Без собаки. Книга прозы

И этот изученный дачный поселок никак не совпадал с тем, впервые увиденным…

Я (то есть, Владимир Семенович) напрочь потерял всякую ориентировку в пространстве. Словно бы вылетел из скучной реальности и переместился в мир грез. И этот мир грез стал единственно реальным – по-настоящему теплым, родным. О том же мире, в котором я жил до этого и в котором мне предстояло жить в дальнейшем, и воспоминаний не осталось.

Владимира Семеновича очень сердил факт несовместимости двух впечатлений.

Получалось, что одно и то же место, которое ты когда-то посетил и куда потом вернулся, может восприниматься по-разному. Взять, например, ту прекрасную новогоднюю ночь – снежную, сырую, ветреную. Больше такой ночи в его жизни не случалось. И, как уже было сказано, даже иногда казалось, что он ее себе навоображал или же она ему приснилась.

Вот ветер затихает, наступает тишина, словно бы кто-то выключает в природе звук, и в этой огромной всеобщей тишине слышится далекий лай собаки. Кого собака зовет? Что хочет сказать? И тут снова ударяют в лицо порывы плотного, какого-то весеннего, оттепельного ветра, и сквозь его шум за лесом отчетливо различается настойчивое постукивание колес железнодорожного состава, тяжелого и бесконечно длинного. И вдруг раздается отдаленный гудок, словно ночной поезд кричит:

– Я здесь! Я здесь! Я здесь!

И в руке тупо вздрагивает от выстрела тяжелый пистолет.

Ого! Да в этом поселке, увиденном впервые, могут случаться разные события, происходить разные встречи. И они происходят.

Юная душа Владимира Семеновича, совсем еще мальчика, наполнилась такой любовью, что на глаза навернулись слезы, и за всю новогоднюю ночь они так и не успели высохнуть. Сказать точнее – не успевали высыхать. Во всяком случае, ему так казалось, и при этом он к собственному удивлению совсем не стеснялся своих мокрых глаз.

Пробравшись оживленной и потной ватагой через заваленный снегом лес из одного конца дачного поселка к другому, компания оказались возле обычного в этом поселке финского домика, где их оказывается, уже ждали. Там уже было довольно много гостей, а вместе с новыми их стало еще больше. Однако в воспоминаниях о той ночи никому из новых знакомых не досталось места – только хозяйкам дачи, двум чудесным сестричкам, абсолютно неотличимым друг от друга, двойняшкам, которых почему-то называли противным словом «близняшки».

И не успели мальчишки, разгоряченные стрельбой и борьбой с сугробами, ввалиться в натопленную дачу, как влюбчивый Владимир Семенович сразу потерял голову. Да, сестричек было две, но влюбился-то он лишь в одну из них, ту, что вдруг схватила его за руку и увлекла из жарко натопленной комнаты с новогодней елкой и накрытым столом на террасу.

Когда они оказались на темной и холодной летней террасе, девочка смело сжала его лицо теплыми ладошками и быстро ткнулась своими мягкими губами в его напряженные губы. Они даже зубами стукнулись!

Подобного еще никогда не бывало в жизни Владимира Семеновича.

– Я – Саша, – довольно громко сказала, почти крикнула девочка, и добавила: – А сестру зовут Оля.

Ее голос, какой-то низкий и очень взрослый, и взял Владимира Семеновича за душу.

– А я – Вова… – пролепетал он и почему-то спросил словно бы вдогонку случившемуся: – Чего это ты?

Саша таинственно прошептала:

– Подожди, Вова. Я сейчас…

И исчезла, оставив мальчика одного на темной и холодной дачной террасе.

Отвлечемся. К чему, вообще-то, рассказывается о том детском поцелуе? Пришедший на память эпизод не имеет никакого отношения к задуманному Владимиром Семеновичем роману (литературному произведению), но раз уж вспомнился, пусть остается. Не сейчас, так когда-нибудь в будущем пригодится.

Отличить девочек одну от другой на первых порах невозможно. Да и не только на первых порах: даже школьная учительница начальных классов путала своих учениц. Что уж говорить о Владимире Семеновиче, который увидел сестер вообще впервые. И нечего удивляться, что он не заметил подмены, когда вместо одной двойняшки на террасу явилась другая, и целовался он уже с ней. Пойди, пойми: те же сияющие от счастья глаза, тот же сводящий с ума низкий голос, почти бас, те же прохладные губы, но уже не на губах, а на пылающей мальчишеской щеке.

Владимир Семенович попался двойняшкам именно в тот период их жизни, когда свои школьные, озорные опыты по подмене друг друга на уроках они перенести в частную жизнь.

Ничего удивительного, что, когда вдруг на террасу с веселым смехом выбежали справляющие Новый Год, окружили парочку и захлопали в ладоши, Владимир Семенович рассердился, а вспыхнувшая в душе любовь к коварной девчонке исчезла навсегда.

Через несколько часов, той же ночью, пятеро вооруженных друзей вернулись к Витьке на дачу и возвратили оружие на место. Один за другим пистолеты и оставшиеся патроны перекочевали из карманов юных стрелков в ящик хозяйского стола. А вот Сережа так и не смог расстаться со «своим» браунингом. В конце концов, ничего не случится, если он им еще немного повладеет.

Ящик с пистолетами Витька захлопнул, а браунинг остался в кармане Сережиной зимней куртки.

На следующее утро, а точнее – на следующий день, проснувшись после ночных приключений, Сережа, осознавший весь ужас своего поступка, разбудил своего гостя, и они вместе с Владимиром Семеновичем отправились возвращать браунинг.

Вопреки ожиданию, Витькины родители, которые только к утру вернулись из Москвы, где встречали Новый Год в гостях, радушно встретили приятелей своего сына. Они усадили их за стол, накрытый к позднему завтраку.

У хозяина под расстегнутым генеральским кителем – толстый вязаный свитер из той же грубой серой шерсти, что и просторная кофта хозяйки. Да и у Витьки такой же свитер, как у отца. Хозяйка, наверное, сама и вязала все эти вещи.

Генерал, судя по всему, и не знал ничего о пропавшем браунинге. Да и о ночной стрельбе тоже.

Сережа громким шепотом попросил Витьку выйти из комнаты, потому что ему надо сообщить что-то очень важное. Владимир Семенович тоже вылез из-за стола и вслед за Витькой и Сережей прошел в коридор.

– Мне нужно в кабинет, – прошептал Сережа Витьке на ухо.

– Зачем?

– Пистолет положить.

– Какой еще пистолет! – воскликнул Витька со смехом и подмигнул Владимиру Семеновичу. – Ты что – того? Мы же ночью все вернули.

Сережа, молча, вытащил из кармана брюк маленький браунинг.

– А как же…? – во весь голос крикнул Витька, но осекся: в коридоре появились родители. Генерал спокойно взял из дрожащих рук Сережи пистолет, ловко, как фокусник, извлек из рукоятки пустую обойму (все патроны Сережа за ночь расстрелял), зашел в кабинет и спрятал пистолет в ящик стола. Повернулся и тут нос к носу столкнулся со своей женой.

– Все, братцы, бой закончился полной нашей победой. Ура, товарищи!

И широко улыбнулся. Но Витькина мама не разделяла его радостного настроения.

– Да что это такое, в конце концов! – грозно проговорила она. – Мальчишки и есть мальчишки! На себя посмотри! Натаскал оружия полный дом и сидишь, как ни в чем не бывало!

– Что значит, натаскал?! – обиделся боевой генерал. – Все-таки война была, а не хрен собачий.

– Он один воевал!

– Я этого не говорю…

– Он этого не говорит!

Напряжение нарастало.

Муж вжал свою круглую бородатую голову в плечи, отвернулся и тут же получил кулачком по спине.

– Дурак ты, безмозглый!

В душе Владимира Семеновича нечто странное творилось. Он был в смятении. Первый день наступившего нового года в самом разгаре. Ему уже удалось стряхнуть с себя наваждение праздничной ночи со всеми ее удивительными приключениям (хождение через заваленный мягким снегом лес, пальба из пистолета, вспыхнувшая любовь и жаркие поцелуи с девочками близнецами). Он уже чувствовал себя своим в этом дачном поселке среди новых людей, которых до этого никогда не видел – кроме, разумеется, Сережи и его родителей. Для него все здесь, как и во всей жизни, ясно и понятно.