Дневник священника. Мысли и записки

Я и думать забыл про горячую свою молитву о служении в Свято-Троицком Измайловском соборе. Служил себе в поселке, пил свежее молоко, принесенное бабушками-прихожанками, гулял с детьми по проселочной дороге до сельмага и был счастлив. И вот однажды, зимним днем 2001 года, – телеграмма: «Указом Высокопреосвященнейшего митрополита Владимира Вы переводитесь на служение в Свято-Троицкий Измайловский собор».

И я стоял как громом пораженный с этой телеграммой в руке и вспоминал свою юношескую молитву.

И вот я здесь, в моем любимом соборе. Теперь я штатный священник этого храма. Целый день общаюсь с прихожанами, совершаю богослужения, веду занятия с детьми в воскресной школе и провожу богословские беседы для взрослых. В другие дни преподаю в разных местах, готовлю передачи на радио, разрываюсь между делами церковными и семейными. У меня любимая жена – Лизонька. У нас двое дочерей: шестилетняя дочь Ульяна и Катенька, которая пришла к нам в семью из детдома два года назад. Кате восемь. Мы живем дружной и нежной семьей.

В 2003 году я завел тетрадь, в которую записываю все, что мне кажется интересным и важным. Полистаем ее.

2003

Сегодня один прихожанин говорит на исповеди:

– Вот, батюшка, куда ни посмотрю в церкви на верующих – ложь, фальшь. Все заботятся только о своем благополучии. Для этого и молятся, и просят Бога: дай, дай! Постные лица, ничего нет в этих людях доброго.

Убеждаю:

– Но ведь я исповедую людей, я знаю их души, их жизнь. Поверьте, многие из них искренни. И молятся не для того, чтобы выторговать что-то у Бога, но потому, что любят Бога и людей, готовы активно служить людям.

Этот человек махнул рукой:

– Да нет, батюшка, вы просто доверчивый человек.

Но я-то знаю, что он неправ. Не могу я ему открыть жизнь и судьбы людей, которые стоят рядом, но ведь мне они известны. В нескольких метрах от моего собеседника стоит Л., молодая девушка, студентка, которая навещает одну старушку, ободряет ее и помогает ей (кстати сказать, старушку вредненькую, эгоистичную, неверующую), приносит радость четырехлетнему малышу в детдоме, она же дружит со слепой девушкой, даря той такое дефицитное общение. Эта же Л. несет много других замечательных послушаний.

А вот бездетная пара – С. и А. Это состоятельные люди, они оказывают материальную помощь храму, а недавно взяли двух малышей из приюта.

Вот пятидесятилетняя Л. Сегодня она работает в котельной, раньше была маляром. Со своей подругой В. они сделали бесплатный ремонт в квартире одного хорошего, но малоимущего человека.

Она тоже имеет добровольно взятое на себя послушание, навещает и окормляет больную старушку. А каждый год (каждый!) она на свою дачу, где сама ухаживает за мужем, детьми, внуками, берет из дома инвалидов безногую женщину. И, представьте себе, безногий инвалид, эта женщина, знает, что каждое лето она будет не в городе, не в своей палате на больничной койке, а на природе, где поют птицы, шелестит листвой ветер. Она как член семьи будет есть вместе со всеми, смеяться и радоваться.

…Да, есть плохие христиане, христиане по названию. Но зачем равняться на них, ведь есть настоящие подвижники веры, лучшие люди. И, может быть, будем брать пример с них, с лучших, а не с худших…

…

Женщина пришла на исповедь. И сразу начинает много и быстро говорить. Не по делу. Я хочу остановить ее, спросить, как зовут, задать кое-какие вопросы. Но женщина меня не слушает и продолжает, продолжает говорить.

Я:

– Подождите, я хотел…

Она:

– И еще, батюшка…

– Ну, стойте же, дайте сказать вам слово…

– Сейчас, батюшка, ой, извините, еще у меня…

И опять без перерыва. Думаю, чем все это закончится. Дал ей высказаться. Минут через пять-семь словесный поток иссякает. Женщина замолкает, смотрит в бумажку с записанными грехами. Я, выждав паузу, открываю рот, она тут же:

– Ах, чуть не забыла, еще один грех: я много болтаю, всех перебиваю и никого, кроме себя, не слушаю…

…

Часто спрашивают: почему в Церкви есть недостатки, ведь мы называем ее Святой? На эту тему лучшее, что знаю, – замечание протопресвитера Николая Афанасьева: «Действие эмпирических фактов на церковную жизнь до известной степени является естественным и законным. Это есть та дань, которую платит Церковь за свое пребывание в эмпирической жизни» (статья «Неудавшийся церковный округ»).

Эмпирический – это наш мир, чувственный, осязаемый. Как верно! За пребывание в реальном, нашем, к сожалению, далеко не безгрешном мире приходится платить тем, что и на святых членов Церкви – и на мирян, и на батюшек, и даже на архиереев – мир оказывает не всегда положительное влияние.

Поэтому грехами служителей Церкви и вообще христиан соблазняться не стоит. Постараемся в самих себе минимизировать это воздействие эмпирии мира сего.

…

Прихожу в храм с повязкой на руке…

Впрочем, нужно начать чуть раньше. Вчера пригласили исповедовать и причастить умирающую старушку. Взял Святые Дары, направился по адресу. Из окон – парк с изумительной золотой листвой, чуть дальше – наш собор во всем великолепии. Отнимаю глаза от окна. Из буйства красок возвращаюсь взглядом в убогое, серое жилище. На постели – сухая, измученная болезнью бабушка. Видно, что крепкая, видно, что борется со старухой-смертью.

Сын, уже пожилой человек, рассказывает:

– Мама у меня – кремень; гвозди бы из таких людей делать… Родила меня в Сибири, в 40-е годы. Почувствовала схватки и пошла в медпункт, а он за семь километров. По дороге у нее отошли воды, а на улице – минус 40. Пока дошла – низ платья и полушубка покрылись коркой льда. Врачи – за голову. Уложили ее, сбегали за молотком и стали лед скалывать. Только после этого удалось начать роды принимать. Вот так я и родился.

…Исповедовать старушку трудно: она практически ничего не понимает. Доверчиво смотрит большими глазами и улыбается. Она почти в мире ином.

Причастив старушку, прощаюсь. Благословляю ее и хочу положить руку на голову. Но моя причастница тянется взять мою руку в свои ладошки. Поцеловать хочет, думаю. Старушка берет мою ладонь, бережно подносит к губам, а потом, мгновение поколебавшись, вгрызается в руку несколькими уцелевшими зубами. Я отдергиваю руку, но поздно… Видимо, добрая старушка думала, что ее покормить хотят…

К слову, я совсем не рассердился на мою милую причастницу. Ей – развлечение, мне – во смирение. Вот с таким «русским характером», прямо по Лескову, я встретился давеча.

…

Несколько дней назад освящал квартиру. Неспешно надеваю подрясник, наперсный крест, разворачиваю и, поцеловав, надеваю епитрахиль. Дочь хозяев, малышка (1 год и 8 мес.), до этого внимательно следившая за мною, вдруг заволновалась и помчалась на кухню. Прибегает со… слюнявчиком. Целует и надевает себе на грудь, прям так, как я епитрахиль. Мы рассмеялись…

…

В храме целый день. Умилили, чуть не до слез, прихожанки. Одна (А.) приехала из паломничества на Святую Землю. И кроссовки, в которых исходила Св. Землю, завернула в пакет и положила под иконы. И записку в пакет: «Мое завещание: хоронить меня только в этих тапочках».

В этом благоговении, над которым кто-то и посмеется, а кому- то это покажется абсурдным, я вижу большую искренность и детскую веру, а разве Христос не сказал: «Будьте как дети»?..

А вторая прихожанка (с ней также сегодня беседовал), сын которой попал в больницу, получила совет от одной монахини: – Прочитай за сына сорок акафистов. Если не поможет – повтори.

Она купила акафист, встала перед иконой и… прочитала подряд сорок раз. Я в изумлении:

– Надо ж было по акафисту в день читать!..

Она:

– Я же не знала.

Спрашиваю:

– И сколько времени это заняло?

– Встала в одиннадцать утра и в одиннадцать вечера закончила…

Моя собеседница продолжает:

– Я позвонила в больницу, и мне сказали, что сыну стало легче. Я подумала, что надо вторую часть совета матушки исполнить. Встала и прочитала еще сорок акафистов.

…Когда женщина замолчала, я обнаружил, что сижу с открытым от изумления ртом.

Едва ли нужно говорить, что сын этой женщины быстро поправился и сейчас чувствует себя великолепно. J Вот это любовь матери!

…

Люди друг другу причиняют столько страдания, столько боли… И ведь не чужим, не врагам, что еще можно было бы как-то понять, но своим. Зачем?..

В 1930-е годы муж избил до смерти беременную жену. Она умерла, извергнув ребенка. Ребенок (мальчик) попал в приют, муж пошел в тюрьму. Через несколько лет муж вернулся и забрал сына из приюта. Как он его воспитывал, как сложилась их жизнь – не знаю. Знаю, что этот мальчик в свое время, в 1960-е, сам стал отцом. У него родилась дочь. Он так издевался над своей дочерью, так ее запугал, что та тряслась от одного голоса отца. Просила защиты у мамы, а та только и могла, что посоветовать малютке:

– Ты отца берегись, он ведь и прибить может.

Девочка выросла. Она выросла несчастной, с грузом психологических проблем и травм. Жизнь семейная не сложилась, как и вообще жизнь: не смогла открыться миру, считая себя за «ничто». Все время работала на низкоквалифицированной работе типа вахтера или билетерши.

И вот пришла к вере. Впервые переступила порог храма. Исповедалась и причастилась.

Мы сидим рядом на скамейке и беседуем. Рассказывает, как ее отец (он до сих пор жив) приходит к ней раз в месяц. Спрашиваю:

– Зачем?

– Ну, он уже старый и понимает, что, если сляжет и будет нужна помощь, он только от меня ее может получить. Поэтому поддерживает отношения.

Отец до сих пор, приходя в гости, третирует дочь, прощения никогда не просил.

Я говорю, что надо начинать с того, чтобы поговорить с отцом.

– В следующий раз, как придет, надо, – говорю, – вам сесть друг напротив друга и откровенно поговорить. Так открытым текстом и скажите: «Знаешь, папа… Я тебя не могу простить за все то, что было со мною в детстве. Что мне, папа, делать? Как мне тебя простить? Давай с тобой об этом поговорим». Начинать, – говорю, – надо с этого. Это нужно прежде всего, дорогая С., вам, хотя и отцу тоже. Если не начать об этом говорить, если не начать побеждать этот кошмар, вы так и останетесь униженным, забитым существом. Вы должны преодолеть страх и начать разговор.

При этих словах лицо моей собеседницы исказилось от страха и боли. Она начала трястись. Не образно говоря, а в самом прямом смысле трястись. Ее била такая сильная дрожь, что она подпрыгивала и сотрясалась всем телом вместе со скамейкой, на которой сидела, и я, между прочим, сидел. Скамейка под нами начала жуткую пляску. С. стала громко рыдать. Сквозь всхлипывания она говорила:

– Не могу, не могу, я так боюсь…

Люди, находившиеся в храме (это была середина дня), ставившие свечи, молившиеся у икон, стали оборачиваться с удивлением и неодобрением. В самом деле, это была страшная картина: сидит священник, а рядом корчится и бьется, как в эпилептическом припадке, женщина…

Люди друг другу причиняют столько страдания, столько боли… Зачем?..

Соловки

Давно мечтали посетить знаменитые Соловки. И вот – на поезде до станции Кемь, оттуда – на небольшом корабле до Соловков.

Невероятно красивое небо, даже в самые темные часы ночи совершенно светлое. Огромные комары, сильные ветры.

И что бы мы ни делали (обедали, гуляли) – постоянное ощущение того, что эта земля, напитанная кровью христианских мучеников XX века, вопиет к Богу об отмщении. Здесь я, несомненно, прочувствовал, что слова Господа, сказанные Каину: «Голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли» (Быт. 4, 10), – больше, чем красивый оборот, этот вопль земли действительно можно услышать. Здесь также все вопиет к отмщению, ибо большевиками было поругано и осквернено. И знаем, что «Господь долготерпелив и велик могуществом, и не оставляет без наказания» (Наум 1, 3).

В первый же день пребывания на Соловках Ульяна упала с велосипеда и повредила ногу, так что прогулки по Соловкам затруднены: я их совершаю с шестилетним малышом на плечах.

С продуктами скудно. Особенно хотелось почему-то молочного, а его здесь нет, потому что товары везут по шесть часов без холодильника и за это время все молочное портится. Удалось один раз договориться с рыбаками и купить у них свежевыловленной сельди. Рыба очень вкусна, недаром соловецкая сельдь до революции считалась лучшей в мире.

Идет медленное восстановление монастыря…

Перед входом в собор, в котором и в жаркий летний день изо рта идет пар, стоит расстрелянный колокол. На территории монастыря соседствуют две организации – собственно монастырь и музей-заповедник «Соловки». Корпуса, принадлежащие музею, – в безукоризненно отремонтированном виде. Деньги – от иностранцев, приезжающих сюда во множестве.

Музейные работники относятся к монастырю не как к монастырю, а как к средству для извлечения прибыли. Полное равнодушие к духовным темам. Спрашиваю у девушки, продающей сувениры на территории монастыря: где мощи святых Зосимы, Савватия и Германа Соловецких?

– А я откуда знаю?..

Впоследствии выяснили, что мощи находятся как раз в храме, напротив которого стоял лоток этой девушки.

Местные в монастырь не ходят. Какое-то предубеждение у них.

Многие из островитян – потомки тех самых конвоиров, которые охраняли и обслуживали лагерь. Есть хорошие лица, но много злых и невероятно много порочных. Внуки и правнуки надзирателей…

Большевики вообще истребили генофонд России, а на Соловках, достаточно изолированном острове, где коммунистическая «селекция» представлена в особо выпуклом и концентрированном виде, эти «потомки» представляют жуткую картину – опустившиеся, озлобленные люди.

Живут и в новых домах, и в бараках, срубленных еще во времена существования лагеря. На стенах этих домов до сих пор сохранились вырезанные ножом имена и даты – сороковые- пятидесятые годы.

Когда уплывали с острова, изумительным огненно-красным шаром над гладью воды восходило солнце.

Украина

Вторую половину отпуска проводим на Украине (поселок Царичанка Днепропетровской обл.), у моего семинарского друга отца Вадима.

Утром поют петухи, до ночи в кафе через дорогу гуляют местные жители – поют песни, гремит музыка. Директор кафе, полная женщина, в знак раскаяния за беспокойство соседу- батюшке приносит отцу Вадиму что-нибудь вкусное.

Жутко любопытные люди. Узнав, что из Питера к батюшке приехал друг-священник, стремятся разузнать, что мы делаем. А мы как раз разводили костер, чтобы пожарить шашлыки.

Один человек пять раз мимо нашего двора проехал туда-обратно на велосипеде и все время выворачивает шею, чтобы побольше увидеть. Отец Вадим смеется – привык: «Нужна пища для разговоров, сплетен».

Отец Вадим рассказывает, как однажды освящал квартиру. Закончил, собирается. Хозяева спрашивают:

– Это все?

Он:

– Все.

Хозяева:

– Странно. Когда мы освящали свой дом, батюшка пришел с… дрелью. Сверлил в стенах дыры и закладывал туда кресты. А вы почему этого не делали?

Вот это литургическое творчество! J

Украинская зарисовка

На Украине действует раскольничья церковь, возглавляемая анафематствованным монахом Филаретом. Филаретовцы, чтобы поощрить приходящих к ним, принимают к себе всех желающих и дают им высокие чины. Священник сразу может стать епископом и проч. Итак, совершенно реальный случай: батюшка из канонической украинской Церкви выпивает вместе с епископом филаретовской церкви, бывшим когда-то священником соседнего села, но уволенным за штат за пьянку. Когда выпили порядочно, тот встает, качаясь, хлопает ладонью об стол. Летят рюмки и бутылки.

– Все! Сейчас же едем в Киев, к Филарету! Там тебя, отец Иван, тоже быстренько в епископы рукоположат.

На службе в украинском селе настоятель благодарит администрацию поселка:

– В ваших усилиях по благоустройству села – людям дают зерно для посева, дают землю, поощряют фермерство – мы видим несомненное исполнение заповеди Божией: «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю и обладайте ею».

Наши дочери, Ульяна и Катя (6 и 8 лет), решили достойно подготовиться к Причастию. Встали в 6 утра, читают акафист. По очереди. Зашла Лиза и рассмеялась. Пока Катя читает свою часть акафиста, Уля делает зарядку для глаз. C детской простотой совместила два полезных дела.

Были в Киеве. Великолепная погода, прекрасное настроение. Много впечатлений. Впервые в Киево-Печерской Лавре.

Приехали в Киев около половины шестого утра. Оставили вещи в камере хранения – и сразу в Лавру. Дожидаясь открытия, пили кофе с булочками в открытом кафе под стенами монастыря. Наконец открывают врата, и мы самыми первыми посетителями входим в святые стены.

Конечно, потрясли пещеры, в которых лежат подвижники, но самое потрясающее – замурованные кельи затворников. Для преступника нет страшней наказания одиночным заключением. Люди просто сходят с ума от одиночества. А тут человек сам уходит в затвор на всю жизнь! Его замуровывают и оставляют только маленькое отверстие – иногда со спичечный коробок, для того чтобы передавать еду, забирать отходы. И он остается там на десятилетия. Стиснутый стенами, погруженный во тьму. Без свечей и духовных книг, даже без Евангелия. Только с краткой молитвой, которую он повторяет и бодрствуя, и во сне.

А когда умирал – монахи просто закладывали это отверстие камнем.

В наше время камни вынули, вставили стекло.

В киевских пещерах много таких келий затворников. К одному стеклу мы приставили видеокамеру с инфракрасным лучом, и она сняла внутренность кельи: каменная лежанка, человеческие кости в полуистлевшем монашеском облачении.

Почему эти отшельники в своем одиночестве не сошли с ума? Потому что они не были одиноки! Их тело было в темной пещере, но душою они были на небесах, во свете, с Господом, Богоматерью, сонмом святых и Ангелов. Вот их собеседники, их друзья.

Ужинали на скамейке, на Владимирской горке. Рядом собрались баптисты на свое собрание. Как у них принято, громко молились. Грустно было, что на том месте, с которого св. князь Владимир обозревал берега Днепра во время Крещения Руси, теперь место собрания баптистов.

И еще из этой же серии. Во время нашего пребывания в Киеве на Украине происходил всемирный конгресс Свидетелей Иеговы. Говорят, в Киев приехало до 200 тысяч иеговистов. В каждом магазине, вагоне метро – словом, везде иеговисты с характерной биркой на груди. Спросишь:

– Как пройти?..

Они, улыбаясь:

– А как имя нашего Бога?..

Говорил у отца Вадима в храме на эту тему проповедь: что бы сказал князь Владимир, если бы оказался сейчас здесь, с нами? Отступление от православия в секты, неверие украинцев, магизм, колдовство. А какая в народе душевная скверна – осуждение, сплетни, зависть…

Возвращаемся в Петербург.

«Окно в горний мир»

Духовное откровение старца Софрония (Сахарова), ученика преп. Силуана Афонского. Однажды о. Софроний целую ночь молился о страждущих, страдающих людях. И вот ему пришла мысль: если я так, всею силою моего сердца сострадаю человечеству, то как понять Бога, безучастно смотрящего на страдания людей, многих миллионов им же созданных людей? «Где Ты?!» – возопил о. Софроний к Богу. И услышал в сердце слова: «Разве ты распялся за них?»

…

Сделали ремонт, поклеили новые обои. Прекрасные голубые обои с тонким белым рисунком. Комната приобрела строгий, аскетичный вид. Но надо повесить иконы, снятые на время ремонта. А от икон отвыкли – кажется, что они будут лишними на этих стенах. Но, конечно, решили повесить. Я вытер от пыли одну большую икону, внес в комнату, поставил на пол, пошел за другой. Возвращаюсь – и вижу, что икона преобразила комнату. Она внесла в голубую элегантную, но, как вдруг очевиднейшим образом показалось, безжизненную, пустую комнату – жизнь. Вынеси икону – и, кажется, комната «умрет», хотя еще пять минут назад мы не могли бы в это поверить. Поистине, в нашей комнате появилось «окно в горний мир».

Сделал вывод: икона никогда не может повредить никакому дизайну.

(Правда, сделаю оговорку. Речь идет не о современных ярко раскрашенных в живописном стиле бумажных иконах, а о иконе, писанной на дереве в согласии с православными канонами иконописания.)

…

У одной нашей прихожанки были проблемы с 15-летней внучкой. Плохая компания, неприятности в школе, плохо учится и проч. Она спросила:

– Можно к вам прийти с внучкой, побеседовать?

Я пригласил. Но они все не идут и не идут, откладывают, хотя собираются. Сегодня утром звонит и плачет в телефонную трубку: внучка вчера сбита машиной. Насмерть.

Нельзя откладывать дело спасения! Диавол, как голодный лев, ходит и ищет, кого поглотить, на кого наброситься! А мы об этом забываем, проявляем небрежность в деле спасения. Это как если бы человек был смертельно болен, но время лечения все откладывал бы на потом.

…

И опять на тему, что нельзя жизнь с Богом откладывать на потом.

Эта загадочная история, свидетелями которой стало больше десятка людей, произошла осенью прошедшего года. Прихожу в храм. Девять утра, то время, когда зажигаются первые лампады и свечи, когда храм готовится принять людей. Перекрестившись, прикладываюсь к иконе. Поворачиваюсь и вижу, как из глубины храма ко мне идет женщина. Съежившаяся, с искаженным лицом. Сразу видно, у нее какое-то горе или боль. Ее опережает сторож:

– Батюшка, женщина ждет вас с восьми утра. А пришла еще раньше, сидела у закрытых дверей храма.

Женщина подходит ко мне, начинает плакать. Но слез у нее уже нет, выплакала все. Она как-то цепляется за меня, потому что стоять ей трудно.

– Что случилось?..

Я беру ее за плечи, заглядываю в глаза.

И вот какую поистине страшную историю она мне рассказывает. Вчера вечером пришли с прогулки с трехлетним сыном, Ванечкой. Она разула в прихожей сына и сама разувалась. А Ванечка – на кухню. А там у подоконника – стул, так что залезть на подоконник легко. На окне – москитная сетка. Малыш залез и облокотился на сетку. И вместе с ней… вывалился в окно. Пятый этаж, внизу асфальт. Она ничего и не поняла, только услышала крик и стук. Такой стук, который не дай Бог кому-то из нас услышать… И все, больше ни звука. Шагнула на кухню и задохнулась: пустое окно и нет ребенка.

Ванечка еще дышал, но был без сознания. Конечно, скорая, реанимация… Врачи никаких шансов не дают. «Если верующая, – говорят, – молитесь». И она ночью – в храм. Он закрыт. Стояла и плакала под дверью, а как открыли, бросилась искать отца Константина.

«Если верующая!..» Конечно, верующая! Два с половиной года назад этого малыша крестили у нас в соборе. Крестил я. И перед Крещением взял слово с родителей и крестных, что будут ребенка приносить и приводить в храм и причащать.

– Батюшка, мы же так и не выбрались за это время!.. – плачет мама, цепляясь за меня. – То одно, то другое. Все откладывали. И вот, самое-то ужасное, что вы, батюшка, приснились мне за несколько дней до этого. Раньше не снились. Я не думала про вас, чтоб вы снились. А тут приснились. В облачении. Стоите и смотрите так строго. И я во сне думаю: зачем батюшка так смотрит? А потом понимаю, что это оттого, что Ванечку не причащаем. И тут же решаю: все, утром пойдем в храм.

Проснулись, в храм не пошли. Решили пойти завтра, но… как это обычно бывает, проспали. А потом выветрился сон, мало ли что, в самом деле, приснится, не ломать же привычный уклад жизни. «Как-нибудь сходим…» Так и не сходили.

– Миленький батюшка, помогите… Не знаю как, помогите!..

Мне было отчаянно жалко ребенка, родителей, но ведь я не знал планов Бога…

– Мы можем молиться, чтобы Господь спас малыша, если на то будет Его воля, – говорил я маме. – Мы не можем требовать: обязательно исцели, вылечи…

– Да, да, давайте, умоляю, давайте молиться!

– В таком случае отпустите меня на службу, – сказал я мягко, потому что женщина так вцепилась в мою куртку – я как вошел в храм, так и был в уличной одежде, – что оторвать ее руки было невозможно.

– Да, да, конечно…

Она отпустила меня, как было очевидно, с неохотой. Так тяжело в одиночку переносить это, так хочется ухватиться за кого-то и держаться…

Я подвел женщину к большой иконе Пресвятой Богородицы.

– Стойте здесь и молитесь.

– Я не умею…

– Как умеете. Просите своими словами Богородицу помочь вашему малышу. Я скоро выйду на исповедь. Подойдите ко мне и исповедуйтесь. Попросите у Бога прощения за все свои грехи. Когда начнется служба, отойдите от иконы и встаньте вот здесь. Слушайте службу, все, что диакон говорит, что поется, и молитесь. Потом причащайтесь.