скачать книгу бесплатно
Двадцать жемчужин Марии Стюарт
Вера Переятенец
Книга «Двадцать жемчужин Марии Стюарт» – это детективный роман петербургского искусствоведа В. И. Переятенец из серии книг об эксперте Веронике Смирновой. Накануне собственной свадьбы она открыла ящик Пандоры, вспомнив собственное прошлое, о котором так долго заставляла себя забыть. Но это утро и подаренное ей украшение перевернут ее жизнь. Ей вновь предстоит не разгадать загадку жемчужного украшения, но и поставить точку в череде страшных убийств.
Двадцать жемчужин Марии Стюарт
Вера Переятенец
© Вера Переятенец, 2022
ISBN 978-5-0055-4337-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Книга «Двадцать жемчужин Марии Стюарт» – это детективный роман петербургского искусствоведа В.И.Переятенец. Она владелица «Художественного бюро «Агата», занимающегося экспертизой и оценкой антиквариата. Будучи аттестованным экспертом Министерства культуры РФ, автором многочисленных статей и таких книг как «Русский антиквариат» (2003) «Экспертиза и оценка произведений декоративно-прикладного искусства. Фарфор. Стекло. Ювелирные изделия» (2012) и «Введение в практическое искусствознание. Экспертиза и оценка антиквариата» (2018) она хорошо знакома со средой коллекционеров и торговцев антиквариата. Однако не следует воспринимать данное сочинение как документальное.
«Двадцать жемчужин Марии Стюарт» – это четвертый роман из серии книг об эксперте Веронике Смирновой. Накануне собственной свадьбы она открыла ящик Пандоры, вспомнив собственное прошлое, о котором так долго заставляла себя забыть. Но это утро и подаренное ей украшение перевернут ее жизнь. Ей вновь предстоит не разгадать загадку жемчужного украшения, но и поставить точку в череде страшных убийств.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Яков пил уже седьмую чашку крепчайшего эспрессо, хотя было всего два часа дня. Да и сигарет многовато уже выкурено для этого времени суток. А все эта несносная девчонка. Конечно, стареет, здорово сдал за последний год, но, в конце концов, он ей платит. Могла бы и не раздувать губки за такие деньги и возможность ночевать в прекрасном старинном особняке, а потом завтракать с видом на лагуну воздушными круассанами с джемом и ароматным кофе. Можно подумать, эти чертовы вездесущие торгаши из Сингапура с ней обращаются лучше… Она даже понятия не имеет, кто ОН, похоже, ей просто наплевать на это. Куда катится мир! Когда-то все слушали «Битлз», съезжались на все эти чудные фестивали, в этом был протест, смысл, интеллект. А эти аморфные бесполые молодые люди, приезжающие в европейские города, чтобы жить на пособие, что они знают о жизни, о творчестве! Дешевая одежда, алкоголь, травка, тусовка где-нибудь на Ибице и все… Какая поэзия, какие двойные смыслы, о чем вы? Да, мир медленно катится в сторону растительности. И это на фоне таких глобальных перемен.
Берлинская стена рухнула вместе Советским Союзом, а этим юным все фиолетово (тоже мне словечки!). Они не понимаю, что это значит, и сколько надежд с этим связано. Особенно у людей его поколения. Но мир почему-то в тот момент не стал лучше, выше, достойней… А ей наплевать, она просто ухмыльнулась и помахала рукой.
После такого прощания утром он не стал завтракать в номере, а вышел прогуляться по городу. Слава Богу, был декабрь, в меру прохладно, туристов почти нет, и, главное, нет дождя. Утро на редкость сухое, светит солнце, и есть надежда, что эта погода продержится до заката. Там, в Ленинграде (они уже переименовали его в Санкт-Петербург) в это время холод, слякоть, а может, даже суровый мороз под 30, от которого он совсем отвык, и главное – полное отсутствие солнечного света. Природа словно наказывала жителей за безрассудные белые ночи, когда они так расточительно наслаждались светом, гуляя ночами по этим тонущим в цветущих сиреневых кустах и липах бульварам и паркам. Да что там, один или два куста или растущая под окном липа, расцветающие в это время в петербургских дворах, могли свести с ума своим ароматом. Спать в эти дни было преступлением. Хотелось только идти с любимой зеленоглазой женщиной по этим аллеям или, выйдя на крышу, любоваться городом с разведенными мостами над Невой и читать-читать свои стихи. Боже, в какой другой жизни это все было! Этих белых ночей ему так не хватало и в любимой Венеции, и в Париже, и в суматошном неспящем Нью-Йорке. Да, эта зима словно обманчивое ленинградское лето.
Он постоянно ловил себя на том, что, уехав из Союза, из этого презираемого им «совка», он все время старался сохранять свои прежние привычки: заказывал в ресторанах блюда, которые были похожи на те, что он ел там, носил одежду, о которой он мечтал там, ездил путешествовать туда, где было что-то похожее на Ленинград. Вот и сегодня, гуляя, он машинально отмечал: это похоже на Крюков канал, а здесь словно Финский залив. В кафе он заказал пару вареных яиц и, вместо круассанов, тосты из белого хлеба с маслом, а потом еще пару эклеров. Нет, в «Севере» лучше… Он ненавидел себя за это, но ничего не мог с этим поделать. А ведь после всего, что сделала с ним эта страна, он должен был презирать то, что было с ней связано, но в «Севере» эклеры были объективно лучше, натуральнее что ли.
Бросать все нужно: и курить, и с девочками, да и с кофе тоже, а то когда-нибудь сердце выскочит наружу и все. На Васильевский остров… Не отвезут. Хотя, если такими темпами все будет там меняться, то и в мавзолее похоронят. Но пока пью, тьфу-тьфу! Завтра он полетит домой, все вернется в нормальный ритм, и Яков еще поскрипит, поживет.
Но с кофе нужно завязывать. И обязательно пойти прогуляться до обеда. Этот Костя-издатель (надо же, в Союзе появились издатели) обещал привезти художника. Да… кто-бы сказал, что его будут издавать в Союзе, и что отдельной книжкой выйдут его сонеты. Не самые лучшие, правда, стихи. У него есть интересней. Надо бы спросить, на что купились: на любовников Марии или генсека в параличе… Скорее, на то и на другое. А художник классные иллюстрации нарисовал. Мария у него славяночка славная. Славяночка- славная, надо использовать.
Он докурил сигарету, взял кусочек круассана и вышел из «Флориана» прогулять. На набережной, вытянув руку с кусочком тоста, покормил чайку. Потом, пройдя еще раз кругом по Сан-Марко, нырнул в небольшой проулок, где среди лавок, торгующих всякой мелочевкой для туристов, был милый антикварный магазинчик, который держал его знакомый. С этим антикваром – Антонио Яков познакомился очень давно, еще в свой первый приезд в Венецию. Так ходил, гулял и вдруг увидел в витрине ленинградскую чашку, расписанную знаменитой «кобальтовой сеткой». У его родителей был такой сервиз. Зашел, расспросил, откуда чашка. Оказалось, продана кем-то из наших эмигрантов. Тогда пошел целый поток наших выезжающих «на историческую родину», вместо которой они так хотели поспасть в США. Многие из них месяцами сидели ждали разрешения на въезд в Италию. Ну и конечно, везли с собой всеми правдами и не правдами все, что можно продать. Яков купил себе эту чашку. Он до сих пор пьет из нее кофе по утрам. Американская привычка использовать кружки в его доме так и не прижилась. Он считал, что в этом есть что-то низкосортное, плебейское.
С тех пор они встречались регулярно. Как только Иосиф приезжал в Венецию, он заходил в эту лавку купить какой-нибудь сувенир, просто поболтать. За эти годы оба постарели, особенно сдал Антонио. Лет пять назад его единственная дочь вместе с мужем попала под лавину на горнолыжном курорте. Слава Богу, в живых осталась внучка Катарина. Девочка слегка приболела, и родители закрыли ее в номере, включив телевизор. Если бы не она, наверное, Антонио тоже сошел бы в могилу, а так забота об этой девочке вытащила его с того света. Теперь повзрослевшая Катарина заботится о деде, помогая ему и в лавке.
Эта славная славяночка не выходила у него из головы. Наверное, она даже не так глупа, как эта смазливая тайская девчонка- пустышка. Надо купить какой-нибудь милый подарок для этой Марии, славной славяночки. Судя по картинкам, она не только вдохновляла этого художника.
Он открыл дверь, и вслед за звоном колокольчика из-за бархатной портьеры, отделявшей магазин от жилого пространства дома, выскочила внучка синьора Антонио, всегда поражавшая Якова своими причёсками. Вот и сегодня ее черные как смоль волосы обрели вишневый оттенок и были завиты мелким бесом, так что напоминали прическу, которую в его молодости называли чем-то вроде «я летела с сеновала».
– О, сеньор Яков, я рада вас видеть.
– И я тебя рад видеть, милая Катарина. Сеньор Антонии обедает?
– Нет, он уехал в Геную на аукцион, я уже третий день тут хозяйствую.
– Ну тогда я за тобой приударю.
– Шутите, сеньор Яков, вы женаты, а меня мой Сильвио зарежет от ревности.
– Да, тут шутки в сторону. Милая Катарина, тогда предложи мне какую-нибудь милую безделицу для девушки моего друга, он художник и сделал чудные иллюстрации к моим стихам и, похоже, нарисовал ее…
– А какая она, как зовут?
– Вот этого я не знаю, но она славянка, светло-русая, с темными глазами.
– О, тогда знаю. Сильвио вчера принес милое украшение. Дедушка мне, правда, не разрешает у него что-либо брать, но это – от бабушки Сильвио. Она у него была знатного рода, так что вещь настоящая, с историей. Смотрите милые бусы.
И она достала из бархатного мешочка жемчужное ожерелье. Оно было немного странным. Двадцать похожих на виноград «Изабелла» черных жемчужин были прикреплены как подвески на массивную цепочку цвета старой бронзы с толстыми звеньями с гравировкой. Аляповатая вещь. Яков взял украшение в руку. Оно было достаточно тяжелым. Наверное, латунь, подумал он о металле. Ну да, не золото же. А вот бусины. Но, скорее, все же это искусственный жемчуг. Какая-нибудь довоенная винтажная бижутерия. Но так мило, и, вполне не плохо. Если не дорого, надо взять. Что там они в Союзе видят, а тут вещь с историей. Он повертел украшение в руках. В нем было что-то странное и притягательное, как во всех старинных вещах. А он их любил и знал толк. Может, лучше жене подарить, а славянка эта обойдется. Нет. Она подумает, что я заглаживаю вину за что-то. И потом, для нее это слишком дешево. Я присмотрю ей что-нибудь другое. И потом, пусть эти «русские» знают, какой он. Вот может сделать подарок незнакомке и все!
– А сколько стоит?
Катарина назвала стоимость.
– Катарина, побойся Бога, какие три сотни долларов! Нет, максимум двести.
Катарина вздохнула.
– Ну хорошо, только для Вас, и не говорите дедушке, он не любит Сильвио.
Они еще поболтали мило, и Яков вышел из лавки, положив бархатный мешочек в карман. Вполне довольный собой, он постоял еще на набережной, полюбовался закатом над лагуной. Краем глаза увидел, как Катарина закрывает свою лавку. Потом к ней подошел высокий плечистый мужчина. Да это, наверное, и есть ее Сильвио. Яков сильно засомневался, что в роду у него были графини. Он был просто живым воплощением итальянского мафиози. Наверное, не зря достопочтенный сеньор Антонио подозревал его в нечистых делишках и не советовал Катарине брать у него что-либо на продажу. Будем надеяться, что эти поддельные жемчуга – действительно чистые, а не краденые. Наверняка, умыкнул у какой-нибудь француженки. Слишком смахивает это все на винтажную бижутерию. А, впрочем, все равно. В Союзе они канут навсегда, девица будет носить и радоваться, и никому в голову не придет, что они могут быть крадеными. А, и что они понимают в винтажной бижутерии? Или уже понимают? Ничего кроме чехословацких брошей не видя?
Он еще раз взглянул на лагуну и пошел вновь во «Флориан», где у него была назначена встреча с этими русскими. Поболтает и все – никакого кофе, только бокал вина с сухим бисквитом, а потом закажет ужин в номер. А завтра домой. Домой. Когда-то его домом были полторы комнаты в роскошном доме на Литейном, откуда его выгнали. Первые годы он так тосковал, хотя все так удачно складывалось: признание, карьера, нобелевка, наконец. Так хотелось вернуться в свою коммуналку к родителям, чтобы «назло соседям», к той с изумрудами вместо глаз – вот таким успешным, богатым, в дорогой одежде и вкусно пахнущим французским парфюмом. Однажды, будучи проездом в Хельсинки, на вокзале он услышал в объявлении на финском языке два слова «Лев Толстой». Это объявили посадку на поезд в Союз. Шальная мысль промелькнула в голове: вскочить бы в последний момент на подножку поезда. Три часа, и ты у границы, спрыгнув на глухом переезде, можно и пешком до Выборга добраться. Рассказы про то, как люди, пойдя за грибами, оказывались где-то на финских хуторах, не на пустом же месте возникли. А там и до дома недалеко. Но нельзя, нельзя. Теперь вот вроде все можно. Но он не поедет. Нет уже родителей, а вместо той, что с изумрудными глазами, с ним теперь совсем юная Мария. Да Мария, как та шотландская королева. Завтра он возвращается к ней, и нет ему дела больше ни до кого. Он устал и хочется просто поесть в одиночестве, плюхнуться в ванну с лавандой, как это глупое круглое солнце упало сейчас в лагуну, и он хочет просто уснуть и забыть все свои ночные неудачи. Все, нужно заканчивать этот день.
Но от этих русских не так просто было отделаться. Они засыпали его информацией. Обсуждали планы. Оказывается, у них теперь «рынок» и «все можно». Надо же, они заплатят гонорар за публикацию… Сколько? А тираж? Да, с такими темпами перемен его точно похоронят в мавзолее. Они выпили уже по третьему бокалу, после которого Яков сказал, что у него завтра утром самолет, нужно расходиться.
Уже прощаясь, вспомнит.
– Да, Вадим. А та милая Мария, она реальная?
– Да.
– У Вас роман или мне показалось?
– Нет, не показалось
– Тогда вот, передайте ей от меня. Не будь ее, не было бы этих картин. «Ведь я прав?» – с этими словами Яков достал из кармана своего плаща бархатный мешочек и протянул художнику, а потом, резко повернулся и, сцепив руки сзади, пошел в сторону гостиницы. Больше эти трое никогда не увиделись. Но и для художника, и издателя эта встреча стала событием, а для поэта лишь одной из многих на его пути. Он только однажды вспомнил о ней после того звонка из Венеции, когда его потревожил старинный приятель антиквар Антонио.
Странный это был звонок. Он поздравлял его с каким-то праздником, долго рассказывал о новостях, а потом как бы невзначай спросил, был ли его приятель, вернее, его подруга довольны последней покупкой.
– Приятель? О, нет. Я просто купил сувенир для девушки одного художника. Он делал иллюстрации к моим стихам. Там он рисовал свою будущую жену. Хотелось сделать ему приятное. Вы же понимаете, в Союзе тогда они были так бедны… Да, он был очень рад моему подарку.
Больше они не общались. Когда спустя пару лет Яков приехал в Венецию, то на месте антикварного магазинчика обнаружил сувенирную лавку с торговцем- китайцем. Он продавал веера и маски. И все они были сделаны в Китае. Венецианские маски сделаны в Китае!!! На все вопросы о предыдущем владельце продавец только кивал головой:
– Антонио, да, сеньор Антонио умер, Катарина магазин сдала мне в аренду, теперь я хозяин. Где Катарина, не знаю, замуж вышла, богатая невеста, я хороший цена дал.
Поэт забыл всю эту историю, а вскоре умер.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Вероника стояла на кухне у окна, сквозь черные с крапинками от дождя стекла которого был с трудом виден Финский залив. Он был покрыт льдом, так и не растаявшим от трехдневной оттепели с проливным дождем. Дождь и сейчас еще шел, но был мелкий, и эти мелкие капели срастались во влажную туманную дымку. Сквозь нее едва видны были горевшие фонари на Морской набережной и огни от редких проезжающих машин, и уж совсем фантастично выглядели темные с редкими огнями силуэты Кронштадта, едва пробивавшиеся сквозь этот плотный декабрьский туман. Такой черноты она давно не видела в Петербурге.
Был 1992. Уже не было великой страны, гибель которой она как-то пропустила: слишком насыщенной была жизнь, чтобы обращать внимание на какую-то мелочь. А потом стало слишком много проблем, и главная – болезнь сына. Собственно, из-за нее, как только появился просвет (приехала бабушка), она сорвалась в эту командировку, формальным поводом для которой была конференция с ее докладом. Ну, там еще встреча с руководителем, возможность посидеть в архивах и, но главное- нужно было поставить точку в этих сложных отношениях с Вадимом.
Для себя она давно уже все решила, но сказать ему все не получалось. Он последние два года с редкими перерывами работал в Германии. И они в эти перерывы встречались то в Москве, то в Петербурге. Строили планы, мечтали о будущем. Вот уже состоялся и его развод, и денег на дом должно было хватить, а она все тянула с окончательным уходом от мужа. Все решилось в последние месяцы, когда он жил в Бремене по приглашению какой-то галереи, основанной нашим бывшим, решившим заработать на картинах советских художников, ставших так популярными на волне перестройки. А у нее неожиданно заболел сын, только пошедший в первый класс. Сначала банальным гриппом с высокой температурой, а потом она неожиданно обнаружила, что у него стали косить глаза, перестали слушаться пальцы, нервно задергалась рука. В ее жизнь вошел страшный диагноз: инфекционный энцефалит.
Первые пару месяцев, когда она просто панически билась в истерике, приезжая после больницы домой, но потом взяла себя в руки, понимая, что это надолго, и здесь нужно собраться и настроиться на длительное постоянное лечение. Конечно-же, какой тут развод! И хотя их брак для нее уже давно рухнул, она решила, что сейчас не время для всего этого. Пока не время. Нужно решать другие проблемы. Слава Богу, приехала мама. Она каким-то чудом достала лекарства и помогла ей вырваться на неделю в Питер. В конце концов, защиту диссертации никто еще не отменял и доплату за нее тоже. Так что и действующий муж и мама в эту поездку ее отпустили. Она сделала все запланированное и в последний день встретилась с Вадимом. Он наконец прилетел из своей Германии. А ей завтра, вернее, уже сегодня возвращаться домой. Они не виделись четыре месяца. Вероника прилетала накануне его отъезда в командировку, и они договорились, что после новогодних праздников она приедет вместе с сыном уже навсегда. Но жизнь, что называется, внесла свои коррективы. Ей нужно было как-то сказать о том, что все закончилось и они не смогут быть вместе… Но как?
Встретившись в аэропорту, они поехали сначала в его мастерскую на Пушкинской, куда сразу же набежали соседи-художники, начались расспросы, рассказы. Вероника даже была рада этой шумной толпе, ведь можно было просто сидеть и ничего не говорить. Уже после посиделок с друзьями приехали в эту квартиру на Морской. Вадим сдавал книгу в издательство, так что нужно было кое-что собрать и утром быть в городе. Они остались вдвоем, и опять было не до разговоров….
Где-то около двух часов он задремал, а она накинула на голое тело его рубашку, пошла на кухню и стояла, молча глядя в эту туманную пустоту над заливом. Сначала тихо плакала, потом слезы высохли. Ну почему вот так все случилось? Почему жизнь заставила её сделать такой выбор? Неужели она не может быть просто счастливой? Счастливой матерью и счастливой женщиной? Неужели то, что случилось с сыном – это расплата за сумасшедший роман, когда она – мать семейства, замужняя женщина – просто потеряла голову.
Тогда ей казалось, что этот человек ей послан откуда-то свыше. Ведь, не будь его, она не написала бы за эти годы столько статей, не поступила бы в аспирантуру, не стала бы девочка их далекого Красноярска автором столичных журналов и достаточно известным критиком, открывавшим для столичных галерей интересных художников, с мнением которой многие считались…
Время было такое фантастическое. Просто голова кружилась от открывшихся возможностей. Но всего этого не было если бы не он. Она, наверное, квасила бы капусту и пекла пироги по выходным… Нет, это она тоже делала, но еще и писала статьи ночами, занималась переводами, готовилась к лекциям. И эта новая жизнь все больше и больше отдаляла ее от мужа, которому все мешало заниматься творчеством: и отсутствие первое время мастерской, потом, когда она договорилась в Союзе через своих московских знакомых, и им дали ее на двоих, ему мешала необходимость зарабатывать деньги, но она взяла дополнительные часы в своем институте, писала больше статей. Но, конечно, главной причиной был Вадим. Тут сила таланта, интеллект, постоянный творческий труд, а там бесконечное нытье, и требование поддержки… А сейчас нужно было выбрать именно эту рутину и нытье. Потому что так надо. И еще сказать об этом Вадиму. Господи, она уже столько раз проговаривала это про себя и вот, когда это нужно сказать, она стоит и смотрит на этот чертов залив и тихо плачет.
– Слушай, прости, я уснул. А ты что тут стоишь в моей рубашке? Вообще класс… Черное окно и голая девушка в рубашке… Иди ко мне.
Она почувствовала спиной его теплое тело.
– У меня для тебя кое-что есть. Я же виделся с ним в Венеции, я приезжал туда вместе с Костей. Яков в восторге от моих иллюстраций. Я сделал большие листы в гуаши, вернусь, откроем там выставку и будем продавать литографии. А Яков передал тебе подарок. Да, так и сказал, вези своей Марии. Ведь ты же моя Мария? Он все понял по работам. Там везде ты. Смотри, какую красоту он тебе передал.
Вероника почувствовала, как на шею он надел ей украшение. Она потрогал его руками. Это были жемчужины на толстой цепочке. Двадцать штук.
– Двадцать жемчужин. «Двадцать сонетов Марии Стюарт» и двадцать жемчужин. Красивый жест. Нет ну что ты стоишь в темноте. Давай свет включим, я на тебя посмотрю. Вероника, ты чего? Ты плачешь? Что с тобой?
– Это от счастья. Я так давно тебя не видела.
– Слушай, ну потерпи. Все скоро закончиться. Вообще вернешься, подавай на развод, после Нового года забирай сына и приезжай. Мне обещают выплатить приличную сумму, так что эту квартиру я продам, выплачу часть денег Люсе. Мы же вместе этот кооператив покупали, да, формально я платил за все, но ей нужно помочь. У нас кстати сейчас в Союзе можно в собственность огромную мастерскую купить здесь недалеко. Там и квартиру обустроить можно, и работать. Так что все разрешится к лучшему. Давай, не плачь. Смотри, какие бусики тебе нобелевский лауреат подарил, а ты плачешь. Хватит тут слезы проливать, даже от счастья. Кстати, ты когда возвращаешься?
– Завтра, вернее сегодня. У меня самолет в три часа.
– Так, значит у нас всего- ничего времени, все пошли. Я столько времени тебя не видел. И молчи, ты просто прекрасна в этой белой рубашке и этих жемчужинах. Иди ко мне….
Видимо, она повернулась во сне, и наваждение исчезло… Вероника открыла глаза, рядом лежал Виктор. Господи, она собралась выходить за него замуж, а ей снился другой мужчина. Тот, которого она любила и бросила. Столько лет она запрещала себе о нем даже думать, и вот – он приснился ей. Для чего и зачем? Вероника аккуратно встала, чтобы не потревожить своего будущего мужа. Он как-то по-детски засопел и повернулся на другой бок. Да, романтично… Ничего не скажешь… Вообще с тех пор, как он так эффектно сделал ей предложение, многое изменилось. Во-первых, выяснилось, что она станет бабушкой. К сентябрю ждали маленькую внучку. Виктор должен был завершить свои дела в Германии, и поэтому свадьбу отложили на август, ну, чтобы съездить куда-нибудь в путешествие и быть готовыми к встрече с новым членом семьи. Правда, Виктор эту идею воспринимал как-то без энтузиазма, равно и ее усилия в развитии «детского бизнеса». Вообще понятно, это же не его дети. После Германии он собирался осесть в Петербурге, купить здесь дом, жить на природе и ловить рыбу. По всей видимости капитала, военной пенсии и арендной платы за московскую квартиру на это вполне должно хватить. Как-то после подобного разговора Вероника спросила его о том, как он видит ее роль в их новой семье.
– Ну ты будешь заниматься хозяйством, готовить обед, гулять по лесу, разводить цветы…
– Ты серьезно?
– А что тебя смущает?
– Слушай, я последние пятнадцать лет жила в напряженном ритме: аукционы, экспертизы, продажи. Это куда я дену? И потом, я горожанка. Да, приятно отдохнуть в выходные на природе, но театр, выставки, поездки, путешествия, семья, наконец… Я могу, конечно, заняться сочинительством, вон книгу написать про экспертизу антиквариата или еще что-нибудь, но как-то такая размеренная жизнь не очень меня радует.
– Тебе понравится. А дела свои передай детям. Пусть сами крутятся. Ну мы сможем бывать в городе. Будем приезжать в эту квартиру.
Да, сами. Но это что-то очень напомнило ей ситуацию с ее предыдущим мужем, когда она погрузилась в домашние заботы, а в ответ получила отнюдь не слова благодарности. После их развода она дала себе слово, что будет работать всегда и делать все, чтобы как-то держаться на плаву.
– Слушай, ты рассуждаешь как пенсионер.
– Не думай ты об этом, говорю, тебе понравится.
Но Веронике это уже не нравилось. Он не имел права решать все за нее. Нет, она, конечно, не против стать его женой, чтобы все официально, но, похоже, что со штампом в паспорте она приобретала кучу обязанностей в нагрузку… А все эти романтические поездки в Баден и кофе в постель явно будут в прошлом. Нет, надо, что называется, договариваться на берегу. Пока еще не поздно.
Вероника накинула халат и пошла в кабинет. Белые ночи, вроде, в самом разгаре, но за окном темно и туманно. Еще бы, весь июнь льет дождь. То проливной, то моросящий. Мелкие капли превращаются в туман. Почти как тогда. Только за окном у нее не бесконечный Финский залив, а узкая Мойка и отреставрированное здание «Бутылки» в Новой Голландии. Да, кто бы мог подумать в том 92-м, что все так изменится. Даже той Морской набережной нет, сейчас в то кухонное окно видно участок ЗСД и корпуса новостроек на намывных территориях.
Тогда ночью она так и не смогла ему ничего сказать. И только в аэропорту, уже после прощального поцелуя, Вероника, собравшись выпалила:
– Вадим, я должна тебе сказать, что у нас все закончилось, я больше не приеду. У меня заболел сын, серьезно. Это очень сложное нервное заболевание. Я просто не могу, не имею права….
Она ничего не дала ему ответить и повернувшись просто убежала на посадку.
Дома ее ждала расплата за эту последнюю счастливую ночь, снова обострение болезни, снова жизнь пошла по одному графику: работа, больница, вечером подготовка к работе и готовка еды, стирка, потом работа, больница… Но она, сжав зубы, с упорством во чтобы то ни стало решила победить эту болезнь. Эта борьба забирала всю ее.
Муж неожиданно стал зарабатывать какие-то деньги. И тут после стольких лет ограничений и забитого состояния, его прорвало. В ход пошел алкоголь, начались скандалы, на все возражения она вдруг услышала: «А что ты тут возмущаешься – ты вообще сто долларов получаешь, цени, что я есть» … Да, в институте мало платили, но она шила, брала заказы, работала на двух ставках и шила соседям. И плюс ко всему, были бесконечные походы по врачам, посещение больницы. Она все взяла на себя, и терпеть к себе такое отношение не хотела. И она ушла. Тогда тем декабрем не смогла уйти из-за любви, а потом через три года ушла, потому что достало. И вновь вернулась в Петербург в свою коммуналку.
Она даже приехала к Вадиму в гости. За это время он сменил еще две жены. Потом, кстати, женился еще раз. Но между ними все было уже закончено. А перед ней стояли другие задачи. Она дала себе слово, что никто больше не упрекнет её в том, что она зарабатывает всего сто долларов… Первые деньги ей помогла заработать торговля недвижимостью, потом появился, как она говорила, «третий сюжет ее творческой жизни» – антиквариат. Кстати, в тот первый магазин её рекомендовал именно Вадим, так что она и за это была ему благодарна. И за то, что он сделал из нее профессионала, и за большую любовь, и за новую профессию, благодаря которой она сейчас может спокойно смотреть в завтрашний день. Это ведь дорогого стоит.
Правда, на это ушло почти пятнадцать лет, но за эти годы было столько прекрасных произведений искусства, интересных сделок, поездок на аукционы, реальных научных открытий. Не было только любви. Нет, не любви как секса или романтического приключения, а именно любви как любви. Как той, о которой она приказала себе забыть. Воспоминание о ней лежит в дальнем углу шкафа вместе с той ниткой жемчуга, подаренной нобелевским лауреатом и книгой стихов «Двадцать сонетов к Марии Стюарт», где его иллюстрации, и где почти в каждом рисунке ее портрет. И не всегда в приличном виде….
Да, Вероника сто лет не вспоминала об этом, и вот этот сон, точь-в-точь повторяющий ту их последнюю ночь. Столько лет прошло, а она все помнит. Может, просто потому, что ей так никогда и не с кем не было так хорошо. Даже с тем, чье предложение выйти замуж она приняла почти три месяца назад. Она до сих пор не уверена, что правильно поступила….
Время было уже половина девятого, но из-за пасмурной погоды казалось, что еще совсем ранее утро. А так вроде уже пора вставать, завтрак готовить. Господи, опять… Только она «вздохнула», решила, что меньше будут торговать, напишет книгу, и вот – опять готовка, стирка… А так хочется чего-то возвышенного романтичного. А тут опять капусту квасить. Нет она не против, но что-то не то. Лучше уж риск, азарт, бриллиантами торговать, но без рутины. А пообщавшись почти каждый день с Виктором, она как-то поймала себя на мысли, что этого всего не будет. Слишком буднично все. Наверное, ей просто хотелось продолжения той любви, что оборвалась почти пятнадцать лет назад….
Вероника подошла к старинному шкафу, отодвинула книги, затем фальшивую стенку и открыла сейф. Вот они ее сокровища. Она достала книгу и коробочку с бусами. Села за стол и стала читать, перебирая жемчужины.
Красавица, которую я позже
любил сильней, чем Босуэла – ты,
с тобой имела общие черты
(шепчу автоматически «о, Боже»,
их вспоминая) внешние. Мы тоже
счастливой не составили четы.
Она ушла куда-то в макинтоше.
Во избежанье роковой черты,
я пересек другую – горизонта,
чье лезвие, Мари, острей ножа.
Над этой вещью голову держа,
не кислорода ради, но азота,
