banner banner banner
Грань реальности
Грань реальности
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Грань реальности

скачать книгу бесплатно


– Хорошо, мамочка, спасибо! А потом можно?

Мама ответила не сразу и, бросив короткое «можно», взглянула на меня своим колючим осуждающим взглядом. Она не запрещала мне общаться с отцом, никогда ничего о нем не спрашивала, даже не произносила его имени, но, когда она смотрела на меня так, мне казалось, она не понимает, как случилось, что она пригрела на груди гадюку. Я же, довольная получением официального разрешения, убежала, забыв и про мамин торт.

Отец вот уже несколько лет жил в новой семье. Татьяна, его жена, мне очень нравилась. Она моложе отца лет на десять. До знакомства с папой она была замужем, но ее муж скончался, оставив Татьяну одну с двухлетней дочкой. Отец принял маленькую Оленьку и полюбил всей душой. Она звала его «папусей», не помня родного отца. Думаю, что его любовь, предназначенная для меня, излилась на эту малышку. В совместном браке у него родился еще один ребенок, Степан. Сейчас Степке три года. Я безумно любила обоих этих малышей, они для меня как родные. Ведь я росла совсем одна, а мне так хотелось заботиться о ком-то.

К моему приходу Татьяна накрыла в зале праздничный стол, в центре которого дымилась аппетитная утка с яблоками. Татьяна была отличной хозяйкой, и чувствовалось, что забота о семье доставляла ей истинное удовольствие, словно стала главным и единственным предназначением ее жизни. Рядом с новой супругой отец наконец-то обрел покой, душевную гармонию, уважение и любовь, которых ему так не хватало в первом браке.

Татьяна представляла собой полную противоположность мамы. Нежная, заботливая, смешливая, добродушная пышка с розовым румянцем на пухлых щеках. Она всегда и во всем советовалась с отцом, по любой мелочи. Порой, всплеснув руками, восклицала, мол, как же она сама не догадалась и что бы она делала без своего Игореши. Отец чувствовал себя нужным и очень важным, заботливо гладил ее по спине и целовал в висок. Татьяна из тех женщин, которых хочется опекать, ведь сама она вроде как не справится. Рядом с ней папа стал настоящим мужчиной, главой семьи. Он расцвел, расправил плечи, в нем появилась уверенность.

Мне нравилось хоть ненадолго приобщаться к этой семье, этому живому и здоровому организму. Они не были группой лиц, проживающей совместно на квадратных метрах жилой площади, ошибочно называемой ячейкой общества. Это действительно семья («семь "Я"»). Раньше я не могла сформулировать, чем обоснована эта особая атмосфера в их доме. Сейчас понимаю, что дело в бурлящем энергетическом потоке, который, как кровь по венам, циркулировал внутри этого организма под названием семья. Они щедро делились своей энергией и любовью друг с другом, функционировали между собой на каком-то высшем уровне. Я же, чтобы вы понимали, пребывала дома в стоячем болоте. Наш организм не разлагался, но и не жил, что-то вроде мумифицированных останков семьи. Вот такое сравнение двух общественных единиц.

Мы с папой строили Оленьке домик для куклы Барби из обычных открыток, выстраивали их в виде стен и перегородок, придумывали мебель из подручных материалов. Оля радовалась и пищала от восторга, обнимая «папусю» сзади за шею, и лицо ее светилось такой любовью, что трудно описать. Она его боготворила. Казалось бы, совсем простое, незамысловатое счастье, но оно запомнится ей на всю жизнь, и это воспоминание будет согревать темными холодными ночами ее взрослой жизни. Она будет знать: счастье – это просто и в то же время бесценно, этому ее научил папа. Наш папа.

Тот вечер, проведенный с отцом в кругу его семьи, до сих пор наполняет меня теплотой и любовью. Доверительные беседы, веселые шутки, счастливый смех… В стенах отцовского дома всегда царила особая атмосфера уюта, и этот уют никогда не ассоциировался у меня с вкусной едой, белоснежными скатертями, цветами на окнах и чистыми тарелками. Для меня домашний уют – это разбросанные по квартире игрушки, белая простынь на стене и кинопроектор с детскими мультфильмами; это кружка горячего чая, налитая с любовью; семья, сидящая вечером за одним столом и делящаяся друг с другом событиями этого дня. Уют – это когда тебя спросят не просто что ты сделал, а еще и что ты при этом почувствовал. Иногда я думаю, как сложилось бы, если бы отец позвал меня жить к себе. С одной стороны, мне этого очень хотелось. Стать частью этой дружной семьи весьма заманчиво. С другой стороны, я не смогла бы бросить маму. Какой бы она ни была, она моя мама и я любила ее. И жалела. В глубине своей по-детски широкой души я понимала, что я – все, что у нее осталось. Без меня жизнь мамы потеряет смысл. И папа это тоже понимал, поэтому никогда не предлагал мне переехать к нему.

Вечером, когда я вернулась домой, мама достала из серванта праздничный чайный сервиз, нарезала мой любимый торт «Наполеон», разлила ароматный чай с ромашкой по кружкам. Мы пили чай вместе, за одним столом, в маленькой кухоньке, касаясь друг друга коленками. Так близко друг к другу и в то же время словно разделенные сотнями километров. Такие родные и такие чужие. Молча ели торт, время от времени обмениваясь дежурными фразами. Мама была напряженной – как всегда, когда я возвращалась от отца. Наверное, ей хотелось спросить о нем, узнать, как живет. Но внешне она старалась проявлять полное безразличие.

Перед сном мне очень захотелось разбить выросшую между нами ледяную стену. Я заглянула в спальню мамы, она читала при свете настольной лампы, лежа в кровати.

– Мама…

– Да? – Она подняла на меня глаза, глядя поверх уродских очков.

– Я люблю тебя.

Должно быть, это прозвучало как-то виновато, потому что мама пару секунд с подозрением изучала меня. Потом улыбнулась и сказала:

– Я знаю. Доброй ночи, Валерия.

– Доброй ночи.

Неужели ей так сложно ответить: «И я люблю тебя»? Порой мне казалось, что эти слова жгут ей язык. Стена не рухнула, вопреки моим надеждам. Наверное, для этого нужно желание двоих. Почему она такая?

ГЛАВА 3

Наши дни.

Прозвенел будильник, но сегодня я проснулась раньше него. Даже сложно сказать, спала ли я вообще. Суетные мысли не оставляли в покое, заставляя снова и снова проживать свою жизнь от начала и до сегодняшнего дня. Я лежала в постели, зябко кутаясь в одеяло. Окно оставалось открытым всю ночь, и комнату наполнял морозный утренний воздух. Мне нравится эта свежесть.

Утро началось как обычно. Вспомнился старый американский фильм «День сурка». Горячий душ, крепкий кофе, легкая пробежка, снова душ, просмотр рабочих планов.

Черт побери! Я, как герой вышеназванного фильма, где-то допускаю ошибку и буду ходить по замкнутому кругу, пока не исправлю ее. Но разве могу я изменить свое прошлое? Оно следует за мной по пятам, отравляя меня, мою жизнь и всех, кто рядом со мной. Каждое утро, делая очередной круг по школьному стадиону, я думаю, что оторвалась от него, оставила все, что было, далеко позади, но, возвращаясь домой, я понимаю, что это лишь иллюзия, очередной самообман. Всё те же пустые стены, все то же одиночество внутри, все та же я. Какое-то время я пробовала ходить к психологу. Два раза в неделю я приезжала в его офис, садилась в кресло напротив его рабочего стола, и целый час мы разбирали мою жизнь по кусочкам. Он задавал мне вопросы о моем детстве, о родителях, о том, что я чувствовала в тех или иных ситуациях; говорил тихим, участливым тоном; там, где следовало, улыбался грустно, сочувственно; смотрел всепонимающе и заставлял делать выводы о том, как всё, произошедшее в прошлом, влияет на мое нынешнее состояние. Много говорил о всепрощении и отпущении, чем безумно напоминал мне церковного батюшку. Да только все это я знала и без него, а первоначальное чувство облегчения от высказанности о наболевшем впоследствии сменилось раздражительностью, и я забросила наши встречи. Мне не нравилось, что посторонний человек роется в моем грязном белье, пытается анализировать то, что происходило со мной. Может быть, на самом деле я боялась, что однажды он докопается до правды, которую я задвинула в дальний угол моего подсознания. Он произнесет ее вслух, и тогда мне придется столкнуться с ней лицом к лицу. Придется признать, что все эти годы я жила в нереальном, вымышленном мире. Увидеть себя со стороны, его глазами.

Затем я попыталась найти свое счастье на тренинге одного именитого гуру «Обрети внутреннюю гармонию». Потом был курс «Высшее предназначение». Дальше – «Умная женщина – счастливая женщина». На этом я оставила свои искания. Узнавая немного больше о жизни этих «проводников к счастью», я поняла, что все они не особо отличаются от меня самой. Просто люди, лихорадочно мечущиеся в поисках спасительной соломинки, выдумывающие красивые лозунги и выставляющие улыбающиеся успешные лица на странице в соцсетях. Ни один человек не способен научить тебя быть счастливой. Нет таких методик. Счастливые люди не могут дать однозначного ответа, как они к этому пришли. Они не расскажут тебе о волшебной книге, изменившей всю их жизнь, не дадут пошаговой инструкции, способной перевернуть мир. Нет. К сожалению, нет.

Но это всё глупости. Просто небольшое лирическое отступление. Нельзя забывать, что я белка и без меня колесо вращаться не будет. Я снова погрузилась в свой ежедневник, чтобы откорректировать планы на день. Нельзя жить без четкого графика. Это для меня основное правило. Все должно быть строго запротоколировано: день, месяц, год, встречи, особо важные дела, предполагаемые покупки. Да абсолютно всё! Это экономит время и позволяет держать под контролем все сферы жизни. По крайней мере, то, что я еще могу контролировать. И тут я нервно засмеялась. Кажется, утренняя пробежка подействовала на меня ободряюще, во мне проснулась самоирония. Я с интересом подметила, что в моем ежедневнике все чаще стало мелькать имя дочери. «Позвонить Кате», «Заехать к Кате», «День рождения Кати: испечь торт», «Кино с Катей». Словно я решила за короткий период компенсировать недостаток внимания. Где же скрывался мой материнский инстинкт прежде? Работа, работа, одна работа. На какое-то время я совсем забыла о существовании дочери, исключила ее из своей жизни. Почему так произошло?

Хорошо, но вернемся к делам. Сегодня у меня встреча с подрядчиками по ремонту нового помещения, нужно утвердить смету… Да что же я такая рассеянная! Всё о душе и о душе… А по-человечески даже не представилась. Меня зовут Валерия Игоревна. Можно просто Лера. Как вы уже поняли, мне сорок три года. Я владелица двух скромных, но вполне доходных салонов красоты, и я одинока. Кстати, идея создания клуба анонимных бизнесвумен мне кажется вполне жизнеспособной. По крайней мере, ничем не хуже клуба анонимных алкоголиков или анонимных обжор. Думаю, мы нашли бы общие темы для разговоров. «Привет! Я Лера, и я бизнесвумен. Я зарабатываю много денег, но у меня совсем нет времени на личную жизнь. У меня проблемы с восприятием дочери. И я немного того… Ну, вы понимаете. Сумасшедшая». Чем не тема для обсуждения?

***

– Нет, нет и нет! Все не так! Это все не подходит! Вы понимаете, что у нас элитный салон, а не совдеповская парикмахерская? Я хочу, чтобы интерьер соответствовал! Все, что вы предлагаете, давно устарело! – Я чувствовала, что меня переполняют негативные эмоции. Казалось бы, ничего страшного не произошло, но раздражение становилось неконтролируемым.

– Валерия Игоревна, но ведь вчера, когда мы обсуждали эту идею, вы сами ее одобрили, – дрожащим голосом, полным обиды, промямлила девочка, сидящая напротив меня.

– Когда мы обсуждали это вчера, я представляла себе все несколько иначе. В проекте дизайн выглядит слишком просто, безвкусно. Это не то, что я хочу видеть! Я уже не уверена, что сделала правильный выбор, доверив эту работу вашей фирме!

Чем больше я позволяла своему раздражению завладевать мной, тем сильнее оно разгоралось во мне, находя выход в обидных словах. Если бы в лице сидящей передо мной девочки я получила отпор, то это, скорее всего, стало бы сдерживающим фактором. Но она была овцой. И в ее глазах притаился страх. Я уже приготовилась разорвать свою добычу, впиться зубами в ее трепещущую плоть, утолить свою жажду крови. Но в этот момент зазвенел телефон.

– Да, слушаю!

– Валерия Игоревна, у нас небольшая проблема.

– Что случилось?

– У Колесниковой сегодня полная запись, а она не вышла на работу. И телефон отключен. Первый клиент уже подошел. Что делать?

– Черт бы вас побрал всех! Вызывай кого-нибудь из девочек, у кого сегодня выходной. Обзвони клиентов, предупреди, что замена мастера. Тех, кто откажется, перенеси к Колесниковой на другой день. Неужели без меня не могли решить этот вопрос?

– Хорошо, Валерия Игоревна.

Девочка-дизайнер все еще сидела напротив меня и испуганно хлопала ресницами, но жажда крови во мне поутихла.

– Переделайте проект к субботе. Набросайте мне несколько новых вариантов. Проявите фантазию.

Облегченно выдохнув, но все еще затравленно пятясь назад, девочка выскользнула из офиса, оставив меня наедине с моими раздражением. Колесникова… Она уже давно торчит у меня как кость в горле. Я рискую репутацией моего салона, но избавиться от нее не могу, тут у меня есть личные мотивы. Мастер она, конечно, хороший, руки золотые. Да и клиенты за нее держатся. Но это пока трезвая. Может месяцами не пить, но если сорвется, то это недельный запой. Молодая, красивая, с характером, но не выдержала, сломалась.

Мысли о Колесниковой навеяли на меня смешанные чувства все того же раздражения и жалости. Я решила заехать к ней домой. Адрес я знала хорошо, не в первый раз приходилось вытаскивать ее из бессознательного состояния. Если честно, я каждый раз задаюсь вопросом, что мною движет. Намного проще уволить эту девчонку и забыть о ней, но каждый раз неведомые силы останавливают меня. И я даю ей новый шанс.

Открыв подъездную дверь, я словно бы очутилась в другом мире. В мире, который некогда был мне знаком, а ныне стал совершенно чужим, почти забытым. Меня окутал смрад. Это смесь сырости, плесени, перегара и нечистот. Запах нищеты. Освещение на площадках отсутствовало, подниматься на второй этаж пришлось на ощупь, осторожно ступая, чтобы не сломать себе шею. Капитальные ремонты в этих двухэтажках не проводились с незапамятных времен. Дома давно считались ветхим жильем, подлежащим сносу. Жить здесь просто небезопасно. Хрущевки строились в пятидесятых годах прошлого столетия в качестве временного жилья для работников алюминиевого завода, но, как говорится, нет ничего более постоянного, чем что-либо временное. Постройки медленно уходили под землю, загнивали вместе со своими жильцами. Найдя нужную дверь, я постучалась. Звонок не работал. Тишина. Я постучала снова, на этот раз громче и настойчивее. За дверью послышалось шуршание и тихое перешептывание.

– Откройте, это Валерия Игоревна.

Щелкнул шпингалет, дверь нерешительно приоткрылась, издав мученический стон, и моим глазам представились две маленькие фигурки: девочка лет пяти и мальчонка не старше трех. Они со страхом и любопытством посматривали на меня, пока их взгляды не остановились на пакетах в моих руках.

– Ну, здравствуй, Танечка! Привет, Сашенька! Можно войти?

Дети отошли в сторону, шире распахнув дверь и пропуская меня в квартиру. Запах внутри ничем не отличался от подъездного, казался даже более выраженным. Я прошла на кухню и, поставив пакеты на стол, огляделась. Обстановка довольно убогая. Деревянный пол, выкрашенный коричневой краской, местами облупившейся. Стены, оклеенные бумажными обоями, настолько грязными и вытертыми, что уже сложно определить, какого цвета они были изначально. Кухонный гарнитур, стол, стулья – все выходцы из Союза годов так семидесятых. Из общей картины выбивалось белое пластиковое окно, чистенькое и свежее, явно новое. Бытовая техника тоже оказалась современной. Дешевой, но новой. В углу коридора стояло несколько рулонов недорогих обоев, банки с краской и потолочные галтели. Вся картина в целом представляла собой поле битвы. Битвы Ирины Колесниковой с одолевающей ее нищетой.

– Мама дома?

– Да, она спит, – тихо ответила девочка, ее взгляд постоянно возвращался к пакетам на столе.

– Вы сегодня ели?

Дети пристыжено потупили глазки и ничего мне не ответили. Тогда я открыла холодильник и заглянула в него. Банка томатной пасты, кусок подтухшей селедки в чашке, упаковки лекарств в дверце и замороженные окорочка в камере.

– Ясно. Голодные. – Меня снова охватил приступ злости, я еле удержалась от того, чтобы прямо сейчас не разбудить их мамашу и не настучать ей по голове. – Ничего, сейчас я вас покормлю, – улыбнулась я ребятишкам, погладив их по косматым нечесаным головкам. – Вы умывались сегодня?

– Нет, – так же тихо и виновато ответила Танюша.

– Бери брата, идите умывайтесь, мойте руки, причешитесь – и за стол.

Пока дети были в ванной, я распаковала пакеты с продуктами и разогрела боксы с готовой едой, купленной по дороге в столовой. Сев за стол, Танечка и Сашенька с жадностью принялись за свою порцию горячего супа, бросая голодные взгляды на бутерброды с колбасой и печенье, дожидавшиеся своей очереди. Я отвернулась, делая вид, что расставляю что-то в холодильнике, чтобы скрыть от них свои слезы. Сердце кровью обливалось, глядя на этих не по годам сознательных и взрослых ребятишек. Они не ведали, что такое детские капризы и истерики. У них не имелось ни капли наглости и неповиновения. Они с трепетом и заботой относились друг к другу. Я подумала о том, что только дети, столкнувшиеся с жизненными трудностями, с лишениями и нуждой, способны сохранить в себе что-то человеческое и чистое. Они не были избалованы и испорчены гаджетами и новомодными штучками, умели ценить доброе к себе отношение, сохраняли в себе сочувствие и сострадание к ближним. Эти дети в своем столь юном возрасте понимали намного больше, чем некоторые из взрослых.

– Тетя Лера, – нерешительно окликнула меня Таня. Я обернулась и увидела, что девочка отставила от себя чашку с наполовину съеденным супом.

– Что, Танюша, ты наелась?

– Нет, я хотела спросить, можно я покормлю бабушку?

Доброта этой малышки больно кольнула мне сердце, и чуть дрогнувшим голосом я ответила:

– Не переживай, моя девочка, я сама. Доедай свой суп.

И успокоенная малышка довольно забрякала ложкой по тарелке, доедая остатки своего супа. А я с подносом в руках направилась в спальню, где моя помощь требовалась еще одному жильцу этой квартиры.

Проходя через зал, я бросила взгляд на диван. Там, развалившись и тяжело посапывая, в забытьи лежала Ира Колесникова. Грязно ругнувшись в ее адрес, я зашла в маленькую темную комнату. На видавшей виды скрипучей кровати скорчилась старенькая иссохшая женщина. На самом деле ей не больше семидесяти пяти лет, но ее организм слишком быстро износился, и выглядела она много старше своего возраста. Удивительно, но что-то аристократично-благородное проглядывалось в этих изможденных чертах: прежде она была красивой и видной женщиной, даже старость не смогла до конца уничтожить утонченность ее лица. Редкие седые волосы разметались по подушке. Встать с кровати без посторонней помощи она уже не могла, передвигалась с большим трудом. Даже поход в туалет стал для нее суровым испытанием, поэтому ей надевали подгузник. Ясностью сознания она тоже не обладала, мысли путаные, рассеянные. Подгузник явно не меняли всю ночь и весь день, и в комнате стоял запах испражнений. Я попыталась открыть окно, но деревянная створка рассохлась от времени и не поддалась моим усилиям.

– Здравствуйте, баба Валя. Я пришла покормить вас.

Старушка не помнила меня и лишь молча кивнула в знак приветствия, неловко оправляя свое одеяло.

– Вам, наверное, нужно подгузник сменить.

– Нет, деточка, не надо, – прошамкала бабуля, еще крепче вцепившись в одеяло. – Ирочка придет с работы и сменит.

– Не стесняйтесь, баба Валя, я помогу.

Бабушка, тяжело вздыхая и стыдясь своей немощности, позволила мне помочь ей. Аккуратно усадив ее на кровати, я накормила ее обедом. Смотря, как она деснами медленно пережевывает еду, я ужаснулась, что когда-нибудь могу стать такой же беспомощной, с трясущимися руками и беззубым ртом. Долголетие может обернуться сущим наказанием не только для самого человека, но и испытанием для его близких, если они есть, конечно. А подаст ли мне кто-нибудь стакан воды в период моего дожития? (Ох уж этот пресловутый стакан воды… Неужели все ради него? Ради него мы рожаем и растим детей, поправ личные интересы и свободу?) Баба Валя не всегда жила такой жизнью, когда-то она слыла интеллигентной образованной женщиной и называли ее исключительно по имени-отчеству, но судьба распорядилась так, что она оказалась на дне. Сложно представить, что человек ее статуса мог так опуститься, что вынужден доживать свой век в этой грязной норе. Эта женщина пережила свою дочь и стала обузой для внучки, которая и так одна воспитывает двоих детей. История этой семьи достойна детального рассмотрения, и когда-нибудь я непременно поведаю ее. Пока вам придется довольствоваться весьма скудными данными, дабы не нарушать ход повествования.

Да, далеко не каждый способен стойко нести свое бремя. Ира не смогла. На дне стакана она ищет успокоение, хотя бы временное, освобождение от своих обязанностей. Но эти трое не могут заботиться о себе сами, она нужна им, как бы тяжек ни был взваленный на нее груз.

Позаботившись о слабых и обездоленных, я занялась Ирой. Разбудить ее стоило немалых усилий.

– Вставай! Слышишь меня?

В ответ Ира издала лишь нечленораздельные звуки и попыталась отмахнуться от меня.

– Подъем! – рявкнула я, больно хлестнув ее по лицу.

Ира жалобно заскулила.

– Отстань.

И горе-мать снова попыталась отмахнуться от меня, но я была настроена решительно. Принеся с кухни стакан холодной воды, я плеснула его в лицо Ире.

– Вставай, я тебе говорю!

Она с трудом приподняла голову и мутным непонимающим взглядом осмотрелась. Прошла еще минута, прежде чем она смогла сфокусироваться на мне.

– Валерия Игоревна? – промямлила Ира, с особой четкостью выговаривая только букву «р». Это было бы даже комично, не будь так печально.

– Да-да! Поднимайся! Хватит тут валяться! – Я помогла ей встать и дотащила ее до ванной комнаты. – Раздевайся – и в душ, – скомандовала я.

– Не могу. – И Ира склонилась над унитазом. Все ее тело содрогалось от конвульсий, ее стошнило.

– Допилась, скотина, – я скривилась от отвращения.

Когда ей полегчало, я сдернула с нее халат, запихнула в ванну и обдала струей ледяной воды.

– Не надо, – отбивалась Ира. Ее трясло не то от холода, не то от похмелья. Сознание было еще мутным, она даже не смущалась своей наготы. – Хватит!

Решив, что действительно хватит, я помогла ей выйти и набросила на нее полотенце.

– Сейчас придет медсестра и откапает тебя.

– Зачем?

– Потому что пора выходить из пьяного угара.

– Тебе-то какое дело? – грубо огрызнулась Ира. Сознание понемногу возвращалось к ней, и стала просыпаться агрессия, как часто бывает с алкоголиками.

– Мне абсолютно никакого дела нет! Мне наплевать, хоть сдохни здесь и сейчас! Только ты не забывай, что у тебя есть дети и бабка. Если тебе они не нужны, если даже для тебя они обуза, кому они тогда вообще нужны? Думаешь, я каждый день сюда с сумками таскаться буду? Вызову соцопеку и сдам их – это в лучшем случае. А в худшем – сдохнут с голоду, пока ты тут свое горе заливаешь.

Ира притихла. Не оттого, что моя речь растрогала ее. Просто ее снова мутило и возвращение к реальности сопровождалось головными болями. Постанывая, она снова рухнула на диван. Дети не показывались на глаза, благоразумно они приняли решение переждать на кухне. По опыту они знали, что, пока маме плохо, безопаснее держаться от нее подальше, дабы не нарваться на резкое словцо или подзатыльник. Говорить с Ирой сейчас бесполезно, и в ожидании медсестры я устроилась в кресле и предалась воспоминаниям.

Глава 4

Прошлое.

Декабрь 1991 года – начало 1992 года

Этот период особо запомнился мне по двум причинам. Первая причина была масштабного характера. Именно в конце 1991 года подведена черта под эпохой существования такой крупной политической державы на мировой арене, как СССР. В декабре 1991 года Казахстан получил статус независимой Республики. Все к этому шло, но так или иначе случившееся всколыхнуло сознание народа. Привычный уклад жизни рушился на глазах, впереди предстоял период строительства неведомого нам капитализма. Мнения людей о том, хорошо это или плохо, разделились. Для кого-то капитализм стал возможностью обогащения, а кто-то так до конца и не смог избавиться от социалистического образа мышления. Какими будут изменения и как именно они коснутся каждого из нас – никто не знал. Но ожидание грядущих преобразований нависло над всеми нами.

Вторая причина заключалась в моей личной глобальной трагедии. Тридцать первого декабря вечером папа возвращался с работы. Он уже почти подошел к дому, когда услышал женский крик о помощи. Отец был настоящим мужчиной и неравнодушным человеком. Он тут же бросился на подмогу. Как позже свидетельствовали соседи, видевшие происходящее из окон своих квартир, молодой человек ударил девушку по лицу, а когда она упала, стал с особой жестокостью пинать ее ногами. В этот момент подоспел мой отец. Он попытался оттащить неизвестного в сторону, в ответ на это получил сильный удар в челюсть. Папа, как я уже упоминала, невысок, но крепок и хорошо развит физически. Защищая себя, он ударил нападавшего несколько раз и сбил его с ног, чем еще сильнее разозлил ублюдка. Когда отец заметил блестящий клинок в его руке, было уже поздно. Он получил два ножевых ранения: в область живота и сердца. Последний стал для него смертельным. Он скончался еще до приезда скорой. Убийцу так и не нашли. Девушка, которая могла дать какую-либо информацию о личности преступника, сбежала, как только завязалась драка. А свидетели в темноте не разглядели его лица. Да и расследование спустили на тормозах: в период таких масштабных преобразований никому не было дела до убийства моего отца.

Этот день стал самым страшным в моей жизни. Я помню, как мы с мамой готовились к встрече Нового года. В зале стояла большая елка, празднично сверкающая разноцветными огоньками, в доме пахло хвоей, смолой и мандаринами. Я нарезала оливье и вторила телевизору песню «Если у вас нету тети…» из всеми любимого кинофильма «Ирония судьбы», ставшего традицией каждой советской семьи. Даже мама в тот день пребывала в необычайно хорошем расположении духа. Никто из нас ничего не почувствовал, у меня не защемило сердце от неясной тревоги, не было и тени беспокойства или предчувствия надвигающейся угрозы. В общем, никаких волнений, которые так часто описывают люди, потерявшие близкого человека. Для меня ничто не предвещало беды, даже когда раздался телефонный звонок. Обычный, будничный звонок. Я пошла в коридор, чтобы снять трубку, но мама опередила меня. Я стояла в дверях кухни и смотрела на ее улыбающееся лицо. В одной руке мама держала хрустальную вазочку с ярко-оранжевыми мандаринками, которую не успела донести до стола.

– Алло, слушаю… – Улыбка сменилась недоумением. – Кто это? Говорите.

По мере того, как она вслушивалась в слова собеседника на том конце провода, ее лицо искажалось ужасом. Этот миг врезался в мою память навечно. Никогда прежде я не видела столько боли и безумного отчаяния в глазах матери. Я поняла, что случилось нечто непоправимое. Ее пальцы медленно разжались, и хрустальная вазочка полетела вниз. Все происходило как в замедленной съемке. Кажется, я детально запомнила каждый осколок хрусталя, разлетевшийся по полу и искрящийся в свете лампы, и маленькие солнечные шарики, беспорядочно раскатившиеся в стороны. Я увидела, как мама, облокотившись на стену и уронив трубку, плавно оседает на пол, и едва успела подбежать к ней, чтобы помочь удержаться на ногах. В спешке я наступила на кусок хрусталя и разрезала ступню, но я не чувствовала боли – так велик был мой страх перед происходящим.

– Мама! Мама, что случилось? Кто звонил?

Она подняла на меня свои небесно-голубые глаза, и я поняла, что в один миг они словно поблекли. Впервые мама смотрела на меня с таким сочувствием.

– Папа умер.