Точка затмения

–– Этого только не хватало. Работать нужно.

–– Работа никуда не денется, Рич. Вот сколько ты не отдыхал?

Ричард почесал подбородок. А, действительно, сколько?

–– Не знаю, – неуверенно сказал он.

–– Мы с тобой знакомы уже почти два года. Ты ни разу как следует не отдыхал. Лечащий врач сказал, что до инсульта было два шага.

Викторов опустил голову.

–– Я уже давно догадался, – мрачно сказал он.

–– Ну вот. Кофе, сигареты, сплетни постоянные. Так и до… недалеко. А ты мне нужен. Отдохни. Я задержусь на недельку, а потом приеду.

–– Куда?

–– В Дубултянск, – Лена улыбнулась. Лена улыбнулась. Лицо у нее было веселое, глаза светились от счастья и это почему-то показалось Ричарду довольно странным.

Рич откинулся на спинку стула. Прищурил глаза.

–– Надо же, совсем забыл о Дубултянске.

–– Вот видишь, – укоризненно сказала девушка.

–– Так давай вместе, и поедем, – предложив, Ричард покосился на Лену.

–– Ну… мне придется немного задержаться.

–– Не понял! – Рич скрестил руки.

Она наклонилась на Ричардом и прошептала:

–– У нас будет маленький…

Трудно понять, что в то мгновение овладело Ричардом, но так он себя еще никогда в жизни не вел. Рич вскочил, раскинул руки в стороны и закричал:

–– Ленка, да это же здорово!

Потом он сел перед Леной. На пол. Обнял ее за колени и опустил на них голову.

–– А кто, девочка или мальчик?

–– Скоро узнаем.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Дубултянск – небольшой городок, находящийся в двухстах пятидесяти километрах от Санкт-Петербурга. Наверное, многие до сих пор помнят песню: «Бологое, Бологое, Бологое – это где-то между Ленинградом и Москвой». Так вот Дубултянск – это второе Бологое. Только немного меньше. И по размерам, и по числу жителей. Это очень хорошо подтверждает последняя перепись населения, согласно которой сейчас в Дубултянске проживает всего одна тысяча двадцать два жителя. Не считая дачников. А их здесь почти во все времена года, но особенно в период летних отпусков, бывает немало.

До революции городок процветал. Имелась здесь ткацкая фабрика господина Савинова и металлургический завод известного на весь Северо-запад сына тульского оружейника Батюшкова. Он, как и его земляк, Никита Демидов по велению Петра Первого снабжал русскую армию оружием во времена войны со шведами. Жалко, что летописцы и исследователи истории государства Российского обошли вниманием этого человека. Но тому есть объяснение. Батюшков всегда жил на широкую ногу и обожал прикладываться к рюмке со спиртным. Вокруг него постоянно вились дамы. Молодые и не очень. Любили они Батюшкова не только за щедрость сердца, но и, конечно же, за глубину кошелька. Однажды владельца завода судьба свела с великосветской дамой по фамилии Лунгина. К тому времени она была уже пол года вдовою. Муж Лунгиной майор погиб при невыясненных обстоятельствах. То ли его застрелили, то ли он сам себе пустил пулю в лоб… Тогда-то всех подробностей никто не знал, а теперь и подавно. Майорова супруга какое-то время горевала, а потом разом бросила все и умчалась навстречу неизвестности. В фамильную усадьбу безвременно почившего майора, находящуюся в каких-то двух верстах от Дубултянска. Батюшков эту вдову сразу заприметил. Особа знатная, манерная и весьма красивая не могла не нравиться мужчинам. А Батюшков ко всему прочему к тому же был еще и холост. Вот он и решил приударить за новой горожанкой. Благо жил совсем недалеко от вдовьей усадьбы. Друг друга они полюбили с первого взгляда, хотя, встречи свои сохраняли в тайне почти целый год. Достаточный срок для того, чтобы узнать друг друга. И лишь по истечении его Батюшков и Лунгина решили объявить о помолвке. Почти все горожане восприняли известие положительно. И только дубултянский поп осуждал возлюбленных. Во-первых, вдове – считал он – не стоило бы так скоро вторично входить замуж. А во-вторых, – но об этом знал только противник замужества – Лунгина попу и самому нравилась. И это, не смотря на то, что при нем давно была попадья и три – мал, мала, меньше – попенка. Это не первый случай в истории, когда воцерковленный гражданин может в силу своего темперамента и, невзирая на церковные запреты тайно или даже вполне открыто желать в возлюбленные женщину со стороны. Как-то пришел поп к Лунгиной, и начал было читать ей мораль… Но особа, души не чающая в местном промышленнике, тут же заприметив недобрый религиозный взгляд, прогнала его прочь из своего дома. И ничем это не мотивировала. Просто сказала: «Да идите вы отсюда, баламут! Прости меня, господи!». Поп тут же и покинул усадьбу. А следующей ночью он заявился в особняк Батюшкова. Разговор был долгий. Бородатый прелюбодей старался втолковать дубултянскому промышленнику, что Лунгина просто обычная озабоченная баба, и что она ни в грош не ставит христианские заповеди. Но у Батюшкова на все был ответ один: «Заповеди исполнять нужно только по велению сердца. А если сердце молчит, то какие могут быть разговоры?». Поп устал и, покидая особняк Батюшкова, на прощанье сказал: «Плохие слова вы говорите Даниил Петрович. Бог таких слов не любит. Вот покарает вас и госпожу Лунгину, что тогда делать прикажете?». Батюшков воспринял поповские слова, как угрозу и на него вдруг нашло какое-то странное затмения. Промышленник вытолкал попа прочь. Да так неудачно, что поп упал, ударился головой о ступени и умер. Батюшков, было, собирался звать помощь, но вдруг почему-то делать этого не стал. Отправил он конюха спать, сам же забрался в конюшню, да и закопал там поповский труп. И той же ночью сам погиб. Сгорел, не успев выскочить из особняка. Расследование поджога ничего не дало. А потом обнаружился труп священника. По Дубултянску поползли недобрые слухи. Лунгина такого позора не пережила и вскоре повесилась… на веранде.

Революцию Дубултянск пережил более-менее сносно. А потом началась паршивая жизнь. Местную церковь превратили в клуб «Красных пролетариев». Росписи на стенах отколупали. Купол взорвал к чертовой бабушке, прежде не забыв содрать с него всю позолоту. В вот иконостас пощадили. По указу вождя мировой революции его аккуратно вытащили из церкви и под покровом ночи вывезли из Дубултянска. А через сутки переправили в Петроград. Через месяц иконостас продали заграничным басурманам. Ткацкая фабрика так и осталась ткацкой фабрикой. Только теперь на ней шили одежду для красноармейцев и валяли валенки. Металлургический завод тоже не закрыли. Теперь здесь ковали молоты и серпы. Молодая страна поднималась с колен, и впереди у нее был светлый путь. Почти все искренне верили, что в конце пути – коммунизм!

Развалины бывших хором Батюшкова довольно быстро поросли мхом. Вскоре вокруг них заколосились хлеба. А в усадьбе Лунгиных года через три после октябрьского переворота разместился профилакторий для людей умственного труда. Здесь проходили всесоюзные семинары писателей, слеты известных врачей и посиделки чиновничьей своры. Говорят, раньше охота здесь была не плохая. Зверье всякое водилось: кабаны, косули. А зайцев вообще было столько, сколько нет в Австралии кенгуру. Славное местечко. Но чиновники в Дубултянск наведывались часто. Поэтому теперь здесь нет ни кабанов, ни косуль. А на зайцев местные жители смотрят, как ненцы на ежей.

Великая Отечественная обошла этот старый город стороной. Правда, после ее начала Дубултянск обнищал и как-то сразу опустел. Оборудование с обоих предприятий вместе с теми, на ком была бронь, спешно вывезли куда-то на Урал, а почти всех мужиков – на фронт. Остались только бабы, дети, старики и совсем уж немощные калеки. Больше никто не сеял хлеба. Указ Иосифа Виссарионовича безоговорочно гласил: «Враг не должен доползти до закромов Родины. Поэтому сеяние злаковых нужно немедленно прекратить, а всю, имеющуюся в хозяйствах живность передать в ведение соответствующих органов». И органы эти смели все подчистую. Даже жухлого зернышка не оставили. Вот за всю войну дубултянцев от голода и померло гораздо больше, чем погибло на фронте. Но это первейший закон военного времени. Против него не попрешь, даже если сильно захочешь. Так было всегда. И при царе Горохе, и при Иосифе Виссарионовиче. Да и в наши времена ничего не изменилось.

По окончании войны к выжившим после голода калекам присоединились бывшие фронтовики. Их воротилось совсем мало. Кто без ноги, а то и без двух, кто одноруким пришел. Но что сече отдал, того уже не вернешь. Дух города воспрял, и мирная жизнь Дубултянска стала постепенно налаживаться. Появились трактора, началась пахота. Хлеба заколосились снова. Но бывшие хоромы Батюшкова так и остались стоять во мху, да в бурьяне величиной в человеческий рост. Заработал клуб. В нем стали крутить трофейные фильмы. В усадьбу самоубийцы Лунгиной вновь потянулись советские писатели.

Уже через много лет на задах профилактория зажелтели первые кукурузные початки. В то время Дубултянск посетил первый оттаявший партийный деятель. Хрущев Никита Сергеевич. Великий мастер бряцанья обувкой. По чужой мебели особенно. Шуму тогда в городе было много, и в ту же пору по окрестностям Дубултянска поползли страшные слухи. Кто-то видел то ли призраков, то ли еще кого. Дубултянцы знали, что раз в год – в канун одного из полнолуний – в окнах дома Батюшкова мерцает призрачный свет. И даже можно различить туманные силуэты. Их ровно семь. Помелькают в окнах до первых петухов, а потом сразу и пропадают. Но до следующего года. Местные сначала грешили на заезжих писателей. Мало ли, нахрюкаются до свиного визга, вот потом и лазают на карачках по развалинам. Пьяные писатели они такие… бесшабашные. Море им по колено и враг по плечо. Это длилось до тех пор, пока великая держава не испустила дух.

Перестройка застала всех дубултянцев врасплох. Деньги, как по мановению волшебной палочки обесценились. Жизнь потеряла смысл и краски. Она стала ржаветь вместе с воспоминаниями о прошлом. Ткацкая фабрика, не выдержав конкуренции с китайским швейным ширпотребом, спешно закрылась. Ткачихи, утерев слезы, разбрелись, кто куда. Внезапно обанкротился металлургический завод, на котором много лет клепали гусеницы для танков известной во всем мире марки «Т». Клуб превратился в казино. Писатели забыли о шикарных банкетах в профилактории, и вскоре усадьба самоубийцы Лунгиной опустела. Апартаменты разграбили, и теперь в пустых амбразурах окон росла молоденькая травка. Дубултянск постепенно превратился в приют дачников и стариков со старухами. Жизнь застопорилась…

Викторов вышел на платформу и, попрощавшись с молоденькой проводницей, направился на привокзальную площадь. До дома Лениной бабушки нужно было идти пол часа. Может, и больше. Ведь в Дубултянске он был последний раз год назад. А память еще не совсем восстановилась. Рич огляделся. Как назло ни одного частника. Придется ждать. Он зашел в автобусную остановку, сел на исписанную неприличными словами скамейку, и, почувствовав слабую сухость во рту, решил выкурить трубку. Вишневый «Кэптэн Блэк». Другой табак Ричард почему-то не переваривал. Он достал из сумки бордовую пачку табака и услышал голос с очень знакомым акцентом.

–– Золотой, чего сидишь? А ну дай погадаю…

Рич, не поднимая глаз, точно определил, что это была цыганка. Сейчас другие набегут, подумал он в тот момент, когда цыганка уже сидела рядом с ним. Она схватила Ричарда за руку и против его воли стала разглядывать линии на руке.

–– Спасибо, не надо! – запротестовал Рич.

Он попытался было вырвать руку из сучковатых пальцев внезапной, как гром среди ясного неба, гадалки, но не тут-то было. Цыганка вцепилась в ладонь так крепко, что ее нельзя было оторвать. Ричард дернулся в сторону. Быстро, как только смог. И в это мгновение он вдруг ощутил на себе тяжелый холодный взгляд.

–– Золотой, ты чего? Да я же тебе ничего плохого не сделаю. Не дергайся. Давай лучше погадаю.

–– Нн-е надо…

С заметным усилием Ричарду все-таки удалось вырваться. Он встал, кашлянул и убрал табачок и трубочку в сумку. Цыганка несколько секунд разглядывала его. А потом встала, одернула цветастую юбку, сложил губы куриной гузкой, и двинулась Викторову навстречу.

–– У тебя линия судьбы интересная, – сказала цыганка, протягивая Ричу узкую шероховатую ладонь. – На хлеб дай, все скажу.

–– Вот что, фаянсовая! Если ты не отстанешь, я милицию позову.

Цыганка вдруг остановилась и поглядела на Викторова, задрав брови.

–– Твоя милая, вроде как ребеночка ждет.

Ричард обалдел. Откуда ей было знать об этом? Вот стерва, по глазам что ли читает?

–– Иди ты в баню! – резко сказал он.

–– Зря, золотой, – цыганка обиженно цокнула языком. – Ой зря. Ребеночек-то твой родится, только вот…

Послышался рев мотора, скрипнули шины. Викторов и цыганка обернулись. Одновременно. В каких-то двух шагах от автобусной остановки стоял, дребезжа ржавым подкрылком, изможденный дорожными странствиями милицейский «Уазик». Опустилось боковое стекло. Из окна тут же высунулась розовощекая ментовская физиономия.

–– Зинаида, опять ты здесь?

Цыганка отступила немного назад. Подняла руки и стала махать ими перед собой.

–– Что я? Я это… ничего я. В магазин вышла, родной, – путаясь, сказала она.

Милиционер сдвинул фуражку на затылок, почесал лоб и покосился на Ричарда.

–– Вот и иди в свой магазин. Нечего людей охмурять. Допрыгаешься ты у меня.

Скрипнула дверца. Милиционер, подняв воротник, выскочил на снег и двинулся к цыганке.

–– Иди-иди, говорю. А то посажу суток на пять. И пусть хоть весь табор за тебя просит, все равно не отпущу.

Цыганка помотала головой. И, ухватил юбку за подол, стала осторожно пробираться между Ричардом и милиционером.

–– Нет, родной, не хочу на пять суток, – испуганно сказала она. – Зачем закрывать? Мне этого не надо. Я сейчас тихонько уйду и все. Хорошо, родной?

Милиционер фыркнул:

–– Брысь отсюда!

Цыганка пулей выскочила из остановки и, обогнув ее по неровной дуге, рысьими прыжками помчалась по улице.

–– На дачу приехали? – сказал милиционер, роясь в кармане.

–– Нет, в гости, – ответил Рич.

Милиционер достал из кармана пачку «Беломора», вытянул из нее одну папироску и, прищурив глаза, закурил.

–– К кому?

–– Здесь живет бабушка моей невесты, – Ричард кивнул в сторону улицы.

–– Мм-м, это хорошо. Документы какие-нибудь есть? – милиционер поглядел на Ричарда вызывающе.

Викторов расстегнул куртку и достал из кармана паспорт. Милиционер полистал его, о чем-то недолго поразмышлял, и вернул документ Ричарду.

–– Где живет? – спросил он.

–– На Цветочной, дом тридцать три.

Милиционер кашлянул. Сдвинул фуражку на лоб и предложил Викторову:

–– Подбросить?

Рич, окинув пустую привокзальную площадь огорченным взглядом, кивнул. Машина завелась сразу. Двигатель фыркал и чихал, как нечищеный тысячу лет пылесос.

–– Костя, – представился милиционер, включив первую передачу.

–– Ричард, – ответил Викторов.

«Уазик» нервно дернулся и, раскачиваясь на колдобинах, выехал с площади. Вскоре машина оказалась на заснеженной дороге. Костя переключил скорость и газанул. Ричард выглянул в окно. Не смотря на то, что сейчас был полдень, Дубултянск казался совершенно пустым и безжизненным. Поразительно, вроде не совсем уж крохотный городишко, а ни одной живой души не видно, подумал Рич. Даже собак с кошками.

–– А куда все делись? – спросил он у Кости.

Милиционер улыбнулся, выкрутил руль. «УАЗ» резко повернул налево. Рич заметил табличку на угловом доме «ул. Цветочная, д. 90».

–– Зимой всегда так. Народу здесь мало. Молодежь вечером у клуба собирается. Старухи – у почты. Но утром, часиков в девять. Посплетничают минут пятнадцать и разойдутся по домам. А мужики почти все пьют. Их совсем не видно, – объяснил Костя.

–– Вон оно что. А я здесь летом был.

Костя кивнул:

–– Летом много дачников. Почти все из Питера. Зимой дело другое. Постойте… – Костя мельком взглянул на Ричарда. – Бабушку вашей невесты случайно не Клавдией Филипповной зовут?

–– Ну да. А что? – удивился Рич.

–– Так я ее знаю. Учительницей до пенсии работала, да?

–– Кажется, работала, – неуверенно сказал Викторов.

–– Хорошая женщина. Она учила меня. С первого по третий класс.

Машина тем временем миновала уже дом номер пятьдесят по все той же Цветочной улице. Впереди появилась обросшая льдом колонка. Рядом стоял человек. В одной руке держал помятое ведро, в другой – коромысло. Во второе ведро из обледенелого крана тонкой струйкой текла вода. Костя пригляделся. Машина, поравнявшись с колонкой, затормозила. Милиционер приоткрыл дверцу и высунулся наружу.

–– Семеныч, заяву-то не забудь написать.

–– Не-е, как забыть! Не забуду, – послышалось в ответ.

–– В десять в отделении.

–– Буду-буду!

Пошел снег. Костя закрыл дверцу. Мотор взревел и машина покатилась дальше, оставляя на снегу следы от лысых шин.

–– Интересное у вас имя, – вдруг сказал милиционер.

Рич пожал плечами. Он давно перестал удивляться подобным вопросам, поэтому сразу ответил:

–– А у меня прадед из Англии.

–– Ого! – воскликнул Костя.

–– Царю Александру Третьему деньги помогал печатать, – ответил Ричард.

Костя, забыв на мгновение о том, что сидит за рулем, посмотрел на Рича.

–– Это какой царь-то? – спросил он.

–– Да тот, который до Николая Второго Россией правил, – сказал Викторов.

–– П о н я т н о, – Костя снова выкрутил руль.

Машину встряхнуло. Но не слишком сильно. Оказалось, что «Уазик» сейчас объезжал большую канаву, вырытую каким-то садистом прямо по середине улицы.

–– Сами-то кем работаете?

Рич немного смутился. Дело в том, что ответ на этот, казалось бы, безобидный вопрос уже порядочно осточертел ему. Особенно после того, как он попал в больницу. Не будь Рич писателем, не было бы ни таблеток, ни аппарата для измерения давления. Впрочем, и давления самого не было бы.

Все началось с того, как Рич решил поработать заведующим редакции журнала Бориса Хрустова. Языкастые писаки, как только услышали об этом, так сразу и ощетинились. Повытаскивали острые иголки, повысовывали слюнявые язычки и зашипели в унисон. Понятно, что от скудоумия. Но Ричу-то от этого не легче. Писулек, порочащих достоинство Рича, было нашкрябано очень много. Всякое о себе он тогда узнал. И как только педерастом его не рискнули называть, не понятно до сих пор. Жизнь Викторова вдруг съежилась и пошло-поехало. Сплошные ямы да ухабы. Ричард прекрасно помнил, как месяца два обходил книжные магазины стороной. Воротило его так, что аж блевать хотелось. От одного вида обложек. Даже от своих собственных книг. Языкастые плевали ядом, покуда Рич не покинул журнал. По собственному желанию ушел. Но, это было только начало…

–– Книжки пишу, – тихо отозвался Рич.

–– Никогда еще не видел живого писателя! – восхищенно сказал Костя.

Н-да, хорошо сказано, подумал Ричард. Надо же, живого писателя не видел. Обязательно возьму на заметку.

–– И много написали? – не унимался Костя.

–– Да не очень. Пока сорок три книги, – Викторов как бы случайно отвернулся к окну.

–– Ничего себе… пока! Скажите тоже. А я вот стихи сочиняю.

Рич, продолжая смотреть в окно, представил себе милиционера Костю, декламирующего свои вирши арестантам. Любопытная картина, подумал он, бритоголовые зэки и высоко задравший голову мент. Сюр какой-то. Пусть и так, но довольно живенькая картиночка. Булгаков, как говорится, курит бамбук.

–– Хотите что-нибудь почитаю?

Ричард кивнул. Милиционер деликатно кашлянул. Викторов услышал громкий голос Кости.

Твои мозги плавятся от страсти,

Твоя приверженность ясна.

Ты хочешь секса и фантазий,

А мне милей твоя душа!

Пауза. Ричарду нечего было сказать, и он даже не осмелился повернуть голову.

–– Ну, как? – спросил рифмоплет.

–– Ничего… нормально. Только по-моему слишком много страсти, – ответил Рич.

Костя добродушно осклабился и прогудел:

–– Гм-м, а без нее стихи – не стихи. Я, конечно, не Маяковский, но все-таки.

Клавдия Филипповна встретила Ричарда с радостью. Первым делом она спросила, как себя чувствует Лена. Рич сказал, что ей придется немного задержаться в Петербурге.

–– Почему? – спросила Клавдия Филипповна.

Рич поглядел на нее и с восторгом изрек:

–– Кажется, у нас будет ребенок.

Бабушка так и села на стул. Она немного помолчала. Улыбнулась и поинтересовалась у Ричарда:

–– А свадьба когда?

–– Весной, – ответил Рич.

–– Наверное, Ленка так решила, – Клавдия Филипповна покачала головой.

Ричард кивнул.

–– Вся в прабабку. Та тоже мужиками вертела, как кошка хвостом. Не зря ведьмой называли.

–– Да ну что вы, Клавдия Филипповна. А свадьбу мы сыграем до того, как Лена родит.

–– Ладно. Устал ведь, – бабушка заглянула Ричарду в глаза. – Проголодался?

–– А то!

–– Тогда идем, – Клавдия Филипповна встала и повела Рича в кухню.

Ближе к вечеру Ричард решил взяться за работу. Ноутбук есть, электричеством дом Лениной бабушки не обделен. Мобильник Викторов с собой тоже прихватил. Так что при желании даже получится заглянуть и в интернет. GPRS-то включен. Рич положил ноутбук на стол. Присоединил провода. Откинул крышку компьютера. Тихонько зашелестел жесткий диск. Появилась заставка – искореженная «форточка» всемирно известной американской корпорации.

–– Итак, на чем остановился? – произнес Ричард, нажимая кнопки на клавиатуре компьютера. – Ага, вот оно.

На экране появилась папка «Мои документы». Рич покрутил шарик скролла, и папка тут же распалась на множество подпапок. Нужную Викторов очень быстро нашел.

–– «Логово безумных драконов», – прочел Рич.

Вдруг он замолчал. Попытался вспомнить о чем писал больше месяца назад. Задумался. Пролистал текстовый файл. Снова задумался. Но так ничего и не вспомнил. Значит, прежде чем писать дальше, придется читать то, что уже написано. А душа к этому сейчас у него не лежала.

–– Н-да… – Рич откинулся на спинку стула и пошевелил ногами.

Читать. И немало. Сколько там написано? Рич увидел под текстом цифру сто один. Действительно, слишком много. А, может, лучше написать что-нибудь о пасквилистах-упырях? Рич с отчаянием оглядел комнату, закинул голову и громко чихнул. Хорошая примета, но без вдохновения писать невозможно даже про упырей. А, может, бросить эту долбаную фантастику к чертовой бабушке?

–– Дудки! Вы от меня только этого и ждете, – сказал вслух Ричард.

Он осторожно встал, помассировал затекшее колено и подошел к окну. По-прежнему шел снег. Окрестности Дубултянска сейчас напоминали иллюстрации к сказкам Андерсена. И стоило Ричарду закрыть глаза, как он представил себе снег, превращающийся как по волшебству в чудесную сахарную вату. Ричард медленно открыл глаза. Где-то вдалеке маячили обветшалые стены заброшенного дома. Это был особняк Батюшкова. Ричард повернул голову и увидел заснеженный лес. Он совершенно точно знал, что за ним находится бывшая усадьба Лунгиных.

–– Проветриться что ли?

Вокруг не было ни души. Один только снег сверкал повсюду, да печально чернел забор. Ричард приблизился к нему и, отыскав калитку, вышел в открытое поле. Оно сейчас выглядело страшною заснеженною пустынею. Вдали синел лес, а перед ним виднелись убогие развалины дома Батюшкова. Рич поднял воротник и пошел через поле к руинам. Минут через пять он остановился. Его сразу обдуло холодным ветром. Ричард обернулся. Окинул взглядом окраинные дома, облепленные снегом заборы, сухие яблони и церквушку, в которой теперь вечерами собиралась молодежь.

Вот она Россия-матушка, подумал Рич, широка и далека, но ежели разобраться, то смотреть-то и не на что. Красоту опошлили, манерность просрали вместе с прошлым и мордой… мордой окунули в грязь. Ничего святого не осталось. Велика Россия, но так же велика и яма в которой она тонет. Правда, видно, что пытается еще кое-как вынырнуть. А на самом деле до дна-то совсем уже немного осталось…

Ричард тяжело вздохнул. Пошел дальше. Под ногами хрустел снег. В кармане лежала трубка и пачка табаку. А в душе у Ричарда сейчас было так пусто, что он не мог себя пересилить и закурить. Он шел дальше, чувствуя тяжесть за плечами.

Викторов остановился снова. Но только когда до развалин осталось метров сто. Рич все-таки достал трубку. Неторопливо набил ее табаком. Послушал свист ветра, достал спички и закурил. Внезапно ветер подул со всех сторон. Рич накрыл отверстие трубки большим пальцем и, проваливаясь в снег по щиколотку, поплелся дальше. Неожиданно похолодало. Но Рич продолжал идти, сопротивляясь порывистому ветру. Он налетал не весть бог откуда. Бросал в лицо клочья снега, больно царапал лицо, трепал за воротник и вдруг исчезал. А потом снова налетал. Лиходей раздувал куртку, пытался скинуть с Ричарда шапку, а иногда пыжился завалить в его лицом снег. И так повторялось раз, покуда Рич не очутился в развалинах особняка. Здесь было мрачно и холодно. Викторов остановился, огляделся, крикнул в пустоту: