скачать книгу бесплатно
– Ещё насмотришься…
Скучно. Служба энтузиазма не вызывает. Глупо считать, сколько осталось, когда и двух недель не оттрубил. А я считаю: 22 месяца.
Смотрели в клубе «Пармскую обитель». Когда в первых же кадрах появляется Мария Казарес со своей умопомрачительной талией, зал завистливо вздыхает. Отчетливо, громко.
Вздыхают, собственно, офицерские жены. Что ж, вольный воздух, большие зарплаты, пассивное существование. Позавидуешь талии!
Две недели, как уехал из Москвы.
Вернулся из госпиталя старший лейтенант, на месте которого я сплю. Борттехник на МИ-8. Звать его Валентин Алексеев. За сорок. Потаскан. Лысоват. Разговорились. В старших лейтенантах ходит пятнадцатый год.
– Стыдно сказать, ребята… Так уж получилось. Сначала в академию не пошел. Потом по комсомольской работе не пошел. Молодой был, горячий, пару раз попал на губу за пьянку, повздорил, ещё поругался, побузил, – ну и не задалась служба.
Семьи его здесь нет, она за сотню километров. Мотало бедного по всему Союзу, сюда попал с Курил. Собирается увольняться в январе 73-го. Говорит, что не чает, как вырваться из армии. Пенсия 150 рублей обеспечена.
Что это они все так ругают армию? Ступин тоже клянет. Однако служит и никаких серьезных попыток вырваться не делает.
(Забегая вперед. Когда я увольнялся, Алексеев ещё служил, вернее, дослуживал. За два года он успел накуролесить. Сначала слетел с борта за явку к боевому вылету – на ученьях дело было – в невменяемом состоянии, потом – вообще из армии за серию пьянок и дебошей. В марте 74-го должен был придти на него приказ, и с какой-то грошовой пенсией – на волю. Это вместо 150 рублей. Нормальным я его в последнее время не видел. Знакомство наше осталось поверхностным, так как скоро мы со Смольниковым гостиницу покинули, но стало понятно даже по короткому общению – человек Валентин скверный, мелочный. Выпьет – сразу куражиться. А вот в шахматы здорово играл!)
У соседей отгул после учений. Пьют с утра. Нагрузившись, засыпают. В два часа дня трезвонят на этаже будильники – обед. После обеда вновь принимаются пить. Перед ужином снова трезвон… После ужина – третье действие. Не можем с Валеркой уснуть до двух ночи. За фанерной переборкой надрывается магнитофон. Иду объясняться. Зрелище – типичный бардак. Бутылки, объедки. Спят, кто где. Горит свет. Выключаю магнитофон, гашу свет.
Вечер 2-го мая. Заканчиваются праздники.
Приходит Ступин, заставляет выпить спирту. Из противообледенительной системы вертолета. Так что это не совсем спирт – процентов тридцать в нем глицерина, это «ханька» или «ханьяк». Гадость. Сладкая, маслянистая. Правда, глицерин совершенно безвреден, он выбрасывается организмом.
Вчера ходили в гости к сверхсрочнику из моей группы, Игорю Градову. Посидели часика два, поели рыбки сушеной и жареной, посмотрели телевизор. Здесь принимают Финляндию, очень хорошо видно, качество изображения превосходное (финны используют японскую аппаратуру), программа оформлена интересно, со вкусом. Финны показывали нашу первомайскую демонстрацию и американский детектив. Фильм подан очень оригинально: вторым звуковым сопровождением идет запись зрительской реакции, сделанная, очевидно, в крупном кинотеатре. Фильм веселый был – сплошные взрывы хохота. Мы же ничего не поняли – ни английского, ни финского перевода, появлявшегося синхронно в виде текста.
Сегодня обозленный Валерка засел за «Войну миров» на английском, но долго не высидел.
Погода вдруг резко улучшилась, потеплело, посветлело. 30-го днем проторчали на море, лазали по камням, сидели на солнышке у воды. Потом ходили по поселку каменных финских домиков («Шанхай»), подыскивали себе квартиры. Вечером смотрели кино, посидели в кафе, пошли в клуб на танцы. Я не танцую, Валерка, как оказалось, тоже. Сидели, смотрели.
3-го мая занялся квартирой. Пошел к Малову, говорю: хочу занять однокомнатную квартиру в каменном финском домике, она пустует. «Занимайте». Побежал в домоуправление и за полчаса получил документ, ключ. Стал жильцом. Выпросил в гостинице кровать и сетку. В квартире есть стол, тумбочка, табуретка. Матрасов и постельного белья не дали, старшина тоже мялся-мялся, но не раскололся. Выдали на ремонт 9 рублей, на них купил ведро, швабру, веник, замок, лампочки.
Два дня после службы выводил грязь и топил печку. Тепло, тяги никакой, печка топилась, что называется, «по черному». Замок врезал. Грязь ещё осталась.
Не ахти, какой угол, довольно запачканный и замусоренный, зато свой!
Зачем полез в эту авантюру? Настоящая дача. Спокойно, отдохнуть можно от службы, отдельная квартирка в лесу, вокруг свой брат, двухгодичник.
18 мая 1972 года
Сегодня «летают полеты», как выражается начальник щтаба полка, большой грамотей. Я бездельничаю, валяюсь в лесу на солнышке, подстелив свою техническую телогрейку. Не совсем, то есть, бездельничаю, продолжаю «вход в строй». Рядом валяются книги и тетрадь. Конспект становится тоньше – то туда листочек, то сюда, а не разбухает от знаний, как ему полагается. Хотя никто меня не торопит, людей хватает, техника работает,«безобразий не нарушают» (опять же он, подполковник Шелест!). Человек я пока вполне, на 100 процентов заменимый. До конца августа, покуда не уйдет Митяев, будет спокойно.
Старожилы считают, что повернуло на лето всерьёз. Бабочки летают. Травку кое-где можно заметить, пробивается потихоньку.
Хорошо все-таки, что целыми днями на воздухе. Загораешь, ветра обдувают, дождики поливают.
Леса тут кругом необъятные. Что ж, почти Карельский перешеек.
С печкой удалось справиться. Научился ее растапливать, и горит она прекрасно. Вчера нагнал жару, как в бане. На зиму потребуется 6 кубометров дров. Это всего 20 рублей. Напилить и наколоть можно за лето самим, в порядке физподготовки. Сейчас же с дровами смех и грех. Ходить в лес за ними лень, да и какие в лесу дрова? Сучья, ветки, они хороши для костра, а в печке быстро прогорают. Когда иду домой, собираю по дороге палки, доски, чурбачки, ящики. Почти все в округе подобрал. Даже корни сосен выломал, которые торчали. Разделывать все эти древесные отходы приходится ногами. Хороши для этой цели туристские ботинки.
Начфин дал аванс – 80 рублей. Еду в поселок за будильником. Все дело в будильнике – без него нельзя перебраться домой.
Пришлось вставать в половине шестого утра на полеты. Полеты – это когда совсем нечего делать, если, конечно техника работает. Тогда она летает себе, а ты сидишь. Я даже уснул на солнышке и проспал час.
Ну, зачем мы здесь нужны? Кому польза от наших дипломов, знаний и прочего? Злость и обида разбирают… Но так – редко. Чаще душа спокойна, она ни в чем и во всем сразу. Белеют ночи, носится вместе с ветром запах черемухи и в лесу пахнет ранним летом, какой-то травой, мятой, молодыми листьями, а чем конкретно – не разберу…
Двухгодичники – 1
Митяев держался абсолютно независимо и, как мне казалось, в душе глубоко презирал армейскую среду и людей, с которыми служил два года.
Рассказывал такой случай с капитаном Самокрутовым, техником отряда:
– Неисправность. Я посмотрел – нужно опрессовку делать, наше все работает. Слез с вертолета, стою. Подбегает Самокрутов: «Ы…ы.. давай лезь, снимай…» (Самокрутов заикается немного). Чего я полезу, говорю, у меня начальник есть, я ему доложил. Он орать. Стой, говорю, где стоишь, или иди…
– Ну, и что было? – удивляюсь я. С тех пор вес Самокрутова заметно возрос, он сейчас потенциальный приемник инженера, и «тыкнуть» ему мало кто может.
– А ничего. Неисправность же не у нас была, это они должны делать опрессовку.
Пояснение: «они» – это группа ВД, вертолета и двигателей, группа голубой крови среди технарей, группа привилегированная. В нашей авиации основными, главными специалистами считаются специалисты по двигателям. Инженер полка, то есть, заместитель командира полка по инженерно-авиационной службе, подполковник – специалист по ВД. Инженер по эксплуатации, второй инженер полка, – тоже. Инженер эскадрильи – двигателист. Техники отрядов – тоже. Начальник ТЭЧ – аналогично… Майоры, капитаны. Между тем, по радио- или авиаоборудованию на весь полк, как правило, один майор, один капитан – начальник соответствующей группы ТЭЧ, а ниже старшие лейтенанты да лейтенанты. В нашем большом полку, правда, по авиаоборудованию было два инженера-майора, один по электронной автоматике и приборам, другой исключительно по электрооборудованию. Вот поэтому, в силу многочисленности своей и узаконенного главенствующего статуса группа ВД всегда «зажимает» и радистов, и «спецов», и оружейников. Чаще препирательства носят шутливый характер, но бывают случаи не шуточные, явно хамские случаи…
Итак, Митяев. Тепло отзывался он только о Кривоносе, величал его Андреем Филимонычем, всем остальным, кому можно, «тыкал», потому что все «тыкали» ему. Ни разу не видел я, чтобы он козырнул кому-нибудь. (Справедливости ради: с командиром полка мы с ним вместе ни разу нос к носу не встретились.) И еще Колька преспокойно нарушал форму одежды, ходил в комбинезоне, когда это было строжайше – приказом командующего армией запрещено.
На работе был не суетлив, основателен, методичен; к концу службы вертолет знал отлично, любил копаться в схемах и сломанных приборах. Сойтись мы с ним не сошлись, он по характеру, по-видимому, не способен был к тесному дружескому сближению, да и слишком мы разные люди оказались. Тем не менее первые три месяца я больше всего общался именно с ним, он и работе меня учил, и о людях рассказывал, и об армии, и о тех временах, когда меня ещё не было в эскадрилье. Но покровительственного тона по отношению ко мне он не взял, не выступал этаким старшим наставником.
Он закончил ЛИАП (Ленинградский институт авиационного приборостроения), коренной петербуржец. Четыре месяца до армии работал. Приехал в Прибылово семейным (сыну, тоже Кольке уже четыре года), а в армии обзавелся вторым сыном. Единственный из двухгодичников, он сумел получить однокомнатную квартиру в пятиэтажном доме, самую, правда, незавидную, угловую, на первом этаже, но все-таки для двухгодичника это было невероятным достижением! Объяснял он это случайностью: жил, мол, первый год в комната во 2-ом ДОСе, родился второй потомок – и как раз рухнул угол… В такой ситуации, да с семьей, да с новорожденным, не могли не дать ему пустовавшую «хорошую» квартиру.
Был он очень домашним, поклонником телевизора, газеты «Советский спорт» и исторических романов. Я приходил к нему несколько раз смотреть футбол, он ко мне несколько раз за велосипедом. Семью свою Колька звал не иначе, как «семейством», жену – «мамашей» (она звала его «папашей»).
При первом же нашем знакомстве он сказал мне:
– На двухгодичников здесь смотрят как на негров… Люди второго сорта.
Он пил очень мало, и на мой вопрос, почему все начальники в беседе с новобранцем вспоминали о горькой, ответил так:
– Здесь пьют все: от командира полка до последнего сверхсрочника. Но нужно пить умно. Если попадешься – будьте любезны, затаскают, год будут вспоминать.
Перед Первомаем мы убирали стоянку. Технология: рассыпались и бродили между вертолетами, собирая бумажки, камешки, щепочки и прочее. Как раз перед этим наш комэск, майор Барабаш, что-то ляпнул на построении.
– А наш командир большого ума мужчина, – сказал я, цитируя Стругацких.
– Да ты что! – искренне изумился Митяев. – Он же дурак дураком! Смотри, не скажи кому-нибудь, засмеют. Вот Кучер до него был (Кучеренко), еврей-летчик, тот был – командир. Загонял в самодеятельность, в хор. Я не пою, ну и говорю ему – не пою, мол. Митяев, в армии не бывает «не пою», не бывает, чтобы один пел, а другой нет, говорит.
– Ну и что?
– Ничего. Не ходил я. А остальных «всех до единого», как Барабаш говорит, заставил.
(Забегая вперед: Барабашу никогда не удавалось заставить «всех до единого». )
Митяеву удался ещё один фокус, прямо скажем, уникальный: в течение двух лет он не занимался марксистко-ленинской подготовкой, ни конспекта не вел, ни на семинарах не выступал. Как он ухитрился – загадка.
Забыли Кольку быстро, изредка вспоминали лишь в нашей группе. Он не запомнился эксцентричными выходками, не дал рацпредложений, не оформил стенды, не нарисовал плакаты. Он спокойно работал, так и оставшись для эскадрильской братии «вещью в себе»…
Как-то я спросил, рыбачит ли он.
– Нет. Скорее всего, из принципа. Когда вокруг только и разговоров, что о рыбалке..,
Он оставил фразу незаконченной. Не привык, видимо, объяснять такие вещи…
Характерно, что даже двухгодичники, в одно время с ним служившие, не все его знали. Зато пьяница Хорьков был полковой знаменитостью, и вспоминают его часто, очень часто.
У меня был адрес Н. Н. Митяева, но съездить к нему за два года я так и не собрался…
Лето 1972 года
Я уже работаю, хотя официально зачета не сдал. Но – нужно работать, и пришлось плюнуть на все зачеты. Сегодня встал в 5.30 утра на полеты. До часу дня проторчал на жаре, бегал туда-сюда, вертолеты благоухают маслом и керосином, внутри духота и пекло невероятные… Завтра подъем опять в 5.30. В четверг, кажется, будет полегче – ночные полеты. А в пятницу и вовсе дрянь – классные занятия…
Вот в пятницу я и проспал зарядку, но на утреннее построение явился вовремя. Озираюсь опасливо, встаю в сторонке. И – на тебе! – прямо на меня идет наш комэск майор Барабаш. Отдаю честь.
Он останавливается и смотрит на меня со странным выражением. Так смотрел бы баран на новые ворота. Наконец, он меня признает, лицо ставится осмысленным.
– Прибыли? – бурчит он с кривой усмешкой. – Надо докладывать…
А перед обедом, когда мы ждали открытия столовой в тени березок, на отшлифованных задами личного состава валунах, меня подозвал начальник группы ВД эскадрильи капитан Гриценко:
– Петров, тебе оказана большая честь… Так как ты неделю где-то прогулял…
– Я не прогулял! – возражаю серьезно. – Я в краткосрочном отпуске был!
В самом деле, Гриценко может и не знать, где я был. Но я попал совсем не в тон, и вокруг заржали.
– Вот я и говорю, неделю отдыхал. Будешь сегодня после обеда старшим. Солдатами будешь руководить, понял?
И Гриценко скучно объясняет, что это надо вымыть, это – убрать, это – почистить. Слушаю, запоминаю. Один пункт задания меня поражает: требуется перенести кусок парусины размером с половую тряпку из одного конца коридора в другой. Да я бы и сам перенес… Но, по-видимому, самому нельзя, не офицерское это дело, погоны не позволяют.
Гриценко не колоритен, слушать его скучно. То ли дело инженер нашей эскадрильи капитан Осинин! Как он орет «Да…………………..!!!» и хлопает себя по бокам!..Очень здорово у него выходит. Говорят, он способен вдарить оземь шапку и отфутболить ее на десяток метров, но, поорав и устроив матерный разнос, через пять минут успокаивается и зла никогда не помнит.
Ладно. Вот тебе, думаю, и офицерское крещение. Это настоящие солдаты. Своим братом, студентом, и то нелегко командовать, не любил я этого, хоть и на одном языке говоришь, одну кашу ешь. А тут пропасть все-таки: лейтенант и солдат. Страшновато. И любопытно.
Иду после обеда на стоянку.«Литературкой» запасся. Они – полы мыть, а я почитаю. Прихожу, а солдаты куда-то собираются. Куда?
– Товарищ лейтенант, звонил дежурный но полку. Пятерых срочно к штабу. В лесу пожар.
Правда – пожар. И близко, дым виден. Поднялся и пошел туда МИ-8.
Солдат остается двое. Один делает фотогазету, другой чинит замок. Помогаю парню делать газету. Потом ее вешаем и уходим. Крещение не состоялось. Не вздрючат ли завтра? Хотя пожар есть пожар.
Получил деньги, все сразу: подъемные, зарплату. Больше, чем командир эскадрильи. Не скоро придется держать в руках такую сумму, года через два.
Суббота, воскресенье – тоскливые дни. Вокруг пьют, гуляют, играют в волейбол, отовсюду доносится музыка. А мне словом не с кем перекинуться. Сколько я сегодня сказал слов? С десяток – в сберкассе, с десяток – на почте, с десяток – в столовой, с десяток – дома, сам себе. Не больше пятидесяти слов в день.
18 июня 1972 года
В ближайшее время у нас законсервируют три машины, экипажи уходят в отпуск. По этому поводу высказался Н. Н. Филиппов, начальник группы радиоэлектронного оборудования (РЭО) нашей эскадрильи. Самое интересное, сказал он, что все машины полка можно спокойно законсервировать на неопределенный срок, и ничего не случится, и ничего не изменится, и сколько горючего сбережем!
Купил себе ботинки за 9.60. Сиротские, прямо скажем, ботиночки. Приютские. Однако – по форме. Заставили.
Дело в том, что ботинок мне до сих пор не выдали. В апреле черные уже прекратили выдавать, а коричневые еще не начали. Говорят, коричневые, которые отныне положены, нового образца, только в октябре получим.
Покупать же свои я никак не хотел. Из какого-то упрямства. (Я сюда не рвался. Призвали? Ну так обеспечивайте!) Изворачивался, ходил в черных технических тапочках, в туристических ботинках, в итальянских, сугубо цивильных. Спасало то, что по весне ходили в комбинезонах, а с комбинезоном можно и тапочки напялить. Но вот – лето, жара. Ходим в брюках и рубашках, тапочки никак не подходят. И вопиющее нарушение формы, и просто смешно.
И вот на днях – строевой смотр. Стою в итальянских. Все в черных, а я сверкаю итальянским лаком. Готовлюсь привычно ныть: служу, мол, недавно, не выдали… Но прогуливающийся по плацу майор Мартынюк, замещающий сейчас Шелеста, внезапно направляется прямо ко мне. Зайчик, что ли, от итальянского лака попал ему в глаз?
Мартынюк останавливается передо мной, плешивый коротышка в мундире мешком. На кончике моего языка трепещут привычные оправдания, но он ничего не спрашивает, он смотрит на меня ледяными глазами и цедит:
– Чтобы этих ботинок я больше не видел.
– Не выдали, – затягиваю я песню двухгодичника.
– Ему не выдали, он…, – подскакивает перепуганный Барабаш.
Мартынюк на Барабаша внимания не обращает:
– Вы сколько получаете? А?! Купить и доложить послезавтра!
Пришлось ехать в поселок, разоряться. Докладывать не пошел, конечно, но на следующий день чувствовал себя полноценным.
– Петров, ишь, какие ботинки себе отхватил! Рублей пятнадцать, небось? – засмеялся Филиппов: я сидел в курилке и небрежно болтал ногами.
– Десять! – с гордостью ответил я.
Катится месяц июнь, заканчивается долгий переходный процесс акклиматизации. Процесс сей был бурен, амплитуды максимумов и минимумов велики. Будем считать, что заканчивается. Так спокойнее.
9 августа 1972 года
Плохое настроение сегодня. Во-первых, получил обходной и уходит Митяев. Он свое отдал, мне еще предстоит.
Во-вторых, в приказном порядке собрали деньги на похороны генерала, заместителю командующего армией, разбившемуся на днях на МИГ-17.С офицеров по два рубля, с прапорщиков по рублю. И это со всей армии. В-третьих, утренняя зарядка. Объявили: купание закончилось, начинаются разные перекладины, бега и прочее. А это значит, что воспитание личного состава будет начинаться теперь с самого утра. И точно, командир третьего отряда капитан Шустрин уже ободряет подчиненных возле турника:
– Висишь, как мешок с дерьмом. Живей, живей! Жену, наверно, тоже так …?
Подчиненные молчат, пыхтят, карабкаются на перекладину. Усердия на то, чтобы подтянуться хотя бы пару раз, у них должно хватить.
Раньше к институтскому значку, «поплавку», я относился спокойно, даже безразлично. Подумаешь, высшее образование!.. Никогда не стал бы в Москве носить «поплавок».
Здесь же «поплавок» превращается в своего рода символ. В знак качества. В визитную карточку «двухгодичника». Им гордишься, ей Богу. О нем не забываешь. Он и впрямь – поплавок, спасательный круг. Он не дает утонуть в этом болоте.
Прощаясь, спросил Митяева:
