Лес

скачать книгу бесплатно


Ракитский почувствовал прилив сил и отправился на верхний этаж. Вот где был простор, которого так не хватало на тесной кухне первого! Вся площадь была пуста, только возле окна стоял старый стул.

Дверь в комнату, располагавшуюся точно над запертой комнатой первого этажа, была приоткрыта, и на стекле ближайшего к ней окна Ракитский увидел всполохи. Мгновенную догадку подтвердил и нарастающий жар во всем теле.

– Горит! – крикнул Ракитский. – Горит!

Рванув на себя дверь, он вбежал в незнакомое помещение. Очаг возгорания искать не пришлось: это были бумаги – очень много бумаг и большие толстые папки, разбросанные по столу. Все они горели, но, казалось, медленней, чем обычно горит бумага. А ему приходилось сжигать бумагу – начиная от листов из школьного дневника и заканчивая деловыми расписками на работе.

– Эй, мужик! – крикнул Ракитский и хотел броситься к окнам, но все они были наглухо закрыты. – Мужик, твои бумаги горят! А, черт с тобой!

Он приблизился к бумагам в надежде сбросить на пол еще неохваченные огнем или вытащить – в общем, спасти. И тут же увидел нечто невероятное – чего в этом незнакомом доме просто не могло быть: его собственная подпись!

Ракитский попытался выхватить лист из огня, но тот, словно живое существо, зашипел – и Ракитский с криком одернул руку, на которой стремительно образовывался большой волдырь.

Ракитский не мог ошибаться, если только окончательно не сошел с ума: эту подпись он поставил на последнем договоре, подписанном перед самым отпуском. Он знал, хотя это и не обсуждалось с высшим начальством, что именно этим договором был обеспечен его отпуск. Предъявив подпись на сверхвыгодном договоре, он смог заполучить другую – на своем заявлении. Чтобы заключить этот чертов договор, Ракитский убил месяц непрерывных встреч, уговоров, официальных и совсем не официальных мероприятий, провернул несколько интриг – и теперь не мог вспоминать об этом договоре без дрожи и ненависти. Теперь же он видел договор горящим – и плевать, что это происходило в лесу, в странном доме, на чужом столе. Ракитский обезумел – он выхватил договор из огня голыми руками и, заорав от боли, бросил на пол, а затем начал топтать ногами, сбивая огонь.

– Твою мать! – кричал он в пустоту. – Суки, что ж вы делаете?! Я вам покажу, как играть со мной в дурацкие игры!

Немного успокоившись, Ракитский увидел, что договор рассыпался на несколько мелких клочков, каждый из которых либо был уже совершенно нечитаем, либо истлел с нескольких сторон. В любом случае, договор уже был бесполезен, и, как внезапно подумал Ракитский, юридической силы не имел. Он бросился к столу и принялся всматриваться в горящие бумаги. Островки текста стремительно погружались в черную бездну, в океан тления, но те крохи, которые Ракитский сумел рассмотреть, приводили его в ужас. Вот договор, заключенный им во Франции – во время последней поездки. Вот соглашение о крупнейших поставках, достигнутое в конце прошлого года в Шанхае. А вот и… но этого просто не может быть… Из догорающей массивной папки торчал угол старой, пожелтевшей не от огня – от времени – бумаги, распечатанной еще на допотопном принтере. Самый первый его договор, после которого Ракитский услышал самые сладкие слова в своей жизни: «Ты принят!» Этот договор он хранил дома как талисман, заряженный на удачу, как свидетельство первого шага его большого пути… хранил точно в такой же папке. Да именно в этой папке хранил! В закрывающемся ящике рабочего стола, как главную ценность, в секрете даже от жены и уж тем более – детей, способных испортить дорогой сердцу артефакт. Но как же так?

Он бросился вниз, на кухню. Стонал от боли, как стонал скрипучими полами, по которым бежал, странный дом. Договоры были не просто бумагой – они были всей жизнью Ракитского. В этих подписях, в этих датах – все, что он успел в своей жизни сделать, все, чем мог свою жизнь вообще объяснить, и главное – обеспечить. Основа его благосостояния – именно она сгорала. Как слабоумный, трясущимися руками он схватил графин с водой и побежал с кухни наверх.

Но было уже поздно. Ворвавшись в комнату, Ракитский обнаружил, что договоры окончательно сгорели. Но сам пожар не кончился. Он просто перекинулся в другой угол комнаты – туда, где стоял шкаф со стеклянными дверцами. Обычный советский шкаф. Но теперь за стеклом полыхало пламя. Ракитский окончательно понял, что наступило время действий, а не размышлений. Не долго думая, швырнул тяжелым графином прямо в стеклянные дверцы в надежде расхреначить к чертовой матери стекло, чтобы оно, раскалившись, не ранило его осколками, и залить водой огонь.

Но эффект превзошел все ожидания: раздался оглушительный взрыв, и Ракитский упал, всем телом ощущая, как задрожали стены и полы дома, как ему – дому – больно. Чудом не задев Ракитского, по всей комнате разлетелись осколки стекла и куски подгоревшего дерева. Не решаясь встать, он протянул дрожащую руку к ближайшему осколку графина и увидел черные буквы, проступившие на поверхности фарфора:

«Ценность 40 градусов».

Только теперь, лежа на полу, Ракитский начал осматривать комнату. До того внимание концентрировалось только на очагах возгорания – столе, серванте. Теперь он увидел, что в комнате есть абажур и тревожно качающаяся после взрыва люстра, книжные стеллажи, есть цветы и картины – точнее, непонятные изображения. На одном из них Ракитский увидел лес – в точности такой же, движущийся и яркий, как видел в окне на кухне, только в совсем маленькой рамке. Всматриваясь в картинку, он не сразу понял, что она висит на двери.

Пожар в комнате продолжался – только разделился на несколько локальных очагов, которые теперь были повсюду – и, привстав, Ракитский смог увидеть, что именно горит. Ползая по полу и не решаясь подняться, он не верил своим глазам: горели монеты. Самые настоящие металлические монеты.

Конечно, он знал все – их было немного, но каждая стоила очень дорого. Монеты были действительно редкими, и большинство было ему подарено – за какие-то очень важные и серьезные услуги, а иногда – и за те самые заключенные договора. И вот – договора сгорели, настала очередь монет. Они стремительно чернели, а затем плавились, а ведь такое было физически невозможно. Поэтому когда на его глазах самая большая монета растеклась на черные кипящие капли, и они укатились, словно по невидимым желобам, в разные стороны, у Ракитского полезли глаза на лоб.

– Это не со мной! – завыл, застонал Ракитский. – Это не со мной!

Он вскочил и, перепрыгивая горящие монеты, помчался к двери. Но не к той, которая вела к выходу, а к спрятанной в темном углу, с картинкой движущегося леса. Ракитский не хотел оставлять все это просто так:

– Я с вами сейчас разберусь, кто бы вы ни были! Слышите?! Эй, мудачье!

Никто не ответил Ракитскому, и он решил: это оттого, что враг испугался и притих. Деревья на маленьком изображении проносились с бешеной скоростью, и мельтешащие ветки сливались в однородный бурлящий фон, в котором уже сложно было что-либо разобрать. Ракитский заметил, что картинка висит на тонком гвоздике, вбитом в дверь, и, почувствовав внезапную силу и желание крушить, сорвал ее, со всей силы ударил о пол. Нагнувшись, поднял старую матовую фотографию, выпавшую из разбитой рамки. И то, что он увидел, вмиг смыло вспыхнувшую ярость, как струя холодной воды из душа: это было свадебное фото – его и жены. Молодожены с фотографии улыбались, а за их спинами, словно на непрофессиональном коллаже, зеленел неподвижный Лес. Ракитский зачем-то сунул фотографию в карман и толкнул плечом дверь. За ней был кабинет – самый обычный. Его собственный.

Поначалу он даже не понял, как такое может быть. Ведь его кабинет был слишком просторным, чтобы вместиться в этот странный дом. Но самым удивительным казалось то, что его настоящий кабинет был угловым, представляя собой что-то вроде буквы «Г», и сейчас Ракитский находился в короткой части. Оказавшись возле стола, Ракитский не поверил своим глазам. Кабинет был воспроизведен с потрясающей точностью, даже зарядка для телефона торчала из розетки под столом. Каким образом его кабинет смог стать такой органичной частью лесного дома? Словно весь дом и строился исходя из расположения и пропорций его городской квартиры. Но ведь быть того не могло! «А что, – затаив дыхание, думал Ракитский, – что из того, что случилось здесь, в принципе может быть?»

Повернув в зону отдыха, Ракитский снова встретился с огнем.

– Что за черт?! – выругался он, но как-то вяло: осознание полной невозможности происходящего придало равнодушия. Он посмотрел, как горит диван, трескается и плавится в огне дорогущая «плазма» на стенке напротив, как рвутся языки пламени из колонок стереосистемы последней модели. И плюнул.

– Должно ведь быть, должно быть объяснение, – пробормотал Ракитский и тотчас убедился в несправедливости собственных слов. Он мог бы поклясться, что ничего подобного не видел на «своем» рабочем столе, когда проходил мимо. Но теперь там лежала тонкая потрепанная тетрадка. Ракитский приблизился к ней:

– Нет, это уже слишком, – нервно произнес он.

Прикоснувшись, сразу одернул руку – тетрадка оказалась неожиданно горячей. Ракитский испугался: из-за огня в соседней части комнаты накалялся воздух, и ему, конечно, следовало поторопиться. Времени не было, но он хотел убедиться. Убедиться и бежать отсюда – скорее вниз, пока мужик с бородой и в ушанке еще сидит возле входа. Если сидит.

Перед ним была обычная советская тетрадка с зеленой обложкой, изрисованной разноцветными чернилами: красная звезда, футбольный мяч, велосипед… Он торопливо открыл тетрадку на первой же попавшейся странице, расправил вклейку – это был секрет №3, так гласила надпись на свернутом вчетверо листе.

«Мне нравится Марина… А вчера мне нравилась Лена, но я понял, что с ней мы просто друзья. А Марина красивая, сегодня я ждал ее возле дома…»

– Что за… ! – воскликнул Ракитский, сминая лист. На разлинеенной странице тетрадки он прочитал надпись, выведенную аккуратным почерком:

Когда я вырасту, то стану инженером,

А может поваром или врачом,

Бухгалтером иль милиционером,

Прекрасным рыцарем с мечом —

А может, буду вовсе я артистом!

Или, как мама, стану я детей учить,

Хочу, как папа – буду футболистом…

Так кем же, кем же в будущем мне быть?

Ракитский отпрянул, шепча только что прочитанные слова: из последней строки, как будто бы из самой точки, составляющей знак вопроса, вырвался упрямым цветком огонь. И пламя, словно прокричав торжествующий возглас рождения в неведомый мир, тут же принялось его захватывать – течь по желобкам чернильных линий: «Так кем же» – вновь вспыхнуло перед глазами Ракитского, на мгновение ослепив. И он захлопнул тетрадку, которая тут же всецело отдалась огню.

– С меня хватит! – крикнул Ракитский на весь дом. Огонь быстро охватил рабочий стол и перекинулся даже на пол: оставаться здесь было больше нельзя. – Эй, мужик! Мужичок с бородой! Иди-ка сюда! – орал он, захлопнув дверь и направляясь к окну. – Потрудись-ка объяснить, что это все…

Но оказавшись у окна, Ракитский замер. Прямо перед домом стоял его джип. И автомобиль, конечно же, горел. Из салона вырывалось пламя, клубился черный дым. Ракитский дернул окно, но оно не поддалось.

– Сто пятьдесят тыщ баксов, – шептал он в помутнении рассудка, сбегая вниз. – Сто пятьдесят тысяч…

«Кто мог это подстроить? – крутилось в голове. – Кто и зачем? Да и кто знал, что я поеду в этот лес? Ведь никто же не мог знать, кроме… Кроме жены?»

Дверь возле входа в дом – та самая, напротив кухни, теперь была открыта настежь, мешая ему выбежать во двор, к джипу. И за этой дверью, похоже, было очень горячо. Ракитский грязно выругался и уже приготовился ударить ее ногой – но не успел. Он услышал свое имя.

Кто-то звал его из комнаты.

Он дотронулся до двери, и та поддалась. В этот миг Ракитскому показалось, что остановилось время и исчезли все звуки на Земле. Только было очень жарко, но холод в груди, становившийся все сильнее с каждой минутой в проклятом доме, словно защищал от огня, не давал загореться самому. Ракитский почувствовал, что не может контролировать свои действия, он словно плывет – даже не плывет, а перемещается безвольным хлебным мякишем в молоке, которым стал окружающий воздух, и мягкая, но настойчивая сила придает ему направление, подталкивая в комнату, не давая увернуться, улизнуть.

Но все эти ощущения прошли, едва он оказался внутри.

Теперь Ракитский даже не мог с уверенностью сказать, что находится в комнате. Точнее, это была комната, конечно, но определенно не жилая. Назначения ее Ракитский тоже не понимал: в комнате не было ничего, кроме серого цвета. С выкрашенного серым потолка свисали массивные ткани того же оттенка, прикрепленные к нему совершенно непостижимым образом – Ракитскому показалось, что их держит сам воздух, он же пускает легкие волны, скатывающиеся до пола. Все это создавало невероятное ощущение «живых», дышащих стен. Пол, напротив, был тверд и не вызывал сомнений в его прочности – покрытый толстой, все того же серого цвета ковровой дорожкой, он не скрипел при ходьбе, да и вообще никак не реагировал на движения Ракитского. Комната была пустой и тихой, и, поначалу, поразившись ее странной отделке, Ракитский забыл про жар. Но жар не прекращался и даже усиливался. За окном раздался сильный взрыв.

– Джипу капец, – произнес он, выглянув в окно. Там дымились сгоревший корпус и обугленные детали автомобиля, разбросанные по двору. – Вы мне за это ответите, суки! – но тут же, едва сделал первый шаг к выходу из комнаты, как его снова позвали. Сомнений быть не могло: Ракитский слышал свое имя, и этот голос… голос, который теперь прозвучал громче, и показался очень знакомым. Настолько, что он тут же, не раздумывая, бросился туда, откуда его услышал.

– Ну конечно! Там же дверь, как на втором!

Ракитский в два прыжка оказался в дальнем углу комнаты и, схватив струящуюся ткань, резко дернул на себя. Из проема вырывались языки пламени.

Тотчас вспыхнул очаг боли на левом запястье. Корчась, Ракитский упал на серую ковровую дорожку. Ткань снова скрыла от него дверной проем, но жар был уже невыносим. Ракитский ошибся: загорелось не тело, а только часы. Большой циферблат охватило ровное и равномерное пламя. Теперь он больше напоминал газовую конфорку. На ремешке огня не наблюдалось, но он прогревался так сильно, что единственным желанием, на которое теперь оказался способен Ракитский, было срочно избавиться от часов.

Крича и матерясь, Ракитский принялся стучать часами по ковровой дорожке в надежде сбить пламя, но оно словно не поддавалось никаким законам природы и жило само по себе – без Ракитского, его руки, всей этой комнаты, воздуха. Дорожка должна была уже воспламениться, изумился Ракитский, сбросив наконец часы. Ремешок оплавился, его давление на руку ослабилось, и часы покинули своего владельца, похоже, навсегда. От злости Ракитский пнул их со всей силы, и европейский эксклюзив остался догорать в углу лесного дома, возле мерно колышащейся серой ткани. Ракитскому остался огромный ожог, вздувавшийся на глазах: как ничто другое, он убеждал, что все происходящее в этом доме – не сон.

Не дав толком прийти в себя, дом напомнил Ракитскому о неминуемом следующем акте странного представления: его снова позвали. Он с криком ворвался в огненное помещение и ахнул: пламя осталось за спиной. В самой комнате огня почти не было – только небольшие очаги на стенах, полу, потолке и единственном окне крохотного помещения, расположенного вопреки всякой логике под «кабинетом» Ракитского. Все это было неважно – важен был человек, который сидел на крохотном стуле напротив.

– Я не могу выбраться отсюда. Ты меня выведешь, да ведь?

Перед ним сидела жена.

– Как ты сюда попала? – шепнул Ракитский, почувствовав, что куда-то пропал голос. – Тебя заставили? Кто тебя привез сюда, говори!

– Ты ведь меня не бросишь? – тихо спросила жена, странно раскачиваясь на стуле, словно не слышала его вопроса. – Ты меня выведешь?

– На втором этаже пожар, – монотонно говорила жена. – Ты, наверное, знаешь.

– Вставай! – Ракитский потянул ее за руку. – На первом, как видишь, тоже. Что здесь вообще происходит? Что ты об этом знаешь?

– Так ты меня выведешь? Или оставишь? Зачем ты сюда вообще приехал?

Он с ужасом понял, что жена давно уже должна была сгореть в этом странном доме, и так бы оно и случилось, не появись он здесь вовремя. А если бы прошел мимо, не послушав того мужика! Что бы случилось, пройди он мимо?

– Дорога здесь не большая, – начал Ракитский. – Мы пройдем через стену огня, но ты не бойся: на нас не перекинется, – говоря это, он сам не до конца себе верил, но … очень, очень хотел. – Здесь вообще огонь какой-то странный… А потом…

– Ракитский, – жена назвала его по фамилии, что обыкновенно ничего хорошего не предвещало, – это ты какой-то странный. Мы сейчас сгорим.

– Идем, – решительно произнес он.

– И еще, – сказала жена тихо. – Не оборачивайся.

– Что? – не понял Ракитский.

– Пока ведешь меня, не оборачивайся, понял?

В дальнем углу комнаты раздался грохот, и Ракитский с ужасом увидел, как отвалился кусок потолка: он не ожидал, что все зайдет так далеко. В образовавшийся провал рухнула тумбочка, на ходу вытряхивая из ящиков всякий хлам. С тумбочки свалилась рамка с фотографией детей, Он вдруг остановился, вспомнив что-то важное.

– Они здесь?

– Нет, – ответила жена и зачем-то добавила: – Тебе лучше знать, почему.

Снова раздался шум, и Ракитский увидел, как по потолку поползла широкая трещина. Времени на раздумья больше не было. Он бросился в огонь, увлекая за собой жену, и через мгновение оказался в серой комнате. С удивлением и страхом обнаружил, что здесь стало куда больше огня. Сделал движение, чтобы обернуться к жене – преодолевая огненную стену, он отпустил ее руку, – но услышал строгий голос:

– Я же сказала!

Комната горела причудливым образом: огонь охватил ее всю, оставив небольшую дорожку, совершенно не тронутую пламенем. Дорожка не была прямой – извиваясь, она поворачивала вглубь огня, словно лабиринт, но у Ракитского не было выбора. Покнинуть комнату можно было только так – остальные пути, в том числе и к окну, были отрезаны. Ракитский же надеялся только на чудо – что дорожка не оборвется посреди огня, не разойдется на две или три, а приведет именно к двери. Что пламя не замкнется за ними – а еще того хуже, между ним и женой. Но почему-то появилась уверенность, что если бы дом хотел убить его, то сделал бы это уже давно. Ракитский протянул назад руку, пошарил в пустоте, надеясь снова поймать ладонь жены, но лишь услышал нервный возглас:

– Пойдем же!

Дорожка плутала, и Ракитский совершенно не понимал, как она вообще умещается в пределах маленькой серой комнаты. Но тут впереди показался выход. Ракитский облегченно вздохнул и крикнул:

– Мы пришли!

Но ему никто не ответил. Он крикнул еще раз и почувствовал новый приступ страха. До выхода из комнаты оставалась пара шагов.

«Что-то случилось, – понял Ракитский. – Что-то случилось страшное». И он обернулся.

Больше всего он боялся увидеть перед собой стену пламени. Но вместо этого вдруг понял, что находится в совершенно другом помещении – словно не существовало ни дорожки посреди огня, ни серых стен, ни самого проклятого дома, ни взорванного джипа за окном. Собственно, этого больше и не существовало. Помещение, где он теперь находился, больше всего напоминало школьную рекреацию. Дул прохладный ветер, колыхались занавески, прикрывавшие огромное окно. Взгляд наткнулся на дверь с затертой табличкой «Библиотека».

Скованный и вконец напуганный, Ракитский не хотел смотреть назад. Ему было достаточно уже увиденного – к тому же, он решительно не понимал, зачем и почему видит все это.

На стене, рядом с библиотечной дверью висел большой информационный стенд, оклеенный иконами. Но это были не настоящие, храмовые иконы, и даже не такие, каким молятся в особом углу набожные семьи, – а просто вырезанные из газет и журналов репродукции икон. Статьи, размещенные рядом, повествовали, видимо, о житии святых, о соблюдении каких-нибудь церковных правил, или содержали тексты молитв. Отдельные фрагменты были написаны от руки. Ракитский поднял взгляд на верхнюю часть стенда, над которой располагалась продолговатая тусклая лампа, и прищурился.

«Бог есть любовь» – прочитал он, словно школьник, по слогам.

Слева от Ракитского, не оборачиваясь, прошел мальчик. Он был в вязанном джемпере и брючках и внешне походил на отличника, но то, что он, похоже, собирался сделать сейчас, никак не походило на поведение отличника. Похоже, мальчик находился в самом начале «подросткового периода» (как любят говорить взрослые). Достав из кармана черный маркер, «отличник» принялся перечеркивать тексты и лики святых крестами – не церковными, а самыми обыкновенными, какими играют в крестики—нолики, но старался, чтобы каждый крест перечеркивал газетную вырезку полностью – от одного угла до другого.

– Эй, – тихо позвал Ракитский. – Слышишь меня, не надо.

Но мальчик не замечал присутствия еще одного человека. Когда Ракитский понял, что тот собирается сделать, то не захотел больше смотреть и резко отвернулся. Его взгляд оказался перед стеной, выкрашенной в светло-зеленый цвет, каким обычно ученики размалевывают школьные стены. Черным маркером – таким же, как у мальчика – на стене было выведено единственное слово: «Смотри».

Когда Ракитский развернулся, стенд уже горел в нескольких местах. Пламя охватывало тексты, проглатывая их без всякого почтения и страха, и перекидывалось на строгие и умудренные жизнью лики святых. Те восприняли надвигающуюся катастрофу стоически, принимая – один за другим – мученическое уничтожение. Лишь печальные глаза Николая Чудотворца, как показалось Ракитскому, еще долго смотрели на него – уже не с иконы, а проступая из обугленного черного квадрата. Поглотив газетные вырезки, огонь принялся за сам стенд, но он оказался не таким податливым – чернел, но ярким пламенем не расцветал. По воздуху разлился ощутимый запах гари – это занялось пламенем огромное слово «Любовь». Мальчика поблизости уже не было.

«Убежал, засранец!» – решил Ракитский. Увиденное лишило его сил – он не стал оборачиваться, а просто попятился, словно желая наткнуться на мягкий диван, упасть в него и не вставать… очень долго не вставать и ни о чем не думать. Но тут наваждение кончилось, и Ракитский снова обнаружил себя в доме: он стоял в том самом предбаннике, но перед закрытой дверью – совсем как в тот момент, когда только вошел сюда. Неожиданно быстро очнувшись и забыв только что увиденное, Ракитский принялся дергать дверь, а затем и стучать по ней, но ничего не помогало – дверь была накрепко заперта, а изнутри никто не отзывался. Находиться в доме дальше было бесполезно.

Ракитский пребывал в смятении – он хотел выскочить во двор, схватить мужика в ушанке за грудки, прижать к стене и… Но последний эпизод – со школьной рекреацией и мальчиком, поджигающим стенд, просто уже ну никак не укладывался в голове. Ракитский понял, что имеет дело с чем-то куда более серьезным, чем показалось вначале.

– Эй! – крикнул он, выбежав из дома. Мужик все так же сидел на лавочке с невозмутимым видом. – Может быть, ты объяснишь, что здесь происходит?

Мужик молчал и не двигался.

– Что за дела?! – разозлился Ракитский. – Дом горит, козел не видит?

Он отчаянно жестикулировал, показывая на пылающий дом. Пламя выедало его изнутри, оставляя несъедобную кожуру – кирпичную облицовку здания. Увидев, что пожар перекинулся и на первый этаж – вспыхнула кухня вместе со всей посудой и чаем «Весна», заполыхала лестница – Ракитский понял, что дому осталось совсем немного.

– Помогите же мне! – отчаянно заорал он. – Там вся моя жизнь горит! Там… там жена моя, слышите, слышишь! Лесник! А! – Ракитский продолжал взывать к сознательности странного незнакомца, но при этом не мог отделаться от внезапно охватившего странного чувства: будто все, что он произносил, насквозь фальшиво – возгласы, и жесты, и все поведение его здесь, и само присутствие. Его накрыло омерзение к собственным действиям, презрение к самому себе – настолько сильное, что Ракитского натурально затошнило.

– Это все нереально, – засмеялся Ракитский вслух. – Это все невозможно!

Впервые осознание нереальности, невозможности и даже глупости произошедшего переживалось Ракитским как спасительное – он цеплялся за нереальность как за соломинку. Потому что даже невозможность объяснения – это в какой-то степени объяснение. Он объяснял происходящее тем, что случилось невозможное, – и успокаивался.

Его развеселило то, что он не увидел во дворе никаких следов пожара, да и вообще присутствия своего джипа. А это наверняка означало, что никакого пожара не было! Что машина все так же ждет его возле снежной пустыни. Что сейчас он заведет ее и уедет. И никогда никому не расскажет о том, что здесь случилось. Могила!

– Баллон! – закричал, внезапно вспомнив, Ракитский. – Там на кухне баллон! Беги отсюда, мужик, ну че ты сидишь?!

Он трусливо отбежал от дома, снова крикнул неподвижному незнакомцу, а затем махнул рукой и быстрым шагом отправился по дороге, которая и привела его к этому странному месту. Чертыхаясь и ругая последними словами мужика, он внезапно подумал то, что не приходило в голову раньше: интересно, почему он вообще посчитал этого странного человека лесником? Разве в лесу можно повстречаться только с лесничим? Нет, ответил он сам себе: в лесу еще водится леший.

Отойдя на значительное расстояние от дома и ощутив, что страх отступает, он позволил себе повернуться. И понял, что взрыва не будет.