скачать книгу бесплатно
– Даже наш офис похвалил три раза, – вспомнила Яна. – Обычно за ним не наблюдается такой рассеянности.
– Какого же зверя он ждет?
* * *
Его подняли в самом дальнем уголке Глубокого Бестиария, совсем недалеко от линии, где мраморное небо сходится с черной землей, порождая бесконечный, не стихающий ни на мгновение ветер. Его подняли, значит, он нужен, но по тому, что его подняли одного, да еще так далеко от замка, Ктулху понял, что это не Возвращение. Понял что мечта, с надеждой на которую он рассыпался в пыль Бестиария, пока не осуществилась: Великий Господин не вернулся.
Горе было настолько сильным, что захотелось выть. Тоскливо, безнадежно, как выли пленники, медленно умирающие во имя благодатной ненависти Азаг-Тота. Ктулху лучше всех знал этот вой, ибо он был Погонщиком рабов, палачом и надсмотрщиком Великого Господина и именно его бич вырывал из их душ пронзительный вой. Но Ктулху никогда не думал, что сам захочет его повторить.
Он уселся на землю и угрюмо подбросил вверх горсть черной пыли, мрачно наблюдая за тем, как ее микроскопические частицы, несмотря на пронзительный ветер, медленно возвращаются обратно.
– Ктулху, ты мне нужен!
Погонщик рабов узнал раздавшийся из-под сводов мраморного неба голос – это был Носящий Желтую Маску, правая рука Великого Господина.
Неподалеку от Ктулху в землю ударила еще одна молния, и завертевшаяся вокруг воронки пыль сформировала Нерга – закатную саранчу, его ездовое животное.
– Ты мне нужен.
Ктулху поднялся с земли, подошел к недоуменно хрипящему Нергу и ласково провел ладонью по его панцирным пластинам:
– С возвращением.
Саранча повела головой, один из ее огромных фасеточных глаз уставился на хозяина, а длинные задние лапы нетерпеливо заерзали по черному песку.
– Соскучился… – Ктулху взобрался на спину Нерга, и шипы, которыми заканчивались ноги Погонщика, привычно скользнули в щель между панцирными пластинами, добравшись до спрятанного под ними мягкого тела. – Вперед, саранча! Вперед!!
И Нерг прыгнул, с легкостью преодолев около ста ярдов.
///
В самом центре Глубокого Бестиария, в точке, где мраморное небо было максимально удалено от черной пыли, а яростный ветер не так сильно трепал невысокие дюны, возвышались двадцать башен замка Кадаф, резиденции Азаг-Тота, Великого Господина Гипербореи. Сейчас пустующей.
Ктулху прекрасно помнил времена, когда острые шпили замка упирались не в мраморное небо Глубокого Бестиария, а черными иглами тянулись к ослепительному солнцу, горделиво вырисовываясь на фоне причудливых облаков. Времена, когда гиперборейцы в союзе с другими магическими кланами безжалостно крушили Великие Дома, отвоевывая для людей Землю и слава северных монстров опережала страх, который они внушали.
Ктулху помнил.
А еще Погонщик рабов помнил, как этот страх превратился в ненависть, как вчерашние союзники заключили сделку с потрепанными, но все еще могущественными Великими Домами и как рушилась под ударами предателей Гиперборея. Ктулху помнил поля, усеянные трупами, Азаг-Тота, ведущего в бой последние легионы и замок, озаренный пламенем последнего пожара.
Ктулху помнил.
Для рассеянного в пыль Погонщика рабов не было времени, и то, что по земному исчислению случилось тысячи лет назад, он помнил так, словно это произошло вчера. Великий Господин исчез, его верные воины пылью рассеяны по Глубокому Бестиарию, а замок, вечный замок Кадаф, подпирает мраморное небо, не позволяя ему рухнуть на то, что осталось от Гипербореи.
///
Ветер в этом месте действительно был слаб, напоминая лишь бледное подобие самого себя. Он не огибал замок, не разбивался о его неприступные стены, а плавно умирал, докатываясь до черного оникса легким, едва уловимым дуновением.
Ктулху осадил саранчу, спрыгнул на землю, встал на колени и опустил лицо в черную пыль:
– Великий Господин, я испрашиваю разрешения нарушить покой твоего замка.
Несмотря на то что Азаг-Тота не было в Глубоком Бестиарии и он не мог видеть подданных, Ктулху скрупулезно выполнил ритуал посещения замка Кадаф. Он постоял на коленях положенное время, поднялся, сделал три шага и, вновь опустившись на колени, поцеловал землю. Теперь прозвучал гулкий голос Носящего Желтую Маску:
– Ты можешь войти!
Погонщик рабов сделал еще один шаг и оказался перед гладкой стеной. Вблизи черный оникс уже не казался таким монолитным, как издали. Нет, он был таким же гладким и блестящим, он был камнем, но камнем живым, тихонько дышащим, охраняющим покой своего повелителя. Ктулху протянул руку и она плавно погрузилась в вязкую тьму стены. В замке Кадаф не было ворот, как не было коридоров, окон и дверей. Он представлял собой единый организм, и каждый, кто приходил в него, в буквальном смысле поглощался живым ониксом.
– Я жду! – нетерпеливо напомнил ключник.
Ктулху сделал шаг в стену и, чувствуя, как его тело растворяется в ониксовой твердыне, инстинктивно закрыл глаза. Он не любил это ощущение. Он боялся его. Погонщик рабов опасался, что однажды его тело навсегда останется растворенным в черных камнях замка, как это случилось с Ситри, и ветер будет играть с его стонами.
– Зря ты боишься отдать себя замку, – услышал Ктулху тихий смешок Носящего Желтую Маску ключника. – Ситри благодарит судьбу за то, что Великий Господин уготовил ему именно такую участь. В противном случае ветер играл бы не с его стонами, а с воплями ужаса.
Погонщик рабов вздрогнул: как он мог забыть, что, растворяясь в замке Кадаф, он открывает для его обитателей все мысли и страхи!
– Великий Господин мудр в своей ненависти к нам, – пробормотал Ктулху и торопливо опустился на колени. – Прими мою покорность, Носящий Желтую Маску, посмейся над моим скудоумием и просвети, если сочтешь нужным, о причинах моего пробуждения.
В былые времена ключник замка не удостаивался таких почестей, но здесь, в Глубоком Бестиарии, в отсутствие Азаг-Тота, он был верховным иерархом Кадаф, имеющим право казнить и миловать по своему усмотрению. Так повелел Великий Господин.
Носящий Желтую Маску принял поднятого иерарха на открытой террасе Спаккской башни, названной так в честь горы Спакк, на которой Великому Господину сошло Озарение. Ключник, внимательно глядя на преклоненного Ктулху, стоял у балюстрады, и его маска, которой враги Гипербореи пугали своих детей, ничуть не изменилась с тех пор, как Погонщик рабов видел ее последний раз. Она полностью закрывала лицо ключника и имела лишь два небольших выреза для глаз. Два абсолютно черных выреза. А о том, что скрывал Носящий Желтую Маску под тяжелым пурпурным плащом и массивным золотым шлемом, не знал никто. Кроме Великого Господина.
– Поднимись.
Ктулху с готовностью выполнил распоряжение.
– Мне показалось, что ты устал, Погонщик рабов.
– Я устал не быть Погонщиком, – медленно, взвешивая каждое слово, ответил Ктулху. – Моя кровь бурлит и…
– Прибереги словеса для Господина, – бесстрастно оборвал его Носящий Желтую Маску. – Он любит, когда ты мелешь языком.
– Прости.
Носящий Желтую Маску отвернулся и несколько мучительно долгих мгновений смотрел на черную поверхность Бестиария:
– Как тебе понравилось быть пылью, Погонщик?
Ктулху яростно скрипнул зубами, но взял себя в руки и постарался ответить с максимально сдержанной язвительностью:
– Было не так скучно, как пялиться на мраморное небо все это время.
– Великий Господин опасался, что обратная трансформация может привести к изменению его воинов, но я вижу, что этого не произошло, – с прежней бесстрастностью произнес ключник. – По крайней мере, ты остался таким же кретином, что и раньше.
Помимо маски, не изменилось и то, что она скрывала: ближайший помощник Азаг-Тота был высокомерен и презрителен, как и тысячи лет назад.
– Мудрость не всегда является залогом долгой жизни, – туманно ответил Ктулху, но тут же прикусил язык: Ситри тоже враждовал с Носящим Желтую Маску, и теперь его боевые заслуги вплавлены в черные стены замка Кадаф.
– Тем не менее, Погонщик, я решил даровать тебе шанс послужить Великому Господину, – продолжил ключник, не обратив внимания на дерзость Ктулху. – При должной расторопности ты сможешь даже стать героем.
– Что я должен сделать?
– Отправиться на Землю.
– А-ха! – резко выдохнул Ктулху. – Ты смог открыть врата?
– В этом случае героем стал бы я, – невозмутимо ответил Носящий Желтую Маску. – Врата откроются извне.
– Великий Господин вернулся? – с надеждой поинтересовался Погонщик.
– Нет. – Золотой шлем ключника качнулся. – Господин по-прежнему томится в плену.
– В плену?!!!
– Со времени гибели Гипербореи прошло очень много времени, – пояснил Носящий Желтую Маску. – Об основных событиях я расскажу после, а сейчас главное. Я видел грядущее: будут открыты младшие врата – врата Нанна. Причем очень ненадолго. – Ключник помолчал. – Из всех старших иерархов Кадаф через эту щель сможешь выскользнуть только ты.
– Затем я открою следующие врата, – подхватил Ктулху, – и тогда…
– Если получится, – кивнул Носящий Желтую Маску, – но в этом я не уверен. Грядущее слишком изменчиво. В любом случае ты должен будешь сделать следующее…
* * *
муниципальный жилой дом
Москва, улица Гольяновская, 30 июля, понедельник, 19:49
Это была типовая трехкомнатная квартира в безликом панельном доме, одном из тех, что сотнями строили в Москве в семидесятых годах прошлого века, не очень-то заботясь о том, как будут выглядеть лишенные лоска коробки на улицах столицы. Как и большая часть этих памятников массовой застройки, дом на Гольяновской медленно умирал. Некогда белые панели потемнели от времени, стекла в подъезде заменили кусками фанеры, а сам подъезд навсегда пропитался дивной в своей отвратительности смесью запахов грязи, испорченных продуктов и мочи. Причем за последний ингредиент отвечали не только собаки, которых нерадивые хозяева не успевали вовремя вывести на прогулку, и облюбовавшая подвал колония бродячих кошек, но также прыщавые подростки, упивающиеся пивом на площадке последнего этажа и бомжи, периодически забегающие в гостеприимно распахнутые двери подъездов. Но заселявший дом конгломерат случайных людей относился ко всему этому с уникальным безразличием. Некоторые, потому что расценивали свое пребывание на Гольяновской как временный факт, короткий этап перед переселением в более престижные районы, а другие, хозяева собак и родители подростков, только умилялись, глядя на облегчившееся животное или на разрисованный логотипами футбольных клубов лифт. Лифт, кстати, в этом году поджигали уже три раза.
Но когда-то, когда дом только отправлялся в свое печальное плавание, семье Пономаревых остро завидовали: трехкомнатная квартира почти в центре столицы! Комнаты не смежные! Санузел раздельный! А кухня целых восемь ярдов! Пономарев-папа, служивший экономистом на военном заводе, гордо надувал щеки, Пономарева-мама, кассир в большом универмаге, трясла хрустящим перманентом и на вопрос, как им удалось получить такое богатство, лишь закатывала глазки. Не рассказывать же, в самом деле, о крупной сумме, плавно перетекшей из сумочки мадам Пономаревой в карман заместителя председателя райисполкома, крупного партийного и хозяйственного деятеля городского масштаба?
Вероника была единственной дочерью пронырливых Пономаревых. Любимой. Ненаглядной. Был, правда, один неприятный момент: высокая черноволосая девушка с узким лицом, темными глазами и довольно длинным, прямым носом, была абсолютно не похожа ни на полного, щекастого отца, ни на светло-русую, курносую мать. В свое время это послужило поводом для грандиозного семейного скандала, но, на счастье, мадам Пономарева вовремя вспомнила о бабушке, которая тоже отличалась от остальных членов семьи. Извлеченная из старых альбомов фотография подтвердила полное, можно даже сказать, уникальное сходство Вероники с прабабушкой и семейная лодка Пономаревых отправилась в дальнейшее плавание. Пономарев-папа, отбросивший мысли об адюльтере, принялся безоглядно баловать единственную дочь, которая, не зная ни в чем отказа, прекрасно научилась этим пользоваться. Вероникина комната была самой большой в квартире, Вероникины интересы – самыми главными, Вероникины желания – обязательными к исполнению. Пономаревы не спрашивали, куда она исчезает по ночам, и закрывали глаза на то, что вот уже третий год Вероника не может покинуть второй курс не самого престижного московского института.
Для них она была самой умной и самой красивой.
///
Девушка зажгла стоящую на трюмо свечу, подождала, пока огонек разгорится, подошла к окну и тщательно задернула плотные шторы. Проклятое летнее солнце никак не хотело исчезать за домами, дразнящими лучами проникало в московские окна и его озорной свет мешал Веронике. Теперь же в комнате установился необходимый полумрак. Девушка сняла с полки одну из книг, достала из нее фотографию улыбающегося молодого человека, нежно поцеловала ее, поставила рядом с зеркалом и присела на диван.
– Лешенька мой… – К горлу Вероники подкатил комок. – Почему ты ушел?
Полгода без него. Полгода одиночества.
Лешенька Бурляев… Они познакомились на пляже в Серебряном Бору, когда Веронике было восемнадцать, а ему – двадцать четыре, и девушка сразу же попала под обаяние молодого человека. Лешенька был восхитительным юношей, тонким, чувственным, мечтательным, он окончил Литературный институт, был блестяще эрудирован и серьезно увлекался мистикой. Благодаря Лешеньке в комнате Вероники впервые появилась полка с книгами, правда, их подборка полностью отражала пристрастия Бурляева: «Молот ведьм» и Блаватская, Алистер Кроули и Еремей Парнов. Вероника не очень понимала заумные тексты этих томов, но ради своего друга могла бы прочитать даже «Войну и мир». Сам Лешенька писал стихи, и большинство из них Вероника помнила наизусть:
И, как подброшенный снаряд,
Огонь взметнулся к облакам,
И Сатаны настал обряд,
На радость преданным жрецам…
Замечательные, тонкие стихи. Вероника улыбнулась, но тут же нахмурилась.
«Почему мир несправедлив? Почему никто так и не понял, насколько гениален был Лешенька? Почему никто не оценил его талант? Все так жестоко! Холодно! Мир убил Лешеньку! Мир заставил его сделать тот роковой шаг с крыши!»
О том, что, согласно официальному полицейскому заключению, Алексей Алексеевич Бурляев совершил самоубийство, находясь в состоянии сильнейшего наркотического опьянения, девушка не думала. Лешенька был замечательный! Гениальный поэт, первый любовник и первый… Именно он дал Веронике наркотик. Сначала простую травку, Лешенька еще в школе считался опытным «сенокосом», затем последовали «винт», солутан, а примерно за год до своей трагической гибели молодой человек впервые сделал любимой инъекцию героина.
Но «стим» был гораздо лучше.
«Жаль, что Лешеньке не довелось его попробовать!»
Вероника медленно поднесла к ноге одноразовый шприц – «чай, не дура, что такое СПИД, понимаем!» – выбрала вену и, тихонько ойкнув, сделала укол. Девушка уже давно не боялась самой процедуры, могла без содрогания смотреть, как быстро окрашивается кровью бесцветная жидкость в шприце, но по-прежнему тихо ойкала каждый раз, когда игла проникала в вену. Как будто в первый раз, с Лешенькой. Привычка.
– Хорошо.
Вероника выдернула шприц и блаженно откинулась на диванные подушки. «Стим» мягко обволакивал сознание, проникал в каждую клеточку тела, наполняя их восхитительным трепетом, а мозг – изящными и причудливыми образами.
«Какой там «герыч», – пронеслось в голове девушки. – Он и рядом не валялся с этой прелестью».
Вероника немного полежала, давая возможность наркотику полностью овладеть ею, затем лениво потянулась и села перед зеркалом. Еще после самого первого приема «стима» девушка заметила, что действие нового наркотика резко отличается от любого другого препарата. «Стим» мог вызвать галлюцинации, а мог просто добавить бодрости, мог полностью расслабить, а мог моментально уйти, как это произошло два дня назад, когда родители некстати нагрянули с дачи. Не ожидавшая визита Вероника как раз вмазалась и с большим трудом услышала звук открываемой двери, но не успел из нее выветриться страх разоблачения, как девушка с огромным удивлением поняла, что полностью контролирует себя! «Стим», словно почувствовав неладное и прекратил действие! Более того, он наполнил тело девушки непередаваемой силой, энергией и удивительной легкостью! В «стиме» была заключена загадка, какая-то тайна, и Вероника собиралась ее разгадать. Именно сегодня! Родители вернулись на дачу, дверь в квартиру надежно закрыта, и она может делать все, что хочет.
Дрожащий огонек свечи был не в силах осветить все зеркало. Девушка посмотрела на фотографию.
– Лешенька, любимый мой, где ты?
Когда-то, вскоре после смерти друга, Вероника уже пробовала вызывать его при помощи свечи и зеркала. Она тщательно изучила все способы общения с умершими и этот показался правильным. По крайней мере, в тех книгах, которые читала девушка, рекомендовали именно его. В первый раз не получилось, но сейчас Веронике казалось, что «стим» способен помочь ей услышать ушедшего Лешеньку. Хотя бы ненадолго! Хотя бы перекинуться парой фраз! Вновь услышать его голос! Вновь услышать, как сильно он ее любит!
Если бы Вероника внимательнее взглянула на свое отражение в зеркале, то, возможно, заинтересовалась странным золотистым блеском, появившимся в ее черных глазах, но все внимание девушки было приковано к фотографии и огоньку свечи.
– Лешенька, ответь.
Показалось, или…
Язычок пламени разбрасывал обманчивые тени, но окружающий мрак стал еще плотнее, а образы, появляющиеся в голове – реалистичными. Теперь они казались не плодом фантазии, но воспоминаниями. Стали отчетливыми, узнаваемыми и… они оживали.
Золотистый блеск разгорался сильнее. Он полностью поглотил радужную оболочку и теперь размывал ее границы, пытаясь добраться до белков.
– Лешенька. – У Вероники потекли слезы. – Лешенька, милый.
Каждая частичка ее пропитанного «стимом» тела жаждала встречи с любимым. И не просто жаждала, могла это сделать! Переданная наркотиком энергия бурлила в жилах и подтверждала: возможно! Еще чуть-чуть… Вероника собрала в кулак всю свою волю.
– Лешенька…
Пламя свечи взорвалось, на мгновение охватив все зеркало, а затем холодная поверхность стекла наполнилась ровным золотистым светом, в котором медленно проявились контуры фигуры.
– Лешенька!
Он был возвышенно прекрасен. Его одежды свободно струились по телу, черные волосы были гладко зачесаны назад, открывая высокий лоб, а за его спиной трепетали пышные перья белых крыльев.
– Лешенька, ты стал ангелом, – прошептала Вероника.
