скачать книгу бесплатно
– О… – приглядевшись и увидев знакомую физиономию, мелькнувшую в дальнем конце коридора, грек гаркнул, надсаживая горло:
– Яков! Яков, маму твою Сарру! Лебензон!
– А? Коста? – неуверенно прищурился тот в полумрак, где стоял одессит, – Шолом, шолом… – ты-то што здесь делаешь?
– Дела… – неопределённо ответил грек, пожимая руку, – ты начальника своего видал сегодня?
– Хаима-то? Канешно, – долговязый контрабандист перехватил поудобней изрядно вытертую пухлую папку, – проводить?
– Будь добр, – кивнул Коста, выкидывая окурок в окно, – а то боюсь заблудиться.
– Я ж как умный, – хмыкнул грек, подстраивая шаг под проводника, здоровающегося на ходу со встречными, – когда мине в командировку направили, взял карту страны, города и Кнессета, и шо ж ты думаишь? Не понадобились! Вы их шо, на запутывание врагов выпускаете?
– А, это… – отмахнулся небрежно Лебензон, – шалом, Моше! Хотели как лучше, а получилось как всегда[11 - Черномырдин.]! Замах был на рупь, а шо вышло, ты и сам можешь поглядеть.
– И всё-таки? – не отставал грек.
– Ну… – независимо дёрнул плечом Яков, – это времянки. Фима уже сказал своё веское да плану градоустройства, и все эти халабуды будет потом сноситься.
– Сразу не проще?
– Получается, шо и нет, – усмехнулся Лебензон, – сам-то как?
– Соня девочку родила, – зажмурился Коста счастливо, – красивая… в мать!
– Ишь ты, поздравляю! – искренне порадовался старый приятель, который во времена Одессы бывал иногда и неприятелем. А потом случилась война и другое государство, и давешнее неприятельство вспоминается сейчас с умилением и словами "А помнишь?!" Жизнь…
– Вот, – остановился Яков у приземистого длинного барака из самана, вписавшегося в здешнее безобразие с органичностью навозной лепёхи, сброшенной вилами с тачки на преющую на задах огорода кучу такого же добра, – военное ведомство Иудеи.
– Погодь… – остановил он жестом Косту, – секретность и всё такое.
– Хаим! Хаим! – заорал истошно Лебензон, вспугивая каких-то птах, устроившихся на соседней крыше, – До тибе пришли! Коста!
– А! Сейчас… минутку! Документы уберу!
– … не то штоб прям секретность, калимэра… – минуту спустя объяснялся Хаим, выпроводив Лебензона с каким-то поручением.
– Шалом, – отозвался Коста, пожимая мозолистую потную руку.
– … просто делаю изначальный орднунг, – закончил иудей, снимая сохнущую на спинке стула стираную рубаху и перекладывая её в сторонку, – Ну, садись! Я таки понимаю, Фольксраад Кантонов внял мольбам бедного мине и направил тибе на сверку и координацию?
– Будим вас координировать и сверять, – по-своему перевернул грек, поудобней устроившись на скрипнувшем стуле и обведя взглядом кабинет, – малой-то твой где?
– Моше? На тренировке батальона, – важно отозвался хозяин кабинета, покосившись на грубо сколоченные полки с личными делами.
– Батальона, – усмехнулся Коста, – сколько там в морской пехоте Иудеи? Сотня хоть есть, а? У меня под началом полторы тысячи, и почти все – ветераны! А у тибе?
– Дело не в том, сколько нас, – жабой надулся Хаим, вильнув взглядом, – а в перспективах!
– Ша! – Коста хлопнул ладонью по столу, – Хаим, мы с тобой сколько годиков уже знакомы, так што давай не будем делать друг другу нервы! Лично тибе я уважаю уже давно, и ещё больше зауважал после войны! Но сколько таких, как ты, в ваших жидких рядах?
– Морская пехота Иудеи… – торжественно начал Хаим, кривясь как от зубной боли и пытаясь раздуться много больше, чем позволяет аскетичная обстановка небольшого кабинета, где нет даже телефона.
– И снова ша! Хаим, друг мой! Я не претендую на формальное главенство в нашем Союзе, ты мине понимаешь? Формально ты и мы равны, и так всё и останется, по крайней мере – до очередной войны. А пока давай не делить песочницу, потому как мы играемся в разных!
– Ой-вей… – встряхнув головой, Хаим с силой потёр лицо и осунулся на стуле.
– Всё так плохо? – поинтересовался грек после короткого молчания.
– Нас меньше тридцати тысяч, Коста, – мрачно отозвался старый друг, – всего! На всю Иудею, понимаешь?
– А писали вроде…
– Да! Писали! – прервал его иудей, – На заборе вон тоже… написано. Решили так вот, духоподъёмно. Преувеличиваем численность и успехи, преуменьшаем неприятности.
– Не всплывёт?
– По головам считают, в порту, – мрачно отозвался Хаим, доставая из стола бутылку и два стакана, – будешь? Твоё здоровье…
– Твоё здоровье… – эхом отозвался грек, выпивая крепчайший горлодёр, как воду, – это шо же выходит – в Дурбане живёт человек или в Претории, но если он обрезанный, то вы числите его своим?
– Здесь я тибе не помогу, – подытожил Коста после короткой паузы.
– Здесь – нет, – кивнул Хаим, – а вот…
Встав, хозяин кабинета снял со шкафа увесистую папку, сдув с неё пыль.
– … здесь – могёшь!
Видя, что грек не спешит хвататься за каку, Хаим усмехнулся кривовато.
– Просто ситуацию описал, как есть, – пояснил он, – обстановку в нашей дружной стае товарищей. Кто там против кого дружит, поддруживает и альянсирует.
– Хм… – взвесив папку на ладони, Коста открыл её, обозначив начало помогания, и вопросительно уставился на иудейского морпеха.
– Одна большая политическая жопа, – ёмко охарактеризовал ситуацию иудей, – Не скажу, шо вовсе уж лишён политических амбиций, и если бы нашёлся кто-то сильно хороший и компетентный на моё место, я бы подвинулся. Вот те крест!
– Х-хе… – мотанул головой грек, давя усмешку.
– Рувим? – осклабился Хаим, – Тожи вспомнил?
– Он самый. Так шо, так-таки и подвинулся бы? – подначил друга грек, приподняв недоверчиво бровь.
– Без восторга и с нытьём, но таки да, – уверенно кивнул старый контрабандист, – В историю я уже немножечко вошёл, и могу входить дальше как первый командующий морской пехотой Иудеи, а могу – в морские перевозки и накопление капитала всерьёз, а не как сейчас. Так што гонор боролся бы в мине с жадностью, и жадность имела бы все шанцы!
– Хм… совсем не на кого оставить?
– А я о чём?! – Хаим развёл мосластыми руками, показав ненароком пропотелые подмышки старого френча, – В теории таки да, а на практике – одна сплошная политика выходит! Я таки понимаю за неё, но не до такой же степени, штоб сливать уже имеющиеся достижения в угоде политической конъюктуре!
– С доказательствами? – пожестчел лицом грек.
– А как же! – осклабился Хаим, похлопывая по папке, – Да не умствования старого мине, а доказательства за былое! Планы-то у них можит быть…
Он прервался, смачно харкнув в плевательницу.
– … хорошие, да беда в том, шо хорошесть и толковость их будет тока в том случае, когда и если они получат всю полноту власти. Ты мине понимаешь?
– Ага… распихать локтями конкурентов, а потом уже устроить светлое, в своём понимании, будущее? Та-ак… Иудея, как слабое звено?
– Потенциально – да, – закивал Хаим, отмахиваясь от мухи, норовящей усесться на потное лицо, и подвигая папку ближе к гостю, – Только распихивание будет вплоть до убийств, чему я совсем не удивлюсь, а планы их на прекрасное будущее прервутся британским десантом! Держусь пока на старом авторитете и одесских знакомствах. Но они, суки, тоже на авторитете, только што не нашем!
– Одесса-мама… – Коста прикусил губу, решительным жестом забирая папку, – ладно! Возьму на поглядеть, и если всё так…
– … не обижайся! – выставил ладони грек, – Ты можешь банально ошибаться, с этим-то согласен?
– Да, – нехотя выдавил Хаим, сдуваясь на скрипнувшем стуле.
– Если, – выделил Коста голосом, – ты не ошибаешься, будем помогать. Есть идеи и идейки, как поднять твой личный авторитет. А всё-таки, неужели так плохо? С Одессы чуть не половина здесь, и шо, тебе перестали узнавать в лицо и по авторитету?
– Да… – перекосился Хаим, как от лимона пополам с уксусом, – так-то посмотришь, вроде как вокруг свои да наши, а на деле всё сложней! С Европы всё больше не вдовы да сиротки приезжают, а либо представители серьёзных людей и общин, либо такая отморозь, шо хоть в почётные казаки принимай!
Выдохнув, он снова налил себе местного вина и подвинул греку бутылку.
– Так-то… – отпив чуть, продолжил иудей с усмешечкой, – наши-то, одесские, всё больше семейные, и как люди умные, чуть не в большинстве решили осесть в Дурбане. Так што… не в большинстве мы, совсем не. Если в мужчинах брать, то у европейцев перевес, и не самый слабый. Благо, у них единства нет, а так…
– … в Семэна Васильевича два раза уже стреляли, понимаешь? Даром што шериф всея Иудеи!
– Вот так-так… – откинулся Коста на спинку стула, – и ты молчал? И Семэн?
– Как-то стыдно было, – Хаим не поднимал глаза, – вроде как не справляемся.
– Боевые отряды? – деловито уточнил грек.
– Ну… так, – пожал плечами иудей, – если как бойцы, то не очень, а если как террористы, то каждый второй.
– А т ж Бога душу… – заругался Коста зло, выплёвывая слова и чернея лицом, – дебилы, блять! Вы! И не смотри так! Подумать не могли, шо те же Ротшильды могут иметь в Иудее свой козырный интерес?! И Фима, поц на премьерстве, расхорош! Шо мы, не помогли бы по старой памяти?! А то тухес какой-то, ей Богу! Делали войну одни люди, а их потом в сторонку отодвигать? Хуй там!
– В общем, так… – могучая рука грека легла на папку, – будет ли помощь лично тибе, я пока не знаю! Не вскидывайся! А вот этих, гиен европейских, мы точно укоротим!
Переведя взгляд на стоящие в углу простецкие ходики с кукушкой, Коста осёкся.
– Заболтался… – он встал, подхватывая со стола фуражку и отбирая у Хаима обгрызенную галету, – пока искал, пока то-сё… Егорка в Кнессете выступать будет – пошли, а то опоздаем!
– … неделю как прибыл Егор, – на ходу рассказывал Коста поспешая за старым другом по извилистым переходам, – ну сходу – дела, дела, дела… Говорит – разделается с самыми наипервейшими, и смоется далеко и надолго, в сине-море-окиян! И ругается стихами! Из Парижу сбёг, потому как забодали, а здесь он в два раза забоданней.
В Кнессете, рассчитанном на сто двадцать человек, толпилось как минимум двести и ещё немножечко. Депутаты, члены правительства разных рангов, авторитетные политики, представители общин, раввины, наиболее уважаемые дельцы, военные и репортёры, и разумеется – случайный люд.
Вся эта уважаемая публика беседовала, местами галдела, а местами и вовсе – норовила перейти на личности, вплоть до хватания за грудки.
Впрочем, она и обстановка – ни разу не парламентская, а так – сарайчик больших размеров. Сараище.
Только что окна большие, через которые заглядывают любопытные, да ряды кресел и невысокая сцена с президиумом и трибуной. Отделка самая простая – штукатурка с синькой, да развешены невпопад фотографии с примерами героизма времён прошедшей войны, и портреты государственных деятелей Иудеи, чтоб не путался народ. Пахнет штукатуркой, пылью, потом, табаком и алкоголем, едой и больными зубами, одеколоном и ваксой.
– Привоз! – гыкнул Хаим, ввинчиваясь в толпу безо всяко стеснения и чувствуя сибе так хорошо и по родному, как только можит чувствовать одесский жид в родной стихии! На ходу он здоровался, хлопал по спине приятелей, огрызался на враждебные выкрики и уверенно шёл к своей цели – местам в первых рядах.
– Самый цимес, – довольно констатировал Хаим, пристраивая костлявый зад на подлокотнике чужого кресла, – не только хорошо видно, но можно и подискутировать с выступающим, не надсаживая горло.
– Шо ви сибе позволяете! – взвился придавленный задом, интеллигентного сложения человек.
– Ша! – Хаим даже не повернулся, – Я тут вообще-то имею право находиться, а вот за тибе ещё надо посмотреть! Твоей личности в списках што-то не припоминаю!
– Я…
– Головка от патефона, – равнодушно осадил соплеменника Хаим, – а если вдруг шо, то окошко – вон оно, а лететь низенько!
– Ну хоть ви скажите вашему другу, – не унимался придавленный, неуклюже поправляя перекособочившиеся очки, – Ви же из Кантонов, да?
Он говорил как человек, родившийся и выросший в напрочь жидовском местечке, с таким жутким акцентом, что Коста понимал его через раз, хотя казалось бы!
– Из Кантонов? – не унимался очкарик, – Так? У вас, говорят, нет таких безобразий, а…
– Есть, – вздохнул Коста, – вплоть до мордобоя…
Грек машинально потёр кулак, потому как причиной, следствием и главным героем последнего был он сам, и вышло немножечко неудобно, потому как не того…
… и не тех.
Придавленный замолк, а на сцену один за другим начали подниматься выступающие. Повестки самые разные – от международного положения, до вопросов иудаизма и починки изгороди, которую проломили люди шерифа в погоне за нехорошим кем-то.
Председательствующий спикер, перерывая шум, сломал два деревянных молотка и…
… это вызвало ещё одну повестку, о замене штатного плотника Кнессета, ибо ну халтура же! Плотник, сидевший в зале, не постеснялся встать и предложил заменить спикера, ибо болван!
Свои сторонники, к вящему удовольствию Косты, нашлись у каждого, и минут десять было потрачено на интересную и увлекательную ругань – с идиомами, гиперболами и аллюзиями.
Потом был короткий националистический спор, должен ли говорить Панкратов на идише или пусть его на русском? Предмет спора сидел на столе, и болтая ногой в побитом жизнью ботинке, по-дружески общался с президиумом, грызя какой-то сочный фрукт и нимало не беспокоясь обсуждением.
Националисту напомнили, что Егор, он же Шломо, может хоть на иврите не хуже ребе, а вот насчёт личной образованности его, националиста, ещё большой вопрос! Спор закрыл один из авторитетных раввинов, указав на наличие делегатов из Кантонов, и потому говорить присудили на русском.
Панкратов разродился цветистым приветствием на иврите и перешёл-таки на русский. Для начала он объявил о закладке университета в Кантонах…
… после чего перескочил на вопрос признания Иудеей светского брака, и ряда столь же специфических вопросов. Столь недвусмысленное послание игнорировать было нельзя, и…
– Процентная норма какая?! – послышался пронзительный фальцет, и на кресло вскочил с ногами прыщавый юнец, уставившийся на оратора, как на Мошиаха.
– Ноль! – отрезал Егор, – Учащийся берёт кредит непосредственно у университета, а каковы его религиозные убеждения и гендерная принадлежность, роли не играет!
… Иудея сделала решительный шаг на пути становления светским государством.
