скачать книгу бесплатно
– Я не это хотел сказать.
Меня затошнило. Нет, скорее всего он хотел сказать не это. Но возможно, он всегда представлял себе в постели нечто более мужеподобное, чем я, каждый раз, когда мы занимались сексом.
– Так значит, ты?..
– Нет, – твердо сказал он. – Я знаю, о чем ты думаешь, но все было не так.
Я не сумела выдавить из себя ответ. Оставив его в кухне, я двинулась в спальню. Странно, это была единственная комната в доме, которую мы так и не закончили отделывать: стены были такими же белыми, как когда мы только въехали, одеяло то же, что было у меня в колледже, хотя оно и было маловато для нашей двуспальной кровати. На стену Том прикнопил фотографию – мы перед церковью в день нашей свадьбы. Рядом я повесила другую – мы на выпускном вечере; как раз в тот год мы начали встречаться. На комоде – я розовощекая, выпирающая из купальника на пляже в Акапулько, снимок, который Том сделал во время медового месяца. Я испытала облегчение, покончив со свадебной суетой и начав замужнюю жизнь. Я вышла за своего лучшего друга. У нас была прекрасная квартира и любимые друзья. Том делал карьеру градостроителя, как и хотел, и вскоре у нас будет желанный ребенок, во всяком случае, мне так казалось.
Никогда я не была так полна надежд.
Мексика.
Эта мысль пронзила меня, как электрический разряд. Я тут же поняла: пора шевелиться – и как можно быстрее. Я подошла к шкафу в прихожей, достала чемодан и вернулась в спальню.
– Либби? – позвал Том из столовой.
– Не сейчас, Том! – крикнула я и начала открывать ящики и швырять в чемодан его вещи. Набив его, я отправилась в ванную и побросала поверх одежды одеколон и прочие туалетные принадлежности Тома. Потом вывезла чемодан в гостевую спальню, которую мы использовали как кабинет, и в довершение всего запихнула в него бумаги Тома, которые показались мне важными.
Он уже стоял в дверях и смотрел на меня.
– Либби, пожалуйста, прекрати!
– Без вариантов. Ты должен уйти. И не вернуться.
Год назад мы с Томом катались на лыжах на севере Мичигана. Мы наполовину съехали по бугристому голубому склону, когда я чуть не врезалась в человека, распростертого на снегу. Даже под толстыми лыжными штанами было видно, что его голень, торчащая под неестественным углом, сломана, как прутик. Я думала, что он стонет от боли, но когда нагнулась над ним, он посмотрел на меня ясными глазами, со спокойным лицом. «Я просто сломал ногу, и мне срочно нужно вниз, – сказал он, как будто говорил о погоде. – Не могли бы вы вызвать для меня спасательный патруль?»
Тогда его поведение поразило меня. Теперь я понимала, что он чувствовал. Я не сомневалась, что моя теперешняя легкая боль очень скоро превратится в адскую, но пока мои мозг и сердце находились в режиме самосохранения, и я могла сосредоточиться только на своем следующем шаге.
– Но это наша общая квартира, – сказал Том.
– Формально так, но кто заплатил за нее? – спросила я так холодно, что сама удивилась. До этого мига я ни разу не попрекнула его деньгами, хотя я потратила деньги, которые в восемнадцать лет получила по страховому полису за маму, на базовый вклад за нашу квартиру, и четыре с лишним года сама выплачивала кредит, пока Том не начал получать хоть какую-то зарплату как новоиспеченный градостроитель. Он теперь платил одну треть нашего ежемесячного счета, а я продолжала выплачивать его образовательный заем.
– Либби, ну пожалуйста. Я же говорил тебе, что хочу все уладить.
– Том, – сказала я, уперев руки в бока, – это невозможно. Неважно, что ты говоришь или делаешь, то, что ты мне сказал, навсегда останется со мной. Этого не исправишь. И в глубине души ты знал об этом, когда говорил мне. – Я попыталась передразнить фразу, сказанную им мне вчера, но вышло как-то невесело. – У меня нет ни времени, ни сил улаживать это с тобой вместе. Сейчас это, может быть, звучит бессмысленно, но позже ты поймешь. Если у тебя остались вопросы, советую обсудить их с психотерапевтом или адвокатом по бракоразводным делам, – сказала я и сунула ему чемодан.
– Ох, Либби, – произнес он. На его глазах появились слезы.
Я давно не видела, чтобы Том проливал слезы, и вид у него был такой безутешный, что первым моим побуждением было раскрыть объятия и прижать его к груди. Тут же перед глазами развернулась сцена: я говорю ему слова утешения, вытираю ему слезы, он смотрит на меня сначала оценивающе, потом в его взгляде появляется желание. Мы мило, нежно занимаемся любовью на кровати, а может быть, даже на полу, и я даже не буду против, если он кончит раньше меня. Потом он пошутит, что надо бы ему чаще лить слезы, мы вместе посмеемся, потом я поцелую своего славного, чувствительного супруга и скажу, что люблю его, как рот любит пиццу, что всегда вызывало у него улыбку.
От этого самой впору было заплакать.
Но нет, нечего циклиться на том, чего уже никогда в жизни не будет.
– Только не здесь, пожалуйста, – сказала я и вытолкала уже по-настоящему плачущего Тома во входную дверь.
Я думала, что, выставив Тома, тоже начну плакать. Но нет, я сидела на полу в прихожей опустошенная и изможденная. Если бы рак был подарком, я бы его вернула назад. Мне ни к чему быстрорастущая опухоль, чтобы осознать быстротечность жизни: я ведь видела, как моя мать заживо разлагалась на больничной койке, а потом умерла, прежде чем научила меня выбирать бюстгальтер, в котором обширные груди не напоминали бы ракеты, – и уж тем более прежде, чем увидела, как я иду по проходу в церкви с мужчиной, который разобьет мне сердце одной сокрушительной фразой. Этого напоминания было достаточно.
Потом я вернулась на кухню, съела несколько кексов, тут же вспомнила о тиканье вселенских часов, которые я теперь наблюдала, и сообразила, что хотя у меня нет конкретных планов, не говоря уже о работе, которая заняла бы мой день, нужно переделать множество дел. Я уселась за компьютер и приступила.
5
Даже теперь, когда Тома не было в квартире, я чувствовала, что нас еще многое связывает. Распутать некоторые наши финансовые связи – вот что будет следующим шагом к моей независимости, пусть эта независимость недолго проживет, в самом буквальном смысле слова.
Перевод большей части наших накоплений с общих счетов на новый, открытый онлайн на собственное имя, казался делом сомнительной законности, но я решила, что имею на это моральное право: ведь все эти годы вклады делала именно я. Переведя средства, я вошла в свои пенсионный и страховой аккаунты и сделала новыми наследниками Макса и Тоби. Как это ни было соблазнительно, я не стала отменять выплаты образовательного кредита Тома, которые списывались непосредственно с нашего текущего счета. В конце концов, ему все равно придется платить самому, когда у меня кончатся деньги, когда я умру, или когда мы разведемся, неважно, что случится раньше.
Потом настал черед скользкого вопроса с квартирой, записанной на нас обоих. Я не знала, как уговорю Тома продать ее, но уж как-нибудь удастся его убедить. Квартира восемь лет была нашим пристанищем и, как закопченная стена в доме курильщика, насквозь пропахла Томом и Либби – больше не существующей парой. Раз уж я не могу спалить ее дотла, остается ее продать. Я быстро обменялась электронными сообщениями с приятелем, который был акулой чикагского рынка недвижимости, и все стало ясно: продать будет легко.
Я шла верным путем.
Плохо только то, что, порвав финансовые связи с Томом, я выпустила часть пара, и на место злости пришло чувство потери, которое до этого где-то затаилось. Закрыв крышку компьютера, я, сгорбившись, заревела так, что меня чуть не вырвало. Восемнадцать лет – это же почти половина моей жизни, а благодаря заключению доктора Сандерса я прекрасно знала, что у меня нет шансов провести без Тома больше времени, чем я провела с Томом. Теперь все это – моя эпическая влюбленность в старших классах, наши отношения на расстоянии, пока мы учились в колледжах, свадьба, переезд в Чикаго, наши годовщины, многочисленные праздники, проведенные в кругу невыносимой семейки Тома, и да, конечно же, секс – казалось каким-то невероятным фарсом, особенно в свете новой даты моей кончины. Как будто я только что увидела, как бесценное ювелирное украшение смыла океанская волна. Я не могла ничего изменить, но мне отчаянно хотелось, чтобы можно было прокрутить свою жизнь назад и прожить ее наоборот.
Несмотря на усталость – от слез и наверняка от рака, заставлявшего мои белые кровяные тельца опрометью носиться по всему организму, – я заставила себя выйти на ланч. Пройдя вниз по улице Деймен, я вошла в свою привычную кофейню-кондитерскую.
Дженет, бессменная бариста, приветствовала меня, стоя за кофемашиной.
– Привет, Либби. Редко вижу тебя здесь среди дня.
– У меня отгул, – объяснила я.
Со своими длинными дредами и пирсингом по всему лицу Дженет выглядела как реликт прежнего Бактауна, до того как его заселили яппи.
– Здорово! – сказала она, выбивая контейнер для эспрессо о ведро с использованной гущей. – А как Том? – добавила она. – Вы с ним часто заходили сюда вдвоем.
– А, Том? – сказала я, трогая пальцем пирожное в жатой обертке на прилавке. – Он умер.
Дженет резко обернулась.
– О боже!
– Не в буквальном смысле, – сказала я и напомнила себе, что не стоит пользоваться этой гиперболой. – Только для меня.
– О-о-о, – протянула она. Я так и видела, как в голове у нее крутятся колесики: «Бедная Либби явно не в себе. Как жаль – такая милая пара, читали воскресные газеты за кофе и штруделем. Но он красивее ее, а это добром не кончается». – Очень жаль.
– Ой, – махнула я рукой, – ничего страшного. Даже у моих двухлетних племянников пенисы больше, чем у Тома. – Это тоже было гиперболой, и я понимала, что вообще как-то странно говорить такую ужасную вещь женщине, которая не знает обо мне ничего, кроме того, что я люблю кофе с цельным молоком. Я всегда держала язык за зубами и старалась думать о людях только хорошее, но произошло что-то странное. Скоро я стану для других только воспоминанием, и по непонятной мне самой причине мне не хотелось, чтобы кто бы то ни было – ни мой брат, ни бывшая начальница, ни эта бариста – вспоминали меня как «кроткую овцу Либби».
Дженет засмеялась.
– Ну и хорошо. Жизнь слишком коротка.
– И то правда, – сказала я и кинула десять центов в коробочку для чаевых.
По пути домой впереди меня оказались две женщины, говорившие по-испански. Насколько я поняла, речь шла о промышленных отходах, но роскошные слова, слетавшие с их губ, вызвали у меня зависть. В школе я учила немецкий, и, хотя за уроки взималась плата как за практический бизнес-курс, я еще не попадала в ситуации, предоставлявшие возможность «пошпрехать» на «дойче». При этом я побывала в трех испаноязычных странах и с каждой поездкой все больше влюблялась в этот язык. Конечно, у меня уже нет времени, чтобы овладеть им, но я уже придумала, как захватить хотя бы щепотку этой латинской магии, прежде чем умру.
Правда, сначала я хотела убедиться, что все это не оказалось неадекватной реакцией с моей стороны. Придя домой, я позвонила в кабинет доктора Сандерса.
– Здравствуйте, это Либби, то есть Элизабет Миллер. Я вчера была на приеме, и доктор Сандерс сказал, что у меня рак. Я звоню, чтобы уточнить, какой именно рак. Я знаю, что лимфома, но не могу вспомнить остальное. Не посмотрите в моей карте?
– Понятно, – сказала секретарша. – Одну секунду. – Я услышала шуршание, потом она попросила подождать еще секунду. Через пару минут трубку взял доктор Сандерс.
– Элизабет…
– Вряд ли это вам понадобится впредь, но все называют меня Либби.
Голос у него был обеспокоенный.
– Либби, понимаю, это большое несчастье…
– Да, безусловно, – ответила я. – А теперь скажите, пожалуйста, еще раз, как называется моя опухоль?
– Подкожная панникулитообразная Т-клеточная лимфома.
– Э-э… вы бы не могли сказать по буквам?
Он сказал. Я поблагодарила и нажала на телефоне кнопку «отбой».
Вторая консультация – с доктором Гуглом – подтвердила, что диагноз у меня – хуже не бывает. Агрессивная форма – как у меня – распространяется быстро и обычно устойчива к химиотерапии. В довершение всего эта форма рака была настолько редкой, что согласиться на лечение означало на самом деле признать себя подопытным кроликом, посмертная слава которого сведется к нескольким строчкам в медицинской литературе.
Спасибо, не надо.
Я сняла рубашку и посмотрела в зеркало. Сколько времени пройдет, пока со мной не случится худшее? Кожа вокруг повязки уже перестала выглядеть как серединка недожаренной свиной вырезки. Я вернулась к компьютеру, еще немного побродила по интернету и в конце концов решила, что прогноз доктора Сандерса был подслащенной пилюлей. Если повезет, я проживу от трех до шести месяцев нормально, от шести до двенадцати месяцев ужасно и наконец по-быстрому сыграю в ящик.
У меня уже была смутная идея, с чего начать, но для вдохновения я сунула в DVD-плеер диск с фильмом Y tu mamа tambiеn[4 - «И твою маму тоже» (исп.) – мексиканский фильм 2001 г.] и растянулась на диване. Второй курс в колледже. Я жила в одной комнате с иностранкой по имени Исадора, и она приобщила меня к трагической красоте испанского кино. Большинство моих любимых фильмов – Lucia y el sexo, Los amantes del c?rculo polar, Piedras[5 - «Люсия и секс», «Любовники Полярного круга», «Камни» (исп.).] – были сняты в Испании, но особую слабость я питала к мексиканскому Y tu mamа tambiеn.
В этом фильме Луиза, тридцати с лишним лет, встречает на свадьбе двух мальчиков-подростков, и они хвастаются, что знают о тайном пляже под названием «Устье Рая» и зовут ее искать его вместе с ними. Узнав, что муж изменил ей, Луиза так и делает. Втроем они танцуют, и пьют, и занимаются сексом. Там еще много всего происходит – прошу прощения, если порчу сюжет, но Луиза остается на пляже и вскоре умирает от рака, о котором так и не сказала мальчикам.
Хотя я смотрела фильм, наверное, уже в девятый раз, сейчас он особенно впечатлил меня, и я рыдала, глядя, как Луиза входит в пенящиеся волны. «Жизнь похожа на прибой, поэтому отдавайся ей, как море», – говорил ее голос за кадром, а я скрючилась в позе зародыша и ревела белугой, хотя не очень понимала, что она имеет в виду.
Теперь я это узнаю. Я поеду в Мексику, пока еще в состоянии.
6
Была только одна крошечная проблема: мой паспорт оказался просрочен. А я и не заметила, потому что мы с Томом не путешествовали… черт возьми, сколько же? В общем, давно. Когда мы были моложе, куда мы только не ездили: на Крит, в Остин, в Буэнос-Айрес, в Бостон. Том вообще говорил, что решил жениться на мне, потому что нам было так весело путешествовать вдвоем: это значит, что у нас прекрасная совместимость, утверждал он. Но когда он стал работать, нам уже не удавалось устроить так, чтобы отпуска у нас совпадали. Теперь я думаю: может быть, виноват не столько график отпусков, сколько нежелание Тома заниматься со мной каникулярным сексом. У меня запылали щеки, когда я вспомнила его реакцию на мое желание заняться любовью два раза подряд. «Я же не машина, Либби», – сказал он, и несмотря на то, что он тут же извинился, я скрючилась под одеялом бугристой гостиничной кровати, слегка возбужденная, умеренно раздраженная и весьма расстроенная из-за своего неумеренного, сверхактивного либидо. (Я так и слышала голос Пола: «Ты же знаешь, это не имеет к тебе отношения». Теперь знаю.)
Недействующий паспорт на мгновение расхолодил меня – у меня не было в запасе шести недель, чтобы ждать, пока Госдепартамент выдаст мне новый, но тут же я выяснила, что за дополнительную плату процедуру можно сократить до двух недель. Да, в возбуждении думала я, именно так и поступлю. Я отправилась в аптеку и сфотографировалась на новый паспорт. Хотя на фото я выглядела как уже готовый жуткий труп, я отнесла его на почту и отправила вместе с чеком и необходимыми формами документов. Придя домой, я разогрела себе буррито в микроволновке и, не прекращая жевать, стала искать съемное жилье недалеко от пляжа на восточном побережье Мексики, которое, как говорят, особенно прекрасно осенью. Благодаря очередному всплеску связанного с наркоторговлей насилия, цены на билеты упали и недвижимость у моря была дешевой. Я купила билеты туда и обратно, чтобы пробыть в Мексике полтора месяца, и оплатила проживание в маленьком коттедже на частном пляже в Акумале. Если мне надоест Акумаль, я смогу отправиться в Косумель или Тулум, или в любое другое место, хотя точное местонахождение для меня не было важным: единственное, что мне требовалось для духовного восстановления, было море и песок, а еще настоящая мексиканская еда и ведра «Маргариты» (вообще-то я не пью, но пора начать).
После Мексики я полечу прямиком в Нью-Йорк, где наконец расскажу Полу об этой штуке на букву «р». Потом мы с ним поедем в Нью-Гэмпшир, где живет отец, и вместе сообщим новость. Втроем мы в последний раз съездим на могилу матери, а потом я тихо скончаюсь в окружении любящих меня людей. Честно говоря, мои планы после Мексики были расплывчаты. Когда боль станет невыносимой, я, по идее, должна напихать в карманы булыжников и войти в большой водоем, или, может быть, отыскать симпатичную теплую плиту и сунуть голову в духовку. На самом деле я слишком хорошо себя знала, чтобы понимать: ничего такого я не совершу, и папе с Полом придется смотреть, как я страдаю, пусть и недолго. Это расстраивало меня больше всего, и я старалась об этом не думать.
Когда я окончательно разработала свой маршрут, было уже больше восьми. Я решила не продлевать несчастья дня и приняла две таблетка снотворного из запасов Тома.
Я забралась в постель, но образы белого песка и ансамблей марьячи кружились у меня в голове и не давали спать. Я сдалась, приготовила гигантскую миску попкорна, съела, потом зашла в свой аккаунт в социальной сети и изменила статус семейного положения на «не замужем», хотя понимала, что это поднимет волну, которая в конце концов вызовет небольшое сетевое цунами. Ну и ладно. Пусть понервничают. Мой разрушенный брак станет дымовой завесой для разрушенного здоровья, о котором я не собиралась никому докладывать. Когда умирала мама, давно потерявшиеся родственники и шапочные знакомые заполонили наш дом, а потом и больницу, воруя драгоценные часы, которые нам осталось провести с ней. На этот раз мой черед отправляться в великое незнаемое, и музыку заказываю я. Первое правило рак-клуба: нет никакого рак-клуба, и поэтому никаких доброжелателей, вытягивающих шеи на месте трагедии, напоминая себе, как им повезло, что утрата не касается лично их.
К девяти я уже плохо соображала, диван напоминал подсохший водяной матрас, а когда я взглянула в зеркало, лицо показалось мне неестественно большим. Все говорило о том, что пора отправляться обратно в постель, но где-то все время раздавался странный звук. Что это, соседи сверху завели дедовские часы? Или это гонг?
Никакой не гонг. Это был мой телефон. Номер был заблокирован, но я все равно подошла.
– Зря стараешься, Том, – фыркнула я.
– Либби? – Это была Джесс, жена О’Рейли. Она для меня, пожалуй, ближе всего к тому, кого можно назвать лучшей подругой. Я не умею открывать душу людям, с которыми не состою в родстве и не сплю; у Пола та же проблема, которую он объясняет нашей ненормальной связью близнецов. Но поскольку наши с Джесс мужья были друзьями детства и я знала Джесс начиная со старших классов школы, мы с ней много лет назад привязались друг к другу. Иногда я сомневалась в нашей дружбе, когда она пыталась залезть мне в душу, выпытывая, чем я тайно недовольна, при том что до позавчерашнего дня, если только Джеки не становилась особенно несносной и я не думала о том, что мне за тридцать, а у меня до сих пор нет детей, которых я так хочу, я была абсолютно всем довольна.
Но Джесс была веселой и, наверное, самой стильной особой, какую я только встречала, поэтому наши с ней прогулки нередко превращались в полевые социологические исследования (некоторые женщины могут потратить шестьсот долларов на одну пару туфель: кто бы мог подумать?). Но сейчас она меня раздражала, потому что если О’Рейли раньше знал о сексуальных предпочтениях Тома, значит, Джесс тоже знала.
– Либби слушает, – сказала я, будто не узнала Джесс.
– Либби, ты в порядке?
– Конечно, в порядке, – ответила я (членораздельно или нет, не знаю).
– Но как ты справляешься?
– Как справляюсь? Как? Мой муж только что сообщил мне, что когда он у меня между ног, он воображает себе мужика. И как я, по-твоему, с этим справляюсь, Джесс?
– О, – сказала она. Наверняка она ожидала, что я буду острить на эту тему, ведь искрометность – моя вторая натура. Она что-то пробормотала в трубку.
– Ёж твою двадцать! – выругалась я. – Том сейчас у вас?
Джесс не ответила.
– Послушай, очень мило с твоей стороны справляться обо мне, но у меня тут кое-что происходит. – Я пробормотала несколько нежных глупостей невидимому мужчине рядом со мной на диване, который теперь напоминал плот в очень бурном море. – О-о-о! Не шали! – воскликнула я и повесила трубку. Том не желает спать со мной, так что ему все равно, но в своем затуманенном снотворным мозгу я представила, что дала Джесс, Тому и О’Рейли понять, что не теряю времени зря.
Тут у меня возникла еще одна идея, и, начиная с этого момента, дело действительно сдвинулось в южном направлении.
7
Тай Осира работал вместе со мной три года. Точнее, он работал на том же этаже, но в другом его конце, и поскольку он в некотором роде гений маркетинга, он достаточно часто имел дело непосредственно с Джеки. «Как там королева вечной тревоги нашей?» – порой шептал он мне на ухо, на цыпочках подкрадываясь к моему рабочему отсеку. «Преисполнена милосердия», – отвечала я и хихикала, как школьница. Тай был умным, обаятельным и – как бы это выразиться поприличнее? – горячей штучкой.
Я была неравнодушна к нему, в основном потому, что это скрашивало мне рабочие дни. С его стороны мои чувства подогревались здоровым интересом ко мне. Не раз я ловила его взгляды, обращенные на мою заднюю часть, а когда мне наконец удалось вытащить Тома на нашу корпоративную вечеринку, Тай, находясь в умеренном подпитии, остановил меня у барной стойки и сказал: «Что, этот тип и есть мистер Либби Миллер?» – как будто Том не был на четыре дюйма выше Тая и по-своему красив.
За последний год нашей совместной работы наше шапочное знакомство-флирт переросло в своеобразную дружбу. Мы часто пили кофе вместе, а иногда, когда Джеки не было в городе, вместе ходили на ланч. Тай рассказывал мне, как это ужасно, когда тебе тридцать пять лет, а ты все бегаешь на свидания. Я пыталась убедить его, что в семейной жизни гораздо меньше прелестей, чем принято считать, и была при этом так неубедительна, что он покатывался со смеху и обвинял меня в том, что я лоббирую интересы какой-нибудь организации «За здоровый брак». Он был близок к правде. Я любила Тома и мне бы не пришло в голову ему изменить. Но не скажу, будто мне не нравилось, что в присутствии Тая я ощущаю себя свежей, обворожительной женщиной, которую стоит покорять.
Потом Тай перешел в другое агентство и все кончилось, пока прошлой весной я не встретила его на улице. «Либби Миллер, исполнена милосердия», – сказал он, расплываясь в неотразимой улыбке.
– Привет, Тай. – Я покраснела, зная, что после этой встречи мне придется сильно постараться, чтобы весь следующий месяц его лицо не всплывало передо мной в моменты интимной близости с Томом. – Как работа?
– Ну, издатель не обвиняет меня в умственной неполноценности, а это уже что-то. – Он коварно ухмыльнулся. – А как этот твой муж?
– Прекрасно, – промямлила я. – С ним все прекрасно.
– Ну, если что-то изменится, загляни ко мне, Либби Миллер, – сказал он и двинулся прочь как ни в чем не бывало, будто он только что не поставил вопросительный знак в моем сердце.
Передо мной стояла дилемма. Даже если бы у меня было время, брак спасти было невозможно. Но мне не хотелось умереть, оставшись верной одному-единственному мужчине за всю мою неестественно короткую жизнь. Честно говоря, я бы с радостью пообжималась от души, да и только (раздеться для меня было проблемой. Так как не хотелось объяснять, почему у меня повязка на животе). Мне просто нужен был кто-то – определенно не Том, но и не первый встречный серийный убийца, – кто бы дал мне почувствовать, что я ему интересна и желанна и с сексуальными импульсами у меня все в порядке. И я была уверена, что этот кто-то именно Тай Осира.
Беда в том, что я не признаю измен. А быстрый развод, как выяснилось, дело вовсе не быстрое: паспорт я получу гораздо раньше, чем смогу вытянуть из Тома документы, необходимые для расторжения брака. (Том настаивал, чтобы слова «пока смерть не разлучит нас» были включены в брачный контракт, хотя мне это казалось исключительно нездоровой идеей. Меня бесило, что в этой заключительной части нашего соглашения он, по всей вероятности, окажется прав.) И я решила поступить по старинке.
Нет, я не собиралась его убить. Если уж мне предстоит встретиться с Богом в ближайшем будущем, я не позволю Тому меня опередить. К тому же все мои разрушительные стремления сменились вялой меланхолией. Я чувствовала отчаяние каждый раз, когда просыпалась утром и в очередной раз вспоминала, почему Тома нет рядом. Порой я ловила себя на том, что одновременно проклинаю его и хватаюсь за телефон, чтобы позвонить ему и рассказать, как меня оскорбил негодяй-муж. Как будто он существовал в двух экземплярах: обидевший меня обманщик и настоящий Том, который проучит Тома-обманщика и все уладит.
За всей этой мешаниной чувств стояло убеждение – и не беспочвенное, – что все нужно делать быстро, а еще глубже – знаю, это покажется странным – маячил луч оптимизма. Ну да, я умру, это крайне печально, но, возможно, я скоро встречусь с мамой, я ведь мечтала об этом всю жизнь. К тому же я могла попасть под машину через час после того, как Том объявил мне, что он гей, и этим бы все и кончилось. Как ни неприятно было в этом признаваться даже самой себе, у последней стадии рака имелось одно преимущество: дополнительный отрезок времени, за который можно было изменить сюжет своей жизни.
