Рождение света. Том первый

В конечном итоге понтифик решил прибегнуть к давлению, но аккуратно, представ перед градостроителем самим воплощением снисходительности и терпения. Он скользнул пальцами по бархату, глубоко выдохнул и доброжелательно промолвил:

– Мы не будем настаивать принимать решение прямо сейчас. Такие серьёзные вопросы требуют разумного подхода, но и откладывать с ответом не стоит, ибо при неудовлетворительном исходе каденция [22]ваша, увы, может весьма сократиться… Вскоре сын наш нанесёт визит в ваш дом, тогда вы и огласите свой ответ.

Вспомнив сей момент, папа нахмурился ещё сильнее – его уже не расслаблял весёлый плеск воды в фонтане – и облокотился подбородком на сложённые перед собой руки. Уже больше недели прошло с того разговора, а сын его никуда не торопился, тем самым принижая своё значение перед отцом невесты безответственным малодушным отношением. Неужели Чезаре полагал, что, став мирянином, он будет долго обходиться без супруги? Ему нужна была опора, и этой опорой должна была стать Розалия Романо. Эти беспричинные бунт и сопротивление воле понтифика и вводили его в состояние неподдельного расстройства. Даже злости.

«Упрямый отпрыск», – думал про себя Родриго.

Он ожидал возвращения Чезаре на вилле, где он жил до того, как Родриго был назначен папой: сын вот-вот должен был вернуться после утреннего осмотра папских войск – до того малочисленных и до слёз неопытных, что не смогли бы дать отпор ни одному из их врагов, готовящихся в любой момент низвергнуть семью Борджиа в пучину страшного позора. И проведя в размышлениях не один час, почти неподвижно сидя в кресле, понтифик всё-таки дождался: Чезаре вышел навстречу отцу и безмолвно поклонился, выражая тем самым отрешённость к предстоящей беседе.

– Не нужно вести себя так с нами, сын наш. Мы дали тебе достаточно времени осмыслить то, что предложили при нашей последней встрече.

Он перевёл взгляд на сына, который уселся напротив него в плетёное кресло, однако весь его внешний вид свидетельствовал о внутреннем напряжении: спина его вытянулась, взгляд был холоден, будто мыслями гонфалоньер был совсем не здесь, а где-то очень далеко…

– Лукреция! – крикнул Чезаре, с грохотом захлопывая входную дверь виллы Сфорца.

Он остановился посреди богато обставленной комнаты и стал ждать. Ждать, когда к нему спустится его сестра, но она так и не соизволила почтить своим присутствием. Он вновь позвал её, но ответа не последовало, и тогда, наплевав на приличия, мужчина стал подниматься по лестнице, ведущей к её покоям.

Обуреваемый каким-то необъяснимым раздражением, словно внутри горел всепоглощающий пожар, Чезаре ощущал всем телом, что если сейчас он не остудит пыл, то его просто разорвёт на мелкие кусочки.

Дойдя до спальни, он резко дёрнул ручку и ступил в освещённую утренним солнцем нежно-розовую комнату. Его лучи достигали и до дальней стены, где стояла высокая кровать с голубым балдахином и золотыми кисточками на концах, а среди горы кипенно-белых подушек во всём этом сказочном великолепии спала она…

Его единственная любовь, что для всего человеческого мира являлась неестественной и порочной, но только не для Чезаре Борджиа.

Лукреция спала тихо: её грудь, прикрытая полупрозрачной сорочкой, медленно вздымалась, а белокурые локоны спутались, прикрывая кругленькое миловидное личико. Чезаре навис над ней и одними пальцами убрал волосы, любуясь её маленьким курносым носиком. Затем внимание его перешло на губы: чёткие, пухлые, цвета нежнейшей розы – манящие и дурманящие. Всякий раз, когда он лицезрел Лукрецию, внешне столь невинную и хрупкую, внутри всё переворачивалось с ног на голову. Её запах, сравнимый лишь с благоуханием лилии, и красота притягивали настолько, что даже сейчас он чувствовал, как затряслись его руки, а в голове вмиг возникли всевозможные образы того, как он соприкоснётся с её безупречным естеством.

Отодвинувшись, попутно стягивая с себя удушающую форму, он снял ремень, отстегнул ножны и, стараясь не разбудить девушку, туго стянул им её тоненькие запястья. И хотя Чезаре знал, что она никуда не сбежит, ему приносило особое удовольствие ощущать превосходство. Знать, что Лукреция принадлежит хотя бы в такие редкие моменты только ему одному. А затем, не дожидаясь, пока сестра проснётся, впился губами в нежную кожу на шее, припадая всем телом.

После грубого третьего поцелуя Лукреция проснулась, её серо-голубые глаза встретились с тёмно-карими, почерневшими от вожделения. Улыбнувшись уголками пленительных губ, она попыталась обвить его шею, но тут же поняла, что руки прочно связаны ремнём. Принимая игру, девушка выгнула спину и запрокинула голову назад, оголяя шею, а слабый узел на сорочке сам собою развязался, открывая взор на вздымающуюся грудь.

Этот жест побудил Чезаре к действию, будто Лукреция позволила делать с ней всё, что его душе угодно. Он опустил сестру на кровать и одним движением отбросил ткань, начиная цепочку страстных поцелуев от шеи до пупка, аккуратно утопающего внутрь. Дыхание девушки стало сбиваться, становясь тяжёлым, а глаза заблестели от желания; став подначивать изнывающего страстью брата, она, согнув колено, коснулась самой высокой точки напряжения. Чезаре вмиг остановился и, шлепнув по ягодице, вырвал из Лукреции крик, преисполненный порочным сладострастием.

– Будешь знать, как меня дразнить, сестрёнка, – шёпотом произнёс Чезаре.

Он избавился от рубахи, оставшись в одних штанах, что лишь немного приспустил, и без раздумий притянул к себе Лукрецию. Он не любил церемониться и проявлять ласку; движения его были быстрыми и грубыми. Он упивался близостью, без остатка лишаясь разума от её прерывистых, но таких мелодичных звуков, порой срывающихся на рваный крик.

В покоях стало моментально душно: всё погружалось в сладкую истому, наполняясь скрипом кровати, бьющейся изголовьем о стену. Тела, мгновенно покрывшиеся испариной, издавали приглушённые шлепки.

– Чезаре…

Связанными руками Лукреция обняла его, запустив пальцы в волосы, и начала тянуть, на что он рыкнул на неё, прикусив влажный язычок. Она вводила его в звериное исступление…

– Сын наш, ты не заболел?

Родриго вывел из оцепенения Чезаре, склонив голову набок, разглядывая его с ног до головы, пытаясь разгадать причину столь загадочного состояния.

– Нет, отец, всё в порядке. Просто осмотр войск оказался… весьма изматывающим занятием, – ответил он, пытаясь отвлечься от образов сегодняшнего утра, что преследовали его беспощадно и навязчиво.

– От всякого труда есть прибыль[23], – произнёс понтифик, постепенно понимая, что его терпение на исходе. – Но о состоянии армии поговорим после. Ответь нам наконец, что ты решил касательно женитьбы?

– Я был не прав, отец, – неожиданно для папы проговорил Чезаре, – и прошу простить за слова, сказанные в гневе. Обдумав всё со спокойным сердцем, я решил, что брак этот значим и необходим нашей фамилии.

Родриго едва заметно улыбнулся, ибо сын, вечно любящий спорить, наконец-то внял его мольбам! На краткое время задумчиво обратив взор на фонтан, понтифик спросил, искоса поглядывая на Чезаре:

– Утоли наше любопытство, что сподвигло тебя согласиться?

– Чезаре, любовь моя, тебе не стоило перечить отцу, – шёпотом промолвила Лукреция, проводя своими тонкими пальчиками по груди мужчины. – Ты не должен идти против его воли…

Уставшие и удовлетворённые, они лежали на кровати, унимая учащённое дыхание: девушка запрокинула свою ножку на его бёдра, игриво мотая ею, с упоением любуясь красотой Чезаре.

– Я так не могу, Лукреция, – с раздражением ответил он, начав выпутываться из её объятий.

Поднявшись с постели, гонфалоньер стал медленно одеваться…

– Я еле пережил тот факт, что отец выдал тебя замуж за этого пустоголового старика! – чуть ли не прорычал Чезаре, сдвинув густые брови. – А теперь он хочет и меня использовать в своих жестоких играх!

– Он хочет обезопасить нас, – примирительно заявила Лукреция.

Она приподнялась над кроватью, на коленях подобралась к брату, начав неторопливо поправлять помятые рукава рубашки.

– К тому же этот пустоголовый старик оказался ни на что не годным на семейном ложе, и это оказалось весьма кстати – Альберто так боится, что я расскажу об этом на весь свет, отчего вынужден закрывать глаза на происходящее здесь, терпя нелицеприятные для него слухи. А их сейчас бродит по городу немало…

– Какие именно? – прервал её Чезаре, взяв за подбородок и приподняв его, чтобы их глаза встретились, ибо сестра говорила со сдержанным оттенком недовольства.

В моменты разногласий он всегда пытался понять смысл сказанных ею слов – девушка любила излагаться загадками, недоговаривая и вуалируя завесой многочисленных намёков. Она откуда-то знала всё, предугадывая события на несколько шагов вперёд, и родись она мужчиной, то уже владела бы целым миром. Но отец предопределил её судьбу, первой выдав замуж, и теперь Лукреция с четырнадцати лет исполняет роль заботливой жены высокородного человека, поддержкой которого заручился их отец.

– А ты не разумеешь, любовь моя? – совсем не ласково она сделала акцент на последних словах, закончив с рукавами. – Сплетни о нашей греховной связи распространяются с недюжей скоростью. Если ты был бы более… кхм… осторожен, то о нас не судачили бы вокруг. Я слышала, как служанки обсуждают каждый твой приход сюда.

– Так погони их прочь! – возмутился брат.

– На их место придут другие. Я не вижу смысла… – пожала плечами девушка, взяв с края кровати разорванную сорочку в стремлении прикрыться ею. – И поэтому, пока молва не дошла до нашего отца, я прошу тебя, Чезаре, принять предложение. Ты должен это сделать, чтобы смыть подозрения на наш счёт. И когда ты женишься, мы сможем быть вместе как раньше.

– Ты хочешь сказать, что пока я не остепенюсь, то не смогу видеться с тобой? – вспылил гонфалоньер, сжимая руки в кулаки так, что суставы неприятно захрустели.

– Ради всеобщего блага – да, нам лучше не встречаться.

В ответ она тепло, но горько улыбнулась и, приблизившись к нему вплотную, захотела коснуться его лица, но Чезаре вмиг отпрянул. Ему показалось, что единственный смысл жизни отвергла его сейчас, отвернулась из-за жалкой горсточки выскочек и их никчёмного мнения. Любые попытки раскрыть тайную и почти благоговейную любовь он бы мгновенно пресёк! Гонфалоньер был готов поступить подобным образом со всеми неугодными, кто вздумал бы пойти против него и чести семьи Борджиа.

– Пожалуйста, прислушайся к моим словам, Чезаре, – нарушила тишину Лукреция, глядя на своего возлюбленного брата глазами, полными печали. – Не заставляй меня сожалеть о том, что наша любовь испортит тебе жизнь…

– Как странно… Господь, почему сын наш сегодня витает в облаках? – бросил в воздух папа, вновь привлекая к себе внимание.

– Простите меня, отец, немного притомился, – соврал Чезаре, всё ещё обдумывая разговор с сестрой. – Я решил, что завтра же поеду к синьору Романо и обговорю детали.

Гонфалоньер уже хотел откланяться и поспешно удалиться, но понтифик остановил его небрежным движением руки.

– Постой, есть ещё одно дело, – произнёс Родриго. – Как бы ты ни «притомился» от своей нелёгкой службы, что мы так великодушно передали тебе, данный вопрос не терпит отлагательств.

Чезаре кивнул в знак согласия. Он догадывался, что отец явно собирался сказать что-то важное: разговор предстоял приватный, ведь вилла Борджиа была единственным местом, где они могли беседовать, не опасаясь слежки.

– Тебе нужно нанести визит к одному очень влиятельному человеку, Чезаре. Несколько лет назад он появился из ниоткуда… Ходили разные толки, но большинство склоняются к версии, что прибыл он из Флоренции… Выкупив землю в самом центре Рима, он небывало наскоро построил почти точную копию палаццо Питти[24], дав своему творению название – палаццо Лимбус. Не находишь это странным?

Чезаре вновь кивнул, готовый внимательно слушать дальше. Раз под прицел отца попал этот человек, упускать детали было неразумно.

– Насколько нам удалось узнать, он имеет родство с венецианскими дожами, однако определённо что-либо выяснить не представляется возможным. Хозяин Лимбуса не появляется среди знати, предпочитая общество бедняков и обычных горожан. Зеваки шепчутся, что порой у его дома собираются с десяток малоимущих и сирот, и он якобы за грош помогает им решать дела насущные… В честь перечисленных достоинств его даже прозвали соответственно – синьор Дженерозо[25].

– Я полагаю, вы хотите, чтобы я узнал об этом чудаке как можно больше? – уточнил Чезаре, дивясь подобного рода поведению незнакомца.

– Именно. Кто он на самом деле, откуда он, какие его устремления, мысли, взгляды… Быть может, мы сможем с ним найти общий язык, и он привнесёт весомую пользу Святой Церкви.

– Это всё, что о нём известно?

– К прискорбию… – произнёс понтифик, складывая руки перед собой. – Говорят, на вид ему не более двадцати. Слишком молод, дабы собственноручно обзавестись столь огромным состоянием. Подозрительно скрытен – фамилию свою не оглашает, представляясь каждому как Люцифер.

– Действительно… – задумчиво произнёс Чезаре, потирая подбородок. – Хорошо, отец, я выясню, кто этот человек.

– И как можно скорее, сын наш, – подметил Родриго. – Не ровён час, мы будем вынуждены вновь начать борьбу за земли: посланные буллы[26] лишь распалили гнев властителей Имолы, Форли и других городов…

– Займусь этим сейчас же.

На этом разговор их окончился. Попрощавшись с отцом, Чезаре прямиком направился в конюшню, где его ждал телохранитель – верный помощник Микелетто, в прошлом испанский кондотьер[27], который давно присягнул ему на службу.

Поравнявшись с ним, гонфалоньер безмолвно принял из рук его вожжи своего коня и тотчас отдал повеление:

– Планы изменилось. Едем в палаццо Лимбус.

Путь туда оказался скорый – интересующий понтифика чудак и впрямь выбрал удачное место для своей обители: вблизи набережной Тибра. Оставив коней, коих никто бы не посмел украсть – вороного турецкого жеребца Борджиа, подкованного золотом, знал весь Рим, – они подошли ко входу в палаццо.

Став у центральной арки, что служила главным входом на территорию, гонфалоньер поразился великолепием постройки – монументальное и впечатляющих размеров здание, бывшее, на удивление, совсем без охраны. Здесь не постыдились жить бы и короли, ибо построено было оно изысканно и со вкусом. Фасад палаццо, полностью лишённый всякой декоративности, имел строгие чёткие пропорции, сложенный из грубых неотёсанных камней в современном стиле рустик, резко делясь горизонтальными поясами на три высоких этажа. Окошечки-бойницы в виде голов разъярённых змей располагались между этажами, придавая дому суровый вид, а окна первого этажа, закрытые решётками, подчёркивали это ощущение. Хозяин находился дома – на первом этаже сквозь плотные шторы горели тусклым светом высокие окна, но различить в вечерних сумерках происходящее внутри не представлялось для Борджиа возможным.

Двери, словно ожидая прихода гостей, сами отворились, и перед взорами Чезаре и Микелетто предстал вид поистине роскошный: белая и золотистая лепнина обрамляла стены и потолки с поражающими фантазию фресками – сценами из Библии. По периметру гостевого холла – обилие утончённой и причудливой для Рима мебели. И повсюду свечи, свечи, свечи… Языки пламени плавно танцевали, хотя никакого сквозняка ни телохранитель, ни Чезаре не успели заприметить.

Оказалось, их впустила в дом хрупкая девушка. Её янтарные глаза необычной круглой формы пристально оглядывали новоприбывших незнакомцев, особенно остановившись на телохранителе – рыжем, как дикая лисица. Она не походила на прислугу: яркие шёлковые шаровары с затейливым рисунком, полотняная рубашка, откровенно облегающая стройное тело, а сверху длинный узорчатый полукафтан с широкими рукавами, повязанный кушаком, точно не был схож с облачением служанки. На шее, тонких запястьях и открытых лодыжках с босыми ногами бряцало огромное количество золотых украшений, а длинные серьги с розовыми рубинами озорно проглядывали из-под густой копны распущенных волос. Лицо её скрывал низ от чадры, что обычно носили девушки с востока, но и с ней по глазам было заметно, как она загадочно улыбнулась, а после почтительно поклонилась, делая это нехотя, почти с издёвкой.

– Приве-е-етствую вас, синь-о-оры. Проходите, Хозя-я-яин ждёт…

Голос девушки навёл мужчину на некие сомнения, ибо она будто не говорила, а тихо шипела, как это обычно делают змеи. Было очень странно слышать, как кого-то называют «хозяином», так ещё и с таким благоговейным трепетом.

Не дожидаясь ответа, девушка плавной походкой повела гостей внутрь. По дороге она постоянно оборачивалась на них, стреляя глазками на Микелетто, но тот оставался невозмутимым, что, судя по всему, раззадорило её ещё больше. Вскоре они подошли к высоким позолоченным дверям, покрытым россыпью драгоценных камней самых причудливых размеров и форм, искрящихся в полумраке коридора. Такого обилия цветов и оттенков Чезаре не видел даже на папских украшениях…

– Вы ещё внутри не-е-е были, – произнесла девушка, пропуская их вглубь просторной залы – огромной, величественной и мрачной.

Здесь преобладали бордовые, тёмно-фиолетовые тона и бесчисленное множество полотен – от малых до великих, обрамлённых в золочёные рамы. Борджиа на краткий миг почудилось, что изображённые на картинах люди двигаются и переводят в его сторону свои заинтересованные взгляды. На противоположной стороне от двери выстроились шесть мраморных колонн, а далее находился высокий камин. Вдоль стен расположились буфеты и комодики, привезённые из разных концов света, многие из них были выполнены из неизвестной Чезаре древесины и были заставлены до отказа статуэтками из драгоценных металлов, фигурками, посудой и другой непонятной утварью. В центре же стоял длинный стол, сервированный хрусталём и китайским фарфором, а напротив камина – несколько кресел и огромный диван. С первого взгляда могло показаться, что в зале творится полный бардак и неразбериха, но, осмотревшись повнимательнее, Борджиа понял, что каждая деталь определённо находилась на своём месте.

Подойдя ближе к дивану, к которому их сопроводила девушка, гонфалоньер увидел развалившегося на нём мужчину, неряшливо держащего между средним и безымянным пальцами кубок, наполненный вином.

– Хозя-я-я-яин, ваши гости, – прошипела девушка, почтенно кланяясь тому, кто и не помыслил самолично встретить их.

Да и что уж говорить, он даже не встал в знак приветствия, так и оставаясь лежать на месте, лишь рукою указал на кресла рядом с камином и голосом, в коем читалась непомерная скука, произнёс:

– Сагрет, дорогая, принеси нашим гостям вина и угощений. И позови своих гурий[28], пусть немного развлекут нас.

Девушка в ответ ещё раз поклонилась и почти вприпрыжку направилась к выходу – это поведение ещё больше повергло в смятение Чезаре, ибо ему был непонятен статус их провожатой и ещё больше непонятно своевольное поведение хозяина дома, что явно относился пренебрежительно ко всем существующим условностям. Это выглядело вызывающе и высокомерно, но проявлять неуважение Борджиа не мог, ведь отец дал чёткий наказ – выяснить о чужаке как можно больше. Чезаре с Микелетто так и остались стоять, что вызвало усмешку на устах лежащего мужчины.

– Дорогие гости, что же вы… – промолвил он с большей настойчивостью. – Прошу вас, присаживайтесь.

– Благодарю, – только и смог коротко ответить Чезаре, садясь в кресло, обитое плотной синей тафтой.

Однако его телохранитель не шелохнулся, и судя по тому, как Люцифер нахмурил брови, этот факт ему не совсем понравился.

– В моём доме все равны, будь то король или бездомный. Так что уважьте меня и сядьте. Не думаю, что ваш господин будет против.

Чезаре жестом указал Микелетто сесть рядом и, только сейчас привыкнув к полумраку, смог внимательнее разглядеть мужчину, который для чего-то встал с дивана. Он оказался выше Борджиа на голову и крупнее Микелетто: ранее эта разница была не ощутима. Чёрные как смоль волосы, густые и блестящие, были необычно уложены назад, открывая обзор на чёткие черты лица с идеальными пропорциями. Немного смуглая кожа, прямой нос, средней ширины лоб, но больше всего Борджиа привлекли глаза с опущенными уголками. Они отливали яркими отблесками алого, словно свежая кровь, внушая устрашение. Взгляд его был властный и уверенный, однако мужчина вёл себя весьма расслабленно, почти пренебрежительно, будто всё происходящее никак его не интересовало. Одет хозяин дома тоже был весьма причудливо: фиолетовый тонкий кафтан, расшитый атласной нитью, под ним белая рубашка, расстёгнутая у горла, открывающая взору Борджиа затейливые рисунки на груди, чёрные плотные штаны, а на ногах – туфли без задника из жёлтого сафьяна. На безымянном пальце мужчины Чезаре невольно углядел перстень с огромным рубином, переливающийся красным, – единственное драгоценное украшение, что было на нём в сей момент.

Хозяин дома подошёл к небольшому столику, привезённому, по-видимому, из далёкой арабской страны, с синими орнаментами и искусно вырезанными графическими узорами, на котором покоился графин вина. Медленно подлив себе в бокал, он повернулся лицом к гостям, задав животрепещущий вопрос:

– И с какой же целью сын папы римского самолично прибыл в моё скромное жилище?

Хотя вопрос его был справедлив, Чезаре стало не по себе. Взор вишнёвых глаз окинул его с ног до головы, и гонфалоньер вдруг почувствовал, как что-то вязкое и тёмное окутывает его, будто пытаясь проникнуть в самую душу. Мелкой дрожью покрылось тело, а сердцебиение участилось; у Борджиа промелькнула мысль тут же встать и уйти прочь из этого загадочного дома. Воздух в зале стал густым и плотным, как болотная трясина, однако Чезаре постарался списать неприятные ощущения на невыносимую духоту, что мучила Рим уже с неделю.

– Достопочтенный синьор… – начал было гонфалоньер, стараясь предстать учтивым.

– Ох! Я вроде бы ясно дал понять, что не приемлю всех этих условностей, – прервал его хозяин дома, заметно раздражаясь. – Обращайтесь ко мне проще.

Но разговор оборвался, так и не начавшись, ибо в этот же момент в комнату вернулась Сагрет в сопровождении трёх девиц: одетые чуть более скромнее, они держали в руках всякого рода яства и кувшины с молодым вином. Лёгкой походкой девушки приблизились к обеденному столу и аккуратно расставили всё на неожиданно откуда появившиеся столики у кресел. Внушив себе, что изначально их попросту не заметил, Чезаре всё же никак не мог отринуться от мысли, какой мистической ему казалась обстановка в зале. А смуглянка, бросив искрящийся любопытством взгляд на Микелетто, которому всё труднее становилось оставаться невозмутимым, хлопнула своими утончёнными ладошками, и в противоположном конце комнаты расположились несколько молодых юношей с музыкальными инструментами, что стали играть какую-то восточную мелодию. Закончив сервировать столики, девушки во главе с Сагрет встали чуть поодаль и начали танцевать, очаровывающе переплетаясь друг с другом. Чезаре, сам того не понимая, заворожённо стал следить за их движениями, погружаясь в некое замутнённое состояние.

– Мои гурии пришлись вам по вкусу, – ехидно подтвердил мужчина и уселся обратно на диван, закинув ногу на ногу. – Но перейдём же к делу, ибо я привык решать всё без промедления, а уж после мы обязательно предадимся удовольствиям, невзирая на исход беседы.

Борджиа сразу себя отдёрнул, чувствуя заранее проигравшим, полагая, что весь этот спектакль был заранее спланирован для него и Микелетто, дабы создать обманчивое впечатление. Однако он был не настолько глуп, он видел и понимал: где-то существовал подвох.

– Его Святейшество изволил поближе познакомиться с вами, Люцифер, – начал Чезаре, говоря как можно вежливее. – Как папа Католической Церкви, защитник истинной Веры и Рима, он должен знать о всех важных людях, что живут здесь.

– Раз Его Святейшество так заинтересован моей персоной, то он мог просто пригласить меня на любое из светских мероприятий, а не отправлять в мой дом своего сына, готового выполнять любое глупое поручение, – изрёк мужчина, высокомерно закатив глаза.

Голос его звучал холодно; гонфалоньер сразу напрягся от того, что хозяин дома не только назвал его фамильярно, без почтения, так ещё и насыпал соль на незаживающую рану.

– Всё совсем не так… – стушевался Борджиа, не зная, как подобрать нужные слова для более деликатного ответа.

– Прошу, только без лукавства, – прервал Люцифер, смотря на Чезаре исподлобья, отчего непонятно по какой причине это вызывало в Борджиа ещё больший страх. – Я прекрасно понимаю, зачем вы здесь – изучить меня, и если я сойду за послушного щенка, то перенять на свою сторону, заручиться моей поддержкой и влиянием.