скачать книгу бесплатно
Дыхание перехватило. Первой реакцией стало отрицание, мне казалось, что все это не со мной, что это страшный сон, такого не может быть на самом деле. Постепенно осознание реальности настигло меня, и все вокруг потеряло свои краски. Тупая ноющая боль от сердца разливалась по всему телу. «Не он, только не он». Мама ползала на коленях по полу и собирала в ладошки осколки хрусталя.
– Ваза разбилась… Как жалко-то, – причитала она не своим, каким-то отрешенным голосом. – Я ее так любила. Игорь подарил на Восьмое марта… – Впервые за долгое время она назвала отца по имени. Мама смотрела на поблескивающие в руках осколки и плакала, горько плакала, словно именно они причина ее горя. – Жалко-то как…
Осколки неудавшейся жизни – вот что она держала в руках на самом деле.
В тот день я потеряла единственную родственную душу. Тихой гавани больше не стало для меня. Позже я часто думала о том, что изменилось бы, если бы отец задержался в тот вечер на работе или бабуля в очереди за продуктами чуть дольше выбирала конфеты, а отец мысленно ругался на нее, но терпеливо ждал, чтобы купить майонез к салату. Или кто-то из соседей оказался бы более мужественным и вышел из своей норы ему на помощь. Что стало бы со мной, не случись этой трагедии? Больше всего меня терзало то, что смерть отца осталась безнаказанной, что его жизнь ценилась не больше жизни бродячей собаки.
Со смертью отца для меня открылась еще одна истина. Все эти годы мать любила его всем сердцем. Я до сих пор не понимаю, как такое возможно: презирать и любить человека одновременно, изводить его всю жизнь и боготворить после смерти. Но именно так и происходило с мамой. Должно быть, это тот случай, когда характер взял верх над чувствами. Отпустив его при жизни, она была ревностна в его смерти. Она не могла допустить и мысли, что кто-либо может страдать сильнее, чем она, что у кого-то еще есть право оплакивать его вместе с ней. На похоронах мама смотрела с возмущенным удивлением на семью отца, словно не понимая, зачем вообще они явились.
Стала ли она мягче по отношению ко мне? Пересмотрела ли свое поведение? Нет, этого, к сожалению, не случилось. Ведь я все еще была жива. Я бы даже сказала, что мама стала еще более требовательной, нетерпимой и резкой. Появилась в ней очень нехорошая черта: ее раздражало чужое счастье. Это походило на озлобленность одинокой женщины, неудовлетворенной своей жизнью. Сейчас, находясь в том же возрасте, что и моя мама тогда, я понимаю причину такой скорой перемены в ее характере. Пожалуй, я и сама близка к подобному переходу. Проживая жизнь, мы постоянно надеемся, что в любой момент все может перемениться в лучшую сторону. Нам кажется, что все еще впереди и счастье ждет нас где-то там, осталось сделать к нему всего несколько шажочков. А потом вдруг понимаешь, что все, твой путь близится к завершению и ничего лучше того, что есть сейчас, уже не будет. И наступает такое разочарование! Оно начинает разъедать тебя изнутри, заставляя заниматься самоедством, порождая кучу вопросов: «Чем я хуже других? Что я сделала не так? Почему я не получила свою порцию счастья в этой жизни? Неужели больше ничего не будет? Мне так и придется провести остаток своей жизни, словно в стоячей воде? А жила ли я вообще? Что я видела?» Не найдя ответов на эти вопросы или же не удовлетворившись ими, человек начинает винить всех вокруг в своей несложившейся судьбе. Накопленное недовольство собой он выплескивает на весь мир и, получая в ответ такой же негатив, озлобляется еще больше.
Именно это и произошло с моей мамой. Она ругалась со всеми: с соседями, с продавцами, с коллегами и, конечно же, со мной. Она превратилась в строгую блюстительницу порядка и моральных основ общества, себя при этом возведя чуть ли не в ранг непризнанных святых. А тут еще развал Союза вместе со всеми его ценностями и канонами, кругом разврат и беспредел. Мама не переставала твердить, что общество потеряло стыд и совесть.
– Социалисты отобрали у нас Бога, а взамен дали партию, которая говорила нам, как правильно жить. Теперь партия распалась, мы получили свободу, которой не можем распорядиться. Это ложная свобода нравов, развращение и растление наших душ. А вы, как дураки, радуетесь!
Я была слишком юна и многого не понимала, но в мамином высокоморальном облике я чувствовала что-то ложное, неправильное. По сути своей в ее словах содержалась истина, но та желчь и злоба, злорадство жестокой предсказательницы, предвещавшей трагедию с усмешкой на устах, лишали ее образ всякой добродетели. И, как всякая незрелая личность, долгое время находящаяся под гнетом чужого влияния и психологического давления, я вдруг взбунтовалась.
ГЛАВА 5
Наши дни.
Колесникову прокапали и привели в чувство, на следующий день она вышла на работу. На слова благодарности в свой адрес я, конечно, не рассчитывала, а вот провести нравоучительную беседу как руководитель была обязана. Да что уж говорить, как руководитель я обязана была ее уволить, но, надо признать, что к таким, как она, я питала слабость.
Так уж сложилось, что я презираю разбалованных жизнью, изнеженных, любимчиков фортуны. Проще говоря, тех, кому повезло родиться в состоятельных и благополучных семьях или выгодно пристроиться в браке. Вы скажете, что это элементарная зависть, и я не стану спорить, возможно, вы и правы. Но это чувство, которое я не могу в себе преодолеть. Мне тошно смотреть на людей, ничего не смыслящих в реальной жизни, не нюхнувших ее нечистот, но при этом мнящих себя пупом мироздания, кичащихся своей важностью.
Сделаю небольшую поправку: я допускаю возможность, что есть исключения из правил, и среди благополучных по праву рождения есть люди достойные, но их я больше отношу к другой категории людей. Они вызывают у меня искреннее уважение. Люди, сумевшие подняться из грязи ценой собственных усилий и долгой и сложной работы над собой. Но и здесь есть исключения. Про них часто говорят: «из грязи в князи».
Есть в моей классификации рода человеческого и третья категория. Это те, кто вызывает во мне искреннее сочувствие и жалость. Люди, оказавшиеся слабее обстоятельств. Кто не нашел поддержки извне и не сумел сам выбраться из болота жизненных проблем. Те, кто отчаянно барахтался, но их лишь сильнее тянуло ко дну, и однажды они просто опустили руки и позволили липкой болотной жиже поглотить их. Такие, как Ира. В жизни ей выпал проигрышный лотерейный билет.
Детство ее не представлялось радужным. Отца не было. Первые годы жизни ее воспитывала бабушка, которая почему-то часто плакала по ночам в подушку, думая, что ее никто не слышит. Мать вела аморальный образ жизни, подсела на иглу. Когда ее красота поблекла и она перестала пользоваться спросом у мужчин, ей пришлось вернуться в семью. Ира, будучи семилетним ребенком, видела, как мать корчится на постели от ломки, рвет на себе волосы и визжит нечеловеческим голосом. В порыве агрессии она кидалась на бабушку с кулаками, угрожала ножом, требуя денег на очередную порцию кайфа. Но денег все равно не было: мама украла и потратила всю бабушкину пенсию еще в прошлый раз. Есть совсем нечего. Маму привязывали к кровати, чтобы она не навредила себе и окружающим. Позже она сумела заглушить в себе пагубную страсть, но ненадолго. Как известно, бывших наркоманов не бывает, и через полгода она снова сорвалась. Ее постигла судьба большинства ступивших на этот путь. Она стала продавать наркотики, и ее посадили за распространение на пять лет. Выпустили ее по УДО через четыре года, когда Ире исполнилось тринадцать лет. Домой мать вернулась изможденной, больной, с желтушным цветом лица. В свои тридцать четыре года она лишилась доброй половины зубов. На тот момент у нее диагностировали цирроз печени на фоне гепатита С. Без должного лечения спустя три года она умерла от внутреннего кровоизлияния. Бабушка и прежде особо не занималась воспитанием внучки, девочка часто бывала предоставлена сама себе. Бабуля потратила последние жизненные силы на борьбу с дочерью, а когда ее не стало, и вовсе потеряла интерес к происходящему.
Вот таким было детство Иры. Девочка выросла и решила, что никогда не повторит судьбу матери, что встретит своего принца и заживет счастливо. Но так вышло, что в ее окружении принца не нашлось. Зато нашелся Ванька из соседнего подъезда. Влюбилась в него Ира и забеременела в семнадцать лет. Неплохой вроде парень, работящий. Вышла Ирка за него замуж, и стали они жить вместе с немощной бабкой. Шутка ли, две бабы в доме! Да и с работой не все гладко, а тут еще ребенок и жена на сносях, денег не хватает. Вот и запил парнишка, да так сильно, что и вовсе потерял облик человеческий. Выгнала его Ирка, не стала терпеть. Родила мальчишку и потянула свою лямку дальше сама. Тут еще бабка захворала да и слегла совсем. Так и осталась Ира совсем одна с двумя детьми и беспомощной бабкой на руках. Барахталась как могла, но, не видя ни одной светлой перспективы, безнадежно опустила руки. Для нее жизнь превратилась в ежедневную борьбу с обстоятельствами.
Я глубоко погрузилась в свои мысли, когда в дверь кабинета постучали. Я придвинула ежедневник, взялась за ручку и сделала вид, что занята работой.
– Входите.
Колесникова зашла с видом одновременно и виноватым, и дерзким.
– Вызывали?
Отодвинув от себя письменные принадлежности, я взглянула на нее и на секунду замерла. Мне до сих пор сложно привыкнуть, что со знакомого до боли лица на меня смотрят чужие глаза.
– Садись, – кивнула я на стул. – До каких пор я должна терпеть твои выходки? – тоном ледяного спокойствия спросила я.
– Этого больше не повторится, – Ира разглядывала свои ногти, упорно избегая смотреть на меня.
– Я это уже слышала не раз, – отрезала я. – Ты что же, решила, что ты здесь на особом счету? Или что ты супермастер и я не найду тебе замену?
Колесникова с вызовом посмотрела на меня. Я видела, что внутри нее идет борьба, ей хотелось ответить мне грубостью, но страх и здравый смысл сдерживали ее дух сопротивления. А мне нужно было ее расшевелить, заставить выплеснуть все свои эмоции и обиды, почувствовать себя не загнанным в ловушку зверьком, а львицей, хозяйкой своей жизни. И я продолжила провокацию.
– Ладно, на работу ты плевать хотела. А ты подумала о своих детях? Меня вчера чуть не стошнило, когда я зашла к тебе в квартиру. Вонь, грязь. Как только дети там живут?
Ира бросила на меня взгляд, полный злобы, но все еще молчала.
– Запустила себя совсем. Сидишь, жалеешь себя целыми днями. Надоела уже всем своим нытьем. «Устала… сил нет…» Думаешь, ты одна так живешь? Только у тебя проблемы? Остальные же как-то справляются. И ничего. Не пьют. Ты просто слабачка! – и я брезгливо скривила губы, произнося последнюю фразу.
Она не выдержала. Не произнесенных мною слов, а моего презрения.
– Да что вы знаете о моей жизни? – кричала Ира. – Что вообще такая, как вы, может знать о жизни? Как смеете вы оскорблять меня, говорить о моей слабости? Мы с вами живем в разных мирах! У вас есть все! Вам не надо переживать о том, чем кормить семью. У вас сердце кровью не обливается, когда вы идете на работу и оставляете пятилетнего ребенка ухаживать за выжившей из ума бабкой. Ваша жизнь – это сказка, в которую мне не попасть никогда! – Ира плакала, выкрикивая обвинения в мой адрес. – Вы никогда не узнаете, каково это – жить моей жизнью.
Она прижала сжатые кулачки к лицу и зарыдала еще сильнее.
– Да, ты права. Не узнаю… Но так уж вышло, что у тебя свой путь, а у меня – свой. И поверь, от моего тебя уберег Бог. Но запомни, пройти этот путь ты можешь по-разному: достойно или в пьяном угаре. Легче он не станет, финал разный. Ты можешь показать хороший пример своим детям и помочь им выбраться из этой грязи, либо они продолжат цепочку несчастливых судеб и пойдут по твоим стопам. Стань им опорой, а не спившейся матерью-обузой. Не мне говорить тебе об этом, ты сама прекрасно знаешь, каково это, когда с матерью жить хуже, чем без нее.
Я говорила твердо, жестко, избегая сочувствующих ноток в голосе, ибо жалость унижает человека, делает его слабым. Нельзя жалеть, нужно уверенным пинком под зад вернуть его на правильный путь. Быть может, я не права, но именно так поступали со мной. Я не умею быть доброй.
Немного успокоившись, Ира спросила:
– Я могу идти?
– Да, – равнодушно ответила я, снова погружаясь в свою работу.
Вы спросите, зачем я добивалась ее слез. Все просто. Женские слезы обладают огромной силой. Они смывают собой всю усталость, всю боль, очищают душу и приносят облегчение. Только излившись, женщина готова к новому рывку. Выплакав пережитые разочарования, она способна наполниться новыми надеждами.
Перед Ирой я чувствовала особую меру ответственности. Не я виновата, что в ее жизни все именно так, но я хотела ей помочь.
Я помню нашу с ней первую встречу. Я зашла в супермаркет за покупками и увидела ее. Я так и обомлела на месте. Передо мной стоял человек из прошлого, она совсем не изменилась, была такой же, как много лет назад: те же волосы, то же лицо, та же особая плавность движений. Я подошла ближе и окликнула ее по имени дважды. Она обернулась, удивленно посмотрела на меня и сказала:
– Вы обознались.
– Извините.
Да, конечно, я обозналась, ведь это просто не могло быть правдой, так не бывает. Человеку, которого я знала, сейчас уже больше сорока, а передо мной стояла совсем еще юная девушка. Да она мне в дочери годится. Я улыбнулась своей мнительности и уже собиралась уходить, и тут она сказала:
– Это имя моей матери.
Я остановилась, вглядываясь в ее черты, и все поняла. Мать! Конечно! Не могло быть иначе, как же я сразу не догадалась. И только сейчас я заметила, что глаза у нее не небесно-голубые, как у матери, а темные, почти черные.
– Твоя фамилия Колесникова? – все-таки спросила я, хоть уже и не сомневалась в этом.
– Да, я Ира Колесникова, – улыбнулась девушка.
– Надо же, ты так на нее похожа… А я… Я старая знакомая твоей мамы. Меня зовут Валерия. Может быть, она говорила обо мне, вспоминала?
– Нет, не припомню.
– Как мама? Где она сейчас? – сыпала я вопросами.
– Мама умерла семь лет назад.
Я остолбенела от неожиданности. Как же так? Ведь совсем молодая. Я часто думала, как же сложилась ее судьба. Не могу поверить, что она мертва. В ней было столько жизни, столько энергии. Я сказала об этом Ире, и после моих слов она как-то удивленно посмотрела на меня.
– Вы давно виделись с мамой в последний раз? – спросила она.
– Да, очень давно. Больше двадцати лет назад.
– Ясно… – Ира понимающе хмыкнула. – Боюсь, я не знала маму такой.
***
Сквозь решетки на окнах я посмотрела на серое, затянутое тучами небо. Ни единого лучика солнца не пробивалось сквозь плотную завесу облаков. Погода под стать настроению. Хотелось домой под теплый плед и горячего шоколада. Слава Богу, я могу себе позволить такую роскошь посреди рабочего дня. Я закрыла кабинет и вышла в общий зал, где, собравшись в тесную стайку, что-то активно обсуждали мои девочки. Увидев меня, они поспешили разойтись по своим местам, имитируя рабочую деятельность.
– Вы уже уходите? – слащаво улыбаясь, осведомилась администратор.
– Да. Думаю, до завтра меня не будет. Хочу встретиться с дочкой. Если что – звоните.
– С дочкой? – удивилась пигалица с приклеенной улыбочкой. – Не знала, что у вас есть дети.
– А почему у меня не может быть детей? – вспылила я совершенно без повода. Сама не знаю, что меня разозлило.
Девочка растерялась, и липучая улыбочка сползла с ее лица.
– До свидания!
– До свидания! Удачного вам дня, Валерия Игоревна!
– И кстати, попрошу больше не надевать на работу эту юбку. Она едва прикрывает интимные места. У нас приличное заведение, а не бордель, – сделала я замечание, между прочим весьма обоснованное. Я давно заметила, что не только внешний вид этой девочки не соответствует рабочему, но и манера поведения с клиентами мужского пола слишком уж свободная.
Отвернувшись, я затылком чувствовала, как меня буравят неприязненным взглядом. Но мне не привыкать. Уже дойдя до машины, я вспомнила, что забыла в кабинете телефон. Пришлось возвращаться. Девочки снова толпились у стойки администратора, но теперь они говорили громко и без опаски. Увлеченные бурными обсуждениями, они не сразу заметили мое возвращение, и кое-что из их беседы я успела уловить.
– Бедная Иришка, на ней сегодня лица нет… Я видела, как она вышла из кабинета вся зареванная. Опять эта сучка ее довела!
– Да, Ира рассказала мне, как мисс Высокомерие учила ее жизни.
– Видно же, что человеку и так сегодня плохо. Зачем добивать? Да… Тварь бездушная… На всех, кроме себя, наплевать.
Я кашлянула, обращая на себя внимание. Надо было видеть их лица в тот момент! Сначала побледнели, затем бедняжек как в жар бросило, заалели. Ручки затряслись.
– И что у нас за сборище здесь? Дел ни у кого нет? – рявкнула я.
Суетясь и натыкаясь друг на друга, они разбежались по своим рабочим местам, испуганно опустив глазки в пол. Да, что и говорить, не работа – дом родной. Смешно и грустно одновременно. Забрав телефон, я выскочила из салона, не прощаясь.
По дороге домой я решила позвонить дочери. Мы и прежде часто ссорились. Можно сказать, это стало нашим естественным состоянием.
Прошло больше недели с тех пор, как Катя ушла из дома, она должна уже немного успокоиться. Катюша хорошая девочка (какая мать скажет иначе?), хоть и вспыльчивая. В отличие от своей матери, я старалась не подавлять дочь. Может быть, и зря. Катя совершенно не научилась управлять своими эмоциями. Она разгоралась, как сухая солома в жаркий день от любой искры. Сметала все на своем пути, не задумываясь о последствиях. Со свойственной юности резкостью она рубила сук, на котором сидела. Но после любого скандала, случившегося между нами, она непременно возвращалась домой ласковой, покладистой кошечкой. Я радовалась мгновениям нашего перемирия, но не могла избежать неприятных мыслей. Любит ли меня моя дочь? Существует ли между нами та самая связь, которая обычно объединяет матерей с детьми? Испытывает ли она душевную потребность в общении со мной? Не удерживаю ли я ее силой рядом с собой? Смогу ли я когда-нибудь загладить свою вину перед ней?
Возможно, как любая мать, я часто бываю слепа и не вижу дальше своего носа. Я излишне потакаю ее прихотям. Знаю, что это неправильно. Всегда наступает момент, когда нам пора отпустить ребенка. Но я не могу, не хочу ее отпускать. Не сейчас. Я не готова. Я очень хотела уберечь свою дочь от любых трудностей, от проблем, сделать ее жизнь похожей на сказку, о которой сама мечтала. С самого ее детства я старалась избегать какого-либо давления на дочь, хотела, чтобы она выросла уверенной, самодостаточной, свободолюбивой личностью, имела свое мнение и умела отстоять его.
При всей своей эмоциональной нестабильности с особой энергией Катя могла лишь устраивать истерики, во всем остальном же она была достаточно инфантильной. Школу она окончила с трудом. Учеба ей не давалась. На занятиях Катя сидела с равнодушным, отсутствующим видом. Все эти науки не представляли для нее интереса. После школы я предложила дочери поступить в университет за границей и предоставила ей право выбора. Но идея не вызвала в ней никакого энтузиазма. Тогда я определила ее в местный вуз. Профессию выбрала по своему усмотрению, потому что Катя лишь пожимала плечами на мои вопросы, кем бы она хотела стать. Такое равнодушие к своей судьбе меня одновременно и удивляло, и раздражало.
Затем начались студенческие годы. На первых порах все было достаточно невинно: подружки, дискотеки, первый парень. Все это свойственно молодости. Конечно же, я ни в чем ей не отказывала. Будучи сама лишенной счастливой юности, я была не против, чтобы дочь повеселилась вволю. Потом пришла пора заваленных сессий. Катя оправдывалась, что учиться очень сложно, у некоторых преподавателей без взятки сдать нереально. Я ей верила и давала деньги. Дальше – хуже. Безответственная, разгульная жизнь стала ее единственным интересом. В итоге из университета Катю отчислили. Она обещала мне восстановиться, но так и не сделала этого. Сейчас ей двадцать четыре года, образования нет, а в голове – ветер. Именно на этой почве чаще всего и возникали конфликты между нами. Катя громко хлопала дверью и уходила, а через время возвращалась с пустым кошельком и обещаниями исправиться. А ведь я так мечтала подарить ей мир, открыть перед ней массу возможностей, но, как выяснилось, Кате это совсем не нужно. И с воспитанным в ней свободолюбием она отстаивала свой выбор образа жизни. Я опустила руки и смирилась с тем, что мои ожидания не оправдались. Видимо, иногда давление на детей в воспитательных целях бывает полезным. Перевоспитывать Катю сейчас уже поздно. Можно, конечно, оставить ее без средств к существованию, бросить, так сказать, в водоворот жизни и наблюдать, сумеет ли она выбраться самостоятельно. Но тут два варианта исхода событий: либо она научится ответственности и возьмется за ум, либо наделает глупостей и пойдет ко дну. Последнего я опасалась всю свою жизнь. Именно от этого я хотела оградить ее, от грязи, от низости мира. Мне хотелось поднять ее и на руках отнести к вершинам, но, быть может, нельзя преодолеть путь, не испачкав ножки.
Итог, как мы видим, не радужный. Катя вошла в жизнь, не имея о ней никакого представления. Разбираться в людях – это тоже наука. И этот предмет в школе не изучают. Катя абсолютно наивна, как дитя, что и привело к неприятной ситуации. Она познакомилась с парнем и начала встречаться с ним. Денис мне сразу не понравился. Личность глубоко аморальная, все пороки сосредоточились в его взгляде. Но Катя, конечно же, отказывалась и слушать меня. Говорила, что это любовь и я ничего не понимаю. Естественно, что я, взрослая, жизнью наученная женщина, потерявшая розовые очки еще в далекой юности, могу понимать в мужчинах? Катя жалела Дениса, ведь «у него было трудное детство». Отец – тунеядец, регулярно избивающий жену. Мать – ломовая лошадь, положившая здоровье на содержание семьи. А сам Денис «очень талантливый, работящий, умный, но ему постоянно не везет». Он регулярно находится в поиске работы, но нигде надолго не задерживается, так как «его не могут оценить по достоинству», «он не готов растрачивать себя, вкалывая на чужого дядю, но он непременно найдет свое призвание».
Эта поразительная наивность сводила меня с ума. Два лоботряса нашли друг друга. Но если родную дочь я готова обеспечивать, то перспектива содержания Дениса меня не устраивала. А он именно на это и рассчитывал, в чем я и убедилась в скором времени. Катя попросила у меня крупную сумму денег на развитие бизнеса. Сначала я очень удивилась и обрадовалась, что дочь проявила инициативу и решила заняться полезным делом. Пусть бы даже она прогорела, но я готова была проинвестировать ее первый бизнес. Ведь на ошибках учатся. Но, как выяснилось, бизнесменом решил стать Денис. Будь он честным, порядочным, трудолюбивым молодым человеком, я помогла бы ему в интересах будущего дочери. Но, переговорив с Денисом, я в очередной раз убедилась, что не стоит с ним связываться. Идея бизнеса – полная ерунда, и ни малейшего представления, как воплотить ее в жизнь. Для Дениса бизнес – это не тяжелый труд в ожидании плодов. По мнению Дениса, быть бизнесменом – это когда за тебя работают другие, а ты только мешки с деньгами забираешь. Послушав весь этот бред, произнесенный важным и даже высокомерным тоном профессора, вещающего не внушающим надежды студентам, я отказала в финансировании без тени сомнения. Они ушли от меня в обиженных и оскорбленных чувствах. Катя не разговаривала со мной целую неделю. Но потом смилостивилась и простила. Денис же, сообразив, что добровольно я ничего ему не дам, пошел на крайность. И пока я пребывала в отпуске за границей, воспользовался Катиными ключами и вынес из моей квартиры драгоценности, ноутбук и всю наличность, что хранилась в доме. Провернув дельце, он незаметно вернул ключи Кате и продолжал с ней жить. Каким дураком надо быть, чтобы не взять во внимание камеры у подъезда дома? Не понимаю, на что он рассчитывал. Это либо крайняя степень глупости, либо безграничная наглость и уверенность в безнаказанности. Вернувшись из отпуска, я, конечно же, заметила пропажу. Первым делом я просмотрела видео с камер наблюдения и все поняла. Я позвонила Денису и попросила вернуть пропавшие вещи и по-хорошему оставить мою дочь в покое. На этих условиях я не стала бы писать заявление в полицию. Но и от первого, и от второго он отказался. Вещей и денег у него уже нет, а Катю он любит и ни за что не бросит. Мне пришлось пойти на крайние меры. Я вызвала уполномоченные органы.
Когда вместе с сотрудниками полиции я приехала в квартиру дочери, нам открыла Катя. Я даже не сразу поняла, что передо мной моя девочка. На ней просто не было лица: один глаз полностью заплыл, нос распух, нижняя губа разбита. Рыдающая Катя бросилась мне на шею, а я стояла как неживая, не в силах пошевелиться. Когда до меня дошло, что произошло и кто это сделал, волна гнева захлестнула меня. Будь Денис рядом в тот момент, у него не осталось бы ни единого шанса спастись. Я стерла бы этого мерзавца в порошок, размозжила ему череп, переломала бы все пальцы по одному за то, что он посмел сотворить с моей бедной девочкой. Господи, как я страдала в тот момент! А она плакала и плакала на моем плече. Я должна была защитить ее, заставить разорвать эти отношения еще тогда, когда моя интуиция восстала против этого изверга. Как я винила себя в тот день! И, конечно же, я решила, что он ответит за каждую слезинку, я приложу все усилия, чтобы он сел надолго.
После всех описанных событий Катя вернулась домой. Она очень тяжело переживала произошедшее, постоянно плакала, закрывшись в комнате. Я думала, что это перевернет ее мир, заставит иначе взглянуть на жизнь, стать благоразумнее. Но как жестоко я ошибалась…
Я написала заявление на Дениса по факту кражи и нанесения телесных повреждений. Через пару дней его задержали на посту ГАИ. При нем нашли краденые вещи, которые он не успел сбыть. Дениса закрыли в СИЗО на досудебное расследование. И тут началось самое настоящее сумасшествие. Катя просила, умоляла меня замять дело, кричала, заламывая руки, что любит его и жить без него не может. Потом она стала обвинять меня, что я разрушаю ее счастье. Счастье! Понимаете? Сказала, что я не сумела устроить личную жизнь и хочу сделать ее такой же одинокой, что я бессердечная и не умею прощать людей. А я умею прощать… Я готова простить свою боль, свои обиды, но то, что касается моего ребенка, я не имею права прощать, не смею забыть, ибо тем самым подвергаю ее опасности снова. Я оставалась непреклонна. В этой ситуации я не собиралась потакать Кате в ее глупости. И она ушла, обвинив меня во всем. Что ж… Пусть будет так, моя девочка. Но я не позволю обижать тебя никому. Когда-нибудь ты поймешь, что мама была права.
Сегодня Катя снова не ответила на мой звонок, значит, все еще злится.
Я зашла в магазин возле дома. Горячего шоколада больше не хотелось. Решила взять вина, но в последний момент передумала и купила бутылку водки. В голове мелькнула осуждающая мысль: «И чем ты лучше Колесниковой?», но я отмахнулась от нее. Да пошло все к черту! Дома я накрыла незамысловатый стол: сало, селедочка, огурчики, грибочки, картофель в мундире. Налила холодную тягучую жидкость в рюмочку и позволила себе забыться, как любой алкоголик, ища успокоения на дне стакана. Но я его не нашла. Снова. Стало только хуже, горше. Может, это послевкусие от водки? Мутным взглядом я скользнула по окну. Решетки. Первый этаж. Я снова почувствовала себя запертой в тюрьме, в одиночной камере. И мне так захотелось выть. Истошно, до хрипоты. Я взяла телефон и позвонила Олегу. Не знаю, зачем я это сделала. Может быть, мне просто хотелось знать, что я могу хоть кому-то позвонить.
Олег – это давняя история без малейшей доли романтики. Просто секс. Грязный, ни к чему не обязывающий секс. Мне неприятно рассказывать о нем, но я обещала быть честной в изложении истории моей жизни. А из песни слов не выкинешь, как говорится.
Я позвонила – он приехал. Если бы не алкоголь, я ни за что не набрала бы его номер. Он зашел на кухню, достал из пакета две бутылки водки и сел за стол. Я сидела рядом и смотрела, как он пьет рюмку за рюмкой, постепенно хмелея. Слушала, как он рассказывает об очередной потасовке с женой, проблемах на работе, наблюдала, как облизывает кончиком языка обветренные губы, и не понимала, что я делаю в обществе этого человека. Меня одолевало презрение к себе, отвращение к нему, но я так отчаянно не хотела сейчас остаться одна в этой камере с решетками на окнах. Я заливала в себя водку, громко хохотала над его пошлыми шутками, а потом мы оказались в спальне. Как давно секс перестал быть для меня актом близости, нежности, любви! Просто удовлетворение похотливой плоти. Когда все закончилось, я попросила его уйти. Олег хотел остаться, но я никогда не разрешала. Знала, что, если проснусь утром рядом с ним, возненавижу себя еще больше.
Олег не был таким уж ужасным человеком, просто я всегда считала, что достойна большего. Простой работяга, водитель автобуса, не обремененный интеллектом, немного грубоватый, пошловатый и женатый. Но ничего лучше на горизонте давно не мелькало, приходилось затыкать свои претензии куда подальше и довольствоваться тем, что есть. В случае крайней необходимости, как сегодня. Однажды я даже попыталась перебороть себя и попробовать перевести наши отношения на уровень душевной близости. В конце концов, каждому человеку нужен кто-то рядом, толика душевного тепла. Но у меня ничего не вышло. Прижимаясь головой к его плечу, я ничего не чувствовала, кроме презрения к себе, никакой теплоты. Посторонний мужик в моей постели.
Олег ушел, а я провела остаток ночи около унитаза, освобождая свой желудок от алкоголя и едкой горечи внутри. Мерзкий привкус во рту. Вкус всей моей прожитой жизни.
ГЛАВА 6
Прошлое.
Май 1992 года.
После смерти отца, как я уже писала, моя жизнь стала еще хуже, чем прежде. Отчуждение между мной и мамой росло с каждым днем. Она не слышала меня, а я злилась на нее. Мне хотелось от нее хоть толики материнской теплоты и ласки, сейчас даже больше, чем когда-либо. Потеря отца лишила меня твердой почвы под ногами, поддержки. Нужно было срочно произвести замену. Человеку нельзя без опоры. Мать не могла мне ее дать. Напротив, она каждый день колыхала мой и без того хрупкий мир.
Первый год в университете прошел отлично, преподаватели выказывали довольство мной. Мама, как обычно, воспринимала мои победы холодно, но не упускала возможности тыкать меня носом в малейшие промахи, как собаку в дерьмо, снова и снова. Мне надоело стараться. Тогда я впервые поняла, что все это было мне никогда не нужно. Я этого не хотела. Все ради нее, ради того, чтобы увидеть одобрение в глазах матери. Я стала задумываться, чего же хочу я. Но я не знала, я была потеряна. Никогда прежде я не думала сама за себя, не принимала никаких решений. Всю жизнь я прожила под ее указку, чтобы угодить маме. И сейчас я чувствовала себя так, словно у меня нет своих желаний, стремлений, мыслей. Все с опасливой оглядкой на мать: «А можно ли? А правильно ли?»
Какое-то время я ходила в гости к Татьяне, навещала Оленьку и Степку, получая от их общества свою долю семейного участия, любви и заботы. Не странно ли – при живой матери искать все это в доме второй жены покойного отца? За все эти годы Татьяна привязалась ко мне и с большой охотой поддерживала меня. Она не делала ничего особенного. Просто выслушивала меня, говорила со мной и не смотрела с разочарованием. Этого бывало вполне достаточно для меня. Но потом Татьяна вместе с детьми уехала в Россию, в Калининград. В девяносто первом году, после развала Союза, многие уезжали из страны на историческую родину. Я горько плакала в аэропорту, глядя, как самолет уносит близких и дорогих мне людей в неведомые дали. Меня снова оставили одну. Я пришла в тот день домой вся в слезах. Мама не сказала ни слова, а только смотрела своим колючим презрительным взглядом. Я была для нее в тот момент хуже Павлика Морозова.
Больше всех мне не хватало Степки. Он так похож на отца, его маленькая копия. И такой же мягкий, тихий, покладистый и ласковый. Таким я запомнила его на всю жизнь. Маленьким пятилетним ребенком. Мы больше никогда не виделись с ними. После Калининграда спустя десять лет они все вместе переехали в Германию. Со временем мы потеряли связь. Сейчас я могла бы попробовать восстановить ее. Конечно, мне очень хочется увидеть их снова, но я не могу. Что я расскажу им о себе, о своей жизни? Пусть лучше они помнят меня той милой доброй семнадцатилетней девчонкой. Пусть будет так.
В последний месяц учебного года со мной произошло самое волшебное, самое сказочное событие в моей жизни. Оно изменило все, стало ключевым в моей судьбе. Его можно считать исходной точкой, от которой начал строиться график взлетов и падений. Я влюбилась! Влюбилась так, как влюбляются только в семнадцать лет. Слепо, беспричинно и бескорыстно. Любовь в жизни женщины всегда была и будет ключевым звеном нашего существования. Как бы мы ни стремились к независимости, какими бы умными и талантливыми ни казались, как бы ни доказывали себе и всем вокруг, что мы целые и нет никаких половинок, что мы способны быть счастливыми сами по себе, но в жизни каждой из нас хоть раз появлялся тот, ради кого мы готовы жертвовать всем: свободой, карьерой, будущим. Бросить все и бежать за ним без оглядки. Мы женщины, должно быть, это заложено у нас на каком-то генетическом уровне. Это исключительно женская жертвенность. Даже опытные и умные женщины попадают в эту ловушку, что уж говорить обо мне, юном, не видевшем жизни создании.
Саша был особенным. Читающий эту историю, не улыбайся. Я понимаю, что так начинается история любви каждой девушки. Да, он стал моим особенным. «В чем это проявлялось?» – спросите вы. И я отвечу, что это не проявляется. Это чувствуется. В каждом взгляде, в каждой улыбке, в том, как электризуется воздух вокруг меня, если он рядом. Это судьба! Высокопарно? Нет! Мы действительно стали друг для друга судьбой.
Нас познакомила моя университетская приятельница Вероника. Он был ее братом. Окончил третий курс инженерного. Красивый, умный, интеллигентный, из хорошей семьи. Отец после распада Союза занял высокую должность в Комитете приватизации госимущества. В тот период коррупция вовсю набирала обороты, и такая должность предполагала взятки, много взяток. Мама Саши работала в сфере культуры, директором ГДК. В девяносто первом году большая часть людей не жили, а выживали в непростых условиях. Мы с мамой не стали исключением. Зарплата учителя маленькая, платили ее нерегулярно. Плюс моя копеечная стипендия в университете. До сих пор не понимаю, чем я сумела привлечь внимание Саши. Тихая, скромная, одетая в поношенное старомодное тряпье.
Саша же жил в другом, незнакомом мне мире. Каждый год он с семьей ездил на море. Море… Я никогда не бывала на море. Да и вообще не покидала границ города. Саша рассказывал, какое оно красивое; как волны, взбитые в белую пену, накатывают на берег и так же быстро отступают назад; как здорово ночью лежать на нагретом дневным солнцем песке и смотреть на звезды. Маленькие яркие огоньки на небе. У нас в городе никогда не бывает таких красивых звезд и такого чистого неба. Он говорил и говорил, опьяняя меня звуками своего голоса и баюкая рассказами о сказочных мирах, таких далеких и недоступных для меня.
Саша отлично говорил по-английски и даже наизусть читал мне Шекспира в оригинале. Он говорил, что после учебы обязательно уедет жить в Штаты, ведь там совсем другие перспективы и возможности. В Америке каждый может быть тем, кем захочет, и жить без оглядки на окружающих. Их демократия отличается от нашей. Он фантазировал, как может сложиться его жизнь в свободной Америке, а я слышала «наша жизнь». Извечный женский самообман. Я часто бывала в доме у Саши, его семья относилась ко мне благосклонно – так мне казалось, по крайней мере. У них была большая шикарная квартира с высокими потолками. Вся обстановка кардинально отличалась от моего собственного дома. Вместо видавшей виды, хоть и добротной, финской стенки, добытой мамой с большим трудом, – изысканная мебель, какую я и не видывала прежде, дорогие сервизы, картины в позолоченных рамах, импортная техника. Для меня это казалось окном в будущее.
