдини, лежавшего одетым на своей койке.

– Глупости. Не такой уж он прохвост, – сказал я.

– Хуже, – ответил Бедди и ушел.

Я разделся, положил деньги под подушку и накрылся грязным одеялом. Я долго не мог уснуть и думал об Изабель, о Брендон-Аббасе и о странной и страшной судьбе «Голубой Воды». Это было только неделю тому назад… Только восемь человек, и кто-то из них был вором… подлым и гнусным вором… Где сейчас Майкл и Дигби? Вместе ли они? Может быть, через сорок восемь часов я с ними встречусь на пути к славе, который, по словам Болдини, ведет к неизбежной смерти… Я заснул.

Утром меня разбудил пронзительный сигнал горниста.

– Вставать, вставать, – кричал стоявший в дверях капрал. Покричав, он повернулся и ушел.

Одевшись наполовину, я засунул руку под подушку. Моих денег там не было.

«Ограбили… прохвосты», – я испытывал бешенство и тошноту.

– Вот твои деньги, – сказал сзади меня голос Бедди. – Я решил присмотреть за ними, ты слишком здорово храпел… Так и вышло: в четыре утра к тебе в гости пришел мистер Каскара Саграда. «Деньги у меня, – говорю я во сне, – не беспокойся понапрасну». А он отвечает: «Ах, как хорошо, а я боялся, что кто-нибудь попробует его ограбить». «Я тоже боялся, – отвечаю, – и теперь вижу, что не зря боялся». Тогда этот хорек вильнул хвостом и уполз в свою нору… Вот.

– Спасибо Бедди, – сказал я, чувствуя себя дураком, и взял у него мои деньги. Мне не пришло в голову сомневаться в его правдивости.

После обычного завтрака нас выгнали на двор, там выстроили во фронт с новой партией рекрутов и устроили перекличку. Потом повели фронтом в гавань и посадили на пароход «Генерал Негрие» общества Мессажери Маритим. Нас согнали на нос этого пожилого парохода. Находившийся при нас капрал предложил нам не стесняться, если мы будем себя плохо чувствовать и пользоваться всем океаном в качестве плевательницы.

«Мы кормили наши моря тысячи лет», – подумал я и с радостью констатировал, что в этот превосходный день море отнюдь не выглядело голодным.

Но мы были голодны. И даже очень. По мере того как время шло, мы становились еще более голодными. К вечеру, когда замок Иф и высокий маяк скрылись за кормой, мы начали разговаривать о еде. Мы слонялись по палубе между полубаком и мостиком, нюхали соблазнительные запахи из кухни и слушали с ума сводящий звон вилок и ножей из кают-компании.

Я с грустью думал о столовой в Брендон-Аббасе, где как раз в это время накрывали на стол.

– Когда нам дадут есть? – спросил я Болдини, вылезшего из люка кубрика.

– Полагается нас кормить в пять вечера. Суп, хлеб и пол-литра вина, – ответил он. – Боюсь только, что повар собирается на нас заработать. Эти прохвосты часто зарабатывают на рекрутах.

В камбузе у полубака, в том, где готовят пищу команде, появился какой-то человек и начал греметь посудой. Мы надеялись на лучшее, приготовившись к худшему.

Через час мы были еще голоднее и злее. Гигантское терпение Хэнка быстро приходило к концу.

– Послушай, Каскара Саграда, – заявил он, расталкивая группу людей, стоявших вокруг Болдини и слушавших его разглагольствования о наших правах, – ты знаешь правила. Почему нам не дают жрать?

– Повар – свинья и вор, он хочет на нас заработать, – ответил Болдини.

– Вот как, – мягко сказал Хэнк. – Вот оно что. Но мне кажется, что ему не дожить до тех дней, когда он сможет насладиться своим заработком. Нет, он может с собой попрощаться. Если я не получу обеда, то он больше с собой не увидится.

Болдини объяснил, что мне не удастся пройти к капралу, как я предполагал. Капрал сидит во втором классе, и меня туда не пустят.

– Но я могу дать вам булку, – заявил он, – это будет стоить вам один франк. Я не хочу, чтобы вы умерли с голоду, – и он улыбнулся добрейшей улыбкой, напомнившей мне портрет милого дяди Сэма из сказочки о детках, заблудившихся в лесу.

Оказывается, он, предвидя развернувшиеся события, стащил в форту Сен-Жан четыре булки. Я дал ему три франка, взял одну булку и дал по одной Бедди и Хэнку.

– У вас великая душа, Болдини, – сказал я, покупая у него булки. Бедди был со мной не согласен.

Через час деятельность в камбузе замерла. По-видимому, никакой еды в этот вечер не предвиделось. Рекруты ворчали, жаловались и ругались на всех языках. Наступила темнота.

Огромное жирное существо с омерзительной физиономией, грязное и вонючее, вылезло из камбуза. Оно посмотрело на нас с нескрываемым презрением. Это был наш повар.

Я спросил у Болдини, согласится ли он продать нам то, что обязан был дать даром. Болдини ответил, что он так и сделает, но не раньше завтрашнего утра, когда мы проголодаемся, как следует, и заплатим, сколько он спросит.

Хэнк вышел вперед.

– Повар? – спросил он тихо.

– Да, – ответил Болдини.

– Пойдем, будешь переводчиком, – сказал Хэнк, и они пошли к повару, сопровождаемые Бедди.

– Когда мы получим нашу законную еду, мразь? – спросил Хэнк.

Повар не обратил на него никакого внимания и повернулся, чтобы величественно уйти. Раньше, чем он успел двинуться, огромные руки Хэнка схватили его за руку и за жирный затылок и быстро подвели его к борту.

– Спроси бедного человека, умеет ли он плавать? – попросил Хэнк, держа голову повара за фальшбортом.

Болдини спросил.

Повар отчаянно брыкался, но не отвечал.

– Бедди, ноги! – крикнул Хэнк, и Бедди, нырнув, схватил повара за ноги и вынес их за борт.

Толпа рекрутов бурно выражала свое удовольствие.

Я попросил Хэнка не торопиться, а сперва узнать, умеет ли он готовить, жаль терять повара, если он хороший.

– Верно, – сказал Хэнк. – Пусть сперва даст поесть, – и бросил повара на палубу. Повар с трудом встал на ноги, и Хэнк, мгновенно схватив его, отвел к двери камбуза и толкнул.

Повар схватил сковородку, но увы, не в качестве прибора для приготовления пищи, а в качестве оружия. Он выскочил обратно и бросился на Хэнка. Сковородка была сразу вырвана из его рук и со звоном опустилась на его голову.

– Он нервный, – сказал Хэнк. – Не понимает без намеков. – Поэтому Хэнк стал серьезен. Он взял повара за горло и начал его душить.

– Скажи ему, что я голоден, – обратился он к Болдини. – Когда я сыт – я очень добрый, так и скажи.

Болдини сообщил повару, что Хэнк будет рвать его по кусочкам, если он немедленно не подаст обед, и что толпа рекрутов будет следить за тем, чтобы никто ему не помешал.

Повар перестал сопротивляться, и Хэнк швырнул его в камбуз. Неожиданно появился какой-то боцман и с ним матрос. Я почувствовал неизбежность скандала и мысленно увидел всех нас в кандалах перед военным судом в Оране.

– Насилие? Нападение на повара? – спросил человек в форме. – Так. Бейте его прохвоста и вора насмерть, и да поможет вам Всевышний.

Я понял, что он тоже не был другом повара.

– Его помощи не потребуется, господин квартирмейстер, – сказал улыбающийся Болдини.

Повар со страшными ругательствами достал ведро холодного крошева, несколько хлебов и блюдо макарон.

– Надо будет все это согреть, – сказал Болдини.