скачать книгу бесплатно
– Посмотришь, каков теперь Людовик.
– Я же его видела?
– Кого?
– Луи.
Мари рассмеялась:
– Я не о Меркере речь веду, а о короле. Ты же его видела ребенком, а теперь это рослый красавец, от которого не оторвать глаз.
Двор или задворки?
Дворец ярко освещен тысячами свечей от крыши до подвала, слуги в ливреях пурпурного цвета в честь Их Величеств, одна за другой подъезжали кареты приглашенных придворных. Гастон Орлеанский, праздновавший свой день рожденья, утверждал, что намерен устроить «небольшую почти семейную пирушку», что придавало дополнительный вес каждому приглашению. Каждый следующий гость или гостья придирчиво оглядывали уже прибывших и вновь прибывающих. Смешно, но мне казалось, что о виновнике торжества практически забыли, его приветствовали мимоходом, для гостей понять, кто приглашен, а кто нет, – это поважней самого хозяина.
Несомненно, Гастон Орлеанский очень похож на своего старшего брата – короля Людовика XIII, у меня даже сердце защемило, так живо он напомнил мне Луи XIII. Разве что старый…
– Мари, сколько лет Месье?
– Сейчас посчитаем… Он родился в апреле 1608-го, значит, пятьдесят один.
– Сколько?!
Нет, разные заговоры и Фронда не пошли на пользу дядюшке нашего нынешнего Людовика, Гастон Орлеанский в свои полсотни лет выглядел сущей развалиной.
Старший Месье (это брат короля Гастон Орлеанский) решил показать, что и он чего-то стоит, и устроил праздник в Люксембургском дворце.
О бедном Месье стоит сказать отдельно. Если бывают невезучие люди, то это именно Гастон. Быть всю жизнь вторым очень тяжело, это значит всю жизнь ждать и надеяться, но так ничего и не получить. Второй сын Генриха IV и Марии Медичи (еще один умер в детстве) всегда был крепче своего брата Луи, но братец, обладавший букетом болячек и имевший крайне слабое здоровье, стал королем Людовиком XIII. Гастон же всю жизнь бунтовал, устраивал совершенно бездарные заговоры или просто участвовал в таковых, всегда сдавал своих соратников, за что бывал братом-королем прощен. Один из таких нелепых заговоров против кардинала Ришелье – заговор Сен-Мара – разваливала лично я во время своего предыдущего визита в XVII век.
Но еще больше Месье не везло в личной жизни, первый его брак с Марией де Бурбон, герцогиней де Монпансье, заключенный по воле кардинала Ришелье, принес Гастону только дочь и огромное состояние, жена умерла при родах. Второй брак с Маргаритой де Лоррен он заключал дважды – первый раз тайно вопреки воле короля, второй уже с его разрешения. Но главное, у Гастона Орлеанского не было сыновей, вернее, первая супруга родила дочь Анну Марию Луизу, вторая – четырех дочерей и сына, умершего сразу после рождения. Правда, у его старшего брата Людовика XIII их не было тоже слишком долго, целых двадцать три года брака. Это питало надежды Месье, ведь в отсутствие у короля наследников-сыновей именно он, брат короля, становился наследником трона. А потом королева одного за другим родила Людовика и Филиппа. Гастон Орлеанский потерял всякую надежду на трон, кроме одной – стать тестем нового короля.
Именно срыв заговора Сен-Мара не позволил ему стать регентом при маленьком короле Людовике XIV после смерти его отца Людовика XIII, а потом рухнули и надежды женить племянника на одной из своих дочерей.
Дочери Гастона Орлеанского не просто не дружили между собой, но были способны перегрызть друг дружке горло. Заправляла всей этой дамской камарильей дома Месье Великая Мадемуазель – старшая из дочерей королевского дяди. Наверняка сам Месье именно с ней и связывал свои надежды на будущее, ведь Великая Мадемуазель когда-то твердо решила выйти замуж за своего кузена Людовика, ставшего королем в пять лет. Кузина была гораздо старше братца Луи, но это в расчет не принималось, как и чаяния самого Людовика. Дородная принцесса, давно вошедшая в зрелый возраст, воспринимала юного Луи как свое обязательное приложение, а себя мнила королевой. Ее не смущало фрондерское прошлое и то, что ее саму вернули ко двору всего пару лет назад, Анна Мария Луиза относилась к изменам и заговорам так же легко, как ее отец, не считая их препятствием для семейной идиллии.
Потому разговоры о возможной женитьбе Людовика на испанской инфанте Марии-Терезии, племяннице королевы Анны Австрийской (ее брат Филипп правил в Испании), приводили в ярость и Великую Мадемуазель, и Гастона Орлеанского. Сам Гастон уже стар и немощен, но Мадемуазель… О, она вовсе не была готова так просто отказаться от мечты стать королевой.
Невольно Великая Мадемуазель играла эту роль хотя бы в своем дворце, забыв о том, что принимает у себя не только двоюродного брата Луи, но прежде всего его мать – королеву Анну Австрийскую. Крайне опасная забывчивость, из тех, что Ее Величество не прощает. Играть королеву перед слугами одно, но играть королеву перед королевой – совсем иное.
Предупредить бы Великую Мадемуазель об ошибке, ведь мне было даже жаль толстуху, она не со зла, она просто забылась, но Мари так зашипела, что я прикусила язык. Верно, какое мне дело, если я завтра возвращаюсь домой?
Я приняла твердое решение вернуться, ведь герцог де Меркер так и не узнал меня, надеяться просто понравиться ему не стоило, к тому же глупо, ведь будущего у нас с ним просто не могло быть. Да, вот только побуду на сегодняшнем празднике, и домой.
Что было бы, не отправься я в Люксембургский дворец? Вся моя жизнь сложилась бы иначе, но… История не терпит сослагательного наклонения, уж в этом-то я смогла убедиться сполна. Я поехала вместе с Мари в Люксембург.
Во время прошлого моего пребывания мы жили в Малом Люксембурге, а Великая Мадемуазель правила бал в Большом, правильно, дородной принцессе была бы просто мала, например, моя спальня Малого Люксембурга, да и вообще у нее размах королевский.
XVII век в Европе насквозь пронизан, пропитан и пропах пылью и фальшью. Во Франции уж определенно. Хорошо, что я не страдаю от аллергии на пыль – погибла бы от отека легких. Притом что у них нет асфальтированных дорог и выхлопных газов автомобилей, пылью пропахло все – одежда, гобелены, многочисленные ткани драпировок, занавеси, шляпы и перья на них, парики, подушки, матрасы… Пылью и потом – людским, конским, псиным.
А фальшь в первую очередь при дворе. Нет, я не об отношениях, где улыбка с сомкнутыми губами, за которыми прячутся не только гнилые пеньки зубов, но куда больше зависти и даже ненависти. Я о дурацком стремлении заменить роскошную, еще не испорченную деятельностью человечества природу ее жалкой копией, нарисованной на пыльном холсте.
Имея прямо в замке очаровательный пейзаж с рекой и лугом на другом берегу, освещенный закатным солнцем, подкрашивающим края небольших облаков, зачем, спрашивается, рисовать на заднике сцены убогое подобие этой же реки и заставлять двух слуг старательно махать полотнищем голубой ткани для создания иллюзии волн на воде?
Таких примеров множество. В клетках золотые заводные соловьи даже в мае, когда настоящие выводят свои трели за каждым окном. В кадках позолоченные деревья, даже если эти кадки выставлены на лестнице, ведущей в сад. Конечно, регулярные сады хороши, хотя их пока немного, Людовик не отстроил свой Версаль, да и Во-ле-Виконт Фуке еще возводит, эпоха выровненных по нитке садов впереди.
Декорации королевских балетов изображают ту же природу, что за окном, но страшно фальшиво. А им нравится…
Как нравятся бальные танцы с нелепыми подскоками. «Ах, как ловок маркиз, вы только посмотрите!» Это означает, что при смене позиции маркиз скакнул как настоящий козел, перепуганный чем-то до смерти. «Герцогиня N так изящно движется в танце и так мила…» Значит, затянутая в корсет дебелая тумба сделала полтора поклона и повела красивой ручкой, не меняя выражения лица, на которое еще при входе была надета маска удовольствия.
Приветливы? О да, как кобры, поднявшиеся в стойку перед броском. Милы? Да! «Убью как собаку!» – прошипят сквозь губы, раздвинутые в улыбке. У изящных пальчиков способны выдвигаться стальные когти, а гнилые пеньки зубов мгновенно превращаться в смертоносные клыки. Паноптикум!
Конечно, все это образно, но суть такова. Верить нельзя ни улыбкам, ни словам, ни взглядам. Нельзя верить нарисованной на холсте жизни, заводным золотым соловьям, фазанам из марципана и всему, что видишь вокруг. Мужчины в кружевах, побрякушках, с пудреными лицами, помадой на губах и мушками, прикрывающими прыщи. Мушек пока немного, мода на них еще не поголовная, но они есть, главное – у мужчин.
Брат короля Младший Месье Филипп женственен настолько, что даже если бы не знала о его связи с нашим братцем, тоже Филиппом, герцогом де Невером, все равно заподозрила бы содомию. Мне все равно, пусть спит (или не спит) с кем угодно, хотя однополые браки для этих мест понятие неведомое. Но у всех поголовно мужчин наряды более женственные, чем у самих женщин.
У женщин главное – декольте (тут я могу дать фору всем остальным, вернее, не я, а Гортензия Манчини), то есть шея, плечи, грудь. Грудь круглый год видна в декольте почти полностью, от этого знобко, но дамы терпят. А еще руки, тут фору всем даст королева. У Анны Австрийской действительно очень красивые руки, за которыми Ее Величество ухаживает куда больше, чем за всем остальным, вместе взятым. Ходят слухи, что на ночь надевает тонкие перчатки, пропитанные маслами.
Что тут возразишь? Правильно делает.
На балах танцы начинает король, обычно он идет в первой паре с хозяйкой либо самой влиятельной дамой, а уж потом остальные. Иметь честь пройти в первой десятке – это блеск и надежда многих. Но если вечер вот такой – «семейный» – и Его Величества пока нет, можно потанцевать с тем, кто симпатичен или необходим в данный момент.
Я крутила головой, впитывая впечатления и пытаясь понять, кто есть кто. Казалось, все на одно лицо, да и лица терялись среди париков.
Мари, прикрыв нижнюю половину лица веером, прошептала:
– К нам приближается твой поклонник Карл Эммануил герцог Савойский. Не делай слишком больших авансов, дядюшка против этого романа, да и ты не слишком к нему расположена.
Я также прикрылась веером:
– Я ему ничего случайно не обещала?
Мария тихонько рассмеялась:
– Тебе лучше знать.
Я смотрела на длинноносого краснощекого молодого человека и судорожно пыталась вспомнить что-то о его персоне. Карл Эммануил Савойский как-то выпал из моего поля зрения в нормальном современном Париже. Как я буду общаться с ним здесь?
Выручила Мари: отвернувшись к герцогу вполоборота, она за веером (хвала веерам, подозреваю, что их придумали вовсе не из-за духоты, а ради возможности вот так укрыться от любопытных глаз) быстро давала мне наставления:
– За него в Турине правит мать – Кристина Французская, младшая сестра Людовика XIII, ты должна ее помнить.
Я не помнила, да и сейчас меня больше интересовал сынок. Мамаша далеко, а вот что я буду делать с этим краснощеким крепышом?
– Если хочешь стать герцогиней Савойской, то вперед, хотя Кристина Французская держит власть крепко, – успела усмехнуться Мари, уже протягивая руку для поцелуя.
Я не хотела, но не приветствовать герцога Савойского не могла. Карл принял мою руку как нечто бесценное:
– Мадам, я боялся не увидеть вас сегодня. Вы танцуете?
Выручила Мари, она заговорщически поведала моему поклоннику:
– Скажу по секрету: Гортензия подвернула ногу, потому сегодня постоит в сторонке.
Герцог выразил безграничное сожаление и уверенность, что мои страдания не продлятся долго. Я с ним согласилась, очень хотелось потанцевать, ведь в свой прошлый визит в Париж XVII века именно на балах я и не бывала, моя наставница Мари не позволила. Удалось, правда, блеснуть в салоне мадам Рамбуйе, но там без танцев, блеснула исключительно благодаря знанию произведений господина Шекспира.
В плотной толпе гостей легче затеряться, чем мы с Мари и воспользовались: она – чтобы дождаться появления короля, не привлекая к себе особого внимания, я – чтобы высмотреть Людовика де Меркера. Не могла же я уйти, не повидавшись с ним еще раз! Уверенности, что герцог будет на приеме, не было, но надежда была.
Я увидела Людовика де Меркера!
– Мари, смотри, герцог де Меркер?
Она насмешливо покосилась на меня:
– Ты еще на что-то надеешься?
– Нет, просто хочу посмотреть на него еще раз.
– Чтобы унести светлый образ с собой в будущее? Смотри, только недолго, приехала королева. Надеюсь, она не одна?
К величайшему сожалению Мари, Ее Величество прибыла без короля, у Его Величества оказался флюс, и он предпочел не пугать придворных распухшей щекой. Редкий случай, когда Мари, Месье и Великая Мадемуазель были солидарны в своих чувствах.
А мне наплевать, я осторожно следила взглядом за герцогом де Меркером. Только бы не ушел раньше времени, мне так хотелось поговорить с Людовиком, в последний раз услышать его волнующий голос… Но Мари уже тащила меня в сторону, да и сам герцог куда-то исчез.
Не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы заметить неприязнь, которую питала королева к Месье, слишком эта неприязнь была откровенной. На вопрос почему Мари пожала плечами:
– У него дурной язык и неуместные шуточки. Умудрился пошутить, что видел, как Людовик появился из утробы Анны Австрийской, но не видел, как он туда попал. Шутка гуляла при дворе до тех пор, пока не родился Филипп. Остальные, может, и забыли, если бы об этой гадости не помнила сама королева. Она до сих пор сердита на все семейство Месье, потому что все помнят его грязную шутку, но Ее Величество думает, что все помнят просто потому, что помнят, и злится все сильней.
– Замкнутый круг…
– Для Месье и Мадемуазель это не круг, а петля. Кстати, она страстно желала выйти замуж за твоего Карла.
– Какого, у меня их трое?
– Английского.
Мне безразличен английский король в изгнании Карл (хотя он симпатичный), к тому же я завтра должна уйти, но после такого сообщения стала вдруг очень неприятна сама Великая Мадемуазель. Почему эта буйно активная толстуха считает себя вправе посягать на наших с Мари поклонников? Она – дочь Месье и богатенькой Монпансье? Это не все, нужно еще иметь голову на плечах, мозги в этой голове, внешность и приличные манеры.
Из всего перечисленного, на мой взгляд, у дочери Гастона Орлеанского не имелось ничего. Дородная тетка, годившаяся мне в мамаши (она старше Гортензии лет на девятнадцать), вела себя крайне самонадеянно и вульгарно, столь же вульгарно одета (обвешана драгоценностями от макушки до пят и разукрашена перьями куда больше, чем лошади парадной королевской кареты), а о ее уме я бы даже не взялась рассуждать, только крайне самонадеянная идиотка могла сначала приказать пушкам палить в сторону королевских войск, а потом мечтать о том, что король на ней женится. Вот и сейчас ей больше тридцати, но эта бой-баба все еще лелеет надежду понравиться кому-то живьем, а не деньгами.
– Почему она не дружит с остальными сестрами?
– Они ей сестры по отцу, Мадемуазель считает сводных сестер дурно воспитанными.
Я невольно фыркнула, поспешно спрятавшись за все тем же веером. Мари недовольно покосилась:
– Осторожней с веером. Ты выучила язык веера?
– Выучила, – вздохнула я, хотя это было не так. Надо и впрямь осторожно, не то можно невзначай объясниться в любви кому-нибудь вроде этого Месье, расхлебывай потом. Каждое движение веера, каждый жест означал что-то определенное, открыть-закрыть, прикоснуться закрытым веером к правой щеке или к левой, сделать отвращающий жест или, напротив, жест к себе… Нет, лучше его закрыть и забыть о существовании, а свои мысли держать при себе до возвращения домой. Не просто в наш дворец, а совсем домой.
Но что-то подсказывало мне, что этой ночью я не вернусь во флигелек на улице Вожирар. Почему? Не знаю, интуиция обещала какие-то значимые события.
К моему несчастью, за первым туром танцев последовал ужин, якобы легкий и почти семейный (человек на сто всего-то!). Одна мысль о том, что мне предстоит увидеть и услышать в следующие часы, вызывала тошноту.
– Не стоило приходить…
Мари поморщилась в ответ на мое замечание:
– Терпи, не то решат, что ты беременна.
Вообще-то, стол был роскошен: перепела и куропатки, тетерева и голуби, фазаны и цесарки, фаршированные зайцы, жаркое из козленка, оленина, кабаньи головы, телячьи ножки, приготовленные каким-то особым способом, самая разная рыба, устрицы, моллюски, немыслимое количество супов и закусок, огромные вазы с фруктами, пирожными, марципановыми фигурами, вино, компоты, мороженое, быстро начавшее таять…
Но, заметив, что слуга, подававший тарелку с супом сидевшему напротив кавалеру, умудрился окунуть в него палец, я быстро от блюда отказалась, хотя уверенности, что все остальное приготовлено с соблюдением санитарных норм (каких?!), у меня не было. Нет, лучше не думать и постараться, чтобы никто не заметил, что я не ем. А еще лучше просто взять виноград или кусочек дыни и жевать потихоньку.
Я так и поступила.
А вокруг меня разодетые и обвешанные драгоценностями придворные с шумом втягивали в себя устриц, спокойно вытирали руки о скатерть, разговаривали и даже смеялись с открытыми ртами, ковыряли вилками в зубах… Кроме того, во дворцах никакой вентиляции, а потому смесь запахов была просто ужасающей. Вино, рыба, устрицы, жаркое, соусы, чеснок, лук, многочисленные приправы и сладости и над всем этим запах пота, духов и анисовых пастилок, которыми активно зажевывали съеденное и выпитое.
Великая Мадемуазель что-то фамильярно говорила королеве почти на ухо. Неужели она не знает, что Ее Величество терпеть не может ни фамильярности, ни того, чтобы к ней прикасались? У Анны Австрийской страшная аллергия на все, что угодно, она не переносит трения о свою кожу даже тонких полотняных тканей, носит только шелковое белье и спит на шелковых простынях, а кружева на ее одежде всегда пришиты так, чтобы как можно меньше задевать нежное тело. Конечно, со временем даже она привыкла, но все равно я заметила, как поморщилась королева, когда жесткое кружево воротника племянницы задело ее оголенное плечо. Ох, несдобровать Мадемуазель, а заодно и ее папаше Месье!
Так и есть, не успели придворные проглотить всех устриц и запить тонну марципана цистерной компота, а Ее Величество вдруг отбросила свою салфетку в сторону:
– Благодарю за ужин. Вынуждена вас оставить, у меня сегодня мигрень.
Королевская мигрень привела всех в полное замешательство, в первую очередь, конечно, самого виновника торжества.
– Ваше Величество, мы хотели показать балет… и танцы будут…
– Достаточно того, что мы уже увидели и услышали.
Оставалось только гадать, что же такого сказала Великая Мадемуазель Ее Величеству, что королева вдруг прервала ужин.
Придворные с сожалением стали расходиться. Это была катастрофа, потому что Месье на многое надеялся, как и Великая Мадемуазель. Столь откровенное небрежение королевы означало настоящую опалу, ведь в опале можно быть не только в ссылке, вот такая, когда откровенно подчеркивают недовольство, еще хуже.
Наш дядюшка отсутствовал в Париже, потому мы с Мари приехали вдвоем, как ни напрашивалась Марианна, ее оставили дома с презрительным «мала еще!». А вот старшая из сестер Олимпия была со своим мужем герцогом Суассоном, который, впрочем, куда-то удалился. Олимпия мало интересовала меня, если бы рядом с ней не стоял… герцог де Меркер!
– Мари, смотри!
– Пойдем, попрощаешься.
Что было бы, не заметь я Людовика рядом с Олимпией или реши Мари, что нам вовсе ни к чему подходить к родственнику? Моя судьба сложилась бы совсем иначе, я бы просто вернулась в свой Париж… Но человеку не дано ни предугадать, что произойдет в следующую минуту, ни узнать, что было бы, если бы произошло иначе…
Олимпия тоже не слишком любила Великую Мадемуазель, а потому с готовностью принялась тихонько обсуждать с Мари ее провал. Мы с герцогом поневоле оказались почти наедине, если так можно сказать о толпе вокруг. Я решила воспользоваться представившейся возможностью пообщаться и не придумала ничего лучше, как… прочитать строчки из 66-го сонета Шекспира! Когда-то эти строчки мне читал сам герцог, только тогда я была Анной де Плесси, и Людовик де Меркер учил меня фехтовать.
– …мне видеть невтерпеж
Достоинство, что просит подаянья,
Над простотой глумящуюся ложь,
