Омуты и отмели

Митя, старший сын Юли, был с самого младенчества влюблен в Мусю, а та вертела им, как хотела, заставляя мальчишку страдать. Но неожиданно их роли переменились – не без помощи Марины, которая много работала с Митей, внушая ему уверенность в собственных силах. И не без помощи Стивена, но это оказалась помощь совсем иного рода. Когда старшие дети приехали в деревню, Марина внимательно пригляделась к своим влюбленным: Мите явно приходилось трудно, так вилась вокруг него Муся, так ластилась и заглядывала в глаза, норовя дотронуться, а то и прижаться. А жара стояла страшная, так что девчонка щеголяла полуголой – бедный, бедный Митя! Кроме Муси, соблазнявшей его с той же страстью, с какой прежде третировала, с ним заигрывала и Рита, тоже весьма настойчиво, так что Митя был вынужден грубо ее отшить:

– Что ты лезешь? Ты же знаешь: я с Мусей.

– Ну и что? Я согласна третьей быть. Ты не пробовал с двумя девочками? Тебе понравится.

Митя не выдержал и послал Риту куда подальше. Она только фыркнула: подумаешь! Муся прекрасно видела Ритино кокетство и старалась из всех сил, только что не дымилась. К счастью, им не так просто было уединиться: днем все на виду, а ночью… Мите было легче – он мог просто вылезти в окно, а Муся жила в светелке на втором этаже, ей там вообще-то нравилось, но спуститься оттуда потихоньку не было никакой возможности: деревянная лестница немилосердно скрипела. Но они находили возможность ускользнуть от внимания взрослых, постепенно разжигая тлеющий внутри огонь до настоящего пожара. А когда Митя, не в силах больше терпеть, попытался склонить Мусю к более изощренным действиям, вдруг выяснилось, что «княгиня Марья Алексевна» вовсе не так опытна, как хотела казаться.

– Ты что, никогда такого не делала?

– Конечно, нет! Ты что? Как ты мог подумать. Я же… ни с кем… ничего себе не позволяла, – Муся смотрела на Митю большими глазами, в которых закипали слезы: она вдруг осознала, что именно думал про нее Митя все это время. – Ты что, ты считал, что я… как Рита, что ли? Митя! Я не такая. Это что, так выглядело? Какой ужас. Я же просто… играла…

– Играла? Ничего себе игрушки!

– Митя, правда! Ну, я обнималась, да. Целовалась. Но не так! Так – только с тобой! Или ты что? Ты думал, со мной все можно, да? Что я… доступная? Ты поэтому со мной? А я-то думала… ты меня… люби-ишь.

И она заревела.

– Конечно, я тебя люблю, ну что ты.

Мите было жалко бедную заигравшуюся дурочку, но в то же время сам процесс утешения доставлял ему такое острое наслаждение, что скоро оба забыли о возможных последствиях – да и вообще обо всем. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не Марина. В этот вечер ей не спалось – Леший уехал в Москву, а она не любила оставаться одна. Да еще эта жара. Марина решила искупаться. Речка обмелела, но окунуться было можно. Возвращаясь обратно, она подумала, а не зайти ли к Юле: у той горел свет – тоже, видно, не спалось. Шла и «приглядывалась»: спит – не спит? И вдруг «увидела», да такое, что просто припустила бегом к сеновалу Семеныча – мальчишки там иногда ночевали, когда совсем изнывали от жары. Но сейчас там были не мальчишки. То есть один-то мальчишка имелся: Митя, а вторая – Муся! Марина вошла, нарочно громко стукнув дверцей. На сеновале настала такая глубокая тишина – можно было подумать, нет никого.

– Я знаю, что вы здесь. Муся, Митя! Ну-ка – быстро по домам. Кому я сказала?

Раздался приглушенный шепот, шуршание, и появился смущенный Митя – весь в соломе, потом Муся.

– Митя, не ожидала такого от тебя. Иди, а с Мусей мы поговорим.

Он вышел, но встал за дверью. Ишь, рыцарь!

– Митя, иди домой. Я тебя вижу.

Она проследила, как Митя поплелся к дому, и повернулась к дочери. Та совсем не выглядела смущенной.

– Муся! У тебя есть голова на плечах, а? Ты что делаешь?

– А что такого?

– Чем вы тут занимались?

– Ну, ма-ам, подумаешь, целовались!

Не только целовались, Марина прекрасно это «видела».

– Не ври мне! Ты что, не понимаешь, к чему это все может привести? Ты забеременеть хочешь в шестнадцать лет?

– И что, ты меня тогда из дому выгонишь, да? Как в прежнее время было?

– Не выгоню! Но если ты стремишься ребенка родить мне назло – флаг тебе в руки! Вперед! – И Марина, кипя от ярости, повернулась к выходу.

– Ну, мам, прости. Я не знаю, что со мной делается.

– Что с тобой делается? Переходный возраст слишком затянулся, вот что делается! Ты что всем нам хочешь доказать, что ты взрослая? Так веди себя как взрослая. Ты думаешь: «Ах, мне в детстве мороженое запрещали – вот вырасту, каждый день буду есть!» – так, что ли? Взрослый человек отвечает за свои слова и поступки! Ты это понимаешь?

– Да-а, а чего ты тогда меня ругаешь, а Митю отпустила? Я что, одна виновата?

– У Мити своя мать есть, еще поругает. А ты на Митю не сваливай. Он мальчик благоразумный и тебя на самом деле любит.

– А я что? И я его люблю!

– Я не уверена. Пока ты себя только любишь. У тебя ветер в голове. Это ж надо, понесло их на сеновал!

– Мам, ну что такого-то? Поцеловались немножко.

– Вы не только целовались! Муся, ты что, в самом деле не понимаешь? Если ты Митю заведешь, он не устоит, а потом раскаиваться будет. Есть моменты, когда мужчина просто не может сдержаться. А у вас сейчас гормоны бушуют. О чем ты думала? Ты знаешь, как предохраняться?

– Ну, ма-ам! Что ты, в самом деле. Необязательно же сразу… прямо так, чтобы предохраняться! Есть разные способы…

– Она мне будет рассказывать про разные способы! Я получше тебя знаю. Слава богу, чуть не двадцать лет замужем! А вот откуда ты знаешь про разные способы? Я в твоем возрасте только книжками интересовалась, а не разными способами!

– Мам, ну что ты так сердишься. Сейчас время другое. Раньше вы книжки читали, а мы теперь…

– Что вы теперь? По сеновалам трахаетесь?

– Мама! – закричала Муся. – Как ты можешь так про меня говорить?

– А как мне говорить? Чем ты тут занималась? Именно этим. Если б я не пришла…

Муся заплакала навзрыд:

– Ты совсем меня не любишь, если так говоришь.

– Ну вот, здрасьте. Приехали. Я виновата. Ой, горе… – Марина обняла и поцеловала всхлипывающую Мусю. – Как же я тебя не люблю, что ты! Я же о тебе беспокоюсь! Ну? Кто моя любимая маленькая девочка? Обидели маленькую де-евочку. Отняли конфе-етку… А сладенького хо-очется…

Муся не выдержала и рассмеялась:

– Мам, ладно тебе. Я поняла. Я постараюсь.

– Вот и постарайся. Муся, я же все понимаю: я сама женщина… темпераментная. И папа у нас – огонь. Так что ты уж просто гремучая смесь получилась. Научись себя контролировать, я серьезно говорю. Ты ведь как привыкла: что захотела – тут же и получила. А всему свое время и место. Не торопись, у тебя вся жизнь впереди. Тебе шестнадцать лет.

– С половиной!

– Ну конечно, это все решает. Муся, если ты не хочешь, чтобы я глаз с тебя не спускала, тогда веди себя прилично. Как я могу тебе доверять, а? Да ты с твоим везеньем тут же забеременеешь – от одних поцелуев.

– Так не бывает!

– Не бывает. Все-то она знает… Скажи спасибо, отца нет, а то бы я под горячую руку ему нажаловалась. Вот он бы порадовался, что его ненаглядная дочка в сене обжимается. Пожалуй, и выпорол бы.

– Не говори папе, пожалуйста, не говори! Мамочка! Пожалуйста! Я больше не буду, честное слово! Только папе не говори!

– Да будешь, будешь! Разве тебя что удержит? Только я прошу – береги себя. Применяй лучше… разные способы. Головой-то думай! Или что? У тебя теперь не голова, а другое место думает?

– Ну мам! Ты вообще! Такие вещи говоришь, ужас просто!

Марина так и не рассказала Лёшке, но с Юлей поговорила сразу после сеновала – та только ахнула:

– Ты подумай! Сеновал – просто классика. А ты им всю романтику поломала.

– Юль, я тебя умоляю, какая романтика. Это твой мальчик романтичный, а моя засранка только что из кожи не выпрыгивает, как у нее горит. Я боюсь, как бы нам с тобой скоропостижно бабушками не стать.

– Ладно, я поговорю с Митей. Только ему против твоей красотки долго не продержаться.

– Да я понимаю, что мы их не удержим. Если связать только. Так пусть бы предохранялись, что ли. Митя-то хоть знает, что и как? Может, Анатолий с ним поговорил бы? А то Лёшка не сможет, он стесняется.

– Ну да, Анатолий поговорит, как же. Он такого ему нарасскажет! Я сама, ничего. Я могу. Потом, ты знаешь, я подозреваю, что они больше нас с тобой знают. Как твоя-то: разные способы!

– И не говори. Я в ее возрасте вообще ни о каком способе представления не имела.

Марина думала, что Митя будет теперь обходить ее за версту, но на следующее утро он сам к ней подошел – Марина в тенечке чистила картошку к обеду.

Он взял второй нож, сел рядом и стал аккуратно срезать кожуру. Молодец, умеет, подумала Марина.

– Тетя Марина, я хотел попросить у вас прощения… за вчерашнее.

– Мама с тобой поговорила?

– Мама? Да, но я и сам хотел, еще вчера. Это я во всем виноват. Да еще сбежал, как последний трус.

– Ты не сбежал, это я тебя выставила. И не рассказывай мне, что ты виноват, – все равно не поверю.

– Нет, правда! Это я ее к сеновалу привел. Так просто: посидеть, поговорить. Вы же знаете, я к Мусе очень серьезно отношусь. А оно как-то… само… получилось.

– Милый мой, оно всегда только так и получается. Само собой. А потом расхлебывать. Ты помнишь, что Мусе только шестнадцать?

– Да помню. Я понимаю, что нам еще рано…

– Физически-то ей, может, и все восемнадцать, но душа – недоросла. Двенадцать, не больше. А ты взрослый. Не иди ты у нее на поводу, я тебя умоляю. Подождите хоть до ее настоящих восемнадцати. Ты же знаешь, что я могла бы насильно вас развести, но мне не хочется этого делать: вы не марионетки, да и смешно вас от жизни прятать под крылом. А чем больше запрещать вам, тем больше будет хотеться. Поэтому я ничего не говорю, думайте сами. Как будет, так будет. Я все приму, и Юля тоже. Алексей, конечно… ему будет трудней.

– Я постараюсь…

– Митя, я понимаю, как тебе трудно. Я тебя очень люблю, и всегда была на твоей стороне, ты знаешь. Да любая мать будет счастлива, что ее дочь любит такой мужчина, как ты.

Митя страшно покраснел и смутился, но Марина видела – ему приятно. Он очень возмужал за последнее время, накачал мускулы и еще вырос, почти догнав Анатолия. Не такой красивый, как Ванька, Митя выглядел очень мужественно и привлекательно, так что Марина понимала, почему дочку так разобрало.

– Я ведь из-за тебя тоже беспокоюсь, понимаешь?

Марина протянула руку и погладила Митю по голове, потом положила ладонь ему на лоб и слегка «причесала» его.

– Ну, иди! Все уже, картошка кончилась, спасибо! Ты мне хорошо помог.

– Это вы мне помогли. Спасибо, что говорили со мной… как со взрослым.

– Ты взрослый и есть.

Мите еще попало и от матери, которая разговаривала с ним гораздо жестче, чем Марина.

– Мам, да я все понял.

– Надеюсь. А если не уверен, лучше уезжай в Москву. Я смотрю, вам тут заняться нечем, слоняетесь без толку, один секс в голове. Помог бы дяде Толе или Алексею. Или Семенычу. Работы в деревне полно. Поливать вон надо! А Мусю с Ритой тоже надо к делу подключить, а то ходят, телесами сверкают, дурью маются.

И Юля железной рукой направила обеих девчонок на кухню и заставила приодеться, как они ни ныли, что жа-арко. Митя тоже сделал соответствующие выводы: старался поменьше уединяться с Мусей, и они снова приняли в компанию Ваньку, который в последнее время слонялся одинокий и потерянный. Через день после сеновала приехал Лёшка – с его помощью мальчишки затеялись строить домик на дереве, так что занятие нашлось. А Муся при отце вела себя уж так примерно, что Марина только головой качала, и, чтобы дочь не расслаблялась, время от времени напоминала ей, с серьезным видом вставляя в какой-нибудь невинный разговор о варенье или о погоде фразу: «А вот есть разные способы!» Муся краснела и бросала на мать яростные взоры, испуганно оглядываясь на отца.

А потом произошло такое событие, которое затмило собой все волнения и переживания, связанные с разгоревшимся между Мусей и Митей пожаром. Ни Марина, ни Алексей, сидевшие на крыльце в этот невыносимо жаркий августовский полдень, не могли даже подозревать, что готовит им будущее, вестником которого был большой черный джип Анатолия, показавшийся наконец из лесу.

– Да Толя не один, – сказала с удивлением Марина.

– Кто с ним?

– Это Аркаша.

– Аркаша? Что это его принесло?

Никто из них не видел Аркашу с тех самых пор, как Марина выставила его из Юлиного дома и из Юлиной жизни. Машины подъехали, затормозили. Выскочила из дома Фрося и кинулась Анатолию на шею, постепенно подтянулись и прочие обитатели «колхоза». Митя, увидев отца, резко остановился и ушел к матери на крыльцо, а Илюша, которого невозможно было уложить спать днем, как прочую мелкоту, побежал к машинам: «Папа приехал!» Юля с Митей ушли в дом.

– Фрось, ты давай нам поесть сообрази. И квасу, квасу не забудь. – Анатолий шлепнул ее по заду, туго обтянутому короткими шортами, а увидев, что Марина смеется, подмигнул ей. – Лёш, подойди-ка, поможешь.

Марина с крыльца смотрела, как трое мужчин стоят за машинами и тихо разговаривают о чем-то очень серьезно, и тревога подступила к самому сердцу. Они разговаривали довольно долго, а потом все трое посмотрели на нее. Марина подошла.

– Что, все плохо?

– Да, не слишком хорошо.

– Подожди, я сама посмотрю…

Марина положила руки на плечи Анатолию и «вгляделась»: черный джип мчался на страшной скорости по дороге, окруженной горящим лесом – дым, пламя, падающие деревья…

– Совсем уже близко! – сказала она с ужасом.

– Да, рядом. Ивановское сгорело, все, целиком! Двое погибли, говорят. МЧС не поспевает тушить. Да вы же новости слушаете!

– Что ж делать-то? Уезжать?

– Срочно уезжать! – неожиданно высоким голосом произнес вдруг Аркадий, и все на него посмотрели. – Срочно!

Марина взглянула на Анатолия, на Лешего – они колебались.

– Не знаю, – Лёшка почесал затылок. – Просто не знаю! Ладно, мы уедем, а местные? С собой забирать?

– Местные пусть сами думают. – Аркаша нервничал, но на него никто уже не обращал особого внимания.

– И что? Бросить тут все? – Леший огляделся по сторонам, Марина с Анатолием тоже посмотрели. – Столько труда, столько сил. Терем жалко! Вдруг сгорит красота такая.

– Да все жалко! – согласился Анатолий. – Я вот тоже думаю: может… того? Попробовать устоять, а? Все-таки у нас положение хорошее – до леса далеко, река рядом, пусть мелкая, воды у нас много. В крайнем случае уйдем за реку. Детей вывезти! И женщины уедут. А мы…

Леший молчал, и Марина знала, о чем он думает.

– Если вы останетесь, я тоже. Вы же понимаете – я вам нужна.

Алексей выдохнул:

– А, твою мать! Тогда все уезжаем. Или что? Попробовать?

– Что тут пробовать! – закричал Аркаша. – Надо немедленно всем уезжать!

Марина видела, что его просто трясет от страха. Леший посмотрел на Аркашу, потом – со страданием в лице – на Марину, она не дрогнула.

– Ну, хорошо, остаемся. Только все дети уедут, – сказал он, резко повернулся и ушел в дом.

– Марин? – Анатолий, нахмурив брови, кивнул в сторону уходящего Лёшки.

– Ничего, Толь, все нормально. Ты сам-то что решил?

– Да что я могу решить! Один же я не останусь.

– Ты думаешь, шансы есть у нас?

– Мне кажется, есть. Народу, конечно, маловато! Нас трое, Семеныч… Парням бы хорошо остаться. Но это вам решать. Лес мы, конечно, не спасем, но деревню – можем.

Парни – Ванька с Митей – стояли чуть вдалеке и с тревогой смотрели на взрослых. Марина взглянула на них, как впервые – один выше другого, крепкие, плечистые…

– Марин, да я все понимаю. На месте Лёшки я бы тоже переживал. Я Фроську не оставлю, пусть хоть застрелится. Была б ты моя жена! Но ты не моя.

– Это точно, – подтвердила Марина, и они переглянулись, усмехнувшись.

Все давным-давно было решено между ними, и Анатолий без ума любил свою Фросю, а Марину искренне называл сестрой, да и Марина не променяла бы ни на кого своего Лёшку, но все равно в воздухе между ними всегда что-то витало: неосуществленные намерения, несбывшиеся желания, тайные мечты. Словно где-то в ином, неведомом параллельном мире, где карты легли по-другому, Анатолий и Марина были вместе…

– Но и ты ведь не Фрося. Ты особенная. Так что решайте.

– Но ты сам остался бы?

– Да! Марин, ты только не думай, что я из-за барахла этого. Вложено сюда немало, ну и черт бы с ним! У меня бабла до хрена, запросто можно все заново отстроить. Терем Лёшкин только вряд ли. Понимаешь, это как… как война. Враг наступает – а мы что, бежим? Я ж воевал, ты знаешь. Я только ругаю себя, что не догадался кого-нибудь из Москвы нам в помощь привезти. А местных теперь не найдешь – все сами спасаются. Не думал, если честно, что тут так быстро все завертится. Вот дурак! Да что теперь делать…

– Ладно, идите поешьте. А я с Лешим поговорю.

Леший лежал на диване лицом к стене. Марина легла рядом и обняла его. Они долго молчали: каждый знал мысли другого. Потом Леший вздохнул и повернулся к ней. Глядя в глаза друг другу, они разговаривали без слов. Марина погладила его по щеке, потом взяла и поцеловала несколько раз Лёшкину руку, а он сильно прижал ее к себе, потом отпустил.

– Лёш, если ты скажешь – я уеду.

– Уедешь?

– Да. Ты мой муж, ты решаешь. Если тебе будет легче, я уеду.

– А тебе?

– Ты знаешь.

– Марин, ты же понимаешь… Эта деревня… Я тут счастлив. А дом – это ж не просто бревна! Он… сердце деревни!

– Лёшечка, я все понимаю. Если дом пропадет, ты всю жизнь потом будешь казниться!

– А если с тобой что случится, я вообще жить не смогу.

– Лёша, а если с тобой? Без меня? И я буду знать, что могла бы спасти! А меня рядом не было!

– Хорошо, хорошо. Ладно. Только я тебя умоляю – береги себя.

– Перестань, Лёша, перестань. Со мной ничего не случится.

– Что ж, придется и это пережить. Марин, а ты не видишь? Что там, впереди?

– Не вижу. Будущего пока нет – мы же ничего не решили.

– Я решил.

– Спасибо. Но знаешь, Лёш, это еще не самое страшное. Старшие дети… Они тоже… захотят остаться. Ваня, Митя.

– Нет. За Митю Юля отвечает, а Ванька… Нет.

– Это будет трудно. Подумай сам: Ваньке четырнадцать, он здоровый парень. Ты вспомни себя. Разве ты в его возрасте не рвался бы в бой, а? Ты думаешь, я сама за Ваньку не боюсь? Еще как! Но лишние руки не помешают, а то сколько нас – трое! И Семеныч, если не струсит. Да и вы с Толей не мальчики – ему вон шестьдесят уже, тебе полтинник.

– А, провались оно все! Но чтоб ты с Ваньки глаз не спускала!

– Лёш, муха не сядет!

– Муха! Господи! Смерти вы моей хотите! Нет, уезжаем все. К черту!

Но Марина видела, что он действительно решился.

– А Муська – чтобы уехала! И без разговоров.

Муся! Боже! Марина про нее и не подумала, а ведь девчонка тоже захочет остаться. Будут разговоры, да еще какие, «видела» Марина, но промолчала. Может, еще обойдется? Раздался звучный удар гонга – всех созывали на собрание. Марина с Лёшкой было пошли, но в дверях Марина его задержала и всерьез поцеловала – для бодрости духа.

– Иди, поцелуйщица. Веревки из меня вьешь…

Марина знала, что, приняв решение, он больше не будет думать об этом, а просто начнет действовать: надо это пережить – переживем. Лёшка действительно был здесь счастлив и мечтал, уйдя от дел, поселиться насовсем в этой деревне посреди соснового бора. Он разговаривал с домом, как с живым существом, а дом, кряхтя и поскрипывая, отвечал ему.

– А ты домового-то приманил? – посмеиваясь, спросила у него Марина, приехав весной с младшими детьми.

– А как?

И в тот же день, когда впервые обедали в тереме, Марина взяла первый отрезанный ломоть хлеба и закопала в правом углу под домом: «Батюшка-домовой, приходи к нам домой!» Всю ночь что-то шуршало в разных углах – «Домовой место выбирает!» – шептала Лёшке Марина, а утром они нашли на столе старинную серебряную монету, неизвестно откуда взявшуюся. Марина и сама чувствовала себя здесь так вольно и спокойно, как никогда в городе. И вот теперь – что же, бежать, как говорил Анатолий?

За столом сидел уже весь «колхоз», кроме Скороговорки, присматривающей за младшими детьми. Марина видела, что Анатолий приуныл и заколебался – уж больно хлипко выглядела их армия, если вычесть женщин и детей.

– Ну что, граждане-товарищи! Положение у нас серьезное, про пожары вы всё знаете, новости слушаете. Горит уже совсем близко от нас. Помощи особенной нам ждать неоткуда. Так что предложение такое: срочно собраться и уехать. Всем.

Леший покосился на Анатолия. После недолгого молчания Семеныч сказал:

– Ты, Анатолий, не нагнетай. А то прям запугал. Срочно, быстро. Это ж подумать надо.

– Семеныч, некогда думать!

– Некогда! Ну, допустим, я к племяннику могу поехать, в Кострому. А хозяйство? Куры, козы. Поросенок. Их-то куда девать, а?

– Мне некуда ехать, – робко произнесла перепуганная Иллария, но Анатолий махнул на нее рукой:

– Мы вас с собой возьмем.

– А бабка Марфа? С ней что будешь делать? Тоже с собой возьмешь?

Про Марфу все забыли.

– Нет, Анатолий, я не согласен уезжать. – Семеныч разволновался. – Что такое? Сколько раз пожары были, и ничего. Стоит деревня!

– Ты, друг мой Семен Семеныч, такого пожара в жизни еще не видывал. Не хочу вас пугать, но…

– Да ты посмотри! Дома от леса далеко, трактор есть у нас, опашем – никакой огонь не пройдет!

– А верховой? Семеныч, мы ехали, видели. Там такой ветер поднимается.

– Так смотреть будем, чтобы на крыши не перекинулся. Вода-то есть у нас. Напор такой, что вертолет собьет. Нет, вы как хотите, а я… Я бы остался.

Анатолий с Лёшкой переглянулись.

– Ну ладно. Мы с Алексеем тоже вообще-то думали остаться. И Марина.

– Марина Сергевна. – Семеныч даже привстал и поклонился ей: он Марину чрезвычайно уважал и слегка побаивался, после того, как она в две минуты вытащила его из недельного запоя. – Ну, ежели и Марина Сергевна. Она одна пятерых мужиков стоит.

– Если Марина остается, то я тоже, – Юля сказала это так твердо, что никто не посмел ей возразить, только Аркаша открыл было рот, да так и закрыл, не сказав ни слова.

– Если мама остается, то я тоже, – Митя так точно повторил материнскую интонацию, что Юля улыбнулась.

– Ну вот, нас уже шестеро.

Рита испуганно смотрела на всех по очереди, Иллария задумалась, а Фрося робко подергала Анатолия за рукав.

– А ты даже не затевайся! – Он с тоской посмотрел в ее глаза, быстро наполняющиеся слезами, и погрозил пальцем: – Ты уедешь с Савушкой, и не спорь.

Он обнял Фросю, а она уткнулась ему в грудь и заплакала. Анатолий горько вздохнул:

– Значит, так. Уезжают Фрося с Савиком, Рита с малышом, Илюша, Совята, Ксения Викентьевна и…

– Я остаюсь, – сказала Иллария Кирилловна. – Я подумала, и остаюсь. Вам будет помощь нужна, я пригожусь.

– Ага. И Ксения Викентьевна. Значит, четверо маленьких и трое взрослых. Да, а ваши, Марина? Ваши старшие?

– Да, а мы?! Папа? Мама? Как же мы? Мы не поедем! Мы тоже хотим остаться! – вразнобой закричали Муся с Ваней, которые все это время сидели затаив дыхание, а Леший нахмурился:

– Иван, ты останешься. Но слушаться взрослых.

– А я? – Муся даже встала.

– Ты – нет.

– Папа! Мама! Это нечестно! Почему Ваньке можно, а мне нельзя? Он младше меня.

– Ваня – мужчина, – мягко сказала ей Марина. – Ты – женщина. Девочка.

– Какой он мужчина? Он… он мальчишка! Отстань! – Муся оттолкнула Ваньку, который дергал ее за руку.

– Муся, послушай! Муся! – Митя тоже попытался привести Мусю в чувство, но она не слушала никого и ничего.

– Папа! Папа, ты должен мне разрешить!

– Нет.

– Папа! – Муся закричала. – Если ты мне не разрешишь, я… Я до конца дней тебя не прощу! Я… разговаривать с тобой никогда больше не буду!

– Муся, опомнись.

Марина увидела, как больно ударили Лешего слова дочери – он побледнел и закрыл на секунду глаза. Все замерли, не зная, что делать.

– Если даже папа разрешит, то я – не разрешаю. – Марина произнесла это таким голосом, что в другое время Мусю бы проняло, но не сейчас.

– Нет. Она уедет с Совятами. – Отец и дочь напряженно смотрели друг на друга одинаковыми черными глазами. Муся не знала, что делать – впервые отец не уступал ей.

– Ненавижу тебя! – крикнула она и вылезла из-за стола, явно собираясь сбежать.

– Муся, вернись немедленно! – Марина тоже поднялась, но тут вмешалась Рита.

– Как ты можешь такое говорить, дрянь! Как ты смеешь папе перечить!

Муся вспыхнула и, обернувшись, зло взглянула на Риту:

– А ты вообще кто такая, чтобы мне замечания делать? Какой он тебе папа?