скачать книгу бесплатно
И все-таки?
Ну, просто ты не один блудил сегодня в потемках. Был кто-то еще, и тоже к Графине…
Что значит – тоже к Графине?
Хегле рассмеялся и вскочил.
Ну, это политика, потом поймешь! Ты готов?
Он протянул мне руку, чтобы помочь подняться, но я, не привыкший к церемониям светского общества, не принял помощи и встал сам, ощутив необыкновенную легкость во всем теле. Должно быть, я достаточно долго тут провалялся и силы вернулись ко мне.
Послушай, Хегле, спасибо тебе за помощь, сказки и так далее, но не мог бы ты мне указать направление, в котором находится наш поселок? Берегом я уж как-нибудь доберусь…
Мальчишка воззрился на меня как на чучело динозавра в музее, но потом рассмеялся и ответил:
Боюсь, я и сам плохо себе его представляю. В любом случае, пойти берегом тебе не удастся.
Это почему?
Потому что берег – понятие кажущееся, мираж. Он расположен за пределами Графства и приблизиться к нему можно лишь в «дни открытых дверей» или по особому приглашению кого-то из живущих там, но такую «визу» выхлопотать почти невозможно. А тебе что, не по душе наше Графство?
Тут меня осенило. Разумеется, мальчишка – какой-то знакомый Оле из соседнего поселка. В месть за Йонку они, должно быть, вышибли из меня сознание, приволокли сюда и теперь глумятся… А иначе откуда этому Хегле знать о «графских» бреднях Йонкиной мамаши?
Озаренный разгадкой, я со злобой повернулся к пытающемуся меня надурить наглецу:
Ну, и где же твой дружок Оле? Думаете, что обведете меня вокруг пальца? Давай-ка выкладывай все по-хорошему, иначе я не только доберусь до моря, но и утоплю тебя в нем!
Лицо Хегле вытянулось, он непонимающе уставился на меня. Однако его недоумение не продлилось и нескольких секунд – он снова улыбнулся и спросил, словно не расслышав угрозы:
Оле – это тот, кто пришел вместе с тобой?
Нахальство этого хлыща с поднятым воротником раздражало. Даже после того, как я разгадал их с Оле гнусную задумку, он не желал ни в чем признаваться! Ну, да это свойственно людям трусливым и твердолобым, ничего в том необычного нет.
Прекрати строить из себя черт знает что! закричал я в гневе. – Где Оле?! И где, наконец, дорога к морю?
Не знаю я твоего Оле, вздохнул погрустневший от моего тона парнишка. – Пока не знаю… А до моря, как я уже тебе сказал, без особого разрешения добраться невозможно.
И кто же выдает у вас такие разрешения? поинтересовался я самым язвительным тоном, на какой был способен.
Граф или Графиня. В нашем с тобой случае именно она.
Отчего ж не Граф? Он-то, должно быть, поглавнее будет?
Ничуть. У Графа свои подданные и свои заботы, а у Графини – свои.
Теперь уже я смотрел на явно тронувшегося умом парнишку с жалостью. Он, похоже, даже не расслышал в моем голосе сарказма и нес свой бред вполне серьезно. Но не это сейчас было главным – гораздо важнее было добраться до поселка и найти, наконец, виновника или виновников моего малоприятного приключения. В том, что здесь замешан Оле, я почти не сомневался, но ведь не мог же он в одиночку провернуть все это? То, что сбрендивший Хегле каким-то образом причастен к этой истории, казалось мне теперь маловероятным – слишком уж искренне повествовал он о своих графьях, да и грустная его мина не казалась мне наигранной. Ну, да Бог с ним, пусть остается со своими галлюцинациями, мне-то что за дело? Впрочем, спасибо ему за воду.
Эй, Хегле, или как там тебя! Мне пора, слышишь?
Тот медленно кивнул.
Слышу. Куда пойдешь?
Известно куда – до моря, а там берегом в поселок.
Ну, попробуй.
А что, скажешь, не выйдет?
Я уже дважды сказал тебе это, к чему повторяться в третий раз?
Ну что ж, посмотрим! Счастливо оставаться!
И я опрометью бросился по направлению синеющего далеко внизу моря, чьи волны я совсем недавно слышал настолько отчетливо, что сомневаться в их реальности не приходилось. Хегле же остался сидеть, глядя мне вслед.
Я летел как сумасшедший, желая как можно скорее намочить ноги в соленой морской воде и положить тем самым конец волнению, вызванному выдумками моего странного собеседника. Не скажу, что сомнение закралось в мою душу, но какое-то неуютное чувство засело в ней занозой, и, чтобы избавиться от него, я должен был достичь своей цели. Перепрыгивая через трещины, валуны и покрытые блеклой растительностью кочки, я бежал и бежал, не чувствуя одышки и усталости, что было хоть и неудивительно для моих четырнадцати лет, но все же не совсем здорово, если принять во внимание ту горячность и суженность мышления, которые мною владели. Несколько раз мне казалось, что я уже почти у цели и вот-вот выскочу к берегу, но это всегда оказывалось лишь иллюзией – за очередным пригорком моему взору открывалось не море, а новая цепь преград, на преодоление которых я вновь бесстрашно бросался. Наконец, когда даже скачущие мысли и возбуждение не могли уж больше маскировать возрастающую усталость, я заметил впереди себя невысокую скалу, очертания которой показались мне знакомыми, а еще через несколько секунд вынужден был резко остановиться, едва не споткнувшись о сидящего на корточках спиной ко мне человека в морской куртке с поднятым воротником.
Ну, набегался? услышал я спокойный голос Хегле. Парнишка поднялся и, повернувшись ко мне, вглядывался в мое лицо, словно ожидая увидеть там неописуемую радость по поводу нашей встречи. – И где твое море?
Я был настолько шокирован и полон отчаяния, что не сразу нашелся, что ответить. Мне почему-то вспомнилась дурацкая сказка про забег зайца с ежом, который он по причине ежиной хитрости никак не мог выиграть, но там ведь ежиха дожидалась дуралея, а тут…
Как ты здесь оказался? выдавил я, наконец.
Я? переспросил Хегле. – Да нет, друг, это ты опять здесь оказался, как я тебе и предсказывал. Разве ты не узнаешь местности?
Я огляделся. Действительно, это была та самая скала, возле которой я пришел в себя; трава на том месте, где я совсем недавно сидел, была примята, и кружка, которую я залпом опустошил, стояла тут же… Это что ж тогда получается? По кругу я бегал, что ли?
Слушай, Хегле, разве я бегал по кругу? озвучил я свои мысли.
А ты думаешь, что успел обежать Землю? ответил он как-то тускло. – Знаешь, Ульф, советую тебе перестать мыслить обычными для тебя категориями. Тебе еще придется усвоить, что в Графстве все иначе, и даже законы физики здесь не применимы.
Пока я усвоил лишь, что являюсь пленником. Где же все-таки границы этого чертова Графства?
Ты сейчас сам не понимаешь, что говоришь… Благодари Бога, что оказался здесь, а не в том месте, которое ты только что упомянул. А что до границ… Если бы ты не так ошалело бежал, то заметил бы, что в определенном месте пространство словно искажается и все начинается «заново».
Выходит, отсюда не вырваться?
А зачем? удивился Хегле.
Что значит – зачем? Ведь нужно же как-то попасть домой!
Ты уже дома.
Это уж мне решать, где мой дом!
Ну-ну…
Так это что ж, выходит, здесь все бесправны? А как же рассуждения о свободе, справедливости и так далее, которые якобы царят в вашем Графстве?
Хегле посмотрел на меня задумчиво.
Свобода и анархия – не одно и то же. А справедливость в том, что все мы здесь равны. У нас нет ни титулов, ни чинов, ни счетов в банке, и даже графская челядь лишь выполняет волю Графа и Графини.
Хегле посмотрел куда-то вдаль и, встрепенувшись, сообщил:
Заболтались мы с тобой, Ульф. Вон уже кого-то за нами послали. Надо идти.
Я буду представлен Графу?
«Пусть только попадется мне на глаза этот тиран!»
Нет. Графине. Но не сейчас, а позже, при посвящении.
Каком посвящении?
Все узнаешь в свое время.
Как ни силился, я не мог избавиться от ощущения искусственности всего происходящего. Ни оттенок торжественности в тоне странного Хегле, ни мрачные, суровой ткани балахоны на приблизившихся к нам двух бородачах, церемонно поздравивших меня с прибытием в Графство, не могли убедить меня в реальности событий, в которых я волею судьбы принимал участие. Впрочем, сама местность уже не казалась мне странной – каких только ландшафтов не создала природа на европейском севере – от песчаных дюн до дремучих непроходимых лесов, от равнин, пересекаемых гонимыми ветром беспокойными перекати-поле, до тихих, ласкающих слух мерным шепотом волн заводей. Посему не приходилось удивляться тому, что здесь, чуть в стороне от нашего поселка (далеко меня утащить не могли), я не нахожу привычных колючек, а скалы кажутся мне незнакомыми. Единственно, что было мне непонятно – зачем эти люди устроили весь этот спектакль? Зачем нужна им эта – не очень умная – игра в Графство со всеми ее атрибутами, и как удалось им, наконец, так распланировать территорию, что я, продвигаясь, как мне казалось, в прямом направлении, незаметно для себя сделал разворот и вернулся туда же, откуда вышел, вернее, выбежал?
Затем мне пришла в голову простая, но настораживающая мысль – уж не на территории ли какой-то лечебницы для психически больных я нахожусь? Это, конечно, объяснило бы все, хотя и означало бы дополнительные трудности. Впрочем, если это так, то самое разумное сейчас – помалкивать и делать вид, что всему веришь и со всем соглашаешься, иначе… О буйном нраве некоторых психических я был наслышан.
VIII
Еще издали я заметил башни графского замка, возвышающегося на центральной площади самого странного города из всех, что мне когда-либо доводилось видеть. Угловатые, большей часть сложенные из гранита или серого мрамора невысокие строения объединялись в сектора, отделенные друг от друга прямыми, посыпанными гравием улицами, по обочинам которых располагались в изобилии странного вида скульптуры и скамьи для отдыха, частично занятые вкушающими приятности городской идиллии группками людей. Некоторые из сидящих оборачивались и провожали нас глазами, но большинство не выказывало никакого любопытства к моей персоне, продолжая свои неспешные беседы. Одежда этих людей удивила меня – старомодные, расшитые кружевами камзолы и завитые, ниспадающие на плечи парики одних поразительно контрастировали с простым, неброским платьем их собеседников, едва прикрывающим срам и говорящим, несомненно, о незавидном социальном положении последних. При первом взгляде на этих людей можно было бы подумать, что видишь перед собою господ, окруженных угодливыми слугами, но свобода осанки и дружеская раскованность, с которой попроще одетые люди общались со своими «богатыми» приятелями, свидетельствовали о том, что в этом странном Графстве и впрямь все равны.
Эй, Хегле! А что же это они так по-разному одеты? Мне казалось, что при всеобщем равенстве не должно быть такой несправедливости!
Где ты видишь несправедливость? откликнулся мой провожатый. – Одежда эта, как бы тебе сказать… пережиток прошлого, что ли… На отношениях между горожанами их наряд никак не сказывается.
Понятно.
На самом деле, ничего мне понятно не было, и я все больше и больше запутывался, переставая порою верить собственным органам восприятия. Но именно в тот момент я засмотрелся на какого-то бедно одетого, тощего рыбака, с азартом припавшего к сахарным устам некой расфуфыренной госпожи и норовящего проникнуть своей заскорузлой ручищей в ее глубокое декольте, и мне стало не до Хегле и его объяснений. Мы шли все дальше, и рыбак с его высокородной зазнобой остались за поворотом. Вместо средневеково наряженных «страусов», как я их про себя окрестил, на улице стали все чаще появляться более современно одетые люди, и мало-помалу я перестал чувствовать себя словно в театральной гримерной. Впрочем, и эти, более близкие мне по своей внешности горожане ни чем особенным не занимались, переходя от здания к зданию или же просто рассевшись на одной из многочисленных скамеек, большей частью установленных в тени развесистых деревьев.
Что изменилось? Куда подевались камзолы и рюшки? поинтересовался я вновь, хотя и давал себе зарок ни о чем больше не спрашивать водящих меня за нос клоунов.
На сей раз мне ответил один из людей в балахоне, которых Хегле именовал графской челядью:
Город наш довольно своеобразный… Сектора его строились в очень разные отрезки истории, и обитатели предпочитают придерживаться духа того времени, когда был создан их сектор, только и всего. Разумеется, они вольны передвигаться, как им вздумается, но не удаляются, как правило, из своего района… Есть у нас, к примеру, сектор, жители которого просто… оборваны и вовсе не имеют имени, так что ж им, простите, за удовольствие показываться на глаза респектабельным горожанам?
Как это – люди без имени? Почему?
Ну… имена их не были внесены в городскую регистрационную книгу, и никто их не знает. Вообще, знания у нас – не самый ходовой товар, не очень понятно закончил человек в балахоне свое скрипучее объяснение и не вымолвил больше ни слова.
Я не переставал удивляться тому, что видел. Детей, по большей части разодетых в пух и прах, на улицах хватало – они чинно восседали подле своих мамаш или же вяло резвились у порогов своих домов – а вот молодежи было значительно меньше, и представлена она была в основном пареньками в рыбацких куртках – наподобие той, что была на Хегле – да бледными тощими девицами болезненного вида, томно вздыхающими и то и дело поглядывающими на небо, словно надеясь увидеть там ангела. Это именно про них пишут в романах о неразделенной любви и обманутых надеждах, именно эти девицы по любому поводу впадают в «нервную горячку» и терзают близких заявлениями о своей скорой кончине, сжимая в побелевших пальцах прощальную записку от неверного возлюбленного, до тошноты объевшегося их гонора и театральности.
На головах многих людей я заметил такие же точно венки, как и на Хегле. Каждый венок был ловко подогнан по размеру головы, словно кто-то очень серьезно занимался этим делом, придавая ему большое значение. Должно быть, этот головной убор был весьма популярен среди горожан, но все же большая часть публики вместо венка носила повязанную вокруг лба ленточку из блестящей ткани, которая, впрочем, смотрелась тоже довольно-таки необычно. Я обратил внимание на то, что молодые люди, как правило, предпочитали венки, тогда как старики почти все поголовно украшали себя ленточками, хотя бывали и исключения. Среди ребятишек хватало и того, и другого, и я поинтересовался у Хегле, чем вызвано такое различие вкусов и зачем вообще цеплять себе что-то на голову?
Вкусы тут не при чем, охотно пояснил тот. – Просто так легче распознавать, кто является подданным Графа, а кто Графини. По большому счету, это не имеет никакого значения, и уж во всяком случае не является отличительным классовым признаком, но так уж повелось, и никто не в состоянии изменить этого предписания. Что, опять скажешь – несвобода? – Хегле остановился и посмотрел на меня испытующе. – А разве тебе не нравятся эти прекрасные туберозы, что вскоре, после посвящения, будут так же обрамлять и твою голову, как обрамляют мою? Чем мой венок хуже, скажем, цилиндра англичанина, без которого он никогда не выйдет из дому, или мехового треуха жителя Сибири, что за зиму намертво прирастает к его голове? Неужели, спрашиваю я тебя, парики парламентских клоунов или шляпы вьетнамцев красивей, чем мой венок из тубероз, таких свежих и прекрасных?
Я понял, что мой новый знакомый был чрезвычайно задет, если не оскорблен моим неосторожным вопросом, и поспешил исправиться:
Нет-нет, Хегле, я вовсе не это хотел сказать… А ты, я вижу, осведомлен о жизни вне графства? И вьетнамцев знаешь, и сибиряков…
Парнишка самодовольно хмыкнул.
А ты что ж, думаешь, я не через те же ворота сюда пришел, что и ты? И мне доводилось, ты знаешь, и книжки читать, и на веслах сидеть. Однако все это не мешает мне оставаться довольным своим венком и тем, что моя госпожа – прекрасная Графиня.
«Да… Видать, крепко держат их тут эти графья, и не дернешься…», подумал я грустно.
Может, я ошибаюсь, осторожно начал я, боясь вновь растревожить чувствительное сердце моего не в меру обидчивого собеседника, но мне кажется, что подданных Графа гораздо больше, чем людей в венках…
Это так, но тем больше у тебя будет поводов гордиться тем, что ты принадлежишь Графине.
«О! Я уже кому-то принадлежу!»
Лишь теперь мне пришло в голову спросить, куда мы, собственно, идем. Хегле пояснил:
Пока я знакомлю тебя с городом, а затем покажу тебе, где я обитаю, потому что, полагаю, тебе тоже придется там поселиться.
Почему?
Так… есть соображения.
А что, у тебя такой же большой дом, как вон тот? спросил я скорее из вежливости, чем из любопытства и указал на внушительных размеров гранитное здание, архитектурой напоминающее дворец, у входа в которое рядком сидела целая толпа разномастно одетых людей всех возрастов.
Да ну нет, конечно, устало ответил Хегле, не удостоив жителей дворца и мимолетного взгляда. В таких сооружениях живут целыми родами; люди эти, как правило, величавы и, за редким исключением, являются подданными старого Графа. Я же одинок, все те, кто мог бы разделить со мною дом, либо нашли прибежище в других городах, либо и вовсе не добрались еще сюда. Дом, правда, достаточно большой – отец мой планировал в будущем тоже в нем поселиться, но теперь, думаю, его часть отведут тебе… Ведь мы, можно сказать, родные люди!
Как так?
Да-да, вздохнул почему-то Хегле. – Выходит, что так.
Не успел я выразить ему свое сомнение по поводу только что выданной им информации, как внимание мое привлекла еще более удивительная вещь, заставившая меня на время забыть и о самом Хегле, и о его странных речах. Дело в том, что на противоположной стороне узкой улицы, чуть впереди себя, я увидел Оле. Он шел, испуганно, но не без любопытства озираясь, в сопровождении какого-то заросшего косматой бородой старика в полотняной рубахе и прихрамывающей на правую ногу кривобокой старухи, все время норовящей взять его под руку. Старики вели себя так, словно только что встретили с поезда долгожданного гостя, не отходили от него ни на шаг, то и дело заглядывали ему в глаза, ища в них одобрения своим действиям, и по очереди обирали соринки с его поношенной, грязной рыбацкой тужурки.
«Если он все это подстроил, подумалось мне, то мастерски… Хотя зачем бы вся эта толпа народу стала в угоду ему бросать свои дела и дурачить заезжего парнишку?»
Первым моим побуждением было окликнуть Оле и спросить у него, что он обо всем этом думает, но что-то удержало меня от этого. Возможно, я просто стеснялся случившегося со мной провала памяти, да и история с Йонкой явно не способствовала укреплению нашей с ним дружбы. Мне показалось, что особой любви к атаковавшим его старикам Оле не испытывал, поглядывая на них настороженно и заблаговременно увертываясь от назойливых попыток старухи войти с ним в телесный контакт.
Хегле поймал направление моего взгляда.
Это тот малец, что пришел вместе с тобой? Кто он?
У меня появилось желание щелкнуть его по носу, но я сдержался – в конце концов, Хегле кажется совсем не плохим парнем, и вопросы его, пусть и несколько навязчивые, вполне закономерны.
Это – Оле, мой приятель. Его отец рыбачит в том поселке, где живет мой дед, и мы часто проводили свободное время вместе. Но я, право, не знаю, что ты имеешь в виду, говоря, что он пришел вместе со мной. Я ведь уже говорил тебе, что не помню, как здесь оказался, и был бы очень удивлен, скажи мне кто-нибудь, что я пришел сюда своими ногами.
Хегле рассмеялся.
Так всегда бывает. Но потом ты все вспомнишь… Только, чур, не биться в истерике и не бросаться в драку!
