Девочка, Которая Выжила

Аглая, все это время слушавшая молча, наконец сказала:

– Да, но есть одна фигня, из-за которой все эти пчелы и весь этот углерод не имеют значения.

– Какая фигня? – Эльвира округлила глаза, готовясь удивиться.

– Бога, – Аглая тряхнула головой для убедительности, – нет.

Глава 7

Они сели в машину, Аглая уткнулась в телефон, и Елисей опять не знал, как начать разговор.

– Как думаешь, это пьяный бред, что Нару убили?

– Щас, пап, прости, – девушка несколько раз подряд провела пальцем по экрану. – Тут покестоп, надо собрать подарки.

– Может, ему спьяну только показалось, что он запер эту проклятую дверь?

– Ванечка никогда не пьет на работе, только после работы. Щас, пап.

– Он мой одноклассник. – Елисей включил передачу, и машина медленно поехала. – Я думал, он умер давно, в двадцать лет бухал страшно.

– Пап, подожди, стой. Ой, нет, нет, не буду с этой сукой сражаться. – Аглая подняла от экрана глаза. – Поехали. Что ты сказал?

– Покестоп – это что? – спросил Елисей, выруливая на бульвары.

– Это место, где водятся покемоны. А еще там подарки и всякие нужные вещи. Их можно собрать.

– А чем подарок отличается от нужной вещи?

– Нужную вещь можно забрать себе, а подарок можно только послать кому-нибудь. С каких пор ты интересуешься покемонами?

– Я интересуюсь тобой.

Елисей сказал это и тут же подумал, что интересуется дочкой очень поверхностно. Он, конечно, знал, что молодые люди играют в каких-то покемонов. Конечно, следил за судебным процессом над парнем, которого чуть было не посадили на пару лет за то, что ловил покемонов в церкви. Но ему точно не хватило бы сил и терпения, чтобы установить на телефон игру и разобраться в ней настолько, чтобы обсуждать покестопы с дочкой. И он помнил, как мама спрашивала его, подростка: «Этот твой Гребенщиков на каком инструменте играет?» И этот вопрос тогда, в его юности, свидетельствовал не об интересе матери к сыну, а о полном, полном непонимании. Тем не менее Елисей спросил:

– Эта сука, с которой ты не хочешь сражаться, она кто?

– Это… как объяснить? Ну, она из вражеской команды. Я уже сражалась с ней и даже победила, но потратила очень много сил, и мне очень долго пришлось лечить моих покемонов.

Елисей включил музыку, из динамиков заиграл ми-минорный скрипичный концерт Мендельсона. Елисей подумал, что глупо говорить, будто интересуешься дочерью, и включать в этот момент музыку, которую она ненавидит. Потыкал в кнопки. Заиграл Diablo swing orchestra, единственная музыкальная группа, на которой вкусы отца и дочери сходились.

– А как лечат покемонов?

– Пап, прости, ты что-то говорил, пока я крутила покестоп.

– Лошадь!

– Что «лошадь»?

– Не что лошадь, а кто Лошадь. Вахтер ваш Ваня. Он сказал, что Нара не просто выпала из окна, а что ее убили. И, черт, у него серьезный аргумент.

– Я тоже в шоке. Ну, теоретически можно было попросить кого-то отпереть гостиную, но вообще… – Аглая задумалась. – А почему он Лошадь?

– Это школьная кличка. Мы с ним учились в одном классе. Вот случайно встретились, и он говорит…

– Пап, ты на всякий случай дели на десять то, что Ванечка говорит, – Аглая оттянула ремень безопасности и забралась на пассажирское сиденье с ногами. – Ванечка очень хороший, он очень добрый. И он, кажется, был сильно влюблен в Нару. А в ту пятницу за час буквально до смерти Нары он подменился с другим вахтером и куда-то уехал. А когда вернулся…

– Нары нет, – пробормотал Елисей и подумал, что фраза эта как мантра описывает состояние мира, можно повторять ее много раз – и достигнешь просветления или совершенного отчаяния, которое, возможно, ничем от просветления не отличается.

– Понимаешь, пап, он вбил себе в голову, что, если бы был тогда рядом, ничего плохого бы не случилось. А как рядом? Ну сидел бы он в своей каптерке, и что? Кароч, чувство вины… – Аглая сделала паузу. – А почему он Лошадь?

– Он Копылов. Кобыла, лошадь…

– Прикольно. Никогда не знала Ванечкину фамилию. Иван Демидович, а фамилии не было.

– А я никогда не знал, что он Демидович, – Елисей усмехнулся.

Их «кайен» проскочил Воронцовым Полем, выехал на Садовое кольцо и встал в пробку. Пробка опять была красивая, как медленно стекающий к Яузе светящийся мед, но обидная, потому что дом, где теперь жила Аглая с матерью, был вот он – виден. Дойти до него можно было за пять минут, а ехать предстояло как минимум полчаса.

Елисей огляделся. В машинах справа, слева, спереди и сзади никто не был занят управлением. Молодая женщина в BMW включила свет в салоне, скрутила зеркало и красила ресницы. Крепкий мужчина за рулем «брабуса», видимо водитель- охранник, не смотрел на дорогу, а играл в тетрис. Две тетки в «ауди» целовались. Молодой человек за рулем «субару» так же часто-часто перебирал большим пальцем по экрану смартфона, как давеча перебирала Аглая.

– Тут что, покестоп посреди дороги? – спросил Елисей.

– Откуда ты знаешь? Я просто постеснялась крутить.

– А вон парень крутит. И как эти покемоны монетизируются?

– В смысле? – Аглая, кажется, впервые задумалась о том, что, играя в покемонов, приносит кому-то деньги.

– Ну, как зарабатывает компания-производитель? Там можно что-то покупать за деньги или там есть какая-то реклама?

Елисей подумал, что говорит про покемонов, лишь бы не говорить про Брешко-Брешковского. Ему не понравился Брешко-Брешковский, а Аглае, кажется, понравился. Еще Елисей подумал, что можно ведь переоценить ценности, назначить главной ценностью не человеческую, а покемонью жизнь. И, возможно, покемоны или тренеры покемонов так и думают.

– Да, – сказала Аглая. – Можно покупать. Но покупают что-то внутри игры за человеческие деньги только буржуи. Буржуев никто не любит.

– Кроме производителей игры, – улыбнулся Елисей и, не дотерпев до разрешенного разворота, свернул в Николоямскую улицу в неположенном месте под мостом.

Инспектор дорожной полиции, который охотился тут не на покемонов, а на людей, как раз отвернулся и потрошил старика в стареньком «опеле». Старик разводил руками, доказывал что-то беззвучно, например, что еще в 1970 году поворот тут был, а теперь неожиданно отменили. А инспектор смотрел на него, как паук на пойманную муху. И ждал, пока добыча кончит трепыхаться. И Елисея с его «кайеном» не заметил.

Когда Елисей привез Аглаю домой, он с первой секунды по запаху определил, что бывшая жена за пять лет раздельной с ним жизни научилась готовить. До развода в их семье готовил Елисей. Семейный разлад, то, что жена завела любовника, Елисей обнаружил, не прочтя ее переписку, не поймав ее на новом способе целоваться или брать в рот, – нет, он сам вдруг стал хуже готовить, ему перестали удаваться давно отработанные рецепты. Он словно бы подсознательно почувствовал, что вот готовит, например, ризотто с белыми грибами, а этого ризотто никто не ждет, и никто ему не радуется. Свои собственные романы на стороне не мешали Елисеевым кулинарным способностям, а роман жены помешал. Признания, разоблачения и расставание случились после.

За пять лет жизни порознь равновесие наладилось. Из кухни пахло китайскими хрустящими баклажанами. Бывшая жена нарезала их ломтиками, обваливала в смеси крахмала и муки, обжаривала до золотистой корочки в кипящем масле, раскладывала на салфетке, чтобы лишнее масло ушло. И одновременно готовила соус для них из всего на свете: из имбиря, чеснока, соевой пасты, перца, меда и крахмала, благодаря которому соус густел и стекал с ложки в соусницу так же медленно, как медленно автомобильная пробка за окном стекала вниз к Яузе.

Елисей подумал, можно ли теперь, когда все перебесились, их совместную жизнь починить, но тут бывшая жена отвлеклась от баклажанов, поцеловала его, и стало понятно, что починить нельзя.

– Ну, как прошло? – спросила бывшая жена, возвращаясь к баклажанам.

– Хорошо, – Аглая поставила чайник и приготовилась заварить себе мате. – Пришел психолог какой-то знаменитый, я забыла, как зовут.

– Матвей Брешко-Брешковский, – подсказал Елисей.

– Брешко-Брешковский?! – жена переворачивала баклажаны и, услышав имя звезды, развернулась так быстро, что один хрустящий ломтик вылетел из сковороды и упал на пол. – Это же крутой психолог. И что он?

Елисей присел на корточки, поднял с пола баклажанину и положил в рот.

– Прекрати есть с пола! – хором воскликнули жена и дочка.

– Быстро поднятое не считается упавшим, – Елисей прожевал баклажан с виноватым видом.

– Пап, я не понимаю, как ты можешь…

– У вас что, пол грязный?

– Пап, я серьезно, нельзя есть с пола.

– Ладно, – прервала жена всегдашний их спор о гигиене. – Что Брешковский?

– Хороший, – Аглая тряхнула головой. – Он сразу определил меня как близкую, посадил рядом с собой и обнял.

– Тебе было приятно, что обнял? – спросил Елисей, не позволявший себе обнять дочь лишний раз, считая это нарушением границ.

– Ну, – Аглая задумалась, – можно было обнимать не так крепко, но вообще-то было приятно. Надежно как-то. А потом мы разговаривали.

Явился ростбиф. Идеальный, кстати сказать. Перламутровый на разрез. Елисей удивился, потому что жена прежде имела обыкновение превращать любое мясо в подошвы. А теперь она нарезала ростбиф тонкими ломтиками, занесла соусницу над баклажанами…

– Мам, только мне отложи без соуса, я же не люблю ничего смешивать.

– Прости, – жена отложила Аглае в тарелку несколько кусков баклажана, они слегка звякнули о фарфор. – А я не люблю вытягивать из тебя клещами. Рассказывай. Про что вы говорили?

– Про то, что творческие способности противоречат воле к жизни.

– Это Брешковский так сказал? – жена разложила ростбиф.

– Да, и он, кажется, прав.

Елисей похолодел.

– Ерунда, – сказал он. – Полно было жизнерадостных гениев.

– Например? – парировала Аглая.

– Пушкин.

– Погиб в тридцать семь лет.

– Моцарт.

– Погиб в тридцать пять.

– Черт!

– Черт – это композитор такой или поэт?

Елисей судорожно шарил в памяти. Должен же быть кто-то, кто-то великий и прекрасный, кому нравилась жизнь, кто прожил долго и счастливо, насоздавал кучу светлых шедевров, кто-то, кому памятник стоит на главной улице. Гендель? Но Генделя Аглая не знает. Мендельсон? Но при всем своем благополучии он умер в тридцать восемь лет. Кто там у нас стоит в центре Москвы? Маяковский? Покончил с собой. Есенин? Покончил с собой. Высоцкий? Извел себя наркотиками и водкой. Грибоедов? Убит. Черт!

– Искусствоведы, ешьте ростбиф, – вмешалась жена.

Аглая взяла отца за руку и сказала:

– Пап, ты за меня переживаешь? Я не покончу с собой, не бойся.

– Ешьте ростбиф.

– Он, кстати, прекрасный, – Елисей принялся жевать. – Как тебе удалось?

– Я освоила твой термометр для мяса.

Расставаясь с женой, Елисей не взял ничего совместно нажитого. Некоторые его рубашки остались висеть у бывшей жены в шкафу. Даже переехал в новую ее квартиру термометр для мяса, которым она прежде не умела пользоваться.

Колокольчик звякнул. Барменша Маша провозгласила счастливую минуту, но в баре не было никого – будний день. Елисей не торопясь подошел к стойке и заказал «тройного Юрика», так у них в баре нежно назывался виски Isle of Jura. Маша плеснула на глаз, и это было щедро. Села напротив, подперла кулаками голову.

– Хочешь поговорить об этом?

– О чем? – Елисей сделал большой глоток и почувствовал, как будто узел в груди расшнуровывается. – Нет, не хочу. Лучше ты расскажи мне что- нибудь.

– У меня истории невеселые, – Маша улыбнулась.

– У всех невеселые.

– Ну ладно, – Маша плеснула глоток виски и себе. – У меня бывший муж пытался покончить с собой, нажрался таблеток и взрезал себе вены. Потом испугался и позвонил мне. Я пришла, а он там весь в крови и в блевоте.

– Ну, что? Откачали?

– Перебинтовала, вызвала скорую, отмыла кровь и блевоту.

– Ну так что? Откачали?

– Откачали сволочь. Только как мне теперь давать ему детей на выходные? И как бы я сказала детям, что их папаша сдох?

– А сколько у тебя детей?

– Трое. Девочка, девочка и мальчик.

– А муж кто по профессии? Что-нибудь творческое?

– Очень творческое – бездельник!

– Почему ж ты вышла за него замуж?

– Потому что я была монахиня, сбежавшая из монастыря, а у него был красивый мотоцикл.

– Резонно.

Елисей покачал в воздухе пустым стаканом, и Маша плеснула туда еще «тройного Юрика». Сделал глоток и спросил:

– А скажи мне, как по-твоему – все люди сошли с ума или остался кто-то нормальный?

– По-моему, – ответила Маша, – все!

Часть вторая

Глава 8

– Вы сегодня с нами, Максим Максимович? – звонили из отдела полиции.

– Так точно, – ответил в телефон старший следователь Следственного комитета Максим Печекладов, и это значило, что по Басманному району в тот день заступил на дежурство он. Была та самая проклятая пятница. Незнакомый еще Максиму Елисей Карпин получил от подруги приглашение на ужин к ней домой. Незнакомые еще Максиму студентки Аглая и Линара сидели на довольно скучной лекции по истории фотографии и, передавая друг другу тетрадку, рисовали комикс-фанфик про Нэдзуко Камадо, японскую девушку, которая стала демоном-людоедом, но не хотела есть людей. Комикс у Глаши и Нары получался смешной, кулинарный, Нэдзуко в нем пыталась готовить вегетарианские блюда, но, как ни крути, все выходил бифштекс из человечины.

А Максим Печекладов сидел в своем кабинетике, заваленном бумагами, строчил постановления. У него в портфеле лежала только что переведенная на русский книга капитана Чарльза Джонсона «Всеобщая история грабежей и смертоубийств, учиненных самыми знаменитыми пиратами». Максим любил читать про пиратов, полагая, что только про пиратов можно прочесть правду. Полагая, что все люди на свете хотели бы презирать закон, грабить корабли и насиловать женщин, все так бы и поступали, если бы могли остаться безнаказанными, но только пираты следуют обычным человеческим наклонностям открыто под страхом виселицы.

Книжка лежала в портфеле, но почитать не получалось. Надо было настрочить сорок восемь постановлений. О наложении ареста на… О проведении экспертизы с целью… О приобщении вещественных доказательств к… У Максима Печекладова в производстве было одновременно двадцать три уголовных дела. Но только одно из них было почти доведено до суда, хотя предстояло написать еще «объебон» – так на сленге следователей называлось обвинительное заключение.

На стене, бурой оттого, что прошлой зимой протекала крыша, висела красивая большая цветная благодарность от главы Следственного комитета Александра Бастрыкина. В столе лежали три взыскания от непосредственного начальника. Так что Максим сидел и строчил.

С самого детства Максим искал что-нибудь, коллекционировал книги про пиратов и знал, что будет носить погоны. Другие виды деятельности его не интересовали. С самого детства он мечтал стать сыщиком. Стал и до сих пор не мог поверить, что сыщики должны участвовать в межрегиональных ведомственных соревнованиях по снукеру, помогать ветерану войны Владимиру Михайловичу Бурцеву устраивать в Лефортовском парке выставку благоуханных гладиолусов, которую почему-то спонсировал Следственный комитет, и, главное, постоянно печатать на компьютере – горы бумаг.

В шесть лет Максим впервые нашел бабушкины очки, их никто не мог найти трое суток. Мальчик просто представил себе траекторию бабушкиного движения по квартире, расспросил бабушку о череде ее хозяйственных дел в день пропажи очков и торжественно извлек потерю из вентиляционной отдушины над газовой колонкой в ванной. «Кто бы мог подумать?» – всплеснула руками бабушка. А Максим уже сбежал в детскую и пожирал книжку «Ветер пахнет» – про Джона Гатри, мальчика, который умел отыскивать для пиратов корабли в бескрайнем океане, сына королевы Нассау Элеонор Гатри и грозного капитана Чарльза Вейна.

К восьми Максимовым годам мама всерьез заподозрила у младшего сына талант сыщика и звала Максима поминутно. «Макс, куда я могла положить счета за квартиру?» Максим находил. «Ма-а-акс! Сережки мои с изумрудиками где могут быть?» Максим находил. Он просто догадался, что мама, как и Элеонор Гатри, была помешана на порядке, но в их многодетной семье порядок был невозможен, как невозможен он был и в пиратской столице Нассау. Каждую свободную минуту мама тщетно пыталась свести хаос их веселой бедности к космосу идеального, существовавшего только в ее голове уюта и потому перекладывала вещи, а после сама не могла найти. Надо было только вообразить себе эту идеальную квартиру, придуманную мамой, представить, как мама несла единственную свою фамильную драгоценность, чтобы спрятать в шкатулку, и как, ввиду отсутствия шкатулки, припрятала временно в конфетную вазу. А потом, пока мама причитала: «Ах, Пинкертошка мой» – и вдевала сережки в уши, можно уже было читать про капитана Уильяма Кидда.

В двенадцать лет Максим благодаря своим дедуктивным способностям предотвратил большую беду. Назовем это «Делом о пропаже двенадцати тысяч долларов».

Отец Максима был военный, ракетчик. Насколько Максим понимал, отец командовал огромным, многоосным грузовиком с толстой ракетой, способной уничтожить пару городов. Работа его состояла в том, чтобы увезти свой грузовик неведомо куда, определить в этом неведомо где свои координаты с точностью до миллиметра, придать грузовику максимальную горизонтальность, доложить о боевой готовности неизвестно куда в штаб, а потом недели две нести боевое дежурство, то есть летом кормить комаров, а зимой морозить задницу. Всю жизнь отец перевозил семью из одного ощетинившегося ракетами медвежьего угла в другой такой же медвежий угол. А выйдя в отставку, поселился с женой и детьми у тещи в Москве и занялся бизнесом, связанным с поставками продуктов для армии и распродажей армейских складов. Мать называла это «Папа продает атомную бомбу». Но «атомная бомба» продавалась не очень. Деньги у отца то появлялись ненадолго, то надолго исчезали. Иногда едва хватало на еду и одежду для пятерых детей. А когда деньги появлялись, отец их копил. Втайне от матери, потому что мать обязательно бы всё растранжирила. Отец откладывал все свои бонусы и премии, переводил в доллары и, не доверяя банкам, хранил дома. Собирался купить квартиру, ибо двухкомнатная для семьи из восьми человек – маловата.

Однажды отец собрался на целую неделю отвезти сыновей рыбачить к деду в Астрахань. Дочек на это же время отец отправлял в музыкальный лагерь, а бабушку – к сестре в Кушеверово. Предполагалось, что мать на целую неделю останется дома одна и отдохнет от шумного своего счастья. По тому, как отец циркулировал украдкой по квартире накануне отъезда, Максим догадался, что у папы есть тайные деньги и он собирается перепрятать свой клад. Проследить логику отца не составляло труда. Понятно было, что он спрячет деньги на антресоли, подобно тому как капитан Кидд спрятал сокровища на высокой горе посреди острова Стервятников. Мать боялась высоты. У матери кружилась голова даже на табуретке. Мать в нормальных условиях ни за что не полезла бы на стремянку. Следовательно, отец спрятал деньги на антресоли в пачках старых газет, которые – Максим уже тогда это понимал – пишут стервятники.

И понятно было, как поступит мать в их отсутствие – точно так же, как поступила Элеонор Гатри, когда весь пиратский флот покинул Нассау в поисках фрегата Урка де Лима, – примется наводить порядок в борделе. Максим вообразил, как мать не будет находить себе места от благодарности. Любимый забрал всех пятерых детей и даже свекровь. Любимый оставил ее одну отдохнуть на целую неделю. В первый день она сделает маникюр и педикюр. Во второй день она сделает прическу. В третий день она захочет совершить подвиг. И решит – вот именно! Она решит разобрать антресоль, преодолев даже страх высоты.

Когда неделю спустя мальчики вернулись домой, нагруженные астраханской икрой, осетриной и воблой, мать после ужина торжественно подтащила стремянку, взобралась на нее, бледнея и цепляясь за стены (а отец тем временем уже выбирался со своего места за столом, предчувствуя беду), и со словами: «Фокус-покус!» – распахнула дверцы. Антресоль была пуста. В ней не осталось ни старых вещей, ни старых газет, остался только старый компрессор, который отец неизвестно зачем списал на работе и притащил домой. Мать просто не смогла сдвинуть компрессор с места, вот он и остался.

– Жизненное пространство свободно! – провозгласила мать.

– А-а-а! – заревел отец. – Куда-а-а?!

– Тебе не нравится, как я разобрала антресоль? – переспросила мать кокетливо, поправляя пальцами со свежим маникюром новую прическу.

– Та-а-а! Ку-у-у! Кулату-у-у! Любовь моя! – Кажется, отец выкрикивал нежные слова, чтобы не убить мать на месте.

– Что с тобой?

– Кулатуру сдала? Где? Ма! Ку!

Они любили друг друга, они понимали друг друга с полуслова. Поэтому мать из бессвязных его выкриков умственно составила внятный вопрос и вербально дала внятный ответ:

– Сдала старые газеты в макулатуру на улице Льва Толстого.

Отец схватил плащ и бросился вниз по лестнице. Максим кричал ему вслед, кричал, что бежать не надо, пытался объяснить, что принял меры. Но отец, прыгая через три ступеньки, ревел, как пожарная сирена, и мальчик решил просто подождать.

– Чего это с ним? – спросила мать, глядя в окно на бегущего через двор, ревущего и размахивающего руками мужа.

– Перед отъездом он спрятал в старые газеты деньги, которые копил на квартиру, – констатировал Максим с некоторой даже жестокостью: у него начинался переходный возраст.

– О господи! – мать закрыла рот руками и опустилась на стул. – Много?

– Двенадцать тысяч долларов.

– Боже! Втайне от меня?

– Мам, не втайне от тебя денег скопить нельзя.

– Да как ты?! Ну да, ты прав. Дура, разорила семью. – И мать заплакала.

Через полчаса вернулся отец, мрачный, как ураган «Катрина». Мальчики играли в компьютер. На кухне у аккуратно прибранного стола сидела мать. Перед нею на столе тремя аккуратными стопками лежали двенадцать тысяч долларов. Отец застыл в дверях.

– Ты, что ли, вытащила деньги, прежде чем сдать газеты в макулатуру?

– Ну да, ты совсем меня за идиотку считаешь? Или это мода такая – реветь сразу, как дикий медведь, и скакать по лестнице, как горный козел?

Отец обнял ее, поцеловал щеку, шею, губы и пальцы. И прошептал:

– Маникюр красивый. Я сразу заметил, просто не успел сказать.

С той поры мать стала считать Максима безусловным гением дедукции, но тайника, куда он спрятал деньги перед поездкой в Астрахань, Максим матери так и не открыл.

В тот день в проклятую пятницу часа в четыре Максим забежал в суд, отнес судье Кулагиной постановление о продлении содержания под стражей убийцы и педофила. Кулагина спросила:

– Что так поздно?

Максим ответил:

– Просьба рассмотреть в понедельник.

Кулагина сказала:

– Все забито. Вот выйдет твой педофил, что будешь делать?

Максим ответил:

– Прошу в порядке исключения.

– Ладно, – кивнула Кулагина, – рассмотрим. Иди служи.

Максим ответил:

– Служу России.

Вернулся в кабинет, сел опять печатать постановления. И часов в шесть из отдела полиции позвонил дежурный. Максим сказал в трубку: «Печекладов», а дальше только морщился. Он поморщился, когда дежурный заявил, что у них «очередная парашютистка, молодая девка». Еще раз поморщился, когда дежурный сказал, что «ребята там уже составляют материал по факту самоубийства». И в третий раз поморщился, когда услышал от дежурного, что «там полно народу и очень галдят».

Во-первых, людей, выпавших из окон, полицейские, конечно, всегда называют парашютистами, но так нельзя. Не только потому, что пренебрежительные шутки в адрес потерпевших противоречат этическим нормам, о которых написано в каждом учебнике криминалистики. Но еще и потому, что – это магия какая-то, – если относишься к жертвам без уважения, они не помогают раскрыть обстоятельства своей гибели. Во-вторых, полицейские не могут составлять материал по факту самоубийства, могут только по факту обнаружения тела с признаками или без признаков насильственной смерти. В-третьих, главная задача полицейских в том и состояла, чтобы огородить место происшествия и удалить оттуда людей, а у них там «полно народу и очень галдят».

Максим надел куртку, вышел на улицу и направился к месту происшествия пешком. У него была служебная машина, но пользоваться ею, чтобы в пятницу вечером добраться по бордовой пробке от Мясницкой до Хитровки, не имело никакого смысла. Он шел бульварами. На бульварах городские службы нагородили иллюминированных тоннелей и галерей, наставили аттракционов – мини-боулинг, мини-хоккей, «веселая колотушка», – дети и молодые люди с волосами флуоресцентных цветов играли во все эти уличные игры, граждане постарше прогуливалась по галереям, имея искаженные иллюминацией лица, а совсем взрослые люди сидели в тени на скамейках и источали запах спиртного. Это все Максима раздражало. Он прикидывал, сколько могла бы стоить иллюминация, сравнивал предполагаемую цену «веселой колотушки» со своей зарплатой в шестьдесят тысяч рублей – и это раздражало.