скачать книгу бесплатно
– О боже… – сказал он. – Боже? Что это такое?
– Боже? Что такое «Боже»?
– Точно… ты же не знаешь. Пойдем, мы почти пришли. Сейчас объясню.
Он довел меня входа, прикрытого обрывком ткани. Я зашла в освещенное свечами помещение. Почему-то картины на стене этого помещения мне показались знакомыми. Я почти сразу к ним привыкла. На всех картинах был изображен бородатый мужчина, распятый на кресте, а на его голове красовался терновый венец. Я вспомнила пару слов. «Отче», «грешные»? Что это?
– Что все это значит? – спросила я.
– Я уверен, ты уже что-то вспомнила.
– В моей голове возникают слова, значений которых я не знаю. Лицо этого человека кажется мне знакомым, но я не могу его вспомнить. Кто-то словно удалил воспоминания из моей памяти, словно заставил меня забыть.
– Это Иисус. А это – не картины, это – иконы.
– Иисус… Да, я начинаю вспоминать.
Одно это имя заставило меня вспомнить все.
– Ну же, скажи это. – он радостно смотрел мне в глаза.
– Господи… как я могла это забыть? – я сказала это.
«Господи»…Как я давно не говорила это слово. Боже мой, сила Часового стерла из моей памяти любые упоминания о боге. Все это время богом для меня был наш великий Часовой. О нет, я предала все и всех! Я предала Христа… Нет, я не предала его, меня заставили его предать. Я не Иуда, это Часовой – Иуда.
– Ты не забыла, – он положил мне руку на плечо. – Тебя заставили забыть.
Он покрестился. Я перекрестилась тоже. Я сделала глубокий вдох и тяжелый выдох. Я произносила слова молитвы. Мы читали молитву синхронно. Я чувствовала вину, но была такой спокойной. Этим отличается Бог от Часового. У первого ты ищешь искупления вины и прощения, а второй ищет в тебе изъян, чтобы поработить, превратив в один из винтиков этой машины.
– Я чувствую это. – тихо сказала я, сжимая руку в кулаке.
– Что чувствуешь? – спросил он.
– Искупление. Я чувствую, что этот путь – мое искупление.
– Я не верю в обычных людей, но ты 1029, у тебя есть одно качество, которого не было ни у кого, с кем я говорил. Ты веришь в то, что у тебя есть призвание… Нет, ты не веришь – ты знаешь, что оно у тебя есть. Я редко иду на риск, но тебе я готов помочь, если это и вправду спасет наш город.
Я кивнула. Я почувствовал, что я не одна. Со мной кто-то говорит, в меня кто-то верит, обо мне кто-то заботится. Эти речи – не канцелярские словечки, пропитанные пропагандой. Это слова осмысленного человека, человека с чувством меры.
– Я знаю, за что я сражаюсь. Как тебя зовут? Я должна знать, за кого я буду сражаться еще.
– Меня зовут Мартин. Но, если встретишь меня на улице, называй меня просто Доктор. Кстати, ты ведь не из этого района. Где ты живешь?
– В центре города. Я работаю в западной части на Показательной фабрике, а мое убежище находится в заброшенном доме неподалеку от не. Когда ты произнес свое имя, мне захотелось вспомнить свое… Этот номер, он делает меня рабом Часового.
– Ты найдешь свое имя, 1029. Рано или поздно, оно появится в твоей голове.
– Да, кстати, а ты помнишь, с кем мы воюем?
– Мы воюем ни с кем. Вернее, Часовой с Серверным Королевством договорились, что те инсценируют нападение на нас, чтобы запудрить нам мозги и поднять волну патриотизма. Это все – пропаганда патриотизма и желание комитета Обороны набрать к себе рекрутов.
– Вот оно как. То есть даже такие вещи в нашем городе считаются цирком?
– Да, мы уже почти полгода отправляем людей на убой ради ничего и не сдвигаем границы ни туда, ни сюда.
Я вновь взглянула на иконы. Они были самодельными. Сделаны они были вовсе не мастерски – из подручных материалов, а нарисованы были по памяти.
– Это все ты рисовал? – вопрос был глупый вопрос, но я хотела знать ответ.
– Да. Такие иконы были у моего отца, когда я был совсем маленьким. Он был набожным человеком, но до фанатичности не доходил. Я захотел стать врачом, ибо понадеялся, что смогу так же, как и Христос, помогать людям. Особенно в такое время.
– Иисус пострадал за наши грехи… Символично. Наша память пострадала за содеянное нами. Не думаешь ли ты, что бог живет в каждом из нас, а задача Часового изгнать из нас веру во что-либо и укоренить свой порядок?
– Да, так и есть. Бог в каждом из нас, раз мы способны творить. Часовой хочет отнять у нас его – сделать из нас себе тело, которое будет послушно выполнять его задания. Иными словами, он хочет остаться единственным творцом, но он знает, что это невозможно.
– А что стало с твоим отцом? Почему он не здесь?
– Он стал винтиком в системе Часового. Мне повезло, я осознано подходил ко всему этому и видел, как моего отца отнимают от меня. Я думаю, что я не один такой, но я не встречал никого, кроме тебя.
– Я пробудилась из-за другого…
– Из-за чего же?
Я рассказала ему о встрече с Алексом, о том, как умерла. Я поведала ему все, что со мной произошло. Он явно думал, что я необычная девушка, которой просто повезло. Или что-то в этом роде. Я поняла это по улыбке на его лице.
– Если бы я имел столько жизней, сколько ты, я бы тоже боролся за этот город.
Я кивнула. Я снова начала вспоминать. Рождество… Вот оно – ключевое воспоминание. Рождество – это религиозный праздник, тот день, когда родился Христос. Почему этот день отмечен в моем календаре? Я не помню, но это что-то важное.
– Кстати, я хотел тебя спросить. Ты встречала других пробужденных?
– Да, сегодня встретила одного. Я сказала ему, что он должен спасать других – таких, как он.
– Это хорошо, но этого недостаточно. Нужно, чтобы нас услышали массы. Понимаешь?
– Ты хочешь как-то использовать в системы вещания или типа того?
– Да. Это очень важно. Мы должны получить узнать, что скрыто в твоих записях, но мы не пройдем к Часовому без массы, без того хаоса, который поглотит все и вся, без которого мы не сможем пробиться к Часовому.
Я поняла, что говорила с человеком о высоком так свободно, как с собой. Но этот разговор затянулся надолго. Мне нужно было идти, но мне так хотелось остаться с Мартином. Ради времени, ради мамы… И ради Мартина.
– Я должна идти, Мартин. – с грустью промолвила я.
– Я тоже. Куда ты отправишься?
Куда я отправлюсь?! Да я сама не знаю. Господи, Мартин, ты умеешь задавать вопросы, это точно.
– Я не знаю… Я хочу попасть туда, где я нужна больше всего.
– Что ж, возможно, я знаю, где ты сейчас нужна.
Он любит говорить загадками и романтическими фразами, я это поняла. Не знаю почему, но мне это нравится.
– И где же? – а я вот не очень романтична, думаю, это разовьется со временем.
– Если ты не отработаешь сегодня смену на фабрике, это будет очень подозрительно. Еще я очень советую тебе порыться в документах при возможности или подговорить кого-то из работников помочь тебе. Мы пока не можем работать открыто, но если посеять семя сомнения, то его плодом будет самый кровавый бунт во всем мире.
Он говорил правильные вещи. Я должна была притвориться винтиком, дабы начать развинчивать эту большую машину изнутри.
– Да, я так и сделаю. Только заскочу домой. Я уже почти ушла, но Мартин положил мне руку на плечо и остановил меня.
– И последнее. Если ты погибнешь, встретимся через год. Я постараюсь за это время помочь нашему движению. Однако, главный борец за эту идею – ты, а не я.
Я лишь кивнула и удалилась. Я прошла по тому же пути. Мне нужен был глоток свежего воздуха, но этот «военный коктейль»… Я даже не знаю, где пахло хуже: на поверхности или в канализации. Я дошла до дома, оставила вещи в коробке под кроватью и ушла на работу. К счастью, я еще даже не опаздывала.
Я побежала на работу и пришла как раз к началу смены. Меня, как и всегда, отправили надевать рабочий комбинезон, но после мне пришлось заниматься непривычными вещами. Вместо отдела сантехники я была распределена в отдел производства снарядов. Беда была в том, что я не знала, что делать, хотя, говорят, меня туда перевели еще 4 месяца назад. Я прочла инструкцию, но ничего не поняла. Я с выспросила у коллег, что мне нужно делать, и узнала, что мне нужно будет прокручивать какую-то деталь в снаряде. Кажется, я уже не переживу эту рабочую смену.
Рабочий день начался. Конвейер поехал, но на сей раз на нем были не трубы, а огромные артиллерийские пули. Я даже придумала аллюзию: для простой пушки эти снаряды были как пули для пистолета. Ладно, соберись, 1029, несознательная «ты» делала это, и у тебя, и у нее одно тело – мышечная память должна помочь. Ладно, будь что будет. Я прикоснулась к этому гигантскому куску металлических сплавов со взрывным механизмом внутри и аккуратно подкрутила что-то, после чего конвейерная лента поехала дальше. Получилось! Ух, ну понеслась. Я постепенно привыкла к работе, и мои руки делали все за меня, а значит, настало подходящее время для того, чтобы попытаться поговорить с коллегами. Это противоречило дисциплине нашей фабрики, но я уже вписалась во все это, и мне было на нее настолько фиолетово, что даже если бы за это расстреливали, то я бы все равно говорила. Я произносила что-то автоматически. В моих словах был смысл, но он был сложен. Наверное, я сама не понимала всей ситуации. Я не могла кричать, потому что на меня постоянно кто-то смотрел. Однако я ощущала, как понемногу в головах этих людей что-то развинчивается.
Начался обеденный перерыв. Все отправились в помещение для персонала, а меня попросили принести со склада немного сырья, чтобы после продолжить работу. Я заглянула в базу данных и обнаружила, что нужное мне сырье лежит в секции номер 18, которая находится в дальнем углу основного склада. Я была там единожды, но это запомнилось на всю жизнь. Путь был очень длинным, но я знала, что я справлюсь. Прямо. Направо до упора. Чуть-чуть левее. И прямо до упора. Сюда не заходят даже сотрудники склада – тут лежат то ли очень старые запасы материалов, то ли какое-то сырье, вышедшее из оборота. Я удивилась, когда неподалеку услышала пение какого-то старого мужчины. Он пел протяжно и аккуратно подстраивал ноты. Это был «Мой орнамент на груди…» Я боязливо выглянула из-за полки. Конечно же, я снова увидела черный силуэт, но я присмотрелась немного и разглядела достаточно старого мужчину в парадной военной форме, увешанную наградами, которые для меня были просто кучей разноцветных красивых ленточек. У него был золотой аксельбант, добавлявший ему статности и благородности. На его лице выделялись не морщины, как обычно это бывает у пожилых людей, выделялся его левый глаз. На левом глазу у него была повязка, как у пирата. На нем она смотрелась брутально. У него было прямоугольное жесткое лицо со шрамом на правой щеке. Губы выцвели. И либо, и губы были серыми как пепел. Прическа была по-армейски уложена вправо, волосы уже начали седеть. Он так проникновенно пел, что мне не хотелось его прерывать, но я заметила то, что отличало его от любого солдата – он достал из своего кармана черно-белую фотокарточку. Я не могла разглядеть того, что было на ней, но, скорее всего, это было семейное фото. Он ощупывал ее своими пальцами и потирал лицо, тяжело вздыхал и чесал свои короткие седые усы. Я имела неосторожность оступиться – раздался громкий звук. Он резко из кобуры пистолет и навел его на меня. Я подняла руки. Я знала, что он тоже пробудился – никому не разрешено хранить фотокарточки, никому. Часовой хочет убить память, а фотографии о многом напоминают.
– Кто ты такая? И какого черта ты здесь делаешь?! – его крик показался мне знакомым, мне нравился его голос.
– Я работник этой фабрики, и меня послали сюда за сырьем для снарядов.
– Бери и уходи! Ты меня не видела!
– Нет, вы не поняли. Я и так не собиралась вас сдавать.
Он немного опешил, но его пистолет все еще был наведен на меня.
– Все равно! Убирайся к чертовой матери!
– Вы очень красиво поете. Я давно не слышала, чтобы кто-то так красиво пел. Я почувствовала, как вам это нравится – петь.
– Да потому что это я придумал эту долбаную песню! Я придумал эти строчки! Я сделал то, о чем они меня попросили, и как они мне отплатили?! Отправили в изгнание, в сраное ничего с долбаным ничем! Это все, что я получил.
Он кричал, но я заметила, как он несколько раз попытался заставить себя опустить руку с пистолетом. Я хотела спросить про фотокарточку, но это могло плохо кончиться как для меня, так и для него.
– Я не желаю вам зла, напротив, вы мне очень нужны. Я обещаю вам, я не пойду к Опеке и не обращусь к Комитету. Я знаю, что не даю вам никаких гарантий, но если вы верите, что в этом мире еще не все потеряно, то вы не нажмете на курок.
Он тяжело и быстро дышал. Он хотел вымолвить хоть что-то, но не смог. Физически. Его лицо в последний раз изобразило злость. Он попытался нажать курок, но он не смог. Его тело, как и мое иногда, не подчинялось его разуму. Он опустил пистолет и вернул его обратно в кобуру. Он сел на стул и задумался. Я стояла на месте, пока он не нарушил тишину.
– После смены я найду тебя. Но пока что, ты меня не видела.
Я кивнула ему. Он удалился куда-то в темное для меня место на складе. Я не стала его останавливать, лишь забрала нужное сырье, вернулась в цех и оставила его рядом со станком. Я никак не могла осознать того, что именно он написал эту песню. Но кто он такой? Я всегда думала, что эту песню написал сам Часовой. Стоп, моя голова, в ней снова что-то зазвучало. Я начинаю вспоминать этого человека. Черт, я должна вспомнить.
Через пять минут поисков я все-таки кое-что вспомнила. Происходило это накануне революции. Я стояла за дверью и подглядывала в замочную скважину. За большим столом с какой-то картой стоял Часовой, рядом стоял мужчина, которого я встретила сегодня. На тот момент у него еще не было повязки на глазу, да и был он моложе. Волосы его уже начали седеть, но в нем все еще кипела жизнь. Часовой стоял спиной ко мне, и из-за этого я не могла разглядеть его лица. Я видела лишь его фирменную красную мантию, на рукавах которых был узор в виде засечек часов. На спине же красовались золотые часы, замершие на отметке 12. Мне трудно было понять, что Часовой и мужчина делали, но я более-менее отчетливо слышала их разговор.
– Мои люди совсем скоро будут готовы к наступлению. Вы подготовили план? – спросил Часовой.
Он басил, говорил грозно. Казалось, будто кто-то дует в горн.
– Да, конечно. Основной отряд зайдет с севера, после чего диверсионный отряд подорвет заряды, и мы нанесем им поражение, отвоевав северный район. Территории в пригороде уже поддержали нас, так что не исключена помощь с других фронтов. Город будет наш. – это был благородный голос того же мужчины, только без хрипа и скрежета.
– С чем мы можем столкнуться?
– Мэра поддержат несколько взводов полиции и отряды ополченцев, однако преимущество будет на нашей стороне. Если мы сможем грамотно окружить город и захватить всю промышленность, то мы выиграем эту войну.
– Нам нужно взять под контроль все посты снабжения и склады как можно скорее.
– Наша задача не уничтожить город, а именно взять его под контроль. Мы не должны расходовать на сооружения много взрывчатки, она пригодятся нам для дальнейшего ведения боя.
– Я понимаю… Но в экстренной ситуации мы должны быть беспощадны. Не скупитесь на бесчеловечные приказы. Вы в первую очередь военный, а не человек.
– Я буду действовать согласно обстоятельствам, господин Часовой.
– Хорошо, господин Юзерфаус.
Юзерфаус… Теперь я знаю фамилию. Осталось узнать имя.
– Вы свободны. Пока что. – сказал часовой и махнул в сторону Юзерфауса рукой.
После этого я отошла от замочной скважины. Все, что было дальше, для меня было как тумане.
То, что я смогла вспомнить фамилию, – уже хорошо. Так значит, у этого человека есть ответ на вопрос, кем я была до революции. Но все-таки я пропустила обеденный перерыв и работать я буду голодная. Мы с коллегами местами на производстве. Я отработала четыре из семи часов в состоянии сильнейшего изнеможения. Я не знаю, как я вообще проработала так долго. Один из моих коллег осмыслил то, о чем я говорила днем. Я еле различила негромкий щелчок – он активировал взрывной механизм. Я обладала инстинктом самосохранения, чего не могу сказать об остальных сотрудниках. Я рванула с места и прижалась к полу, чтобы меня не задело осколками. Боже, боже, боже! Резкий звук. Ударная волна. Куча осколков. Парочка все-таки задела мне спину. Я стиснула зубы и еще несколько секунд лежала без движения. Я не хотела осматривать место происшествия, потому что знала, что ничего хорошего не увижу. Мое любопытство взяло верх. Блять…
По всему цеху были разбросаны осколки машины и человеческие останки. Ноги, руки, чьи-то мозги. Одному бедолаге оторвало половину тела, и он еще некоторое время мучился перед смертью. Лента восстановлению, естественно, не подлежала, а на месте взрыва осталась вмятина. Нам еще и повезло, что готовые снаряды унесли из цеха незадолго до происшествия, иначе цех бы не уцелел. Я думаю, что я буду благодарить Христа за такое стечение обстоятельств еще очень долго. В моей голове снова что-то зашевелилось, но я была занята тем, что доставала из своей плоти осколки. Я подавила это воспоминание. Сотрудники отдела принялись заметать следы инцидента и старались договориться со свидетелями. Я поняла, что если не соглашусь на их условия, то вновь проснусь через год в своей кровати. Мне пообещали неделю отпуска за то, что я никому не расскажу о случившемся. Я согласилась и отправилась за своими вещами. В комнате персонала я удалила оставшиеся осколки и переоделась в привычную одежду. На улице уже был вечер, я не знала, как доберусь до дома, но раз Юзерфаус сказал, что ему есть, о чем со мной поговорить, то значит, он придумает, как это провернуть.
Я вышла с фабрики. За углом раздался странный звук. Мне показалось это плохой идеей, но все-таки я пошла туда. Из-за угла высунулась рука, схватила меня за плечо и затащила за угол. Мне приставили лезвие к горлу. Это была офицерская шашка.
– Тихо! – услышала я голос Юзерфауса.
Я молча решила осмотреться. Справа лежали трупы двух патрульных из Опеки. У одного было порезано горло, а второму вспороли живот. Почему-то они оба мне были знакомы. Тот, у которого был вспорот живот, был тем самым патрульным, который распустил шов на моей щеке. Я узнала него по номеру значка. У меня феноменальная зрительная память. Второй… Откуда я знаю второго? Это же тот самый патрульный, который убил меня тогда в архивах. Я успела взглянуть на него в самый последний момент и запомнила. Но здесь они явно были не из-за меня, а второй вообще не должен был помнить меня. Но это совпадение меня насторожила. Юзерфаус тащил меня куда-то, где нас никто не увидит. Мы чуть было не попали в прожекторы смотрящих, но успели ускользнуть. Я заметила, что чем темнее было на улице, тем громче «гром» раздавался в небесах и тем больше было Смотрящих. Я представит не могла, что же происходит ночью.
– Куда мы идем? – спросила я.
– Тихо! Я сам до конца не знаю. У тебя есть место, где можно спрятаться на время?
– Моя квартира.
– Отлично, веди меня. Но так, чтобы мы не попались им на глаза.
– Это трудно, когда у тебя клинок приставлен к горлу.
Он тяжело вздохнул и убрал шашку. Я повела его самыми темными переулками города. Смотрящий наблюдал за одним из проходов. Нужно было обходить. Проблема состояла в том, что я не знала другой дороге. Я боялась, что синдром возьмет надо мной верх прямо перед Юзерфаусом. Тогда нас обоих прикончат. Мы пошли незнакомой дорогой. В глазах снова потемнело, снова головная боль, снова паническая атака. Не хочу! Нет! Прошу! Я не хочу здесь находиться! Я упала в лужу лицом и накрыла голову руками. Я знала, что могу задохнуться, но не могла справиться с этим состоянием. Меня будто разрывало на части, я думала, что вот-вот умру.
– Твою ж мать… – услышала я.
