скачать книгу бесплатно
Час исповеди. Почти документальные истории
Евгений Панов
Под этой обложкой соседствуют две исповеди. Первая написана сорок лет назад молодым человеком. Вторая – сорок лет спустя им же, но, понятно, успевшим состариться. Несмотря на разделяющую их пропасть времени, сущностной разницы между этими рассказами нет. И там, и там – упорный поиск себя, своего пути, своего места в мире. И, конечно же, вечный, прекрасный и, может быть, решающий фактор жизни – любовь…
Час исповеди
Почти документальные истории
Евгений Панов
© Евгений Панов, 2017
ISBN 978-5-4483-8001-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Лейтенант срочной службы
Записки «двухгодичника»
Вынужденное знакомство
В жаркий июньский полдень 1971 года 30 студентов-пятикурсников МЭИ, на месяц лагерных сборов превратившихся в курсантов, стояли в строю на гаревой дорожке гарнизонного стадиона, слушая объяснения командира. Предстояло тренировать подход к начальнику, повороты и отдание чести в движении. Для этого майор приказал «рассчитаться на первый-второй», перестроил курсантов в две шеренги и указал каждой паре место для проведения занятий. В течение 15 минут изображавший начальника номер первый должен был нещадно гонять второго номера. Потом им следовало поменяться местами.
Закончив объяснять и показывать, майор куда-то отлучился, а мы занялись шагистикой. За 5 минут первые номера приказали номерам вторым 5 раз подойти к начальникам, 7 раз отдать честь в движении и 20 раз повернуться «налево», «направо» и «кругом». Так что, не дожидаясь срока, вторые номера заняли места начальников, а первые – подчиненных. Ещё через 5 минут 30 человек стали тренироваться самостоятельно. Когда каждый сам себе начальник и сам себе подчиненный, не так тупеешь: нужно и подумать, что себе скомандовать, и выполнить приказ.
Через 20 минут после начала занятий 30 студентов-курсантов с наслажденьем снимали пилотки, вытирали потные лбы, расстегивали воротники, доставали сигареты. Сколько же, в самом деле, можно долбить одно и то же!..
– Взвод!!! В одну шеренгу становись!!!
Перед студентами стоял взбешенный майор.
Построились.
– На первый-второй-третий-рассчитайсь! Третьи-номера-левое-плечо-вперед-марш!!! Строевым… шагом марш!!!
Натиск майора был стремительным и бурным. Его хорошо поставленный командирский голос подстегивал, словно плетка. В головах у обескураженных, смятых, лишенных способности сопротивляться и воли студентов не осталось ни единой мысли. Только – левой!!! Левой!!! Левой!!! Полсотни метров по прямой.
– Крутом… марш!!! – скомандовал майор в конце прямой, прогнал назад, остановил, повернул и приступил к разбирательству. Он видел, что каждый занимался, как хотел. На каком основании был нарушен приказ о проведении занятий парами?
– Но, товарищ майор, – послышались голоса тех, к кому вернулась способность соображать, – так удобнее…
– Почему был нарушен приказ о проведении занятий парами? Было приказано: 15 минут командует первый, второй выполняет, потом командует второй, первый выполняет. Кто дал вам право не выполнять приказаний?! По отношению к вам я пользуюсь властью командира полка!
– Товарищ майор, ведь…
Нет, студенческих доводов майор не принял и ещё долго говорил об уставах, о взаимоотношениях начальников и подчиненных, пока не остыл. Он был профессиональный строевик, но человек незлой, взысканий не последовало. При этом он решительно не мог понять, как можно, первое, ослушаться начальника, пользующегося по отношению к студентам дисциплинарной властью полковника, и, во-вторых, нарушить святой порядок проведения строевых занятий. Майор беззаветно верил в великий принцип армейского разделения труда: один приказывает, другой выполняет, один обязательно начальник, другой непременно подчиненный. Все существо майора – порядочного человека и при том строевика до мозга костей, «профессора фрунта», «военной косточки» – возмущалось при таком грубом попрании основ субординации.
Майор за месяц так ни разу и не поступился принципами, не отдал нам ни пяди армейской территории. А вот сержанта-сверхсрочника, назначенного старшиной курсантского подразделения, удалось оттеснить с занятых им позиций. В самом начале лагерных сборов этот мужик, какой-то весь измятый и обтрепанный, потряс всех абсолютно точным цитированием ряда статей Устава Внутренней Службы (УВС), предписывающих правила хранения оружия и содержания отведенных для этого помещений, да и потом не раз удивлял, смешил и раздражал студентов своей полной неспособностью к самостоятельному мышлению и рабской приверженностью букве Устава. Заметил, что ребята чистят зубы по утрам, он выразил на сей счет неудовольствие, подкрепив свои претензии статьей 336:
«Выполнение правил личной гигиены включает:
• утреннее умывание с обтиранием тела до пояса прохладной водой;
• мытье рук перед каждым приемом пищи;
• умывание перед сном с чисткой зубов и мытьем ног…»
– В уставе сказано, надо чистить зубы вечером, – требовал сержант.
– Но не сказано, что нельзя чистить утром, – возражали ему.
– Надо вечером, – упирался он и отступился только тогда, когда подвергся нешуточному осмеянию.
Осмеивать майора мы даже не пробовали. Боялись? Вполне возможно. Не хотели неприятностей, проблем на пустом месте. К тому же, он вызывал уважение. Он, конечно, был существом совсем другой породы, но существом достойным. Да и он не пытался нас сломать, как ломают в армии новобранцев. Так что в наших отношениях с начальником сборов установился своеобразный паритет. Он командовал – мы, разумеется, подчинялись. При этом он жил в своем мире, мы оставались в своем.
На взгляд из нашего студенческого мира армейский мир казался очень скучным. В нем господствовала длинная, длинная, длинная скука. То и дело выпадало свободное время, потому что занятий на технике, в классах, на плацу было на удивление мало, словно настоящей целью лагерных сборов являлась не учеба, а погружение в армейскую среду. За месяц ничему новому все равно не научишься, а вот для того, чтобы пощупать, понюхать армию, попробовать ее на зуб, месяца достаточно. Хотя именно «пробовать на зуб» было особенно нечего. На солдатском пайке мы натурально голодали. Разговоры в курсантской курилке вращались вокруг еды: на обед, наверно, снова попадется одно сало, и на завтрак досталось одно сало, эх, сейчас бы шашлычку под пивко… Самыми мучительными были последние полчаса перед обедом. Они тянулись бесконечно.
Но вот, наконец, раздается зычный голос старшины:
– Взвод, выходи строиться на обед!
Да все уже вышли! Причем, давно! Это мы умеем – строиться на обед! Никого не надо подгонять!..
Обед занимал не больше десяти минут. Мясо не попадалось.
После обеда вновь ползло черепахой свободное время – время положенного по уставу отдыха. Три четверти нашего курсантского взвода проводили его в солдатской чайной, нейтрализуя молоком машинное масло, на котором готовился харч для нижних чинов.
Многих из нас картины армейской жизни привели в состояние шока. Одно дело попасть в казарму, под власть сержанта-сверхсрочника восемнадцатилетним деревенским парнем, другое – уже кое-что повидавшим, отесанным пятью курсами учебы, научившимся думать и анализировать студентом одного из лучших вузов страны, завтрашним образованным специалистом. Этот последний начинал неизбежно задаваться вопросами. Почему армия устроена именно так, а не иначе? Зачем насаждается здесь изнуряющая муштра, примитивная, непроходимо тупая и лживая партийно-политическая учеба? Для чего человека отучают думать, оболванивают, вытравливают, казалось бы, самое ценное – индивидуальность, творческие задатки? С какой целью «стригут всех под одну гребенку»? Как следует понимать тот факт, что люди, защищающие страну, не имеют паспортов граждан этой страны? Мало того, почему солдат бесправен, нищ, и, по сути, является рабом командира, от генерала до ефрейтора, в лучшем случае, рабочей скотиной?.. В моей голове теснились десятки вопросов. Кто мог на них ответить?..
Разрешите представиться!
Ответить на них, и то – не на все, и то – не до конца, я попытался только после двух лет действительной военной службы. Едва защитив диплом в МЭИ, я надел лейтенантские погоны и отправился в авиационный полк. На два года. Так Министерство обороны СССР восполняло недостаток кадровых офицеров, и не только в авиации. Призывали новоиспеченных инженеров и офицеров запаса, особенно, молодых, прошедших подготовку на военных кафедрах технических вузов, но в первую очередь, конечно, вчерашних студентов, не успевших поработать и пустить корни на «гражданке». Поэтому «двухгодичниками» стали две трети ребят из нашей группы «Электрические системы». Вместе с Валерой Смольниковым, моим институтским товарищем, мы отправились в Ленинградский военный округ и погрузились в армейскую среду.
Все два года службы я вел дневник, стараясь отразить в нем как можно больше человеческих историй, событий, фактов, деталей, подробностей. Уволившись и вернувшись в Москву, без малого год урывками – обычно по ночам – работал над армейскими записками. Они были опубликованы (и то совсем недавно) только на моем сайте в Интернете, да я и не ставил целью непременно их напечатать. Со временем они все дальше и дальше отодвигались в прошлое и, наверно, в конце концов после моего ухода оказались бы на свалке, но я вдруг решил, что называется, придать гласности несколько эпизодов и немного рассказать о моих товарищах по службе, с которыми дружу до сих пор, хотя переписываемся, тем более, видимся мы очень редко, а с некоторыми я, увы, на этом свете уж не увижусь никогда.
И вот – рассказываю. Изменив, разумеется, фамилии действующих лиц, включая свою собственную, и географию. Зачем, почему я это делаю? «Теперь армия другая»! Так говорят, так пишут. Не та, в которой служили мы, «двухгодичники». Судить не могу. Но буду очень рад, если она действительно стала другой. Ту, прежнюю советскую армию, вероятно, жестоко встряхнули две Чеченские войны, а распад СССР почти уничтожил… но уничтожил вместе со всей гнилью, которая в ней накопилась – глупостью, некомпетентностью, коррупцией, воровством, пьянством, «дедовщиной»… Думаю, никто не ожидал, что армия возродится, как птица Феникс, да еще так быстро, и окажется готовой к столь серьезным делам, как сирийская кампания. Но! Пусть даже нынешняя российская армия резко отличается от той советской, в которой мы служили, она не может стать совершенно иной, это противоречило бы природе вещей. Армия есть армия. Ее назначение, ее задачи, ее структура, организация, все ее прочие родовые черты остаются неизменными. Закон ее жизни – устав, и этот закон одинаков что для советской, что до российской армии.
Хорошо. Пусть армия «теперь другая». И это замечательно! Но – насколько и в чем другая? Что сохранилось, а что ушло в сравнении с 1972—1974 годами, когда мое поколение носило лейтенантские погоны? Нам этого уже не увидеть и не понять. А вот сегодняшние лейтенанты могли бы сравнить день нынешний и день вчерашний. В нынешнем они живут и служат, черты вчерашнего найдут в моих записках. Мне кажется, такой анализ должен стать увлекательным делом. А еще, что важно, – познавательным и полезным. Поиск истины всегда увлекателен и полезен.
Самое первое
Я медленно приближался к месту моего назначения. Диковинный тихоходный дизель, сделанный в какой-то европейской социалистической стране, четвертый час. тащился по древней, разбитой дороге, похоже, построенной еще финнами. Погода стояла на редкость унылая: дождь, туман, холод… После московской апрельской жары я физически ощущал, что забираюсь все дальше и дальше на север. Пейзаж за окном вагона подкреплял ощущения – деревья уменьшались в росточке, мох забирался по стволам все выше… Мхом обросли бесчисленные валуны – большие, маленькие, круглые, острые, гладкие… Север!
Вот и станция. Собственно, не станция – разъезд. Собственно, и поселка нет – есть военный гарнизон. Несколько пятиэтажных домов из белого кирпича, три старых двухэтажных, казармы, строения, где расположены службы полка, офицерский клуб, десяток одноэтажных финских домиков, столовая, два магазина, гостиница, где меня поселили… Вокруг низкорослый реденький сосновый лес, песок под ногами, сырой морской воздух, сероватая дымка постоянного в этих краях в весеннее время тумана, море в трехстах метрах, железнодорожная колея, узкая асфальтовая ленточка, ведущая в ближайший город.
Я доволок чемодан до штаба (хорошо, что попался солдатик и провел прямо, а то бы я потащился к КПП) и увидел Смольникова – бравого молодого лейтенанта, слоняющегося в ожидании беседы с замполитом. Одели Валерку быстро, завтра-послезавтра меня ждет такая же участь. Барахла, говорит, выдают огромную кучу, за два года никак не сносишь!..
Начальник строевого отдела, капитан, меня зарегистрировал и отправил к замполиту. Пошли вместе со Смольниковым. Замполит – очень приятный на вид моложавый подполковник по фамилии Малов с армейской «визитной карточкой» – значком академии – на кителе собрав о нас подробные данные, начал беседу. Конечно же, семейное положение. Сказал, что через месяц каждому будет предоставлена комната метров в 12—14, потому что сдается (вернее, уже сдан, но еще не заселен) новый 80-квартирный дом, и в двухэтажных домах освобождается много площади. Разумеется, комнаты он меняет на наше намерение привезти сюда семьи, но не обязательно сейчас, а в удобное время. Холостым комнаты не дают; почему, я пока не знаю. Жилье, говорит, сухое, светлое, есть газ, вода и титаны на дровах. Квартиры на две-три семьи. Только вот мебели – разумеется! – нет.
Вероятно, на наших физиономиях проступил скепсис: мягко, мол, стелешь… Чтоб с квартирой – и так запросто! Малов снял трубку и вызвал какого-то капитана:
– Тут у меня сидят двое лейтенантов… Только что прибыли… Да, да… Подбери им к маю комнаты во втором или третьем ДОСах… Посуше, у них маленькие дети… Да.
(Еще в в штабе армии, мне говорили: гарнизон один из лучших по обеспеченности жильем. Кажется, не соврал тамошний кадровик!)
Ладно, поживем – увидим. Но, все-таки, весть если и не слишком радостная (какие радости, когда впереди целых два года службы?), то приятная, потому что гостиница… Потом, потом, она достойна пера бытописателя!
От замполита пошли к инженеру. Кто он по должности в точности – не разобрал. Майор. Те же вопросы, что задавал сперва начальник строевого отдела, а потом замполит. Майор-инженер нам не понравился. Вял, говорит через пень-колоду, смотрит рыбьими глазами.
– Вы как, выпиваете? – спрашивает и таращит свои выпуклые водянистые глазищи.
Пожимаю плечами.. Что тут ответишь?
– Смотрите… это… а то мы вас отправим на Север…
Молчим. Что тут скажешь?
– В общем, так… Один из вас пойдет в ТЭЧ, другой в третью эскадрилью. Кто из вас любит паять… это… ну, радио там…
Я быстро киваю на Смольникова. Он не возражает, такое впечатление, что он оцепенел. Так решилась наша судьба – Валера идет в ТЭЧ, я – в третью эскадрилью.
Покинув штаб, мы еще раз окинули взглядом окружающее, осмотрели друг друга и сказали «Да…» Но тут же вспомнили рассказы замполита: летом здесь 32 градуса (июль и август), рядом море, лодки, острова, отличная рыбалка, грибы, черника, малина… Вспомнили про обещанные комнаты, ещё раз сказали «Да!», зашли в гостиницу, бросили чемодан, пошли обедать, потом пошли пить пиво в таверну «Зеленая радость» (как мы, в духе Стругацких, тут же окрестили местный «чепок»), потом выпили в гостинице вина, потом кофе, и долго-долго разговаривали, и это было хорошо.
Но… Как грустно стоять на вокзале и смотреть вслед поезду, уходящему к тебе домой!..
Сегодня,18 апреля 1972 года, продолжили «развлечения». Автобус привез нас в Выборг за 45 минут. От Выборга до Ленинграда ровно 2 часа на электричке. Есть также прямой поезд до Москвы, №32, отходит в 20.37,в Москве в 8 утра.
Выборг – северный, морской, сложенный из материала серого цвета, похожий на небольшой слепок с Питера, – засыпал апрельский снег… Вот и парикмахерская. Эх, хочешь, не хочешь, а надо стричься. Желательно покороче. Стрижемся почти наголо, с перебором, ибо вчера на наши шевелюры обращали неодобрительное внимание все командиры и должностные лица всех служб полка. Это действо, подобно настоящему посвящению, приближает нас к особой форме существования белковой материи, коей является офицер. Покупаем кипятильник (кофе варить), изучаем расписание автобусов и электричек.
После обеда (едва не опоздали!) часа два провели в полковой библиотеке. Средняя, книги, как везде, но есть немного хороших. Только совсем нет научных. Библиотека запущенная, книги расставлены беспорядочно. Так и чесались руки привести ее в порядок. Может быть, когда-нибудь доберемся и обнаружим в этих завалах немало ценного. Но, какая б ни была, а скрасит нам жизнь библиотека.
Гостиница. Старая, обшарпанная, грязная, сырая, нет ни горячей воды, ни кухни. Холодно. Смольников, уже обживший здесь койку, говорит – пьют. Постирать негде.
Баня раз в неделю, по субботам.
Столовая – для технического состава (для летного – отдельная). Кормят хорошо, вкусно и совершенно бесплатно. В столовой опрятно. Ассортимент – 5—6 блюд на выбор. Можно брать добавку, но я пока наедаюсь.
Завтра будет неделя, как я здесь – подумать только, целая неделя и еще только неделя! Дни отчетливо отпечатываются в памяти, вечером можно точно повторить в воображении свой дневной маршрут, всегда есть дела, всегда что-то или куда-то нужно… Люди, впечатления… Но время течет медленно. Оно отчетливо и при этом размыто. Никогда, кажется, не было таких длинных недель. Никак не приходит ощущение реальности и надежности теперешнего положения: как будто это нечто вроде военных лагерей после пятого курса, вроде летнего студенческого стройотряда. Ну, пожил, а не прижился, так собрал рюкзак и уехал дополнительным поездом с Московского вокзала – искать черт-те что черт-те где.
Чувство неустроенности сильно. Ощущение хоть какой-то надежности дает только домашнее, приехавшее в чемодане, где все подогнано так, будто творили мозаику из старых, привычных вещей.
В мой первый день, когда мы с Валеркой зашли в гостиницу бросить чемодан, на наши голоса, распространявшиеся, очевидно, по всем фанерным боксам пустой в этот час общаги, заглянул парень – маленький, плюгавый такой, в бриджах и в тапочках. Глаза – блестящие коричневые пуговицы.
– А вы что, ребята, новенькие?
– Да.
– Откуда?
– Из Москвы.
– А! Далеко. Тут больше питерских.
– А ты давно служишь?
– Хм… три месяца осталось…
Мы подавленно молчали.
– Куда вас сунули? Третья? ТЭЧ? Нормально. Только в четвертую
не ходите: там и командир – дерьмо, и инженер – дерьмо. – Парень взглянул на часы. – Э, мне на службу пора…
Мы завистливо смотрели на закрывшуюся дверь.
22 апреля меня представили на построении в эскадрилье. За день до этого я познакомился с командиром, начальником штаба, замполитом, инженером, начальником своей группы старшим лейтенантом Савиным и двухгодичником Колькой Митяевым, которому тоже три месяца осталось… Все начальники спрашивали, как я отношусь к водке, все вспоминали про двухгодичника Хорькова, тоже из МЭИ, спившегося здесь и работающего сейчас в Москве грузчиком. Замполит высказался прямо:
– Главное, не пей, и служба у тебя пройдет спокойно, нормально.
Меня вызвали из строя, я вышел и повернулся дюже неловко, затормозившись каблуком на ноздреватом бетоне и накренившись основательно влево. Может, кто и засмеялся, я не видел толком ничего.
День был солнечный, но не весенний: блестящий, как поздней осенью, холодный. Шел последний день какого-то «перевода», все были заняты; меня Савин послал смотреть «живой вертолет», я полез с Митяевым вовнутрь МИ-10. Первый раз я был в вертолете.
Говорят, наш гарнизон – самое приличное место в военном округе. Прочие – неописуемые дыры; говорят, глушь там, болота, бараки и такая тоска, что хоть вешайся. Так что у нас относительный комфорт, все же сносные условия и культурные центры, хотя и сугубо местного значения, под боком.
Мое дело – изучать вертолет, «входить в строй» (программа ввода рассчитана на месяц), все остальное меня не касается. Вертолет я совсем не знаю, мы же изучали в институте лишь теорию отдельно взятых приборов, устройств; в лагерях больше валяли дурака, да там, к тому же, были самолеты. А здесь нужно, чтоб вертолет летал и был исправен, нужно его контролировать и находить неисправности, если они обнаруживаются. Работа, короче, сугубо практическая, опыт важен и практика. Тут сидят офицеры и сверхсрочники, съевшие собаку в этом деле. Конечно, они не разбираются в теоретических тонкостях. Может, они даже не знают, как генератор вырабатывают электроэнергию, но машины у них работают. А это все, что нужно армии.
Когда мы валяли дурака в институте, спихивали разные зачеты и прочее, на военной кафедре (незабвенный майор Кочергин!) с нас драли три шкуры. Тогда казалось, что военную профессию знаю лучше, чем свои профильные электрические системы, но после каникул, диплома, предоставленного военкоматом отпуска (в общей сложности на это ушло девять месяцев) выяснилось, что половина из памяти выветрилась, половина – представляется смутно. Обычная история.
Снег идет вот уже второй день и тут же тает. Серо, уныло. Сидим дома, сиречь, в гостиничной комнатушке, где с трудом умещаются три койки. Наш третий в комнате, летчик, почти не бывает – идеальный сосед. Ни разу за неделю не ночевал. Ну что ж, у него тут, как болтают, две жены; при таком положении дел я бы тоже не стал спать в ледяной гостинице.
Посетили ближайший очаг цивилизации – приморский поселок. Тоже дыра. Зато два книжных магазина. Купили книг. Не скажу, что редкость, но вполне. Чтобы съездить в этот культурный центр, нужно разрешение инженера эскадрильи, в Выборг – командира эскадрильи, Поездка в Ленинград – уже отпуск, пиши рапорт командиру полка. Офицеры и прапорщики полка по полгода не бывают в Ленинграде, если только не плюют на разрешения. Мы сегодня так и поступили. Есть в этих разрешениях что-то унизительное или детское – будто на горшочек просишься. А еще это материализация бессильного протеста, смешная попытка пробить брешь в установленном не тобой, навязанном тебе порядке. Иногда вот взбрыкнешь и не пойдешь на завтрак, поваляешься лишних полчаса, хлебнешь дома кофе – и все… И что же? Да ничего! Только в обед трескаешь за двоих. Благо на добавку официантки не скупятся.
Мне кажется, я люблю самолеты. Или казалось раньше? Казалось… Серый бетон аэродрома, четкий ритм, волнующие ряды вздремнувших серебристых птиц. Хорошо? Пилоты-асы – значительные, мужественные, благородные, любимцы женщин, для которых свята дружба, свято небо. Вот один из асов, капитан Ступин – летун первого класса, тот самый идеальный сосед с двумя женами:
– Ты мне поверь! – убеждает. – Вот когда ты придешь через два года на гражданку, ты будешь совсем другим человеком. Наберешься.
– Чего? – не понимаю я.
– Ума. Вот увидишь, будешь смотреть на жизнь просто-просто. И к выпивке, и к бабам будешь относиться так – надо, значит надо. И в семейной жизни тоже просто-просто.
– Не знаю… Может, мое время еще не пришло?
А сейчас – сейчас главное научиться разделять свою жизнь на две половинки. Научиться выключать мозг и научиться включать его вовремя. Научиться спокойно наблюдать.
Три дня подряд хожу на стоянку и читаю технические описания. Описания плохие, я привык к институтским разработкам, четким и подробным, а тут накручено.
Полк летает. В первый раз я выскочил из домика, смотрел, как выруливает, как зависает МИ-6. Митяев лениво усмехнулся:
