О том, как мужчину переполняют чувства

Поначалу я не заметил в работе коммивояжёра ничего особенного: он действительно ходил по вагонам и предлагал людям ознакомиться с образцами тканей, которые он носил с собой. Также он мог с удовольствием подробно рассказать, каким способ человек может заказать понравившуюся ткань по данным из каталога. Такая схема, конечно, во многом упрощала работу коммивояжёру: не имея при себе ни самого товара, ни вырученных за него денег, ему не стоило бояться ограбления.

Я плёлся за ним, как хвостик, и, так как для стажёра я был староват, думаю, что пассажиры могли принять меня за хозяина бизнеса, который проверяет работу своего сотрудника. Кстати, меня никто не узнавал – к этому я уже давно привык. Во-первых, высокое искусство далеко не для всех, во-вторых, очень многое меняет грим и косметика – без регулярного профессионального ухода поддерживать своё лицо становится невозможно. И третье, самое главное – герои вчерашних дней предаются забвению под ногами молодых – моё место на сцене оказалось быстро занято, сразу же, как я ушёл на пенсию, а у толпы память короткая.

Мы двигались всё дальше по вагонам, я старался уличить моего проводника в каком-то особом действии или жесте, которые послужили бы тайным знаком или сигналом общества. Однако все его движения, по-видимому, отшлифовывались десятилетиями практики – они были полностью лишены любой избыточности. Он открывал саквояж, доставал и демонстрировал ткани, обращаясь с ними так ловко, словно повар с картошкой. Поэтому удивляться чему-то необычному в его действиях мне не приходилось. Зато меня поразило, как много людей проявляло искренний интерес к его товарам. Конечно, пожилые дамы и женщины с детьми, например, были его целевой аудиторией, и их внимание вполне поддавалось объяснению: они даже могли затеять между собой спор о качествах той или иной ткани, но мой проводник всегда умело прерывал их дебаты, примиряя обе стороны каким- нибудь тривиальным компромиссом. Однако, когда мы зашли в вагон, пассажиры которого почти полностью состояли из солдат и сопровождающих их офицеров, я решил, что здесь нам и задерживаться не стоит. Но коммивояжёр принялся за дело: раскрыл саквояж и вновь извлёк образцы тканей, и понёс их по вагону, словно подношения правителям древности. И солдаты обратили на него внимание, начали расспрашивать про товар. Коммивояжёр отвечал им так же подробно и содержательно, хотя должен был понимать, что дело здесь не выгорит. Но солдаты заинтересовались, слушали его очень внимательно, и почти каждому было что добавить.

– Моя жена портниха, – говорил один из них, – пишет, что в наших краях уже не достать порядочной ткани.

– Это всё война, – отвечал другой, – в войну всё грубеет, и люди начинают носить одежду из грубых материалов.

– И сами люди становятся грубее, – соглашался третий. – Я вот пробую потрогать этот атлас, стараюсь ощутить его мягкую фактуру, глазами вижу, что он нежный и должен быть приятен на ощупь, а чувствую только трещины на своих пальцах. Но материал этот всё равно хорош. Обшей им хоть гроб изнутри, даже мертвецу будет приятнее лежать.

– Если материал хороший – он хорош во всём, – заключал старшина, – не линяет и остаётся крепким очень долго. На свою форму, конечно, грех жаловаться, но та, что давали раньше, требовала меньшей починки.

Коммивояжёр со всеми соглашался, давал обстоятельные пояснения и медленно шёл дальше. В конце вагона располагались офицеры. Один их них достал из кармана платок и протянул коммивояжёру со словами:

– Это неплохой материал. Что скажете?

– Пожалуй, – ответил тот, рассматривая и трогая платок. – Очень качественный шёлк. Но сейчас популярнее те, что подешевле.

– Это от матери, – добавил офицер, убирая платок, – когда я первый раз уходил на фронт ещё солдатом, она подарила мне его и сказала перевязать им рану, если так случится, чтобы она быстрее зажила. Но за пятнадцать лет меня так и не ранили.

Выйдя в тамбур, коммивояжёр сел на лавку передохнуть. Он делал это в конце каждого вагона, но чем дальше мы шли, тем более продолжительный отдых ему требовался. Он провёл рукой по образцам тканей, убрал их в саквояж, хотя в следующем вагоне обязательно достанет снова. Затем он закрыл глаза и облокотился о стенку вагона. Стучали колёса, покачивался вагон, за окном была глубокая ночь. Времени прошло немало, но я в своём деле совершенно не продвинулся, и это вселяло беспокойство.

Я решил обратится к коммивояжёру, чтобы развеять свои сомнения:

– Скажите, я правильно понимаю, что мы ещё не встретили ни одного члена общества среди тех людей, что мы видели?

– Как же, – коммивояжёр взглянул на меня слегка удивлённо, – они все члены общества.

– То есть как? – не понял я. – Как все эти люди могут участвовать в тайной организации?

– Тайной? – он слегка усмехнулся. – О нет. Видимо, я неправильно вас понял. Я решил, что вы состоятельный бизнесмен с верхов, которому просто захотелось спуститься сюда, в город, чтобы увидеть общество. И вам всего лишь нужен проводник для путешествия в место обитания этих самых простых людей. Как будто сводить в зоопарк.

Я улыбнулся ему, хотя душу мою терзало разочарование, и спросил:

– Так никакого такого тайного общества, получается, нет?

– А зачем оно вам? – поинтересовался коммивояжёр, видимо, всё ещё рассчитывая помочь мне. – И как вы узнали о нём?

Я сел рядом с ним и тяжело вздохнул.

– Я провожу частное расследование, и у меня есть вот это, – я достал из кармана белый лист. – Насколько мне известно, это некий знак принадлежности к тому самому тайному обществу.

– Выглядит как простая бумажка, – усомнился он.

– Да, но я точно знаю, что, завидев этот лист у кого-либо, члены некой организации замечают друг друга.

– Неужели? – коммивояжёр поднял брови. – Втаком случае, стоит попробовать идти по вагонам с этим листиком, возможно, кто-то отреагирует.

– А ведь и правда, – ответил я, а сам подумал, что ходить по вагонам и что-то демонстрировать – универсальный метод этого человека.

– Мне пора продолжать, – коммивояжёр встал и отправился дальше.

А я решил последовать его совету и пошёл обратно по вагонам, держа листок перед собой как икону. Что оказалось странно: когда коммивояжёр заходил в любой вагон, многие сразу же обращали на него внимание, а меня не замечал никто. Я шёл, словно потерявший своё место, люди даже не оборачивались, чтобы посмотреть, кто там опять открыл двери и запустил сквозняк. С каждым шагом я всё меньше верил в успех: никто мне не махал, не подмигивал, не окликал меня. Люди глядели в окна, в стороны, в лучшем случае, сквозь меня. Я начал отчаиваться: я выгляжу глупо с этим листком, не знаю, что я здесь делаю и чего жду. Я просто иду вперёд, а вагоны всё не заканчиваются.

Вдруг я почувствовал, как меня кто-то дёргает за полы пальто. Я остановился и услышал: «Эй, приятель, присядь». Это сказал один из пассажиров. Я сразу же сел рядом с ним, сердце моё замерло. Я ждал, что он добавит что-то ещё, но дальше мы ехали молча. Я был очень впечатлён, что на мою удочку кто-то попался. Я убрал листик и принялся разглядывать пассажира. Заговорить с ним я боялся, чтобы не дай бог не спугнуть, тем более конспирация. Это был мужчина средних лет, явно рабочей профессии, уже с сединой в волосах. Лицо его стало отпечатком долгих тяжёлых смен на каком-то заводе. Казалось, глаза его просели внутрь глазниц, а губы сжаты в тугую струну. Он даже не смотрел на меня, от этого мне было и тревожно, и любопытно. Вся его одежда и вид выдавали в нём заурядного работягу, но кто знает, возможно, эта организация набирает себе людей именно из таких. Либо же это умелая маскировка.

Так мы ехали довольно долго, пока на одной из станций мужчина не поднялся и не сказал мне: «Пойдём». Я последовал за ним, охваченный духом приключения.

То место, где мы вышли, было пригородом, промышленный район. Начинало светать – неужели я всю ночь провёл в поезде? Я шёл за этим человеком, даже не предполагая, как долго мы будем идти. Я уже корил себя за свою беспечность: кто знает, куда он меня заведёт?

Но мы пришли довольно быстро, всего лишь немного отошли от железнодорожной станции и остановились на автомобильной стоянке вблизи какой-то котельной или электрической подстанции. Здесь уже собрались люди, по-видимому, такие же рабочие с завода, одетые в потрёпанные спецовки. Рядом с ними на земле я увидел ящик с бутылками, кажется, в них было пиво.

Мой спутник кратко поприветствовал всех. Я последовал его примеру. После этого он достал из ящика две бутылки и передал одну мне. Остальные также ответили нам на приветствия и продолжили пить своё пиво, наблюдая рассвет.

Я сделал пару глотков. Всё это мало походило на собрание тайной организации, хотя и выглядело довольно чинно.

Солнце поднималось всё выше, вокруг становилось светлее, стали видны трубы каких-то фабрик, серо-коричневые стены цехов и грязные дороги промышленного района, разбитые грузовиками. И вот уже третий раз за сегодня я спрашивал себя: «Что я делаю здесь, кроме того, что бесплатно пью дешёвое пиво?» Но ведь чем-то эта встреча должна закончиться?

В это время к нам подошёл ещё один рабочий, он был явно моложе других и носил очки. Он выглядел очень нервным, скорее даже раздражённым. Тот рабочий, что привёл меня сюда, поприветствовал его:

– Здорова, Олег.

– Всем, – ответил Олег, подняв ладонь вверх.

Ему передали бутылку, он повертел её в руках, внимательно разглядывая, словно что-то в ней было некачественно исполнено, открыл и сделал пару глотков.

Рабочий из поезда, по-видимому, старший здесь, продолжал вести это стихийное совещание.

– Как дела, Олег? – спросил он.

Парень в ответ нервно помотал головой.

– Как твоя мать? – спросил его кто-то.

– Ей лучше, – оживился Олег, – ей значительно лучше.

– День какой предвидится… – сказал кто-то, словно сам себе.

Олег выпил пива и продолжал говорить, постоянно запинаясь.

– Благодаря тому, что матери стало лучше, у меня появилось свободное время, – он сделал ещё несколько жадных глотков, словно пил воду от сильной жажды, – я смог читать и дочитал книгу. В конце книги написано, что все они сдохнут.

– Мы с тобой сегодня вскрываем горловину, – в то же время обратился один рабочий к другому.

Олег при этом всё не унимался:

– Там так и написано, – не теряя юношеский пыл, повторял он, – сдохнут, сдохнут!

Двое рабочих продолжали свой разговор:

– Пара не хватит, ты сам подумай, – объяснял один другому.

Вдруг всех подытожил мой проводник:

– Сейчас уже пойдём, – сказал он.

Все начали спешно допивать пиво. Я понял, что мероприятие подошло к концу.

– Прошу прощения, – я всё-таки осмелился задать вопрос, – а для чего мы здесь собрались?

Рабочие посмотрели на меня не удивлённо, но отстранённо. Один из них сказал за всех: «Мы с завода стали», а тот, что привёл меня, добавил: «Я думал, ты ищешь компанию, чтобы выпить».

И они ушли, вокруг стало так пустынно, словно никого здесь и не было. Только я да пустой ящик на земле и утреннее солнце на небе смотрим на промышленные окраины рядом с железной дорогой. В расстроенных чувствах я побрёл на станцию, думая лишь о поезде, который отвезёт меня домой.

IV

«Не вышло у меня ничего с моим расследованием», – говорил я себе, сидя на скамейке на железнодорожной станции ранним утром в ожидании обратного поезда домой. То же самое повторял я себе, шагнув с перрона в вагон этого поезда. И сидя в вагоне-ресторане, говорил я себе эти же слова под стук колёс и шум дождя за окном. И когда ко мне подошёл уже знакомый коммивояжёр, я так же рассказал ему, что с расследованием у меня ничего не получилось. Он в ответ только опустил брови и спокойно вздохнул. Казалось, что этот человек к собственным неудачам был уже чересчур привыкший, а чужие и вовсе без всякой душевной обработки сразу направлял глубоко в фон. Что поделать, раз его ум не занимали тайные организации, и нечего не мог он поведать о них, не смотря на состоявшийся житейский опыт. А ведь случались же в обществе и бурления, и скрытые потоки в разные времена. Но, по-видимому, ни одно из них не коснулось коммивояжёра – во все времена он просто продавал ткани, не принимая во внимание культурного влияния на конъюнктуру рынка.

Не могу сказать, что, возвращаясь домой с вокзала, я оставался взволнован или переживал касательно моего нынешнего положения. Хотя повод для этого имелся: я не узнал ничего такого, что мог бы сообщить оперативникам, когда меня спросят, и идей для нового расследования у меня не осталось. Однако я был в тот момент слишком вымотан этим незапланированным путешествием и целой ночью без сна, поэтому брёл домой по одному чутью, не отягощая мыслями и без того тяжёлую голову.

Но заметив уже близи своего дома спешащего мне навстречу моего соседа, я заволновался. А он, хотя и спешил, двигался спокойно, и лицо его, неопытное в делах выражения эмоций, никак не отражало его истинного состояния и настроя.

Подойдя ближе, он окликнул меня:

– Иван, у тебя в квартире кто-то есть, – сказал он мне, не поздоровавшись, – по меньшей мере двое.

Сердце моё упало – неужели это всё? Я стоял как вкопанный, а хотелось сесть или просто рухнуть.

Сосед, увидев мою реакцию, добавил:

– Ты можешь пока что пожить у меня.

– Нет, – ответил я растерянно, – они возьмут и тебя. Тем более, что долго я не смогу прятаться.

– Что же ты будешь делать?

– Пока не знаю, – сказал я вполне честно.

– Ясно, – добавил сосед и как будто резко потерял интерес к моему положению. – Тогда бывай.

И он пошёл прочь, даже не в сторону дома. А я остался стоять на месте. От переизбытка событий и тревог мой мозг словно закипел и начал рисовать мне самые ужасные картины. Я ведь так и не смог ничего выведать, и теперь меня точно уберут. А может, они решили сделать это сразу после первого нашего разговора, просто не захватили с собой пластиковый мешок. Конечно, их не убедил мой лепет, и тем более того, кто их послал. И он сказал оперативникам, что я больше не нужен, и сейчас ждёт меня в моём же доме быстрая кончина. Отчаянье и досада нахлынули так сильно, что я схватился за свою старую седую голову. Я ощущал, что вот-вот закричу, как маленький ребёнок. Внезапно эти чувства, столь острые и яркие, вскрыли что-то новое внутри меня – это был прилив злобы и ярости. И мне, мягкотелому трусу, который всегда прогибался и пресмыкался, вдруг захотелось перейти в наступление.

Конечно, я не решу это дело грубой физической силой, но я мог действовать хитрее – попробовать взять на испуг. Всё-таки я не так уж глуп. И если спецслужбы ждут от меня информацию, я волен рассказать им что угодно, только пусть потом не жалуются, что это прозвучит пугающе. В свою квартиру я уже пойти не могу, но ведь у меня имелся телефонный номер, вручённый оперативником во время нашей последней встречи. Салфетку я носил с собой, и номер на ней сохранился. Оставалось лишь позвонить по нему и заявить, что я вышел на след крайне опасной тайной организации, которая вербует народ прямо в поездах и готовится со дня на день учинить крупномасштабную трагедию.

V

Казалось, удача наконец-то начала сопутствовать мне, по крайней мере, трюк со звонком по номеру, оставленному оперативником, сработал отлично. Я дозвонился и потребовал от человека на том конце провода срочной аудиенции, чтобы сообщить о промежуточных итогах расследования (по предварительной договорённости): тайная организация вербует рабочих и готовит что-то страшное. Мне в ответ назвали адрес ближайшего территориального органа, куда я должен был явиться и доложиться.

Тот факт, что меня не отправили домой, был уже огромным успехом. Это значит, что меня воспринимают всерьёз. Я немедленно выдвинулся к месту, по пути мобилизуя все свои силы и фантазию к очень важному разговору, от которого на самом деле зависела моя жизнь.

Необходимое здание я нашёл довольно быстро, и дежурный на входе уже был предупреждён о моём визите, поэтому сразу распорядился, чтобы меня провели в назначенный кабинет. Место это было типичным государственным учреждением с давним ремонтом и старомодными растениями в больших горшках. Но меня это мало заботило, вели бы меня хоть голым по площади, голова моя всё равно также была бы занята яростной работой над той легендой, что я собирался преподнести. И в целом я был уверен в себе. Мой талант и фантазия вкупе со стрессом и бессонной ночью дали свои плоды, и история вырисовывалась настолько же впечатляющая, насколько фантастичная.

Внутри кабинета, куда меня привели, за столом сидел служащий и работал с бумагами. Он выглядел как типичный внушающий ужас палач закона: лысый, пузатый, морщинистый бульдог в тёмном костюме, смотревшемся строже любой формы. Его маленькие поросячьи глазки словно предназначались, чтобы впиваться острым взглядом в жертву, а кривой рот – для криков, угроз и ругательств. Казалось, именно от таких ждёшь, что он будет выбивать из тебя признание молотком по пальцам. Но то ли потому что я сам сюда пришёл, то ли от слишком явной карикатурности этого персонажа, страха и ропота перед ним я не чувствовал, а хотел как можно скорее перейти в атаку.

Он сразу велел мне сесть и сказал:

– Я вас слушаю.

– Я хочу отчитаться о своих наблюдениях, – быстро ответил я, – по договорённости о сотрудничестве.

Он кивнул, мол, продолжайте.

– Я вышел на след тайной организации. Они планируют захват власти. Создают небольшие ячейки среди рабочих и промывают им мозги. Система коммуникаций через коммивояжёров в поездах. Развитая агентура. Религиозно-идеологическая подпитка. Чудо, тайна, авторитет – всё схвачено.

– Излагайте письменно, – прервал он меня.

Служащий достал из ящика стола лист белой бумаги и протянул мне вместе с пишущими принадлежностями.

Я принялся за работу, изливая свои фантазии, словно они были реальностью. Тут было всё: мальчики с листовками – агенты, работяги – бойцы, коммивояжёры – связисты. Накачка реакционными идеями одновременно с накачкой пивом. Система шифровки и знаков. Угрозы, запугивания, круговая порука. Финансирование из-за границы. Кукловоды за кулисами, жестокие казни провинившихся.

Главный козырь в моей игре был абсолютно тот же, что и у спецслужб – страх. Я не знал, что они могут сделать со мной – они не знали, что происходило на самом деле. И все мы вместе боялись неизвестного.

Когда я закончил, служащий взял у меня мои записи и принялся читать. Вид у него был явно недовольный, при этом он постоянно нервно цокал и отпускал странные ругательства, непонятно к кому обращённые, вроде «уроды», «мерзость», «выродки», «ненавижу». Мне он в этот момент представился участковым, который раньше был уверен в непогрешимости горожан на его участке, а ему вдруг открыли правду о наркопритонах и борделях повсюду: от яслей до хосписа. Меня такая его реакция, наверное, должна была беспокоить, но уж больно она смотрелась чудно.

Дочитав до конца, он поднял на меня глаза и яростно воскликнул:

– Но хоть что-то у тебя есть, а? Хоть что-то?

Я, готовый к подобному вопросу, протянул ему своей заветный листок бумаги, полученный накануне от соседа, и сказал:

– Метка-шифровка. Для вновь принятых мальчиков- курьеров. Достать её было непросто. Сыграл дурачка, взял на испуг. Парень быстро наделал в штаны и сбежал. Мне, конечно, его было не догнать.

Служащий внимательно осмотрел лист в моей руке, но брать его не стал. Он снял трубку телефона, который стоял у него на столе, и гаркнул в неё всего одно слово: «Чемодан!» Через несколько секунд дверь в кабинет отворилась, и ещё один служащий поспешил войти сюда, неся перед собой раскрытый дипломат для бумаг. Мой собеседник кивнул мне, и я положил листик внутрь. Но этого оказалось недостаточно – туда же отправились и мои записи – всё то, что я недавно излагал на бумаге о своём расследовании. И только тогда дипломат закрыли и унесли, а мы с моим собеседником снова остались наедине.

Вдруг он неожиданно спросил меня, уже совсем другим тоном:

– Чай будешь?

– Буду, – ответил я машинально, хотя внутри меня всё настолько сжалось от напряжения, что капле воды некуда было бы просочиться.

Служащий встал и направился к шкафу, что стоял за письменным столом. Он достал оттуда чашки, заварочный чайник и упаковку с, видимо, чаем, приговаривая при этом: «Чай у меня хороший, греческий. Нельзя нам, нельзя, понимаете, чтобы кто-то нам готовил чай. Чай варим мы для себя сами, и кофемашины не разрешены. Поэтому все пьют чай. Растворимый тоже нельзя. А чай ведь легко подделать, поэтому нам его выдают под роспись…»

Я смотрел, как он возится с чаем, и старался слушать очень внимательно, чтобы уловить настрой этого человека и понять, что ему можно говорить, а что нельзя. При этом мне было интересно, что всё-таки с ним происходит: он просто нервничает или это результат длительных необратимых изменений.

Служащий всё не унимался, а только пуще распалялся в своей бессмысленной тираде. Да так, что у него со лба потёк пот, пока он разливал по чашкам кипяток. Я уже стал гадать, будет ли что-то к чаю, как вдруг на столе зазвонил телефон. Служащий тут же метнулся к нему, заканчивая очередную фразу: «А чай у меня хороший, греческий…». Поднеся трубку к уху, он моментально замолчал и стал слушать очень внимательно. Информация, по-видимому, была очень важной, потому что он даже изменился в лице, как будто успокоился, морщины на его лбу немного разгладились, а рот растянула лёгкая улыбка. Я заволновался: что же ему там такое говорят? Уж не касается ли это меня и того листа, что я положил в дипломат? Я наделся что-то понять по ответу служащего в трубку, но он в конце концов только выдохнул, протянул «Ага.» и закончил разговор.

Затем он спокойно обратился ко мне со словами:

– Продолжайте ваши наблюдения, мы вас пригласим для следующей встречи.

После таких слов оставалось лишь встать и уйти, что я и сделал, машинально вскочив и направившись к выходу.

Служащий прошёлся со мной до двери и, похлопав меня по плечу, сказал:

– Времени у вас теперь много, вы на пенсии.

– Спасибо, спасибо, – благодарил я его, не понимая, за что.

– Всего наилучшего, Иван Иванович.

VI

После всех этих приключений я наконец-то смог вернуться домой – никто не поджидал меня на моей квартире, правда, и следов чужого присутствия я не обнаружил. Впрочем, направляясь к себе тогда, я был уже настолько измучен, что не стал бы сопротивляться, даже если бы меня сразу повели на казнь.

Дома я сразу завалился спать и провёл в кровати не меньше двенадцати часов в глубоком забвении. Очнувшись от сна, я стал собираться с мыслями и стараться проанализировать последние события.

Трудно было сказать, улучшилось моё положение или, наоборот, ухудшилось по итогу. Вроде как мой план с обманом спецслужб выдумкой про тайное общество сработал, но что дальше?

Так или иначе, отныне у меня появились новые смыслы и дела: надо было чем-то подкреплять свои наблюдения, ведь теперь в любой момент могут спросить. В результате получалось, что я всё равно на крючке, хотя жив и свободен.

За последнее время на мою долю выпало слишком много испытаний и тревог, которые полностью истощили меня, и мне просто необходимо было как-то снять стресс. Я понимал, что посещение тех мест, где я обычно расслаблялся до ухода на пенсию, для меня теперь закрыто, как для забракованного. С другой стороны, и финансовые способности мои подослабли, поэтому я в расстроенных чувствах решил снизить планку до обыкновенного публичного дома. Однако, к собственному удивлению, я понял, что не знаю ни одного адреса.

В подобных рассуждениях я курил, стоя на лестничной площадке, когда дверь соседней квартиры отворилась, и оттуда вышел мой сосед, чтобы составить мне компанию.

Мы поприветствовали друг друга. Я думал, что он поинтересуется насчёт моих недавних приключений, но Сергей, как всегда, начал со своих дел и сказал:

– Я вчера нашёл труп на свалке в куче мусора. Это был задушенный мужчина.

– Такое случается, – спокойно ответил я. Мой сосед ведь шарился в самых разных местах.

– Да, но я ушёл потом, а сегодня вернулся, а трупа уже нет, – добавил Сергей.

– Конечно, его ведь мог найти кто-то ещё. Либо его утащили собаки, – предположил я.

– А как должен был поступить тот, кто первым увидел его? – спросил он.

– По закону ты должен был позвать полицию и скорую помощь, – иногда соседу приходилось рассказывать совсем уж очевидные вещи. Вот что значит полное отсутствие социализации.

– Тогда они решили бы, что это я убил его, – возразил сосед.

– Но для этого нужны хоть какие-то доказательства, – начал объяснять я, – орудие убийства, следы борьбы на теле, частицы кожи и одежды, мотив, свидетели.

– А если я убил его, переодел, сам переоделся, оружие спрятал, помылся и делал всё ночью, когда никто не видит? – не унимался Сергей.