Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море

Адмирал писал: «Случай в Немецком море был вызван двумя миноносцами, шедшими в атаку без огней под прикрытием темноты на головной корабль отряда … Английская пресса возмущена тем, что эскадренный миноносец, оставленный до утра на месте происшествия, не подавал помощи потерпевшим. При отряде не было ни одного миноносца и никто на месте происшествия не был оставлен; следовательно, оставался до утра при мелких паровых судах тот из двух миноносцев, который не был утоплен, а лишь поврежден. Отряд не подавал помощи мелким паровым судам, подозревая их в соучастии ввиду упорного стремления прорезать строй судов; некоторые совсем не открывали огней, другие очень поздно». «Если на месте происшествия оказались также и рыбаки, неосторожно вовлеченные в предприятие, – заключал адмирал, – то прошу от лица всей эскадры выразить искреннее сожаление несчастным жертвам обстановки, в которой ни один военный корабль, даже среди глубокого мира, не мог поступить иначе»247.

Японский посланник в Лондоне Хаяси нашел эти объяснения «настолько смехотворными, что они не стоят даже того, чтобы пытаться опровергать их»248. Так же недоверчиво на заявления Рожественского отреагировали и на Даунинг-стрит. Маркиз Лансдоун заявил российскому послу, что Британия «совершенно не может принять объяснения адмирала»249, а премьер-министр Бальфур прокомментировал их следующим образом: «История, рассказанная русским адмиралом, представляет собою чистую фантазию … Надо было бы преследовать и уничтожить (! – Д.П.) всякий флот, который понимает свои права так, как понял их русский адмирал»250. Эту оценку подхватила английская печать, но, хотя брань в адрес 2-й эскадры заявления Рожественского не прекратили, сюжет о русском миноносце, оставленном на Доггер-банке до утра 9 (22) октября, мгновенно исчез и с газетных полос, и из британской дипломатической переписки. Между тем, английские журналисты, узнав, где находится русская эскадра, бросились в Виго, но на борт «Князя Суворова» попасть удалось только двоим из них – корреспондентам агентства Central News и газеты “Daily Chronicle”251. В интервью им Рожественский подтвердил свою версию инцидента в Северном море и снова заявил, что вместе со всеми офицерами эскадры «глубоко сожалеет о невинно пострадавших». Но на вопрос, как бы он поступил, если бы английский флот преградил ему путь, адмирал заверил, что «он немедленно направил бы против флота огонь всех своих орудий»252.

Британские торгово-промышленные и финансовые круги дальнейшего обострения отношений с Россией пытались избежать – если верить французскому «Journal des Debats», в лондонском Сити войны «не хотели ни одной минуты»; о том же сообщал в Петербург российский военный атташе253. Начальник Генштаба лорд Робертс (Roberts) секретно доносил членам кабинета, что «в настоящее время мы, конечно, не в состоянии выставить большую сухопутную армию»254. Но в парламенте и на Даунинг-стрит, похоже, до поры до времени были настроены более решительно. «Британская пресса и многие члены парламента, – сообщает историк Дж. Вествуд, – делали все, чтобы вынудить свое правительство объявить России войну. Газеты на протяжении нескольких дней писали о варварстве русских и о “русском флоте бешеной собаки” … “Настоящее объяснение возмутительного случая в Немецком море, – утверждала “Outlook”, – следует искать в природном варварстве и высокомерии русского правящего класса … Уважительное отношение к окружающим народам им можно внушить только силой”»255. 14 (27) октября лидер парламентской оппозиции сэр Генри Кэмпбелл-Баннерман (H. Campbell-Bannerman), выступая в Норвиче, подчеркнул, что «жестокое нападение» русских на английских рыбаков не могло быть «ни несчастной случайностью, ни недоразумением»256. «Война может быть вопросом только нескольких часов … – пророчествовала “Times”, —Англии остается лишь один путь, а именно: потребовать немедленного отозвания Рожественского и настоять на примерном его наказании»257. Устами этой газеты, бесспорно, говорила сама английская дипломатия – по свидетельству современного исследователя, сэр Валентин Чирол (V. Chirol), тогдашний глава международного отдела “Times”, не только состоял в личных друзьях сэра Хардинга, но был чрезвычайно влиятелен и во внешнеполитическом ведомстве Великобритании

В общем, непреднамеренное убийство двух английских рыбаков на Доггер-банке и ранение еще шестерых сознательно раздувалось до масштабов общенационального унижения Великобритании и катастрофы европейского уровня. Королева Александра, а по ее примеру и многие британские аристократы стали демонстративно жертвовать в пользу семей погибших и раненых гулльских рыбаков. 12 (25) октября Адмиралтейство приказало командующему Средиземноморской эскадрой немедленно направить шесть своих броненосцев, все броненосные крейсера и миноносцы в Гибралтар258. На следующий день, 13 (26) октября, броненосцы “Victorious”, “Illustriuos”, “Majestic” и крейсера “Lancaster”, “Theseus” и “Endymion” флота Канала (Channel Fleet) под командой вице-адмирала лорда Чарльза Бересфорда (Ch. Beresford) вышли в море, чтобы сопровождать (на английском морском жаргоне – «нянчить», “to nurse”) русскую эскадру259; миноносцы также были приведены в боевую готовность. В тот же день началась мобилизация морских резервистов в количестве 25 тыс. человек. «28 современных судов королевского военно-морского флота, – пишет историк Коннотон, – с командами из самых, бесспорно, профессиональных в мире моряков, стали собираться из разных портов в ожидании приказа Лондона уничтожить русский флот»260. 14 (27) октября Адмиралтейство шифром предупредило адмирала Бересфорда: «Возможно, Вам придется остановить Балтийский флот методами убеждения (by persuasion), но если это не удастся – то силой», для чего в его распоряжение передавалась армада, только что передислоцированная из Средиземного моря; пяти крейсерам отряда контр-адмирала Уокера (Walker) было предписано отслеживать передвижения русской эскадры, но так, чтобы русские могли видеть только один крейсер (остальным следовало держаться в отдалении)261. 15 (28) октября британские консулы в прибрежных испанских и португальских городах получили указание Лондона «продолжать информировать старшего морского офицера в Гибралтаре по телеграфу обо всех передвижениях русских военных кораблей»262. Таким образом, в эти дни Европа балансировала на грани войны.

Но в субботу 16 (29) октября страсти заметно утихли – английские политики, в течение всей предыдущей недели неустанно нагнетавшие обстановку, неожиданно взяли более спокойный тон. Речь, произнесенная в этот день Бальфуром в Саутгемптоне, была окрашена миролюбием. «Прискорбное событие прошлой пятницы, – заявил премьер-министр, – не приведет к одной из тех великих … войн, которые, хотя, будучи время от времени необходимы (? – Д.П.), оставляют после себя прискорбные следы и неизбежно задерживают прогресс гуманности и цивилизации … Период затруднений миновал»263. В ту же субботу Адмиралтейство предписало Бересфорду впредь «избегать каких-либо демонстраций, которые могли бы осложнить международные отношения», поскольку «Россия согласилась на наше требование учредить международное расследование и задержать движение судов, замешанных в трагедии»264. 18 (31) октября адмирал сэр Джон Фишер (J. Fisher) написал жене: «Чуть было снова не началась война. Действительно, мы были на пороге ее, но русские отступили»265.

Между тем, из-за близкого присутствия английских военных судов обстановка вокруг самой русской эскадры еще несколько дней была накалена до предела. Когда утром 19 октября (1 ноября) корабли Рожественского салютовали, выходя из бухты Виго, дружественно настроенные к России испанцы приняли орудийный салют за перестрелку с находившимся поблизости английским крейсером “Lancaster” (вне рейда стояли еще шесть британских военных кораблей). Но на русской эскадре, свидетельствует лейтенант флота Б.Б. Жерве, «боялись не сражения с несравненно сильнейшим английским флотом, а позорного возвращения домой»266. Петербург же по-прежнему делал все, чтобы любой ценой избежать дальнейшего обострения русско-английских отношений. Стоило сэру Хардингу опротестовать вполне правдивые сообщения «Нового времени» о том, что английский флот следует по пятам эскадры Рожественского, и деланно возмутиться ими267, как окрик из «сфер» тут же заткнул газете рот. Позднее русской прессе было категорически запрещено сообщать вообще какие-либо сведения о движении эскадры, включая информацию на этот счет зарубежных информационных агентств.

Известие об уходе русских кораблей из Виго вызвало очередную бурю в английской печати. Своих вновь взволновавшихся было сограждан Форин офис успокоил заверением, что русская эскадра продолжила поход по соглашению между Россией и Англией. Как бы там ни было, к середине следующей недели угроза англо-русской войны, а вслед за ней и общеевропейского военного конфликта миновала.

По мере того, как в прессе появлялись все новые и новые подробности происшествия на Доггер-банке, европейское общественное мнение разделилось. Если большая часть западных журналистов, государственных деятелей и политиков продолжала стоять на прежних позициях, то симпатии военных обозревателей, юристов и особенно военных моряков стали склоняться на сторону Рожественского. Британский специалист по международному праву Фредерик Пуллок отметил на страницах “Daily Chronicle”: «Вероломное нападение японцев на русскую эскадру в Порт-Артуре, до объявления войны, дало вице-адмиралу Рожественскому полное право заподозрить повторение такого же поступка в Северном море. Командующий русской эскадрой тем более был прав … что на русских судах не заметили никаких огненных сигналов с рыболовных судов». Отставной вице-адмирал германского флота Кюне в докладе, прочитанном в Любеке в конце октября, призывал с большим доверием отнестись к свидетельствам русского флотоводца; немецкий военный обозреватель граф Пфейль со страниц газеты «Münchner Neueste Nachrichten» констатировал, что «русский флот, защищаясь от коварного нападения врага, нанес, конечно, не желая этого, вред английским рыбакам» («когда Япония без объявления войны предательски напала на русский флот, – напомнил публицист, – то молчали все те, кто кричит теперь»). Итальянский капитан Ронкальи, разбирая на страницах газеты «Popolo Romano» обвинения, выдвинутые в печати против Рожественского, писал: «Существует полное вероятие, что русский огонь был вызван именно японскими миноносцами … Варварскую жестокость проявили не русские, поставленные в положение законной обороны, а те два судна, которые предательски навлекли на рыбаков выстрелы, направленные против злоумышленников»268. Германская газета «Vessische Zeitung» на шумиху британской прессы, поднятую вокруг инцидента, ответила статьей «Много шума из ничего»; в ноябре 1904 г. влиятельный британский публицист и историк Фрэнсис Скрайн (F. Skrine) направил несколько открытых писем в адрес гулльского банкира Сеймура Кинга. Назвав инцидент в Северном море «недоразумением», он выступил против агрессивного антирусского тона публикаций принадлежавших тому изданий (в конце 1904 г. свои послания Кингу Скрайн опубликовал отдельной брошюрой).

Наиболее уважаемые и опытные британские военно-морские деятели, утверждал со страниц «Нового времени» ее лондонский корреспондент, «составили себе мнение о совершенной правоте Рожественского. Мне достоверно известно, что адмирал Ламбтон высказал это на аудиенции у короля и что то же говорил адмирал Фишер, прибавив, что никакой начальник британского флота не мог бы в подобном случае действовать иначе. А морской адъютант короля принц Баттенбергский (Prince Louis of Battenberg), исследовавший дело в Гулле, в рапорте королю выразил то же самое»269. «Если бы я увидел, – заявил Фишер, – что к вверенной мне эскадре приближается какой-то миноносец, то я сначала выстрелами потопил бы его, а уже затем спросил, какой он был националь ности»270. Аналогичным образом высказывались и другие авторитетные западноевропейские военно-морские деятели.

В общем, действия Рожественского на Доггер-банке стали постепенно выходить из-под огня критики, но вопрос о том, что спровоцировало стрельбу в Северном море, оставался по-прежнему открытым. Именно этот вопрос впоследствии стал предметом разбирательства особой следственной комиссии.

Международное расследование

В Петербурге об инциденте в Северном море стало известно из агентских телеграмм и газет во вторник 12 (25) октября. Первым из российских официальных лиц о нем узнал посол в Великобритании граф А.К. Бенкендорф, который вечером 11 (24) октября вернулся в Лондон из поездки на континент и был крайне удивлен, увидев на площади вокзала Виктория множество полицейских и толпу, которая, окружив его, начала свистеть, потрясать кулаками и даже пытаться разбить окна его экипажа. Толпа провожала его карету до ворот посольства, где, спев «Правь, Британия!», рассеялась. «Полиция охраняла российское посольство, как если бы это была английская крепость», – сообщали газеты271.

Несмотря на столь недружелюбный прием, утром следующего дня Бенкендорф, не мешкая, направил телеграфный запрос в Петербург, а сам отправился в Форин офис, где ему была вручена нота, в которой кроме описания самого происшествия содержались требования немедленных извинений перед Британией, «полного удовлетворения», а также «достаточных гарантий против повторения такого инцидента». Российский посол ответил, что «не предвидит никаких затруднений ни в вопросе об извинении за прискорбное происшествие, ни в деле о вознаграждении пострадавших»272. Аналогичные требования глава Форин офис еще накануне телеграфировал в Петербург Хардингу. Передавая Ламздорфу это послание своего правительства, восходящая звезда британской дипломатии и будущий вице-король Индии позволил себе «частным образом», «как друг, а не посол его величества», дать российскому министру совет: «ради сохранения дружественных отношений между двумя странами была бы желательна со стороны русского правительства декларация о том, что потерпевшим будет дано полное вознаграждение», а виновные «будут подвергнуты соответствующему наказанию». В ответ Ламздорф заверил Хардинга, что как только в Петербурге будут получены известия от Рожественского, инцидент будет «тщательно исследован», виновные наказаны, а пострадавшие вознаграждены273. Действительно, на следующий день король и МИД Великобритании получили из Петербурга официальные сожаления и соболезнования, но не извинения, которых, вопреки бытующему в историографии мнению274, не последовало, да и быть не могло (по причинам, которые скоро будут ясны).

Между тем, англичане настаивали на немедленном выполнении своих условий в полном объеме275, напряжение росло с каждым часом, и уже утром 13 (26) октября Лансдоун на очередной встрече с Бенкендорфом потребовал, чтобы движение русской эскадры было остановлено, а «если ей будет позволено продолжить путь», «то между нами до истечения недели может начаться война». В тот же день британский министр в собственноручном послании Бенкендорфу вновь потребовал от России не только провести тщательное расследование «прискорбной атаки русским флотом британских траулеров» и «примерного наказания» виновных, но и принятия мер к тому, чтобы подобное не могло случиться впредь. «Офицеры, охваченные паникой, отдав приказ об атаке, считали и, вероятно, считают до сих пор, – писал Лансдоун, – что имеют право обращаться с любым невинным судном, встреченным на пути на Дальний Восток, как с вражеским только потому, что оно показалось им замаскированным японским. Нет нужды особо указывать, к каким последствиям может привести подобное состояние умов»276.

Объяснения Рожественского, опубликованные 14 (27) октября, не разрядили обстановку, зато его решимость без колебаний вступить в бой с английским флотом, выраженная в уже известном нам интервью английским журналистам 15 (28) числа, очевидно, подействовала на лондонских «ястребов» отрезвляюще. Утром 14 (27) октября Ламздорф пригласил к себе Хардинга. «Этот самый вежливый на свете человек, – вспоминал ту встречу много лет спустя британский дипломат, – был почти груб со мной». Министр зачитал послу телеграммы Рожественского и затем «в течение часа бранил Англию, Японию и коварство японцев». Хардинг счел за благо отмолчаться, понимая, что Ламздорф «не в себе». Но уже на следующий день министр, бросившись послу на шею, «со слезами на глазах» горячо благодарил Хардинга за его сдержанность, проявленную накануне. Всю предыдущую ночь, объяснил Ламздорф, он провел на заседании Совета министров, «сражаясь» с господствовавшей там «воинственной атмосферой», но все равно получил указание в ответ на «одно слово угрозы» от Лансдоуна или Хардинга решительно заявить британской стороне:

«Вы хотели войны, вы ее получите!». Теперь собеседники сошлись во мнении, что «недостойно ставить риск перспективы долгой и ужасной войны между двумя великими державами в зависимость от того, что сделает или скажет один правительственный чиновник»277.

Между тем, в Лондоне 14 (27) октября Бенкендорф направил Лансдоуну предложение российского императора передать дело на «всестороннее рассмотрение международной следственной комиссии» и британский кабинет немедленно согласился278 – такой способ разрешения межгосударственных споров был предусмотрен международной Гаагской конвенцией, подписанной в 1899 г. «Вчера посланное нами в Англию предложение передать рассмотрение дела о стрельбе в Немецком море [в ведение] Гаагского суда – возымело действие. Паршивые враги наши сразу сбавили спеси и согласились», – записал в своем дневнике 16 (29) октября обычно немногословный и сдержанный российский император, а вечером следующего дня прибавил: «От 2 до 3 час. принимал англ. посла Hardinge по поводу последнего недоразумения. Поговорил с ним крепко»279. Смысл состоявшегося разговора со ссылкой на петербургского корреспондента «L’Écho de Paris» передала “Times”: «В ходе состоявшейся вчера беседы сэра Чарльза Хардинга с императором его величество выразил удовлетворение разрешением кризиса, отметив, что он твердо уверен, что русский флот был атакован японцами»280. Сам Хардинг в донесении в Лондон сообщил, что был принят в Царском Селе «весьма любезно», и своей часовой беседой с Николаем II оказался удовлетворен настолько, что отчет о ней закончил словами: «К сожалению, беседы, подобные той, которой я удостоился, – явление редкое и исключительное, и в вопросах внешней политики его величество вынужден полагаться на информацию и мнения своих зарубежных представителей и министра иностранных дел, а из некоторых замечаний его величества, сделанных мне, видно, что эти мнения не всегда находятся в согласии с фактами»281. «Когда я рассказал ему (императору. – Д.П.) обо всем, что произошло между Ламздорфом и мной и как близко мы находились от самого серьезного кризиса, – вспоминал впоследствии Хардинг, – его глаза наполнились слезами и он заявил, что никогда бы не допустил войны между Англией и Россией»282. В качестве ответного жеста доброй воли российский посол 19 октября (1 ноября) был приглашен на 20-минутную аудиенцию в Букингемский дворец.

Напряжение в отношениях между Россией и Великобританией сразу заметно спало; вечером 20 октября (2 ноября) в Лондоне было объявлено о прекращении мобилизации морских и сухопутных резервистов, следующим утром командующий флотом Канала получил приказ Адмиралтейства прекратить преследование русской эскадры – теперь задача следить за ней была возложена на британских консулов в Африке, а также на старшего морского начальника отряда у мыса Доброй Надежды283. 3 ноября лондонский корреспондент «Нового времени» вместе с президентом Ассоциации зарубежной прессы (Foreign Press Association, London) направили издателю “Times” благодарственное письмо за дружелюбный к России тон последних публикаций его газеты в связи с решением об образовании международной комиссии для расследования «гулльского инцидента»284. Возвращаясь к этим драматическим событиям в начале 1905 г., та же “Times” приписала «улажение столь опасного для мира происшествия прямоте и искренности обоих правительств, а также драгоценному созданию Гаагской конференцией аппарата для мирного решения международных разногласий. Без этого столкновение неминуемо привело бы к войне»285. Напоминать читателям о том, что инициатором созыва самой этой мирной конференции 1899 г. и всех ее «драгоценных созданий» была именно Россия286, лондонский официоз не стал.

17 (30) октября 1904 г. для дачи показаний в будущей комиссии с судов эскадры были списаны и отправлены в Петербург свидетели:

капитан 2-го ранга Н.Л. Кладо (флагманский броненосец «Суворов»), лейтенанты вахтенный начальник И.Н. Эллис (броненосец «Александр III») и минный офицер В.Н. Шрамченко (броненосец «Бородино») и мичман Н. Отт (транспорт «Анадырь»). Позднее к ним присоединился лейтенант В.К. Вальронд с транспорта «Камчатка». Вслед за тем российские дипломаты заявили английским коллегам, что оснований задерживать эскадру в Виго более нет, те согласились287, но стали настаивать на предоставлении международной комиссии права «возложить на кого следует ответственность и порицание» (responsibility and blame) за инцидент. Российская сторона такую редакцию ее полномочий опротестовала, но понимая, что самое страшное уже позади, а дискуссии о составе и компетенции будущей комиссии могут длиться неопределенный долго, разрешила Рожественскому продолжить поход («высочайшая» санкция на это последовала 18 (31) октября). В 7 часов утра 19 октября (1 ноября) эскадра покинула Виго и двинулась в Танжер под аккомпанемент проклятий и улюлюканье британской печати.

Обсуждение полномочий международной комиссии действительно заняло без малого месяц, и совместная декларация о ее образовании была подписана в Петербурге Ламздорфом и Хардингом только 12 (25) ноября. Ключевой в этом 8-статейном документе стала статья вторая: «Комиссия должна произвести расследование и составить доклад обо всех обстоятельствах, относящихся к трагедии в Северном море, и в частности, по вопросу об ответственности, а также о степени порицания того, на ком, согласно расследованию, лежит ответственность»288. Как видим, в итоговый документ не вошла фраза о «нападении на рыбачью флотилию», на которой первоначально настаивали англичане, вопрос об ответственности виновных получил значительно более мягкую формулировку, а общий обвинительный (в отношении России) уклон совершенно испарился – теоретически «ответственность и порицание» могли теперь распространяться как на российских, так и британских подданных и даже на граждан других государств.

Вопреки первоначально предположенной Гааги местом заседания комиссии был определен дружественный России Париж (свои посреднические услуги Франция предложила еще в середине октября), а вскоре были обговорены еще два важных вопроса – о странах, которые должны были быть представлены в комиссии, и список самих «комиссаров». Кроме России (вице-адмирал Н.И. Казнаков) и Великобритании (57-летний вице-адмирал сэр Льюис Энтони Бомон (L.А. Beaumont), его личный секретарь Колвилл Барклей (C. Barclay) и сэр Эдвард Фрай (E. Fry) в качестве юрисконсульта)289, в ее состав вошли представители США (вице-адмирал Чарльз Генри Дэвис (Ch.H. Davis)), Франции (вице-адмирал Фурнье (Fournier)) и Австрии (вице-адмирал барон фон Шпаун (Spaun)). Какие-либо судебные функции на «комиссаров» не возлагались. Проведя расследование, им надлежало лишь сформулировать рекомендации относительно наказания (или порицания) виновных. Вопросы о мере и порядке применения этого наказания в их компетенцию не входили и должны были решаться заинтересованными правительствами самостоятельно на основе собственного законодательства. Все это, вместе с публичным характером большинства заседаний, придавало работе комиссии главным образом пропагандистскую окраску, превращая ее в своего рода общеевропейское «ток-шоу» с острым политическим подтекстом. «Инцидент на Dogger-Bank’е в сущности уже исчерпан, – резонно заключал высокопоставленный российский дипломат, – и цель Комиссии, с нашей точки зрения, должна заключаться лишь в том, чтобы, рассмотрев спокойно и беспристрастно факты происшествия, дать торжественную международную санкцию достигнутому уже de facto успокоению умов и молчаливому соглашению обоих тяжущихся сторон»290. В таких условиях о новых попытках остановить русскую эскадру или «примерно наказать» ее командующего, как недавно советовала “Таймс”, уже не могло быть речи.

Едва подписав петербургскую декларацию, «высокие договаривающиеся стороны» открыли охоту за новыми свидетелями. «Сюда, – сообщал из Копенгагена Извольский 14 (27) ноября, – прибыл датский уроженец, ныне русский подданный Лунд, находившийся в качестве вольнонаемного капельмейстера на крейсере “Аврора” и высадившийся с судна в Танжере. Английский поверенный в делах настойчиво предлагает ему ехать в Лондон, дабы затем явиться свидетелем международной комиссии, предлагая ему, по словам Лунда, не только средства на поездку, но и дальнейшее обеспечение». Сделка состоялась, и в тот же день бывший капельмейстер отправился в Лондон с большими конспирациями и в сопровождении секретаря английской миссии291.