Пути Империи. Лисья Охота

«И всё же… Как она может быть так похожа?» – пронеслось у него в голове…

Второй месяц весны, 1125 год от образования империи.

Провинция Халкидосс, городок Фивин, торговый район.

Толстый бородастый купец заехал кулачищем по скуле парню из своей челяди, тот упал в зловонную городскую лужу пятой точкой, чем вызвал смех у других слуг. Парень начал просить прощения за свою неуклюжесть, а его обидчик ответил:

– Радуйся малец, что я добрый. В твои годы меня куда жёстче учили!

Агриппина, торговка из уличной лавки, смерила купца оценивающим взглядом и прошептала:

– Не здешний он. Наш местный купец, будь он таким пузатым, с голоду бы помер. Дай бог худым лавочникам здесь выжить.

Торговка знала – все доходы с лавок забирает стража, а за крупными местными купцами, коих в столице Торговыми Домами кличут, стоят сам епископ и городской магистрат8. Это они у дикарей кожу да ценные горные корешки скупают, никого другого к деньгам не подпустят. Жадные твари!

Вон, епископ, ради потех своих, купца с книгами каждый год заказывает.

– Да кто у него что купит? Не нужен он тут, опасные человекоубийства через грамоту творятся. Силу иероглифа только благородный выдюжить может. – Шептала под нос старуха. – Вон, недавно, глупый дикарь свиток купил. И что? Пропал без вести. Никто его больше не видел. Так ему, неверному, и надо…

А недавно новость рассказали – объявился герцог, который никогда не появлялся! И вот, явился во всей красе! Да не один, а с местной девкой. Знала Агриппина её мать, да и саму девку видывала, Стефаной её звать.

– Интересно, а на рыжую бестолочь он взгляд не обратил? – Тихо спросила себя Агрипина, вспомнив о непутёвой дочке, которую она сдала в дом к герцогу. – Наверное нет. Нет? И ладненько…

Тут не зависть должна грызть, а жалость из души брызгать. Погуляет герцог со Стефаной, поимеет как захочет во всех видах, да и выкинет! А может, и вовсе прибьёт, плод так точно потравит, коли таковой появится.

– Благородные все такие. – Прошептала она мудрость любой крестьянки, передаваемую из поколения в поколение, и заулыбалась.

Говорят, герцог уже накупил товаров, дождался свиты из Халкиды да и вот-вот укатит восвояси. А девка, небось, уже рыдает, если жива еще… Так было, есть и точно будет.

– Как скоты живём! – громко, на всю округу, подытожила свои мысли Агриппина, вспомнив и про свою неблагодарную рыжую мерзавку, улыбка спала с её лица…

Глава 3. Демон

Веруют северяне в идолов поганых, чёрта громовержца, мужа – жабу болотного и их же жён нечестивых, числом тридцать сестриц.

Самые пакостные из жён чертей: лисица-оборотень, да девушка-кошка с сукой-собакой ушастой, которая развратница в вечной течке. Называют их духами, да богинями. К изображениям их гадким особое почтение выказывают, дары преподносят: кур режут, кровь свиньи в блюдца наливают, да семя мужское стаканами по вечерам преподносят. Молятся как святым, милыми называют.

Подушки с сеном в их образах сшивают да спят с ними, как с супругами. Что грех есть и распутство!

Фигурки их в вино да кашу обмакивают и похабно облизывают, собираются гурьбой и изображения их нечестивые рассматривают.

А утром, как будто ничего и не было, идут в наш храм Божий. Богу молятся и императора почитают. Это всё грех многобожия, недопустимый для истинного верующего.

Прошу вышестоящие церковные инстанции разрешить организацию сожжения изображений девушки-кошки и прочих идолов поганых. Дозволить изъятие у идолопоклонников греховных подушек в образе демонических баб и мужиков. Запретить фигурки истуканов и прочую ересь.

Из Сборника Неизданных святых текстов мученика северного просвещения имперской церкви, первосвященника Халкидосса, епископа Фивинского Агафадора.

Девятый день, третьего месяца весны, 1125 года от образования империи.

Провинция Халкидосс, город Халкида.

Только одно пугало в этой комнате больше, чем разложенные по боковым столам орудия пыток – её обыденность. Она ничем не походила на страшные казематы из слухов, которые расписывали помещения Приказа Тайных Дел как тёмные подземелья, залитые кровью. В рассказах обязательно присутствовали штабеля из тел невинно замученных. По сплетням душегубы прокопали и хитрый подземный кровосток, по нему в ближайшее болото стекала потоками кровь.

А здесь, внутри, ютилась лишь простая канцелярия. Вероятно, даже подвала не было.

Обыденными выглядели и служащие, говорившие, казалось бы, на самые обычные темы:

– Эх ты, Фокий! Вот как ты прошение заполняешь? – Пробасил сотник Евграф, сверкая серебряным жетоном с оскалившейся песьей мордой на груди. – Ты вот сюда посмотри. Что это за письмо? Чёрт голову сломит, что это за буквы? Ничего не понятно!

Фокий, дюжий молодец в черном, склонился в поклоне: – Виноват, господин сотник! Не обессудьте, старался как мог.

Тут из узкого окошка на большой письменный стол упал лучик солнечного света.

– Ах ты ж мать честная! Время-то пришло, а я отвар от Доры не испил! – Евграф аж просиял, вспомнив о дочери. – Она ж мне корешков целебных насобирала, по бабкиному рецепту.

– Дора у вас девица справная, господин сотник, – робко заметил Фокий.

– Ты про Дору-то забудь! – рявкнул Евграф, нахмурившись. – К ней такие женихи скоро сватов засылать будут, что тебе и не снилось! Она у попа грамоте учится, хоть святых сил у неё и мало, да и купчихе второй гильдии приглянулась, там сыновья на выданье. А ты кто? Голь перекатная! Только жалованье десятника, слабенькие способности мелкого чиновника, да мать старая в халупе.

Фокий и слова не успел сказать в оправдание, как во дворе ударил колокол, гулко разнеся звон по кабинетам и застенкам. Оба служащих обернулись к третьему человеку, надежно скрученному на скамье.

– Точно, пора. Опрос окаянного начался в час назначенный, по сигналу, как положено! – Евграф старательно выводил иероглифы на бумаге. – Опрос ведут: дознаватель Фокий, под началом сотника службы Евграфа…

Пока сотник бумагу марал, Фокий к столу с инструментами подошел:

– Господин сотник, чем работать? Как пытать будем?

– Ща, ща… Зрение уж не то, – Евграф прищурился, в указ глядя. – Он у нас, значит, осужденный, прав подданного уже не имеет! Радуйся, Фокий! Сегодня не грязная работа будет. По положению о карах, «Щелкунчика» бери.

– Ну и как мне потом орехи есть после такого? Мать насобирает, расколоть-то я их расколю, да только потом есть противно, – пробурчал Фокий.

– Фокий, отставить разговоры!

Ужас появился в глазах осужденного, когда он увидел орудие пытки: две железные пластины, стянутые винтами, чем-то подобным на селе кололи самые крепкие орехи…

– Господин сотник, да я от страха брякнул! Мы ему сейчас кляп вынем, он орать будет. А потом ещё забрызгает тут всё, потом мясо раздроблённое отрезать, кровь останавливать прижигая.

– Да брось ты про мясо! Опять размяк? – отрезал Евграф. – Мне жена барана на углях зажарила. Так запах один в один, как от этих. А аппетит не пропадает! Хотя Доре я лучшие куски отбираю, вся надежда у нас, стариков, на нее. Сын – дурак, как ты, в городской страже штаны протирает.

Фокий, тем временем, заправил в тиски палец узника и глянул вопросительно на Евграфа:

– Господин сотник, позвольте спросить? Цель дознания ясна: выпытать где дружки его поганые прячутся. А в чем его обвиняют?

– Так, ясно в чём! Ты положение о наказаниях и казнях учи, чтоб понимать! От вины и орудие пыток зависит. Наверняка на нём разбой или убийство. Этот… из шайки разбойников, что позавчера взяли. Суд их, долго не разбираясь, всех скопом сразу приговорил, – Евграф ухмыльнулся. – Хотя, ладно, специально для тебя выписку из дела прочитаю.

Евграф на бумагу поглядел с ленцой, но, вдруг глаза округлил:

– Знаешь? А ведь я тебе наставник? Учить тебя должен?

– Ну да. – Удивился неожиданному повороту Фокий.

– Вот и помогу тебе, покажу как пальцы дробить, да как мясо отрезать и прижигать, чтоб до следующего этапа дожил этот гаденыш! А то в прошлый раз ты все загадил, грязно работаешь. У тебя прошлый испытуемый, на первой пытке, чуть не помер.

– Господин, а сделал-то этот что?

– Все, что я перечислил, а еще девку малую изнасиловал, да с дружками. Вынимай кляп у подонка!

Девятый день, третьего месяца весны, 1125 года от образования империи.

Гостиница в провинции Халкидосс, город Халкида.

Вокруг в тёмной и спокойной норе, было сухо. Бегали маленькие лисята, она видела двух сестёр и братика, мама лиса вдруг появилась у входа в нору, принесла поесть. Охотиться сама она ещё не умела, но вкусная, пахнущая кровью еда вызывала радость, а затем некоторое умиротворение от набитого брюшка – спасибо маме лисе! Сон.

Она оказалась среди яркой и зелёной травы, брат лис отобрал у неё вкусную гусеницу, она пыталась его покусать, но в итоге быстро выбросила из памяти обиду. Тогда она была не злопамятна. Лисята начали весело играть. Счастье новой жизни, радость солнечного лета. Вдруг снова забытьё.

В этот раз она увидела кошмар, что-то злое и страшное пыталось пробраться в нору, клацало зубами и рьяно рыло лапами. Из глубин сознания появилось слово «волкодав». Впрочем, тогда она его не знала. Мать и уже подросшие брат с сёстрами поспешали к другому выходу. А там их ждал человек, он испугался хватать взрослую лисицу, а та, зарычав, быстро отпрыгнула от охотника. Мама убежала в лес.

Но в руки человека попали её сёстры и брат. Навсегда пропали в мешке. Она успела ускользнуть от расставленных пальцев безволосой руки, вернулась в нору и сжалась в комок. Через какое-то время враги ушли. Затем темнота, голод. Мама и другие не возвращались. Наступило ощущение ужаса, предчувствие голодной смерти.

И тут она уже взрослая, вокруг мокрый снег с ледяной коркой, за ней гналась стая волков. Зачем она им? Впрочем, мысли уже почти человеческие, она стала не совсем животным, так как обрела сознание. Сколько раз зима сменила лето к тому времени? Считать лиса не умела, поэтому и не знала. Она выбилась из сил, но в исступлении бежала от угрозы. Яркий белый снег, путающий лапы, превратился в свечение и занял всё сознание.

Она уже сильна. Убила медведя, из аккуратно расколотого черепа гиганта вытекала кровь, бурая шкура практически не пострадала. Лисица уже давно встретила своего учителя и первого по-настоящему осознанного любовника, тоже сильного лиса, но мудрого – ещё бы, он научил её говорить! А лесной медведь? Просто эпизод из той истории. Рядовая жертва игры… Ничего интересного. Хотя на следующий день случилось предательство, изменившее всю её жизнь. Тогда на её глазах выступили первые слёзы. Слёзы у лисицы? Ей уже не казалось это удивительным.

Вдруг зазвенел обеденный колокол, звон шёл из церкви, перебивая обыденный шум города. Девушка резко проснулась, прервала беспокойный кошмар. В первый момент она попыталась вспомнить эмоции нахлынувшего на неё сновидения. Что там снилось? Радость, любовь, животный ужас, охотничьи инстинкты, обида? Но из всех них остался только гнев – что же ей снилось?

Она почувствовала, что в её глазах горел демонический огонь, такое часто случалось в бою… Зрачки в подобном состоянии нельзя показывать людям, как и свой истинный облик – человечки боятся и ненавидят тех, кто сильнее, мудрее или счастливее.

Девушка решила успокоиться, но, прикоснувшись рукой к своей щеке, обнаружила следы слёз.

В медном зеркале, висевшем на стене, демон увидела очень милое лицо, образ которого она украла у одной из давно позабытых красавиц – личина эта ей до отвращения надоела, за пару месяцев. Но, прежде чем она покинет город, лучше обличье не менять.

Улыбнувшись оскалом идеальных, острых и белых зубов, она высунула неестественно длинный алый язык, утерев им свои слёзы. Выглядело это ужасно, пошло и одновременно комично.

В комнате постоялого двора она остановилась одна, это и хорошо. В последнее время любовники надоели, все оказались слабыми и бесполезными. Нет в них даже простых шаманских сил, нет вкусных эмоций. Даже никчёмных денег в этой части страны стало мало – как так жить?

Несколько веков назад народ был другой. Раньше она высасывала настоящую вкусную любовь, руша счастливые браки с истинной страстью. Вызывала сладкий гнев князей, испепеляющий города. Эпидемиями навлекала терпкое отчаяние на целые селения. Устраивала солоноватые на вкус предательства, губившие целиком горные кланы.

Она ещё помнила, как в древности извела династию мелких царьков интригами, отчего попала в ряд уже полузабытых летописей.

Всё это её природа: питаться энергией теряющих власть, получать силы от негативных эмоций, становиться сильнее от чужих страданий. Когда-то она стала богиней для местных племён…

Потом сюда дошла Единая Церковь, со своими праведными идеалами. За церковью приплелась империя, которая уже имела мощь бессмертных, силу дворянства, целые легионы солдат. После проигрыша в войне бывшие боги, а теперь демоны, стали скрываться. Кончились сытные дни анархии: мелких королевств не стало, кровавые битвы кланов прекратились, междоусобные войны кланов, в строгой империи, оказались невозможны.

Да и больших эпидемий церковь давно не допускала, несмотря на все усилия демона-лисицы.

Пускай костры с трупами дымили несколько недель, а сотни людей, изолированных солдатами в своих деревнях, умерли, проклиная жестокого императора. Всё это лишь объедки от былой мощи ранее сжираемых эмоций.

Выходит, империя укрепилась? Как долго ей удастся прятаться?

Питая душу человеческими страданиями, она набирала силы сотни лет, получила много уроков. Но не стала самым могущественным существом. Силы набрала много – но нет, сильнейшей не стала, вознестись на небеса не сумела. И уже точно не сможет – она знала об этом.

Пусть люди зовут её демоном и боятся ей подобных, они просто слабы и глупы. А она лишь простая и вечно молодая лисица. Получившая по непонятной причине извращённую человечность. Уже пережившая шестьсот осмысленных лет.

С приходом империи быть демоном стало сложно, а местами невыносимо. Человек, обладающий настоящими силами и знанием, мог определить истинную личину оборотня. Бессмертные герцоги зачастую без особых усилий видели истинную природу её силы. Хорошо, что не все.

Хотя некоторые виды демонов, не имевшие реальных сил, легко уживались с людьми. Жили и прятались даже в столице. Лиса знала одного демона дослужившегося до заместителя главного канцлера во дворце императора. Даже бесполезная среди настоящих демонов певчая птичка с лёгкостью устроилась главным глашатаем у императора.

Хамелеоны и хамелеонши часто работали в публичных домах. Разного рода пресмыкающиеся находили место в среде чиновников. Но и проказы их выглядели слабенько, только и могли, что поссорить, оболгать, украсть, устроить оргию или опозорить кого. Мелочные твари, с ничтожными силами. Этой немощи всесильные герцоги точно не распознают, а возможно и не заметят.

Настоящим демонам, которые горы сворачивали и творить реальное зло умели приходилось прятаться – по всплескам силы они сразу заметны, чем больше демоническая мощь – тем они примечательнее. Среди всех реально сильных демонов, только лиса могла успешно маскироваться в крупном городе, да и то старалась в них долго не задерживаться. Другие и вовсе, сидели в лесах, да в дальних пещерах.

Зазеваться на людях можно легко, бывало, что спадала маскировка на секунду, а какой паршивый князёк или слабосильный и безобидный барончик начинали вопить как резанные, работать и жить мешали.

Победить большинство людей и дворян просто, но всплеск силы уже сильных взбудоражит.

Отказаться от сил и жить как человек? Она бы так не смогла, после того как побывала в роли молота очень сложно превращаться в наковальню.

Учтя все опасности нового мира и свою сущность со всеми вытекающими повадками, лиса выбрала для обитания родную и самую малонаселённую провинцию на севере, известную как Халкидосс. Изредка появлялась в её главном городе.

За закрытым окном комнаты шумела торговая улица, спускавшаяся к заливу. Порт был утыкан сотнями мачт различных кораблей. Те, что побольше, стояли далеко от берега, ближе к деревянным причалам и каменным волноломам сновали малые лодки, редкие новомодные яхты богачей брезгливо проплывали мимо торгового порта, пока тяжёлые гребные баржи принимали в себя различные грузы. Боевая галера9 ощетинилась тяжёлыми самострелами10, ожидая чего-то на главном рейде бухты.

В торговом месте, тем более на берегу моря, всегда шумно. Халкида, будучи главным городом и портом провинции, славилась своими товарами. Отсюда на юг уходили многочисленные богатства севера, но затхлые лачуги, раскинувшиеся у порта и вокруг искладов, этого не замечали.

Тут жил и работал простой люд, лиса чувствовала, как наводили коррупцию мелкие чиновники, что местные стражники по своим делам искали проституток. Профессиональные нищие готовились выпросить то, что ещё не украли опытные карманники. Лиса это видела.

Происходили и совсем мелкие дела, на одной из скотобоен пришедшая на базар крестьянка рожала, под предводительством расчувствовавшегося мужа. Тот помогал любимой, как умел, в основном громким словом и немного подзатыльниками.

Рядом покупали зерно бородатые купцы, они ругались, скидывая и так небольшую цену. А ещё дальше, за тюками с варварским войлоком, портовые грузчики избивали должника. Бурная жизнь кипела, только подвыпивший бритый пилигрим сохранял умиротворение, заснув в портовом борделе.

По всей Халкиде человеческая бедность концентрировалась вокруг товарного богатства, а через труд была с ним близка и одновременно далека. На всё это безумие с гор смотрели богатые усадьбы. Знать обнесла свою жизнь крепкими стенами, выставила сотни охранников, создала собственный правильный мир, посреди бардака совершенно иной действительности.

Десятый день, третьего месяца весны, 1125 года от образования империи.

Провинция Халкидосс, городок Фивин и его окрестности.

– Кажись, дождь затих, – с удовлетворением заявил Харитон, обращаясь к новому знакомому.

– Как сказать… Нам-то что? Холод, дождь, солнце – всё шагать, – ответил длинный молодой человек.

Вместе они топали в веренице людей, держались рядом и несли на спинах тяжёлые корзины с грузом.

– От сырости, говорю, волдыри гниют на ногах, – потряс ногой с насквозь промокшим башмаком Харитон.

– А это, так как должно быть. Всегда так. От дождя ноги гниют, от солнца кожа краснеет, чернеет и пухнет. У меня, если не грязная, от солнца шея краснеет и болит…

Харитон, которого родной дед продал купцу Варсису, на удивление быстро прижился в «торговой» команде. Он с детства привык к работе в поле, затем с дедом и другими переселенцами долго добирался до края империи, за новой жизнью. Привык почитать старших и более опытных в общине. Терпеть придирки и злые шутки. А значит, быстро занял в команде необычного купца своё место, то есть – выполнял все поручения старших.

Такое же положение занимал и Клык, ставший его собеседником. Прозвища использовались людьми Варсиса повсеместно. Самого купца называли уважительно Папой, а вот Харитона назвали Хвостом. Тоже не плохо, ведь были в основной команде Горшок, Сверчок, Молчун с Одноглазым, да и других погонял человек сорок набиралось…

– Ты с нами недели две? – спросил Клык.

– Да, вроде того… Три, наверное, – Хвост пытался точно вспомнить, но что-то ему мешало.

– Я как тебя увидел, думал не сможешь… Загнешься после первого дела Папиного. Под кустом любым. А ты выдержал.

– Да я что? Я Горшка держался.

– Ловко ты тогда сработал, стражник этого не ждал. Ну, того, что ты его сзади палкой огреешь! Уже мечом даже замахнулся по нашим. Я-то думал старому висельнику конец…

– Ты про Горшка?

– Ну да, про глиняного, – Клык ухмыльнулся.

Они шли и вспоминали свои недолгие приключения. Варсис, он же Папа, оказался не простым купцом. Рядом с городами и большими поселениями он выглядел добропорядочным человеком. А вот на тракте, да в прочих отдалённых местах, проявлялась его реальная сущность.

Вдали от крупных селений, плохая купеческая команда становилась отличной ватагой разбойников – а кто узнает, что в дремучем лесу приключилось? Особенно если свидетелей убивать.

Поначалу Харитон испугался, но быстро втянулся в такую работу. От него ничего нового не требовалось, драться худо-бедно он умел.

Как-то толпой, ещё в деревне, он с двоюродным братом и старшими пацанами аж сына кузнеца ногами забили. Харитон, конечно, не бил, но вместе с другими младшими громко ругался на разбитого гиганта. Который лежал поверженный аки дух земли в проповедях Единой Церкви, здоровый был парень. Хорошо не раскрылось тогда преступление, честные все в деревне оказались. Никто не донёс страже – не зря дети одной общины. Наказали тогда по заслугам зажравшегося сынка кузнеца, не будет их девок ростом и статью привлекать, да медью перед глазами светить.

«Авось и сейчас с наказанием пронесёт». – эти мысли успокаивали Хвоста. Но что-то не давало покоя, с того случая смертоубийства в родных краях, – начал Харитон церковь посещать усерднее, про грехи слушать и про праведные дела. В голове тут же всплыла вереница странных мыслей – «Где та церковь? А те богоугодные дела кому помогли? Мать с отцом праведниками были, да в бедности умерли. Дед с сестрой теперь где? Нету уже ничего…»

И вот случилась у Харитона новая община, разбойничья. А болтают в ней некоторые похлеще святош монахов. Заслушаться историями можно, и песни их у костра за душу цепляли лучше любого псалма, например, словами: «На путь кровавый по-грабительски правый. Марш, марш вперёд» …

Что там дальше произошло в песне? Харитон точно не помнил – про трон чей-то, который надо мочой окропить… Кажись, такое.

Впрочем, петь ни Клык, ни Сверчок, ни сам Харитон не умели. Чаще других слушали. Кого он слушал? Кто пел? В памяти всплывали расплывчатые фигуры у костра, ничего больше.

За две с половиной недели Хвост свыкся с судьбой, слушал команды, скручивал сопротивляющихся, держал руки кому надо и когда старшие требовали. Хорошо работал, хвалили его в ватаге.

– Так, к торгашам и положено относится честному человеку. – Говорил ему купец Папа.

Сомнения настигли Харитона лишь в горной деревеньке. Пускай дикари и безбожники, но обычные люди. За что с ними так обошлись? Мужиков с детьми повырезали, а баб насильничали несколько дней. Выбрались оттуда недавно, засиделись в гостях. Он сам никого не насиловал. Кажется, ещё не убивал, во всяком случае ему так казалось.

Как эта деревенская история приключилась? Узнал Папа, что появился герцог какой-то недалеко, решил от благородного спрятаться, затихариться. Умный он, знает своё место.

Нашли они дальнюю деревеньку в горах. Баб вслед за мужиками убили, но побратимы-разбойнички прежде с ними пару деньков веселились. Харитон только смотрел. Возбуждало его это, заводило. Чувствовал он себя человеком. Но самому подойти было страшно, неуверенность верх брала.

– Знаешь Хвост? Я пожиже тебя, – тихо сказал Клык. – Я лишь через полгода в общем веселье смог находиться. Человека первые месяцы вообще бить не мог. Ночью не спал, чертовщина снилась. Крови боялся, а ты прямо вперёд в схватку летишь, не робеешь.

– Это ты городской, в подмастерьях плотника работал. Я-то крестьянин, кровь видывал. Что петуху голову рубануть, что свинью зарезать. Могу и кишки какие на колбасу пустить. Всё мы… С двоюродным братом батрачили. А какая разница, чья кровь? Свиная или куриная?

– Ну это ты скажешь, я тебя бояться начинаю. Вон Молчун тоже деревенский, а переживал не меньше меня, может, и больше. Молчит теперь – кто его поймет?

Совершенно непонятно, похвалил его Клык или же упрекнул? Харитон, сам не ожидая, выловил в памяти чудом сохранившиеся святые наставления, подумал про цену крови человеческой.

Тут церковный треугольник на груди как-то особенно неудобно повернулся на верёвочке, еле заметно уколол под ребро, костлявое тело аж вздрогнуло. На секунду он увидел кровь на своей руке. Пригляделся – нет ничего, обычная рука. Что за наваждение? Вот тебе и символ благой веры.