Токсичный компонент

– Вазелиновое масло! – попросил он, обернувшись.

– Несу. – Маша, собрав всё, быстро открыла в шкафу среднюю дверцу, взяла флакончик, на ходу отдала его в руку хирургу. Тем временем платье уже было разрезано практически полностью; санитарка зацепила, не церемонясь, и бюстгальтер, успев заметить и сохранить какую-то золотую или похожую на неё цепочку на шее.

– Золото всё снимаем, будет храниться у старшей сестры, – монотонно, в такт движениям ножниц, скомандовала она. Зинаида потянулась было снять цепочку, но прицепленный на руку пульсоксиметр тут же съехал с пальца, монитор запищал, Маша довольно громко выругалась и остановила руку.

– Хрен с ним, потом!

Балашов надел перчатки и встал слева от Зинаиды. Добровольский с зондом – справа.

– Водички на глоток приготовьте, – попросил он у санитарки. – Как скажу пить – проглотишь, – уточнил он для Рудневой, пока та в ужасе переводила глаза с него на Балашова и обратно. – Ты бы фартук надел, что ли, – сказал он Виталию. – Хотя я и сам забыл.

Он максимально вытянул воздух из баллонов зонда, перекрывая пальцами клапаны на просветах, когда снимал и снова надевал шприц. Казалось, что оболочка зонда слиплась навсегда и уже ничто не поможет ей принять прежнюю форму. Добровольский обильно полил зонд вазелиновым маслом, стараясь, чтобы на перчатки попало по минимуму – ему казалось, что если будет сильно скользить, то засунуть зонд он не сможет.

Зинаида посмотрела на Добровольского и открыла рот.

– В нос, – коротко уточнил он, поднося кончик зонда к левой ноздре. Почему именно к левой, он и сам не понимал – это было рефлекторное желание отодвинуть его хоть на сантиметр, но подальше от себя. – Значит, так. Мы должны сделать это с первого раза. Или ты умрёшь, – глядя в немигающие глаза Зинаиды, сказал Максим. – Тебе точно не понравится то, что я буду делать. Главное – руками не махать, не пытаться мне мешать и тем более – не выдёргивать. Дыши ровно, глубоко. Готова?

Зинаида не шелохнулась. Готовой к такому она точно не была. В этот момент вбежала Юля с историей болезни и громко сказала – всем сразу:

– Вторая отрицательная!

– Плазмы полно, – отреагировал Балашов. – Кровь закажем. Давай.

И Добровольский засунул зонд в нос Зинаиды.

Она дёрнулась и захрипела. В голове Максима всплыли все студенческие страхи и рассказы на темы «Я ставил зонд в желудок, а попал в трахею!» Поняв по отметкам на зонде, что он где-то у входа в пищевод, скомандовал:

– Глоток воды! Пей!

Санитарка налила немного физраствора из разрезанного пластикового флакона в задыхающийся рот с запёкшейся кровью на губах. Рудневой ничего не оставалось, как глотнуть – и Добровольский толкнул зонд дальше.

– Дыши! Ровно и глубоко, чтобы я слышал!

Из глаз Рудневой выкатились крупные слезы. Она шумно вдохнула – и Максим понял, что всё в порядке. Погрузив зонд в желудок, он быстро взял с подоконника шприц и несколько раз качнул в жёлтый просвет. Почувствовав сопротивление, ещё немного добавил, быстро закрыл шланг и легонько потянул зонд наверх.

– Главное – не сильно тянуть, – сказал он сам себе и поднял глаза на Балашова. Тот смотрел на происходящее, склонив голову и положив руку над левой ключицей – туда, куда собирался ставить катетер. Добровольский понял, что Виталий держал там пальцы не потому, что боялся потерять место пункции – нет, он был готов придержать Рудневу, если бы та перешла в наступление. – Через кардию при желании можно и яблоко целое пропихнуть, так что…

Он потянул ещё – и ощутил препятствие. Запирающий баллон упёрся в кардию. Теперь можно было надувать основной баллон, что он и сделал. Маша быстро присоединила к третьему просвету, что шёл напрямую из желудка, мешок для содержимого. Добровольский надувал баллон, а сам смотрел туда, в сброс, ожидая крови. Но было чисто.

– Сделали, – сказал он Зинаиде, пытаясь успокоить то ли её, то ли себя. – Фиксируйте.

Мария быстро обвязала зонд марлевой турундой, затянула на бантик у щеки.

– Теперь мы будем подключичный катетер ставить, – сказал Балашов. – Тебе тоже не понравится, – кивнул он Рудневой, – но все аргументы Максим Петрович уже привёл. Так что без вариантов.

И он ввёл иглу.

Примерно минут через пятнадцать они сидели в ординаторской реанимации и писали. Добровольский упаковывал свои мысли в дневник от момента вызова в отделение до установки зонда, Балашов заполнял бланк заказа на кровь для станции переливания.

– По зонду пока сухо, – закончив писать, отодвинул от себя историю Максим. – Заставила она меня понервничать.

– Она всех заставила понервничать, – не поднимая головы, прокомментировал Балашов. – И пока непонятно, чем кончится. Сейчас кровь капнем, а утром эндоскописты глянут, лигируют вены.

Добровольский покачал головой, встал, прошёлся до кулера, набрал прохладной воды, посмотрел в темноту за окном. Фонарь тускло светил, выхватывая лишь качающиеся ветки, что росли вплотную к столбу. В голове звучал голос Аллегровой, от которого он никак не мог избавиться.

– «Гуляй, шальная императрица», – еле слышно протянул он. – Господи, какой бред! – Он повернулся к Балашову. – Это же надо так бухать! Чтобы до панкреатита, до цирроза, чтобы кровью в потолок…

– Алкоголизм – дело такое, – задумчиво ответил Балашов, не отрывая взгляд от экрана компьютера. – Чтобы бухать, надо иметь хорошее здоровье.

– Это про другое поговорка. Это про нашу медицину. «Чтобы болеть, надо иметь хорошее здоровье».

– Какая разница? – Виталий положил пальцы на клавиатуру, задумался. – Болеть, бухать… Алкоголизм – болезнь. Что и требовалось доказать.

В дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, вошла Мария с несколькими бланками в руках.

– Вот её кровь. И биохимия. И электролиты… – положила она листочки перед Балашовым. – И к вам полиция рвётся. Будет кто-нибудь с ними разговаривать?

– Гемоглобин восемьдесят четыре, – взглянул на анализы Балашов, словно и не было фразы про полицию. – Течёт не очень давно. – Он посмотрел на Максима. – Думаю, потекло уже здесь, у нас. В смысле, в хирургии.

– Я понял, – ответил Добровольский. – С полицией общаться будем?

Представители закона не стали дожидаться, когда врачи договорятся между собой. Они вошли в оставленную Машей открытой дверь – крепкий, высокий сержант и следом за ним невысокая девушка-лейтенант, напомнившая Добровольскому своими габаритами Юлю из хирургии. Парень прошёл вперёд, прямо на Максима, словно раздвигая воздух для офицера.

– Здравствуйте, – лейтенант поздоровалась первой. Сержант шагнул в сторону, открывая её для обозрения. Балашов поднял на секунду взгляд – и продолжил печатать эпикриз.

– Лейтенант Чумак, третий районный отдел. Я по поводу поступившей к вам Рудневой Зинаиды. – Она не знала, к кому обращаться; ей интуитивно казалось, что человек за компьютером главнее того, что стоит со стаканчиком у кулера. – На «скорой» дали адрес вашей больницы. Мы были в отделении, там сказали, что её перевели в реанимацию.

– Проходите, – Добровольский показал на диван. – Да, она сейчас здесь, в реанимации. А чем обусловлен интерес к ней? Вроде банальная алкоголичка, никаких подводных камней…

Лейтенант прошла к дивану, стараясь не наступать на невысокий каблучок табельных туфель – как будто на цыпочках. Присела немного боком и натянула юбку максимально на колени, положив сверху папку с бумагами. Сержант прислонился к стене там же, где и стоял, сложив руки на груди, но уже через секунду подошёл к кулеру, взял со стола чью-то чашку, набрал полную и залпом выпил.

Все подождали, пока сержант утолит жажду и вернётся на место, потом Чумак спросила:

– То есть – она у вас?

– Да, – ответил Балашов, выглянув из-за монитора.

– И она живая?

– Обижаете.

– А говорить она может или?..

– Наркоз я ей не давал, – немного откатился в кресле от стола Балашов. – И наркотиков никаких не использовал. У неё зонд стоит, но не во рту. А у вас какая-то крайняя необходимость в общении с ней?

Чумак посмотрела на сержанта, словно этот молчаливый Рэмбо у стены должен был придать ей сил и уверенности, потом погладила папку у себя на коленях и ответила:

– В общем-то, случай довольно простой. Уже раскрыли всё.

– Раскрыли? – удивился Балашов.

– По горячим следам, как любят журналисты говорить, – кивнула Чумак.

– Можете рассказать или тайна следствия и всё такое? – спросил Добровольский.

– Там бытовое, на почве пьяной ссоры и неразделённой, так сказать, любви, – ответила лейтенант, понижая громкость к концу фразы, и Максим почувствовал, как от последнего слова Чумак готова была покраснеть.

– Бытовое, простите, что? – уточнил он, хотя вариант ему в голову приходил всего один.

– Убийство, конечно же. Сосед там… Признался.

Добровольский помнил, что сосед – если это был тот же самый сосед – вызвал «скорую» для Зинаиды.

– А убили-то кого? – не выдержал Максим этой подаваемой маленькими дозами детективной истории и решил ускорить процесс.

– Как кого? Руднева Сергея Степановича, – посмотрела снизу вверх на Добровольского лейтенант. – Мужа её.

– Экскаваторщика? – уточнил Максим. – Которому завтра на смену?

В её глазах появилось любопытство.

– Она что-то рассказывала вам?

– Кроме того, что отмечала своё сорокалетие в течение недели и что дома муж, которому нельзя проспать работу, – можно сказать, что ничего, – развёл руками Добровольский. – Так он умер, что ли?

– Да, – кивнула Чумак. – Ему вместо нормальной водки метиловый спирт подсунули.

– Кто? Сосед?

– Сосед.

– Зачем?

– Зинаиду любит. Очень, – коротко ответила Чумак. – Хотел устранить главного конкурента.

– Монтекки и Капулетти, – вздохнул Добровольский. – А если бы его Джульетта сама хватанула дозу?

Чумак пожала плечами:

– Вы у неё никакого отравления не диагностировали?

– Вроде нет, – пожал плечами Балашов. – Она, если бы метанола выпила, сейчас бы нас уже не видела, я думаю. Там же летальная доза примерно стакан, если он разведён до крепости водки. А они не один день пили.

Он помолчал немного, а потом внезапно спросил:

– То есть вы хотите ей сказать, что у неё муж умер? Ни раньше, ни позже – именно сейчас?

– Единственное, что узнать осталось, – ответила Чумак, – это в курсе она была или нет. Чтобы решить, был ли сговор. А сосед уже явку с повинной написал.

Добровольский попытался оценить весь масштаб этой комбинации, и у него плохо получилось. Какой-то сосед, будучи влюблён в эту шальную императрицу, на четвёртый день пьянки подсунул её мужу метанол, хотя была вероятность, что и сама Зинаида в праздничной неразберихе возьмёт не ту бутылку. И у самого соседа были неплохие шансы прилечь рядом с мужем – судя по всему, дым коромыслом стоял довольно долго, а решение, хоть и было заготовлено заранее, исполнялось человеком пьяным и слабо понимающим, что вообще происходит.

– Он решил, что Зинаида тоже из той бутылки отхлебнула – потому сразу «скорую» и вызвал, – продолжила лейтенант. – А когда бригада приехала, то изо всех сил Рудневу к ним пристраивал, а про мужа ни слова не сказал. Справедливости ради, про мужа Зинаиды тогда уже можно было и не вспоминать. Наш эксперт когда приехал, сразу сказал – часа два мёртв, не меньше.

– А полиция-то откуда узнала? – удивлённо спросил Добровольский. – «Скорая» уехала, я телефонограмму давать не собирался – повода не было. Это не ребёнок, не ножевое или огнестрел.

– Сосед постарался. – Чумак встала с дивана. – Решил, что убил свою Зину, и теперь ему на свободе жить смысла нет. Позвонил в дежурную часть, вызвал, так сказать, огонь на себя. Всегда бы так, – усмехнулась она. – Вы проводите меня к Рудневой? – спросила она у Балашова, правильно поняв, что он здесь хозяин.

Виталий задумался, постукивая пальцами по столу, потом встал и со словами «Мне надо три минуты» вышел из ординаторской. Добровольский зачем-то посмотрел на часы, словно решил засечь эти три минуты. Сержант у стены скучал, глядя в телефон. Чумак посмотрела на Максима и спросила:

– А он куда пошёл?

Добровольский пожал плечами. Ему самому было любопытно.

Когда Балашов через обозначенные им три минуты заглянул в дверь и пригласил полицейских пройти, Чумак чуть ли не побежала за ним. Виталий в коридоре протянул ей одноразовый халат, маску и прозрачную шапочку. Хотел помочь ей всё это надеть, но она отстранилась, быстро облачилась в предложенную униформу, отчего стала похожа на героиню бесконечного сериала «След».

Когда все вошли в зал, сразу стало понятно, зачем уходил Балашов. Руднева оказалась привязана за руки к боковинам кровати. Запястья были обёрнуты кусками старой простыни, поверх них затянуты пояса от тёплых халатов. С подушки на приближающуюся представительницу власти смотрела совершенно испуганная и измученная юбилярша. Она потихоньку начала трезветь и осознавать происходящее.

Чумак, подойдя поближе, остановилась. Добровольский понял, что она смотрит на мешок сброса по зонду, куда всё-таки набежало около ста пятидесяти миллилитров крови. Монитор несколько раз пикнул на полочке над головой Зинаиды – Балашов протянул руку, нажал что-то; звуки прекратились. Чумак вопросительно посмотрела на анестезиолога, но Виталий больше никак не реагировал на происходящее.

– Руднева Зинаида Ивановна? – спросила тогда лейтенант у пациентки.

Зина кивнула, насколько позволяли подушка и зонд.

– Руднев Сергей Степанович кем вам приходится?

– Мужем, – ответила Зина, постоянно поглядывая то на врачей, то на Чумак, то на стоящего вдалеке у двери сержанта.

– А Крутиков Николай Викторович?

– Что – Крутиков? – шепнула Зина.

– Знаете такого? – уточнила Чумак.

– Сосед наш по подъезду. – Руднева зачем-то посмотрела на свои руки и повращала ими, словно проверяя, действительно ли она привязана. – Этажом выше живёт, в пятьдесят четвертой. А что с ним?

– С ним всё замечательно. – Чумак прижала к груди папку с документами. – Он в добром здравии и находится сейчас в отделении полиции, где даёт признательные показания. А признаётся он в том, Зинаида Ивановна, что из-за большой любви к вам лишил жизни вашего мужа Руднева Сергея Степановича путём отравления его метиловым спиртом при совместном распитии алкогольных напитков.

Зина смотрела снизу вверх немигающим взглядом несколько секунд, потом, немного пошевелив губами, словно разминая их, она спросила:

– Чего? – И ещё через секунду: – Кого лишил? Серёжу?

Добровольский по тому, как расширились глаза у Рудневой, понял, что сейчас будет истерика. И она уже была готова закричать – но громкий звук падения металлического предмета заставил всех вздрогнуть и оглянуться.

Сержант решил присесть на стульчик у входа, но не рассчитал и, похоже, задел кобурой лоток с использованными шприцами и ампулами, отчего тот упал, а ампулы раскатились по полу; сержант вскочил, не успев ещё толком сесть, и кинулся подбирать шприцы.

– Руками не трогаем! – крикнул Балашов, пытаясь остановить виновника происшествия. Сержант замер на корточках, держа в руках использованную «десятку» и какую-то ампулу. – Пациентка не обследована!

– Серёжа! – внезапно закричала Руднева, хрипло и глухо. – Как же так?!

В этот момент все в реанимации поняли, что Балашов не зря дал команду привязать пациентку. Она выла, изгибалась на кровати, словно от ударов током, пинала ногами спинку, мотала головой. Маша поставила на стол лоток с собранным мусором, подошла сбоку к изголовью и проверила прочность крепления зонда. Добровольский увидел, как по сбросу тихонечко вытекла струйка крови, следом вторая – и всё прекратилось.

– Скажите, – возобновила допрос Чумак, но поняла, что Зинаида её не слышит, и повысила голос. – Скажите, вы были в курсе того, что планировал Крутиков? Руднева, отвечайте, и я уйду.

– Серёжа! – снова закричала Зина. – Я же не думала, я же… Серёжа… – и она стала царапать ногтями простыню. – Сука он, этот Крутиков, обещал с Серёжей поговорить, но чтоб так?.. Тварь конченая, убью, убью!..

– То есть связь с Крутиковым вы не отрицаете? – уточнила Чумак. – Он собирался выяснить с вашим мужем отношения?

– Да, – прекратив извиваться, ответила Зинаида. Сил на истерику у неё в здоровом состоянии явно бывало и побольше – сейчас же, с низким гемоглобином и после длительного запоя хватило её только на пару минут. Она тяжело и часто дышала, монитор показывал тахикардию, высокое давление и небольшое падение сатурации.

– Мне подъем давления сейчас вообще не нужен, – сказал Балашов так, чтобы его услышали все. – У меня цели совсем другие. Заканчивайте, даже если не все ответы получили. Маша, плазма разморозилась, ставь.

– Последний вопрос, – тон Чумак был абсолютно просящий, она чувствовала, что при всех её правах и «корочках» она здесь не хозяйка. – Минута, – попросила она у Виталия.

Балашов кивнул.

– Вы можете вспомнить, не предупреждал ли вас Крутиков, из каких бутылок можно пить, а из каких нельзя? Из тех, что у вас в квартире были вчера или сегодня.

Зинаида отдышалась, прикрыла глаза и ответила:

– Вчера… Принёс. Две бутылки «Столичной». Говорит, её легко заметить, этикетка красная. Мы-то всё «Пять озёр» пили. А он и говорит – «Столичную» не пей. И если не видела, из какой бутылки налито, – тоже не пей.

– Рисковый парень, – шепнул Добровольский Виталию. – В пьяном угаре сам мог перепутать.

– И никаких подозрений и вопросов у вас не возникло? – уточнила Чумак. – Вы не стали спрашивать, почему?

Зина покачала головой и, не открывая глаз, отвернулась от лейтенанта.

– Запишу вас в понятые, – оглянулась на врачей Чумак. – Не против? Вы же всё слышали?

Добровольский кивнул. Маша к тому времени сбегала в хранилище, взяла из водяной бани пару пакетов плазмы и пристраивала один из них на стойку. Балашов кинул взгляд на монитор, недовольно хмыкнул и что-то шепнул Марии.

– Эй, – вдруг сказал со своей кровати Иванов, до этого внимательно слушавший импровизированный допрос. Все синхронно посмотрели на пациента. Тот одними глазами показал на повязку на животе, и Добровольский отметил, что она очень сильно пропиталась кровью. Спустя секунду он понял, что темно-красная струйка вытекает из-под неё на кровать и пол.

– Фартук мне и нарукавники, быстро! – крикнул он Маше. – Надо срочно перетампонировать!

Глаза у Иванова стали медленно закрываться, словно он просто засыпал. Добровольский схватил с подоконника приготовленный на этот случай пакет с тампонами и гемостатическими губками, вскрыл его, после чего откинул промокшее одеяло и снял повязку.

От края лапаростомы на бок выполз гигантский багровый сгусток крови, напоминающий разбухшую амёбу. Максим отодвинул его рукой и понял, что справиться с проблемой не сможет – тампоны, торчащие из живота, ничего уже не сдерживали, они были мокрыми настолько, что со всех их концов бежали кровавые ручейки.

Добровольский вздохнул и, опасаясь артериального выброса, осторожно вытащил набухшие кровью салфетки. Они были продеты в некое подобие кольца из разрезанной перчатки, а потому вышли легко.

Рана очень быстро заполнилась кровью до самого верха. Не то чтобы мгновенно, нет – кровотечение было с большой степенью вероятности чисто венозным. Но вена эта была если не нижняя полая, то по диаметру тоже приличная.

Вспомнив наказы заведующего хирургией, он приложил к чистому тампону гемостатическую губку и сунул эту конструкцию вместе со своей рукой в живот. Лапаростома для кулака оказалась маловата, Иванов дёрнулся от боли – и это помогло Добровольскому. Правда, именно в эту секунду он понял, что из-за всей неотложности ситуации он начал работать с необезболенным пациентом, но тут же увидел Балашова, который вводил Иванову пропофол.

Прижав в животе кулак ко дну раны, он на пару секунд зафиксировался, глядя в глаза Балашову.

– На него есть две дозы крови, – сказал анестезиолог. – Но я их хотел Рудневой капнуть, у них одинаковая оказалась.

– Машина за кровью пошла?

– Да.

– Сколько заказал?

– Две, как обычно. До утра бы хватило, а там анализы и…

– Звони, проси ещё четыре дозы.

– У Иванова уже дважды полная замена, – это было не возражение со стороны Виталия, а просто констатация факта. Иванов кровил давно и помногу; объем перелитой ему крови уже в два раза превышал его собственный. Почему он до сих пор не умер от осложнений, связанных с массивными гемотрансфузиями, было для всех в реанимации загадкой.

– Маша, «вторую отрицательную» на баню ставь! – сказал Добровольский себе за спину, уверенный в том, что его услышат. – Две!

Максим тем временем смотрел на лапаростому и пытался понять, прибывает уровень в ране или нет. Надо было определяться – держать дальше руку в ране или поставить второй тампон на правую сторону живота.

Монитор над головой начал издавать короткие неприятные звуки, освещая стены оранжевыми бликами. Балашов поднял голову, вздохнул.

– Ты делай что надо, – сказал он Добровольскому. – Но, я думаю, это уже больше для прокурора.

Максим медленно расслабил внутри живота пальцы, вынул руку, сделал ещё одну пробку из жёлтого прямоугольника губки и стерильного тампона, поднёс руку к ране и понял, что уровень крови не поднимается. Да и вообще – какого-либо движения там, в глубине, не наблюдается. Он поднял глаза на монитор.

– Давление не определяется, – грустно сказал Балашов. Потом он оглянулся, убедился, что Чумак и сержант вышли, посмотрел на часы. – Время смерти ноль сорок.

Максим положил на кровать ненужный тампон и отошёл на шаг от кровати. Нужно было спокойно подышать и расслабить мускулатуру.

– Давно у меня никто не уходил прямо на руках, – сказал он Балашову. – Деды всякие на дежурствах умирали – я только на констатацию приходил. В реанимации нашей погибали от сепсиса или полиорганки – закономерно. Когда видишь восемьдесят или больше процентов ожогов, какие могут быть сожаления на тему «Всё ли я сделал»? Но вот так…

Сами хирурги давно уже списали Иванова со счетов – панкреонекроз практически полностью уничтожил поджелудочную железу и начал разрушать всё вокруг. Остановить кровотечение они пытались несколько раз, что-то сшивали в глубине раны, но болезнь было не обмануть. Парень просто доживал свои дни на кровати в реанимации, глядя в окно на теряющий листву осенний вяз. Последнее, что он увидел в жизни – как лейтенант полиции допрашивала женщину, с молчаливого согласия которой был убит её муж, а потом из живота плюхнуло два литра крови, и какой-то мужик в маске, фартуке и перчатках сунул ему в живот руку по локоть.

– Он умер? – услышал Добровольский голос Рудневой. В этот момент он понял, что никто не успел поставить между ними ширму и Зинаида всё видела.

Максим кивнул, стянул перчатки и бросил их на пол. Ему было сейчас всё равно, что о нём подумают сестры и санитарки.

– А я? – внезапно спросила она.

– Что – ты? Ты живая вроде ещё.

– Я не умру?

– Хрен тебя знает. Кровь сейчас капнут, две порции. Потом для него, – он показал за спину, – привезут ещё две. А ему уже и не надо. Так что ещё пол-литра будет на всякий случай. Ты точно из тех бутылок не пила?

Руднева замотала головой.

– Тогда, может, и обойдётся всё, – высказал мнение Максим, зачем-то посмотрел на то, как льётся плазма, проверил сброс. – Хотя для тебя… уже не обойдётся.

Он отвернулся от Рудневой, посмотрел на Иванова, лежащего в луже крови с дырой в животе, и вдруг понял, что именно так, наверное, выглядели герои фильмов про Чужих. Только имя этого монстра было «панкреонекроз».

– Вы сверху налепите что-нибудь, – попросил Максим Машу. – Чтобы из него не выливалось.

В ординаторской он следом за Балашовым подписал показания Рудневой как понятой. Чумак аккуратно сложила всё в папочку и спросила:

– Как тот парень у окна?

– Умер, – сказал Добровольский.

– Бывает, – вздохнула Чумак.

– Да, – согласился Максим.

– До свидания. – Она встала из-за стола, посмотрела на так и не сказавшего ни единого слова за всё время сержанта и добавила, указывая ему на дверь: – Ты остаёшься. Тут теперь охрана должна быть, – обернулась она к Балашову и Максиму. – Я понимаю, что Руднева не встанет и не уйдёт, но так положено. Пост, охрана. Никаких наручников и браслетов, только приглядывать. Смена к вечеру придёт. Здесь буфет есть?

– На первом этаже. Стул ему дадут, чтобы в предбанничке находиться, – пожал плечами Балашов. – Где туалет, покажем. Чай нальём. Пусть сидит, раз такие дела, но сами понимаете, у нас тут не Диснейленд, всякое бывает.

Когда они вышли, Добровольский опустился на диван и закрыл глаза.

– Тридцать один год Иванову, – услышал он задумчивый голос Балашова. – Инженер теплосетей, между прочим. Полезный для общества человек. Был.

– А Руднева? – спросил Добровольский, чувствуя, что засыпает.