скачать книгу бесплатно
– Как же я рад вернуться домой! – он сиял от счастья.
– Расскажи мне про все, – начал Джек. – Я хочу знать все.
– Наш директор… – Уорни заговорщически посмотрел на Джека. – Отец Кэпрон, но за глаза все зовут его Стариком. В общем, он читает наши письма перед отправкой, поэтому писать можно было далеко не обо всем. Но давай пока не будем про школу. Расскажи мне, что происходит в Самшите. Ты писал, что Короля Кролика похитили!
Уорни расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.
– Я спас его! – торжественно заявил Джек. – Я написал нам кучу историй: «Кольцо короля», «Мэнкс против Мэнкса», «Запертая дверь», «О расах, населяющих страну Мышляндию», «Освобождение Мерри».
– Здорово! Скорей бы все это прочитать.
– Я даже написал пьесу «Кольцо короля» про менестреля Иктуса-Оресса, сына покойного мясника. И вот еще. – Джек показал брату новые рисунки: мышей, расхаживающих в цилиндрах и со шпагами на поясе, и жаб в костюмах-тройках.
Уорни потянулся за стопкой рисунков и тетрадей, а Джек наблюдал за ним, подмечая изменения в поведении брата. Что-то поменялось в нем, совсем немного, – взгляд смягчился, когда разговор зашел о Самшите.
– Тебе не нравится в Виньярде? – предположил Джек, пытаясь угадать причину этой странной перемены, привнесшей в черты брата что-то новое, незнакомое.
Губы Уорни изогнулись в грустной улыбке.
– Мне нравится крикет и гулять я люблю, но…
– Мне бы там точно не понравилось. Ты же знаешь, я плохо играю в такие игры. Я слишком неуклюжий.
– Папа говорит, это все из-за того, что у нас в больших пальцах не хватает сустава, а не потому что мы неуклюжие, – сказал Уорни и взял в руки листок с изображением совы Паддифат.
– Зато какие замечательные истории ты сочиняешь! Мама бы сказала, что Бог дает каждому свой талант.
Джек опешил и уставился на брата, который слово в слово повторил то, что говорили родители. На один страшный миг ему показалось, что Виньярд и взрослая жизнь навсегда похитили у него брата.
Но Уорни тут же улыбнулся и присел на корточки.
– Чем же обернется для Поросят следующая битва?
Ответить Джек не успел, потому что Энни позвала всех за стол, и братья ушли обедать, оставив страну Поросят, Самшит и Паддифат дожидаться их возвращения.
* * *
Я замолчала. Джордж приоткрыл один глаз, проверяя, собираюсь ли я читать дальше.
– Ну вот! Это все? Они больше ничего не рассказали? Они тебе еще что-нибудь говорили? Что вы делали потом? Что сказал профессор?
– Ну, во-первых, он не профессор, то есть не такой Профессор, как в книге. Мистер Льюис преподает английскую литературу и дает частные уроки, но звания профессора у него нет, поэтому я обращаюсь к нему просто «мистер Льюис». Правильней было бы назвать его учителем или преподавателем, но…
Измученный моими пресными комментариями, Джордж бросил на меня вопросительный взгляд, и я поспешила перейти к более интересным вещам.
– В общем, на этом они закончили. А потом Уорни выскочил из гостиной и куда-то убежал, но вскоре вернулся с горой старых рисунков. – Я наклонилась вперед. – Какие же это были прекрасные рисунки, Джордж! Там были и кролик на велосипеде, и жаба в костюме. Мистер Льюис нарисовал их, когда был совсем мальчиком. Лет ему тогда было не больше, чем тебе сейчас. Он хотел что-то создавать – так он сам выразился.
– Думаешь, так и зародилась Нарния? – тихо спросил Джордж, словно боясь узнать правду.
Я пожала плечами.
– Никто из них не может ответить на этот вопрос.
– А что насчет больших пальцев мистера Льюиса? Что, если бы они были самые обыкновенные?
Он замолчал: наверное, подумал о своем сердце, не таком, как у всех.
– Что, если бы у мистера Льюиса большие пальцы были идеальными?
– Не знаю, – ответила я Джорджу. – А что, если бы он был лучше сложен, был крепче и никогда бы не болел? Начал бы он тогда рисовать и сочинять истории, пока бродил по залитым солнцем коридорам и сидел в пыльной комнатке на чердаке, потому что на улицу ему было нельзя? Может, и не начал. Может, тогда он гулял бы с другими детьми, никогда бы не создал Зверландию, а потом и Самшит. Не уверена, что Нарния своим возникновением обязана именно негнущимся большим пальцам. Но вообще это мысль любопытная, и мистер Льюис тоже ей задавался.
– Тебе удалось прочитать что-нибудь о Самшите?
Я покачала головой.
– Мистер Льюис редко перечитывает свои произведения, но иногда все же просматривает старые тетради и рисунки, восхищается тем миром, который они вместе с братом создали в детстве. После смерти отца они с Уорни вернулись в Литл Ли и простились со всеми своими игрушками с чердака, закопав их в саду. Но часть рисунков все-таки оставили. Позднее, когда Джеку было уже двадцать восемь, он написал целую энциклопедию, чтобы рассказать все о Самшите.
Лицо Джорджа помрачнело.
– Больше они ничего не сказали? – спросил он, глядя в окно.
– Есть еще одна история, но ей займемся после обеда. Ты же помнишь, что меня поймали, как воришку, когда я пряталась на их территории? Удивительно, что они вообще чем-то со мной поделились. Но они ждут меня на чай в понедельник. Не забывай, братишка, – ответила я, взъерошив ему волосы, – у меня скоро экзамены. Я не могу целыми днями сидеть у мистера Льюиса. Мне нужно заниматься, а ему – читать лекции, давать уроки и проставлять отметки.
– Знаю, – сдался Джордж. – У вас там совсем другая жизнь, все время что-то происходит. Не то, что у нас дома. Но, может, начнешь ту вторую историю? Хотя бы совсем капельку?
Я поцеловала его в щеку.
– Тогда вот тебе то, что мистер Льюис сказал перед началом следующей истории: «А потом все изменилось».
– Вот это ход! Ну и как теперь я засну? Умеет мистер Льюис заинтриговать! – засмеялся Джордж.
Тут в комнату вошла мама с подносом, на котором стояли три чашки и чайник с узором из желтых цветочков. Ее каштановые волосы стали чуть длиннее, а прядка над ухом поседела. Мама еще совсем молода, ей всего сорок, у нее не должно быть седых волос. Заметив темные мешки у нее под глазами, я задумалась, когда она в последний раз по-настоящему высыпалась. Ее милая улыбка скрадывала всякую усталость, а мелодичный голос всегда поднимал всем настроение. Папа по-прежнему был от нее без ума. И я знала почему: она излучала такой свет, который был заметен каждому.
– Над чем смеетесь? – поинтересовалась мама, водрузив поднос на стол, уставленный пузырьками с лекарствами. На нем бы лежать учебникам и тетрадям… Увы, Джорджу выпала иная участь.
– Над мистером Льюисом. Как он ловко поймал Мэгс на крючок! На самом интересном остановился, а потом позвал на чай. Значит, скоро ко мне пожалуют новые истории.
Мама строго посмотрела на меня, словно предупреждая, что мне следует быть осторожней со всеми этими выдумками.
– Эти истории – чистая правда, – объяснила я, потянувшись за чашкой и вспомнив страшно крепкий чай, который пьют в Килнсе. – Я задала мистеру Льюису и его брату вопрос, который так волнует Джорджа. Он не ответил прямо, но поделился двумя историями из жизни и попросил передать их ему. Обещал в следующий раз поведать что-нибудь еще.
Мама покачала головой.
– Не растрачивайте попусту время бедного учителя. И свое тоже. Нарния – это всего лишь плод воображения, просто детская книжка. Красивая история, чтобы занять Джорджа. Нельзя же так докучать занятому человеку.
Джордж откинулся назад и провалился головой в подушки.
– Нет, мама. Это не так. Все не так просто.
– Что ж, мой дорогой мальчик, иногда простые ответы – самые правильные.
– Тут кроется нечто большее. Я уверен в этом, – решительно заявил Джордж и вдруг зашелся в приступе жуткого кашля. Мы с мамой принялись похлопывать его спине, пока кашель не стих. К той минуте, когда Джордж наконец глубоко выдохнул, кончики его пальцев уже приобрели синеватый оттенок, а губы словно исчезли с лица – настолько они обесцветились.
– Мэгс, – никак не унимался Джордж, – мистер Льюис не рассказывал, ему сложно было придумывать Самшит? И Нарнию? Ты… ты не заметила? Ему было столько же, сколько сейчас мне, когда он написал сказку про короля Кролика. Ему было столько же, когда он создал совершенно новый мир из кусочков нашего мира, и он тоже в это время болел!
– Он ничего про это не говорил, – я взглянула на маму, но она осматривала Джорджа в поисках признаков недомогания. – Он успел рассказать только о Самшите и доме, в котором они жили в Ирландии и который, судя по всему, был просто грандиозен. – Я замолчала и наклонилась чуть ближе к Джорджу. – Самшит не так широко известен, как Нарния, тут не поспоришь. Про него почти никто не знает. Но мистер Льюис сказал мне, что когда история наклевывается, то она как «лев, который пытается вырваться на свободу».
Джордж кивнул.
– Точно. Повсюду этот лев встречается.
– Вот что я могу тебе сказать наверняка: с самого начала мистер Льюис писал о вымышленных мирах. Возможно, все его королевства появились из одного и того же места, будь то Самшит, Зверландия или Нарния. Это мои догадки, но я помню, как он говорил о воображении вот что (тут я замолчала, пытаясь в точности вспомнить, что он сказал): «Когда сыт жизнью по горло, берись за перо: чернила, – лучшее лекарство от всех человеческих бед».
– Ого, – удивился Джордж. – Вот было бы здорово, если бы чернила спасли бы меня от моих бед, а?
Мама устало выдохнула.
– Не думаю, что он имел в виду именно это, сынок. Мне кажется…
– Мама, я знаю, что он имел в виду. Он говорил о душевных бедах, и он прав. – Джордж взглянул на меня. – Мэгс, когда ты поедешь в университет, можешь купить мне бумаги и цветных карандашей, как у Джека? И тетрадей? Если мистер Льюис писал в моем возрасте, значит, и у меня получится.
Он улыбнулся; я лишь молча кивнула, потому что за словами неминуемо последуют слезы, а уж они-то делу точно не помогут.
– У тебя есть еще что-то, Мэгс? Прежде чем мы приступим к следующей истории.
Я крепко задумалась, мысленно вернувшись в теплую гостиную Килнса к мистеру Льюису, который рассказывает мне о том, как из ничего можно придумать что-то. Я раскрыла тетрадь и прочитала свою заметку.
– Он сказал мне следующее: «Для меня разум – естественный орган истины; но воображение есть орган смысла».
Я посмотрела на Джорджа. Кажется, из уст мистера Льюиса это звучало гораздо лучше, но что есть, то есть. Вести записи во время рассказа он мне не разрешил. Сказал, что нужно просто слушать, ведь мы не на лекции в университете. Но я очень хорошо запомнила эту мысль, как будто где-то ее уже встречала: «Воображение есть орган смысла».
Джордж кивнул и с довольной улыбкой закрыл глаза, как будто я напомнила ему о чем-то, что он знал и без меня.
Я посмотрела на маму, и она кивком позвала меня на кухню.
Папы еще не было дома, хотя уже наступил вечер. Сейчас у него начиналось самое загруженное время: на Вустерском фарфоровом заводе только что закончилась вечерняя смена, и освободившиеся рабочие стекались на рынок, которым он заведует. Таков был их распорядок дня, жесткий и несгибаемый, как рельсы от моего дома до Оксфорда. Родители придерживались этого распорядка уже больше семнадцати лет, начиная со дня моего рождения.
В голове вертелись ужасные вопросы: что будут делать мама и папа, когда Джорджа не станет? Как изменится их жизнь, их быт? Когда мы дошли до кухни, безысходность стала настолько невыносимой, что у меня из груди невольно вырвался стон.
– Дорогая? – в замешательстве спросила мама. – Ты в порядке? – она поставила поднос с чаем на массивный дубовый стол. На плите в железной кастрюле что-то булькало – какой-то гуляш, баранина, судя по насыщенному аромату.
– Нет, я совсем не в порядке. Неужели единственное, чем я могу помочь брату, – это рассказывать ему истории? Должно же быть еще что-то. Что говорят врачи?
– То же, что и всегда, Мэгс. Мы больше ничего не можем сделать. Поездка в Лондон не принесла ничего нового, а обследования и анализы, как и сама дорога, только ухудшили его состояние. С этим трудно смириться. Но мы должны.
– Но ведь на дворе 1950 год. Наука далеко продвинулась, мам. Должен же быть какой-то выход.
– Хотелось бы мне знать какой. Раньше ему помогали антибиотики, а теперь…
В ее голосе слышалась накопившаяся за эти годы усталость. Она тяжким грузом легла на ее плечи и посеребрила волосы. Зачем я лишний раз причиняю ей боль?
Нас прервал шорох гравия под колесами, и мы обе выглянули в окно. Это был папа, на велосипеде. Взлохмаченные черные волосы, румяные от зимнего ветра щеки.
– Почему он не на машине? – спросила я.
– Боится, что она может понадобится, когда он на работе. – Ее голос стих, и подробности неотложных поездок в больницу так и остались невысказанными. – Ну-ка, теперь улыбнись и поприветствуй отца. И никаких больше историй про всякие шкафы и мифических существ. Обещаешь?
Я молча кивнула, но знала, что мне еще не раз придется поднять эту тему, потому что именно об этом Джордж жаждет говорить больше всего.
Глава 6
На развалинах замка
О болезни Джорджа мы знали с самого рождения. Мне было девять, и мама с папой уже давно хотели еще одного ребенка. Холодным ноябрьским днем 1943 года, когда Европа была охвачена войной и над Ватиканом разрывались бомбы, у мамы неожиданно отошли воды. Добираться до роддома времени не было, и ребенок появился на свет прямо в родительской спальне.
Это был мальчик! Чудесный мальчик с пронзительно-голубыми, как два маленьких океана, глазами.
Но он был какой-то очень мягкий, как будто даже… вялый. Не такой, как другие дети, которые всем телом извиваются и сучат своими маленькими ручонками.
Его слабые легкие и щуплое тело, слабые ноги и руки стали причиной бесчисленных визитов врачей в наш теплый дом, и все они выносили один и тот же неутешительный приговор. Виной всему сердце Джорджа. Сделать ничего нельзя. Циркуляция крови нарушена. Сердце не справляется. Доктора осматривали Джорджа, щупали его, слушали, брали анализы, отправляли на рентген – чтобы затем покачать головой и сообщить маме с папой, что он едва ли доживет до своего пятого дня рождения.
Но ему исполнилось пять лет, а потом и шесть, и семь, и, наконец, восемь.
Вся жизнь Джорджа протекала внутри дома и не выходила за пределы кухни, кладовой и сада. Лишь изредка, когда позволяло его самочувствие, мы предпринимали вылазки в деревню, чтобы сходить в церковь или устроить пикник. Чем будем заниматься, тоже решали в зависимости от того, как Джордж себя чувствовал. В те дни, когда ему становилось лучше, мы, усадив его в коляску, отправлялись в долгие прогулки. Когда Джордж чувствовал себя плохо, он оставался в постели, много спал, читал или слушал, как ему читают. Никогда нельзя было угадать, что принесет завтрашний день, но особенно тяжко приходилось зимой. Мороз ледяной хваткой стискивал слабые легкие Джорджа, из-за чего он почти не выходил на улицу. Поэтому я была вдвойне благодарна истории про Нарнию: она, как и все его любимые рассказы, помогала ему сбежать за пределы четырех стен, – хотя бы мысленно. Зима была временем книг о приключениях и путешествиях, странствиях и загадках: «Заколдованный лес», «Джек и бобовый стебель», «Винни-Пух», «Маленький лесной народец», «Ветер на Луне».
Горы книг.
Горы приключений.
Я бы, разумеется, не стала читать ничего из этого. Но меня грела мысль, что эти истории помогают Джорджу.
Иногда, войдя в его комнату темным зимним вечером, я обнаруживала, что он перетащил кресло, обычно стоявшее у кровати, к окну, и, взобравшись на него, стоит, уткнувшись носом в запотевшее стекло. В такие мгновения особенно отчетливо ощущалось, что Джордж, хоть и находится с нами, живет в своем собственном мире. Что наполняло его: мысли о приключениях, печаль или радость, ласка и забота, – я так и не смогла понять наверняка. То, что Джордж видел за окном, будь то зимний пейзаж или собственные фантазии, принадлежало лишь ему одному.
Когда мне исполнилось семнадцать, я поступила в Оксфорд. Стипендию мне обеспечила теория относительности Альберта Эйнштейна – он трижды приезжал в наш университет. Все его формулы были мне понятны, как день. Уравнения Эйнштейна перевернули мир, и я хотела стать частью этого нового мира, в котором все тайны мироздания можно объяснить с помощью цифр и расчетов.
Но книги? Книги я читала ради Джорджа. Книги занимали его ум и, полагаю, поддерживали в нем жизнь, пока он медленно оправлялся после очередного обострения. Сказки и истории помогали Джорджу почувствовать себя другим человеком, другим ребенком, другим существом. Он мог вырваться из постели и, оставив подушки с одеялами, взлететь прямо к звездам, мог рычать, как лев, или, нырнув в прохладный быстрый поток, плавать в реке, как рыба. Мама все понимала и была не против, а вот папа сказок не любил.
Я любила папу всем сердцем, но Джорджа я любила больше. Может быть, мысль о неизбежной потере заставляет нас любить яростней и неистовей. Конечно, жизнь так или иначе состоит из потерь, но в случае с Джорджем предчувствие скорой утраты ощущалось буквально в каждой комнате, в каждом вдохе, на каждом семейном празднике.
Тем декабрьским вечером, когда я рассказала Джорджу вторую историю мистера Льюиса, стемнело почти мгновенно. Вот золотые лучи закатного солнца еще падают на подоконнике – и вдруг за окном уже стоит безлунная, темная, зимняя ночь.
Пока родители обсуждали дела, я вернулась в комнату Джорджа. Он не спал – снова читал книгу, в которой четверо ребят ехали по лесу верхом на льве. «Лев, Колдунья и платяной шкаф». Я забралась в мягкую кровать и устроилась рядышком с Джорджем, чтобы не сидеть на неудобном стуле.
– Скоро мама придет и напомнит про молитву, – сказал он. – У нас мало времени.
– С такими историями нельзя торопиться, – я старалась говорить низким голосом, немного нараспев. – Однажды в платяном шкафу, не так давно… – Я оторвалась от блокнота и искоса посмотрела на Джорджа.
– И неподалеку отсюда… – продолжил он за меня, и мы оба засмеялись.
