Девочка с куклами

– Скучно ты живёшь, Ваня.

– Работы много.

Агитировать молодого оперативника больше времени уделять хорошим книгам Феликс не стал – зачем? Каждый сам решает, что ему нужно и как следует расслабляться в свободное время. Кому-то нужна книга, кому-то – компьютерная игра, а кому-то – ринг и хороший бой. Феликс кивнул, словно соглашаясь с ответом Крылова, и вернулся к разговору:

– Почему ты начал с Наиля?

– Он виделся с Викторией в день смерти – четырнадцатого февраля.

– А ты говоришь, что зацепок нет, – усмехнулся Вербин. – Как узнал?

– Он сам рассказал.

– После твоего вопроса?

– Нет, чуть не начал с этого. – Иван достал смартфон, в отличие от Феликса, он пользовался не бумажной записной книжкой, а специальным приложением, и просмотрел сделанные заметки. – Наиль сообщил, что они с Викторией давно запланировали встречу именно в этот день и ради неё девушка отпросилась с работы. Он приехал к Рыковой приблизительно в одиннадцать, а уехал около четырёх.

– Как уехал? – не понял Вербин.

– Вызвал такси.

– Гм…

– Что не так? – выражать изумление Крылов постеснялся, но тоном дал понять, что не прочь узнать, что вызвало у Феликса удивление.

– Они встретились четырнадцатого февраля, занялись любовью и не отправились на романтический ужин?

– По словам Наиля, Виктория сразу его предупредила, что вечером будет занята.

– Как объяснила?

– Приездом родителей.

– Что, естественно, оказалось ложью.

– Да, – подтвердил Крылов. – Ведь она должна была встретиться с Ксенией.

– Насколько я понял, именно встречи у них не планировалось, – протянул Вербин. – Шарова должна была просто отдать ноутбук… Она что, живёт где-то рядом?

– В Нагатино. Когда едет с работы – проезжает мимо. Они договорились, что Виктория выйдет на проспект Андропова, к автобусной остановке и заберёт ноутбук. Шарова стала ей звонить – не смогла дозвониться.

– Но мимо не проехала, – обронил Феликс.

– Виктория умоляла отремонтировать ноут как можно скорее, она без него как без рук, – повторил Крылов. – Утром Шарова забрала компьютер, чтобы знакомый на работе привёл его в чувство, и вечером пообещала вернуть Рыковой. А увидев, что Виктория не подходит к телефону, решила заехать. Подумала, что подруга в ванне.

– А ведь она действительно могла быть в ванне, – неожиданно произнёс Феликс. И пояснил: – Перед встречей с Шевчуком, например.

Иван хлопнул ресницами.

– Иначе зачем ей выгонять Наиля? Забрать компьютер – дело двадцати минут максимум, после чего можно спокойно продолжить вечер.

Иван помолчал и тихонько выругался.

– Возможно, у Виктории была назначена встреча с Шевчуком, – спокойно продолжил Вербин. – Я это выясню.

– Понятно, – вздохнул Крылов.

– Рассказ Наиля подтверждён?

– Я пробил перемещения его телефона и посмотрел записи установленных в подъездах видеокамер – всё совпало. Наиль вышел отсюда в шестнадцать сорок три, сел в такси – машина остановилась у подъезда и попала на видео, и был дома через правильное время.

– Камеры только в подъезде?

– И в лифтах.

– Где Наиль находился во время убийст… – Феликс замолчал. Он не любил забегать вперёд. – Где Наиль находился во время смерти Виктории?

– Если верить его словам и телефону – у себя дома. К тому же он звонил Рыковой, и во время разговора телефон находился в его доме.

Доказательство, конечно, не самое твёрдое, но пока можно принять его во внимание.

– Время смерти установлено точно?

– Криминалисты уверены, что не ошиблись. К тому же им помог ещё один свидетель: между звонком Наиля и приездом Ксении Виктория разговаривала с Верой Погодиной, ещё одной подругой, на этот раз – с работы.

– Точно после ухода Наиля?

– Так Вере сказала Рыкова.

– Жаль, что заодно не сказала, чем планирует заниматься вечером, – пошутил Вербин.

– Согласен.

– Всем было бы легче…

Во время разговора мужчины дошли до машины, Феликсу пришлось оставить её у выезда на улицу, и большую часть времени провели в тепле, сидя в соседних креслах. Теперь же Вербину приспичило покурить, а поскольку в салоне он себе этого не позволял, полицейские вновь оказались на морозе.

– Что скажете? – поинтересовался Крылов, решив, что у Феликса иссякли вопросы.

– Скажу Анзорову, что вижу перспективы. А дальше он сам решит: продлевать доследственную или открывать дело.

– Спасибо! – с чувством произнёс Иван. – Спасибо, что не поверили в суицид.

– Я увидел достаточно оснований не верить в суицид, – ответил Феликс. – А вот «спасибо» здесь лишнее: докапываться до правды – это наша работа. Если есть сомнения – начинаем искать подозреваемых.

И понял, что постоянно сбивается на «ты», поскольку не может говорить «вы» коллеге, с которым, кажется, придётся проводить расследование. Не мог и всё. Но как объяснить оперу, что ему некомфортно слышать «вы»?

– С чего начнём? – поинтересовался заметно повеселевший Крылов.

– А как ты думаешь?

– В нашей паре мне тоже разрешено думать?

– Обязательно, – улыбнулся в ответ Феликс, показывая, что принял шутку. – Но сначала скажи, пожалуйста, Ксения Шарова видела, в каком положении обнаружили Викторию?

– Да.

– Жаль.

– Это плохо?

– Странные обстоятельства всегда лучше придержать, чтобы о них знали только мы и преступник. Но в данном случае, как я понимаю, это было невозможно.

– Шарова вошла в квартиру вместе с участковым, – согласился Крылов. – Но я уверен, что обстоятельства не упоминались в разговорах с Наилем и Верой.

– Хорошо, – пробормотал Вербин. – Это хорошо.

– А Шарова будет молчать.

– С чего ты взял?

– Я об этом попросил, – улыбнулся Иван. – И, судя по тому, что только что услышал, поступил правильно.

Он был собой доволен.

– Очень правильно, – одобрил Феликс. – Считай, что ты только что заработал первую сотню баллов в копилку.

– Это много?

– Нужно набрать сто тысяч.

– Эх… – Крылов понял, что Вербин шутит, поэтому изобразил притворное разочарование.

– Следующий вопрос: кто-нибудь из тех, с кем ты говорил или присутствовал при разговоре, упоминал о владеющих Викторией страхах?

– Нет.

– Даже намёками?

– Что вы имеете в виду?

– Никто не пытался намекнуть дознавателю, что Виктория, во всяком случае, в последнее время, была слегка не в себе? – Вербин коснулся пальцами виска, показывая, что имеет в виду. – Припомни. Это должно было произойти ближе к концу разговора, когда собеседнику становилось понятно, что дознаватель не собирается упоминать о психологических проблемах Рыковой. В этот момент он или она должны были вскользь упомянуть, что Виктория стала казаться им странной, и привести пример её неадекватного поведения.

На этот раз Крылов размышлял чуть дольше, после чего вновь покачал головой:

– Нет.

– О дневнике кто-нибудь упоминал? – быстро спросил Феликс.

– Нет.

– А дневник во время разговоров вообще упоминался?

– В разговоре с Наилем.

– Как это было?

Крылов нахмурился, припоминая, после чего рассказал:

– Я спросил, насколько откровенной Виктория была в социальных сетях, Наиль ответил, что в меру. Я спросил, могла ли она делиться мыслями где-нибудь ещё, сказал, что в наше время это обычный вопрос, на что Наиль ответил, что не знает. Тогда я спросил, могла ли Виктория вести дневник, а Наиль засмеялся и сказал, что дневник предназначен только для его владельца и он понятия не имеет, вела ли его Вика.

– И ни о чём тебя не спросил?

– Нет.

– Интересно…

– Почему?

– Потому что ты чётко дал понять, что у Виктории был дневник – иначе зачем спрашивать? И в этом дневнике наверняка упоминаются их отношения. А Наиль отнёсся к твоему сообщению весьма хладнокровно, даже не уточнил, почему ты спрашиваешь.

– Возможно, он не поверил, что в наше время кто-то может вести дневник? – предположил Крылов. – В конце концов, Наиль был знаком с Рыковой почти два года, достаточно хорошо её знал и, получается, ни разу не видел дневник.

– Возможно, – согласился Феликс, но пометку в записной книжке сделал.

– Ещё я говорил с Нáрцисс. Простите, забыл упомянуть.

– С Нарциссом? – машинально переспросил Вербин.

– Нет, именно с Нарцисс, ударение на «а». Изольда Нарцисс. – Крылов помолчал, а затем выдохнул: – Она говорит, что экстрасенс.

– Так. – Вербин обдумал неожиданное заявление и сделал единственно возможный вывод: – Виктория обращалась к ней за помощью?

– Да.

– Как Нарцисс узнала, что Виктория умерла?

– Говорит, почувствовала.

– А в действительности?

– Я проверил календарь Виктории: на четырнадцатое и пятнадцатое у них не было назначено встреч. А позвонила Нарцисс пятнадцатого.

– Ну, в том, что она позвонила, нет ничего необычного. – Феликс помолчал. – И как она тебе?

– Очень странная женщина. Но, как мне кажется, искренне переживает за Викторию.

Вербин поднял брови.

– Демонстрирует искреннее переживание, – поправился Крылов. – Но я свою точку зрения не навязываю.

– Я с ней поговорю, – вздохнул Вербин, делая очередную пометку. – С кем ты собирался встречаться в ближайшее время?

– С Шевчуком и Карской.

– Кто такая Карская?

– Карская Марта Алексеевна, психолог, с которым работала Виктория. Я нашёл её координаты в ноутбуке и календаре.

– Психиатр?

– Психолог… в смысле, психоаналитик.

– То есть Виктория обращалась за помощью и к психологу, и к ведьме?

– Причём одновременно, – уныло подтвердил Иван. Он понимал, что этот факт играет на руку сторонникам суицида. – Видимо, совсем отчаялась.

– С кем-нибудь о конкретном времени договорился?

– Шевчук сказал, что не сможет на выходных, потому что уезжает, а Карской не успел позвонить.

– Ты не против, если Карской займусь я?

– Нет… – Крылов помолчал, но всё-таки решился на вопрос: – Хотите узнать, была ли Виктория склонна к суициду?

– Обязательно хочу это знать, – твёрдо ответил Вербин. – Потому что мы должны докопаться до правды, Ваня, какой бы она ни была. И если факты будут указывать на самоубийство – мы это примем.

– Придётся.

Вербин прекрасно понимал, какие чувства владеют сейчас молодым оперативником, и решил его поддержать:

– Но ты не волнуйся – у нас так много косвенных, что суицид не кажется вероятным. Я не верю в то, что Вика покончила с собой.

Крылов услышал, что Феликс впервые назвал Викторию Викой, и понял, что это хороший знак.

– А если Карская скажет, что Вика была склонна к суициду?

– Я приму информацию к сведению, но думать буду не только о Вике, но и о том, кто мне это скажет.

Смысл ответа Крылов понял мгновенно и вновь улыбнулся:

– Я рад с вами работать, Феликс.

– А чтобы наша радость была взаимной, перестань говорить мне «вы».

– Ни за что.

– Тогда перестань использовать в разговоре голливудские штампы.

– Постараюсь.

– Договорились. – Вербин помолчал. – В первую очередь мы должны определить, кто знал о психологических проблемах Виктории – кроме врачей, разумеется, и о дневнике.

– Вы уверены, что дневник подложил убийца?

– Абсолютно. Подумай сам: что бы увидели вскрывшие квартиру полицейские? Передоз. Заурядный случай. Потом появляются друзья и родственники и начинают уверять, что Виктория не употребляла. Тело осматривают медэксперты, находят один след от укола, анализы показывают, что Вика один раз и употребила – первый и последний, у нас появляются естественные подозрения: почему девушка, которая ни разу в жизни не кололась, умирает от передоза? Решила попробовать и не рассчитала? Так бывает редко. И ещё реже – чтобы колоться начали в одиночку, обычно у начинающих наркоманов есть проводник в мир дерьма. Наши подозрения усиливаются. И чтобы этого избежать, убийца кладёт на тумбочку дневник, в котором подробно объясняется, почему девушка, которая ни разу в жизни не кололась, умирает от передоза. А чтобы мы случайно не пропустили подсказку, выделяет нужное место закладкой. Ведь не все опера любят читать.

Крылов улыбнулся, но промолчал.

– Дневник подтверждает, что у Виктории были серьёзные психологические проблемы, если мало дневника – поговорите с её врачами и даже с экстрасенсом, он тоже в списке. Мы говорим и узнаём, что девушку мучали страшные кошмары, признаём очевидное, фиксируем суицид и расходимся.

– Наиль был вхож в дом и мог найти дневник.

– Наиля никто со счетов не сбрасывает. Более того, он первый в списке, однако список необходимо дополнить. Но у нас есть проблема.

– Какая? – растерялся Крылов.

– Мы с тобой описали довольно сложное убийство, которое потребовало от преступника не только жестокости, но длительной подготовки, выдержки и хладнокровия, – ответил Вербин. – Однако мы до сих пор не знаем, каким был мотив преступления?

– Cui prodest? Cui bono?[3]

– Или кому это было очень нужно. – Феликс убрал записную книжку в карман и грустно улыбнулся: – Кому так насолила двадцатилетняя девочка, что её решили убить столь замысловатым способом?

Из дневника Виктории Рыковой

«Я вновь смотрю на своё отражение, только теперь я улыбаюсь. Улыбка немного грустная, потому что я знаю, что будет дальше. Не догадываюсь – знаю. Но не боюсь. То, что будет дальше, вызывает у меня не страх, а грусть. Потому что то, что будет дальше – предопределено. Я улыбаюсь и касаюсь пальцами зеркального стекла. Я не хочу бежать, но не отказалась бы пройти в зеркало. Превратиться в своё отражение, загадочное и холодное, защищённое от мира пребыванием в мире другом. Имеющее возможность смотреть отстранённо. Без эмоций. Без чувств. Я хочу быть холодной и безразличной, но не умею. А значит, мой мир – здесь, по эту сторону зеркального стекла. И поэтому я улыбаюсь грустно, совсем не так, как хочу улыбаться.

Не так, как умею.

Попрощавшись с отражением, я отворачиваюсь от зеркала и, продолжая улыбаться, подхожу к моей кровати. Она идеальна для двоих – в меру жёсткая, широкая, позволяющая вытворять что угодно для получения упоительного удовольствия. Я люблю быть на этой кровати вдвоём, однако сейчас нас на ней семь: я и шесть моих подружек. Шесть кукол в воздушных платьях. Таких же, как у меня. Не обязательно в белых, это не важно, но красивых и воздушных.

Сейчас мы не одинаковы, просто очень похожи.

Мы красивые.

Я не знаю, чувствуют ли куклы хоть что-то, но сейчас это не важно. Они красивы, все они. Мы вместе, все мы. И я улыбаюсь им так же грустно, как себе, потому что мы – вместе. Я вижу свою улыбку в зеркале и довольна тем, что она именно такая, как мне хочется – приятная, милая и грустная совсем чуть-чуть. А ещё я вижу улыбки кукол, они приятные, но пустые, ведь куклы одинаковы и в жизни, и в отражении – одинаково бесчувственны.

Куклы.

Мои подружки.

Я усаживаюсь на кровать, и мне кажется, что куклы сначала подвинулись, чтобы уступить мне место, а затем прижались, но без угрозы. Ведь они мои подружки. Их прикосновения нежны и трогательны, чуть прохладные, потому что их тела не такие тёплые, как моё, но приятные.

Я скоро тоже стану куклой.

Они этому рады.

Они хотят быть со мной всегда и не видят, что моя улыбка грустная. Совсем чуть-чуть. Им хорошо со мной – куклам, и поэтому они улыбаются. Куклы всегда немного улыбаются, вы ведь замечали? У них пустые глаза, полностью отражающие содержимое голов, но на губах всегда играет лёгкая улыбка – их единственный признак жизни… лёгкая улыбка…

Куклы прижимаются и долго, почти минуту, мы молча сидим, наслаждаясь покоем и обществом друг друга. А затем я протягиваю руку и беру шприц. Он „заряжен“, я это знаю, но не знаю, кто его „зарядил“. Пустые глаза подружек и их маленькие ручки говорят, что не они – не смогли бы.

Но кто?

Впрочем, какая разница?

Это не важно теперь, а скоро будет не важно совсем. Шприц подготовлен сделать так, чтобы я уснула и больше ничего не чувствовала.

Никогда…»

* * *

Решив посвятить изучению дела Рыковой всю субботу, Феликс заранее продумал план действий и строго ему следовал.

Сначала квартира. Осмотрев её и подробно переговорив с Крыловым, Вербин отправился на Велозаводский рынок – перекусить и привести в порядок мысли. Побродив по фудкорту, Феликс остановил выбор на азиатской лапше с говядиной и неспешно сжевал её, прокручивая в памяти визит в квартиру Виктории. А прокрутив – признался себе, что, несмотря на продемонстрированный Крылову оптимизм, фактов для убеждения Анзорова у него маловато. С другой стороны, следователь дал понять, что готов рискнуть и довериться его нюху, без всяких фактов, но в этом случае в полный рост поднимался другой вопрос – готов ли он подставить Анзорова? Не со зла, конечно, а если нюх даст сбой. Но тем не менее – подставить, предложить открыть дело там, где его нет. Винить его следователь не будет, во всяком случае в глаза, но Вербин не хотел портить кое-как установившиеся отношения.

Вот и думай, что делать: рисковать или нет?

Но для такого решения требовалось больше информации, поэтому, закончив с едой, Феликс достал телефон и набрал номер очень нужного сейчас человека.

– Вова, привет! Извини, что беспокою в законный выходной.

В ответ услышал ироничное:

– И на этот раз не смог дождаться понедельника?

И улыбнулся.

Эксперта-криминалиста Соболева Вербин знал семь лет, с тех пор как Володя только-только пришёл в систему. Поначалу, разумеется, Феликс не сильно радовался, если на его дела ставили молодого специалиста. Но Соболев на удивление быстро вырос в отличного профессионала, заработал славу умного, внимательного и цепкого эксперта, и теперь его появление на месте преступления означало, что зафиксировано и обработано будет абсолютно всё, даже прошлогодняя пыль.

– Этого раза пока нет, и неизвестно, будет ли, – произнёс Вербин.

Соболев сразу понял, почему Феликс ответил так, но не смог удержаться от очередной подначки:

– Ты теперь сам выбираешь себе дела?

– Надо пользоваться положением, пока оно есть.

– Автограф дашь?

– Это платная услуга.

Мужчины рассмеялись, после чего эксперт уточнил:

– У тебя доследственная?

– Ага.

– Что за дело?

– Виктория Рыкова из Кожухова, ты туда выезжал четырнадцатого.

– Девочка с куклами?

– Да.

– Грустное зрелище.

Работа в криминалистике заставила Соболева разработать два определения для всех возможных вызовов: «грустное зрелище» и «гнусное зрелище», вызывающие, соответственно, сострадание или отвращение. Володя ещё не стал прожжённым циником, но в то же время давно уже не был тем пацаном, который в первое же дежурство оказался на убийстве.

– Там, вроде, суицид? – припомнил Соболев.

– Уверен?

– Теперь нет, – пошутил в ответ эксперт. – А до твоего звонка был уверен.

Такой ответ Вербина не обрадовал, поскольку в профессионализме Володи Феликс не сомневался и слово эксперта весило для него значительно больше, чем показания психолога и уж тем более – экстрасенса.

– Никаких зацепок?

– Дай подумать. – Соболев помолчал. – Входная дверь надёжная и была закрыта, предварительный осмотр замка следов вскрытия не выявил, на нормальную экспертизу его не забирали. В квартире полно отпечатков её парня, но их наличие, как я понимаю, не вызывает подозрений. А на шприце есть только отпечатки Рыковой.

– Отпечатки на шприце расположены правильно?

– Да, – сразу ответил эксперт. – Я проверил.

Значит, или действительно сама кололась, или убийца очень ловок.

– Во время осмотра тебе не приходило в голову, что Рыкову могли сначала привести в беспомощное состояние, после чего переодели, усадили на кровать и ввели смертельную дозу?

На этот раз пауза получилась особенно длинной. Вербин понял, что Соболев старательно восстанавливает в памяти выезд в Кожухово, и не мешал эксперту размышлять.

– Всё могло быть, – медленно протянул Володя.

– Но доказать невозможно?

– Меня ничего в той квартире не насторожило, – объяснил эксперт. Это замечание было очень важным, поскольку Соболев никогда не расслаблялся и, даже отправляясь на «явный передоз», всегда искал сомнительные или подозрительные детали. За что его и уважали. – Девчонка переоделась в новое платье, которое, видимо, купила специально для этого случая, а одежду, в которой была, бросила у шкафа. Не раскидала, кстати, как снимала – так она и падала на пол. Думаю, так и должно было быть, но поговори с психиатром. Платье новое, но бирки срезаны давно – в мусоре я их не нашёл…

– А упаковки от кукол? – быстро перебил Соболева Феликс. И тут же добавил: – Извини, пожалуйста, что перебил, просто мысль пришла – побоялся, что забуду.

– Что-то я не помню, чтобы ты когда-нибудь о чём-нибудь забывал, – язвительно произнёс Владимир.

– Я тоже не помню.

– Гм… – Эксперт коротко рассмеялся, но сразу же вернулся к серьёзному тону: – Почему ты заговорил об упаковках?

– Рыкова страдала от видений, представляла, что её найдут мёртвой среди кукол, поэтому я уверен, что в её квартире не было кукол, ни одной. А если были раньше, то с началом видений Рыкова от них избавилась.

– Я бы тоже так поступил, – подумав, согласился Соболев. – Чтобы ничего не напоминало.

– Именно. И возникает вопрос: откуда взялись куклы?

– Купила заранее, как платье. Упаковки выбросила.

– То есть суицид был спланирован?

– Разумеется, раз он требовал настолько сложной подготовки.

– И вот наступает четырнадцатое число, – медленно, продумывая каждое слово, произнёс Вербин. Скорее, даже, не для Соболева произнёс, а для себя. – Вечером тринадцатого у Рыковой ломается ноутбук, и она просит подругу помочь со срочным ремонтом, рано утром четырнадцатого Рыкова выбегает на проспект Андропова и отдаёт подруге ноутбук, договариваясь, что вечером, когда подруга будет возвращаться с работы, она его заберёт. В середине дня к Рыковой приезжает молодой человек и в течение нескольких часов они занимаются любовью. Что, собственно, вполне нормально для четырнадцатого февраля…

Соболев что-то неразборчиво пробурчал, но перебивать Вербина не стал.

– После ухода любовника Рыковой звонит ещё одна подруга, и двадцать пять минут они спокойно общаются по видеосвязи. Затем Рыкова переодевается и колет себе смертельную дозу героина.

Феликс выдержал паузу, понял, что Соболев не станет комментировать услышанное, и поинтересовался:

– Ничего не смущает?

– Как только ты позвонил, стало ясно, что суицидом там не пахнет, – проворчал эксперт. – Но своими впечатлениями я поделился. Дальше сам.

– Все вы так говорите.

– Лучше расскажи, как ты влип в это дело?

– Ещё не влип, просто попросили посмотреть, что там к чему.

– Пацан до Анзорова дошёл?

– Ты Крылова имеешь в виду?

– А кого ещё? – подтвердил Соболев. – Он там больше всех суетился, очень лично смерть девочки принял.

– А остальные? – неожиданно для самого себя спросил Вербин.

– Что остальные?

– Остальные ребята с «земли» как себя вели?

– Да как мы себя обычно ведём? Оглядываемся. Прикидываем, что было, а чего не было. К тому же я, как ты понимаешь, на наших не таращился, у меня свои дела.

– Да, извини. – Феликс помолчал. – Скажи, пожалуйста, ты осматривал дневник?

– Конечно.

– Обратил внимание, что из него вырвано несколько страниц?

– Обратил, – подтвердил Соболев. – Но текст не нарушен, и я решил, что Рыкова испортила запись и вырвала страницу. Такое бывает.

– Текст не мог быть нарушен, – медленно произнёс Вербин. – Рыкова каждую новую запись начинала с новой страницы. Я прикинул, в этих местах получилась большая пауза – пять дней, Виктория такие не делала.

– Ага. – Эксперт, разумеется, догадался, куда клонит Феликс. – Я понял.

– Попробуешь прочитать, что было написано на вырванных страницах?

– По оттискам?

– Да.

– Долгая работа.

– Важная.

– Пришли мне дневник.

– Сегодня?

– Размечтался… В понедельник.

– Договорились!

У Феликса оставался всего один вопрос, но задать его Вербин не успел.

– Телефон и ноутбук я вскрыл, – рассказал Соболев. – Местные их забрали, но я скачал всю информацию. Кинуть тебе ссылку?

– Давай, – обрадовался Феликс. – Покопаюсь на выходных.

– Они у тебя есть?

– Есть, есть…

– На тот случай, если ты забыл: сегодня – первый из двух, называется суббота. А ты на работе.

– Хорошо, что напомнил, а то у меня все дни перепутались.

– Увидимся, – хмыкнул Соболев. – Ссылку сейчас пришлю.

– Спасибо.

Вербин вышел на парковку, раскурил сигарету и привычно улыбнулся, бросив взгляд на здание рынка. Но улыбку у него вызвал не обновлённый фасад, а всплывшая в памяти история из далёкого детства. В те времена неподалёку от рынка жили друзья родителей, и когда маленький Вербин впервые оказался в этом районе, то сразу спросил, почему станция метро «Автозаводская», а рынок «Велозаводский»? А услышав, что, помимо автомобильного завода, неподалёку располагается велосипедный, предложил немедленно его посетить, чтобы выбрать подарок на Новый год. С тех пор, оказавшись здесь, Феликс обязательно вспоминал ту историю. И всегда улыбался.