скачать книгу бесплатно
… нет.
Вон тот босоногий сивоусый усач, подмигивающий и травящий сальные анекдоты – один из заместителей мэра, а упитанный крепыш "Папаша Жюно" – известный (но хрен докажете!) контрабандист. Но…
… никаких разговоров о делах! Хоть так…
* * *
– Не знаю, што и делать, – делился проблемами Матвеев, прибывший в Ле-Бурже сразу после нашего прилёта из Марселя, – хучь плачь! Оглоблей скоро офицерьё гонять буду, ей-ей!
– Да вон… – коммандер мотнул головой, – хоть у Анатолия спроси! Уж на што человек выдержанный, а и то звереть начал.
– Евграф Ильич несколько утрирует ситуацию, – блеснул пенсне Луначарский, – но ситуация и правда нездоровая. Право слово, какая-то дурная самодеятельная театральщина! Оторопь берёт иногда, настолько всё странно и…
– Мстюны! – прикусив пустую трубку, рявкнул Матвеев, перебивая моего помощника, – А што?! Так и есть! Разобиделись вон… на всё, по их мнению плохое и етот… как там бишь?
– Крестовый поход, – подсказал Толик.
– А… он самый! – благодарно кивнул военный атташе, – Ходют и ходют… тьфу! И главное, ета… самодеятельность! Перемкнуло што-то в головёнках, набриолиненных на прямой пробор, так што я даже и просчитать не возьмусь, как и когда оно выстрелит.
– Выстрелит, это не так уж и… – начал было я, прикидывая ситуацию.
– Образно! – рявкнул коммандер, – Этих, с голубыми кровями, будто под хвостом наскипидарили! Глаза выпученные и вою много, а што, как, где…
Матвеев раздражённо пожал плечами и крепче вцепился зубами в изрядно погрызенный мундштук.
– Ага… – сказал я озадаченно, переглядываясь с Санькой, – То есть хоть стрельба, хоть провокация, а хоть бы… вообще что угодно?
– Угу, – промычал коммандер.
– Русские кантоны и иже с ними, как образ врага, – пояснил спокойно Анатолий, – это уже идеология. Ещё не государственная, но поощряемая властями. А Егор де-факто – Враг Номер Один.
– Ебическая сила, – выдохнул Санька.
– Эпическая? – вопросительно поправил Луначарский, не тая улыбку. Признавая таланты Чижа, он всё тщится сделать из него человека интеллигентного…
… но это же Санька! Мне даже интересно, кто там кого в этой битве интеллигентской придури и деревенского невежества переборет. Брат не дурак, но иногда баранится просто потому шта!
– Не… – мотанул головой брат, – ебическая!
– Во-во! – кивнул коммандер, – Выдрать с корнем эту заразу, ликвидировав ково-то одново, хер выйдет!
– А может… – Санька замер сусликом, не сразу отмерев, – не будем резать хвост по частям, а?!
Видя наше непонимание, он зачастил:
– Навстречу ударим! Егор, ты сам ведь говорил, что Париж в настоящее время исчерпал себе, а?! Если уж лезут сами, то может, сыграем мал-мала в поддавки, и прогнёмся там и тогда, где нам и надо?
– Ага… – подскочив, я зашагал по кабинету, – то бишь играем в поддавки так, что меня как бы выпихивают из Парижа… или вообще в глушь?
– В глушь, – закивал Матвеев, знакомый с моими планами и хотелками, – но формально! Как его… штобы все понимали, что если формально ты где-то што-то… то виноват и не ты, а эти… голубых кровей. Обидочка штоб у добрых французов осталась, на недобрых царёвых выкормышей. А к тебе – полное сочувствие и понимание.
– А потянем? – интересуюсь у военного атташе.
– Угум, – сжав трубку, он кивает болванчиком, – легко! Они же дуриком… не так, штобы агенты или што, а так… вавка в голове и высокие идеалы Самодержавия и крепостничества. Сколько их, белой кости, в Париже? Не одна тыща, так?
– Поболее десяти, – отвечаю уверенно, – и это если совсем белой. С разночинцами так и за двадцать будет, мне кажется.
– Неужто из этих тыщ нужных нам дуриков не подберём?! – вдохновляется моими словами коммандер.
– Недооценка противника… – начал занудно Анатолий.
– Оцениваем мы их как должно, – отмахнулся Матвеев, – не боись! Страховка с подстраховкой и планы на все случаи составим! Мы ж Егора не как живца, а как бы! Чем ждать и терпеть, подготовим несколько этих… сценариев, и по надобности и сыграем, а?!
Вторая глава
– Акцентик… – вздохнул Санька, полужидкой медузой сползая с дивана и раскидываясь прямо на полу просторной гостиной в нашей парижской квартире, – вот же ж! Проще никак?
– Не… – вздоху моему позавидует иная корова, – нам ведь не полемику надо в газетах разворачивать, а для особо мнительных зацепочки психологические выстроить. Такие типусы нужны, што сами себя накручивают, и в строчках газетных, даже и самых невинных, двойное дно норовят увидеть.
– А может, ну его? – заныл брат, повернувшись набок и оперевшись на локоть, – Попроще никак?
– Не тот случай, Сань, – пригорюнившись, отзываюсь с дивана, на котором устроился с ногами, – Ты ж знаешь, что я не сторонник излишне закрученных шахматных комбинаций в жизни…
Брат явственно хмыкнул, но смолчал.
– …но тут – надо! Мы ж хотим на лучших чувствах французов сыграть, а здесь тонко работать придётся.
– А надо ли? – перебил меня Адамусь, подобравшись в огромном кресле, – Остроумные комбинации парижане любят!
– Так-то да, – соглашаюсь с ним, поставив на подлокотник огромную кружку какао и смахивая крошки от печенья с губ, – но есть подвох! А ну как почувствуют себя одураченными и оскорблёнными? Тут же не сколько остроумие, сколько игра на лучших чувствах французов. И противник у нас тоже непростой.
– Да уж, – уныло протянул Чиж, снова раскинувшись крестом на полу и глядя в высокий потолок с лепниной, – свора эта великокняжеская, да камарилья придворная! Париж чуть не пригородом Петербурга мнят!
– А я о чём?! – дёргаю плечом, – Дворцы, дома, знакомства за десятки лет… понимать надо!
– Так… – задумался Адамусь, – а если заметки из Африки зачастить в газеты? И там уже – акцентики!
– На сословиях, а?! – филином заухал Илья, оторвавшись таскания конфет из вазы вперемешку с шумным сёрбаньем кофия, – Дескать, такой-то почтенный член Фолксраада сделал што-то там… не суть важно! С приписочкой, что он – бывший крестьянин из села Голозадово-Голодаевка, к примеру. А ныне… ну, бал даёт благотворительный. Можно даже и приврать чутка, ради красного словца!
– Да и врать не придётся, – тихохонько засмеялся Санька, – потому как когда мужик устраивает посиделки для соседей, это просто посиделки. А если тот же мужик в миллионщики выбился, или в члены Фолксраада, то уже – приём!
– Идея! – признал я, делая пометку и расписывая подробности, предлагаемые возбуждёнными парнями.
– Улыбочки! – оттолкнувшись спиной, Санька вскочил на ноги и закружился в пируэте, награждая воздух размашистыми ударами пяток.
– Противненькие! – остановившись, он отобрал у Ильи развёрнутую конфету, и сунув её за щеку, ткнул в меня пальцем, – Как ты умеешь!
– Я?!
– Могёшь, – весомо подтвердил Илья, снова зарывшись в вазу, где навалом лежало с десяток видов конфет.
– Ты, ты! – закивал Адамусь, – Не замечал? На заводе улыбочек твоих пуще выговоров боятся! Ну-кась, представь, что ты того молодого, как его…
– Жерома, – подсказал Санька, шурша фантиком наперегонки с Ильёй.
– Во, его! – закивал Ивашкевич, – Да не мне! Перед зеркалом!
Послушно встав перед трюмо, старательно представил, что стою перед молодым и самонадеянным парнем, и…
– … в морду хочется сунуть, – констатирую удивлённо, – себе же, а?! Думаешь, стоит растиражировать?
– Ещё как! – убеждённо отозвался брат, – Ты только представь, если нужному человеку, да в нужном месте! До мурашек пробирает! Если уже наскипдарены, то и сунутся к тебе со скандалом – на раз-два.
– Так улыбаться надобно, штобы никто не видел, – педантично уточнил литвин, – помимо него, разумеется!
– Ну, не знаю… – я потёр губы, будто снимая ухмылочку, – тут же, ети, талант нужо?н!
– Гадостную такую, эт да, – засмеялся Военгский, – но если посольские и те, ково знают за наших людей, начнут улыбаться при встречах с ненашими? А! Здесь, кстати, анекдотцев можно серию пустить, попошлее, оно тогда улыбочка сама и будет лезть.
– Есть такое… – чуть задумавшись, припоминаю папочку с мелкими гнусностями имперских посольских, лежащую у Матвеева. По мелочи: грехи содомские, выходки пьяные и такое всё… не поощряемое обществом, да попротивней чтоб. Ну и анекдотцами разбавить, да! С карикатурами.
Не я нарушил наше негласное перемирие, и если власти Российской Империи не могут одёрнуть зарвавшихся подданных, а напротив, гласно и негласно поощряют к гадостям, то…
… идей у меня много. Особенно почему-то к слову "Самодержец" похабщины весёлой много в голову лезет.
– Через Жан-Жака можно подойти, – предложил брат, – тесть его… ну, пусть будущий! Он же в издательском деле человек не последний? Воот…
– Подойти-то можно и без Жан-Жака, – возражаю я, – Весь смысл в том, чтобы это была не наша интрига, а пляска на граблях этих… из монархической камарильи.
– А если утечку? Ну… чево-нибудь! – прочавкал брат.
– Жопа слипнется! – прикрикнул я на него, – Хорош конфеты жрать, в самом деле! Как сухарики грызёшь, право-слово! Што за утечка-то?
– Да подумал… последняя, не смотри так! Подумал, што вокруг нас репортёры вьются, да в друзья набиваются, так? Не нас конкретно, а вообще, – помахал рукой с зажатым фантиком Санька, – так почему бы и не слить? Как бы невзначай.
– Идея, – признал я, – конкретика есть у ково?
– Так-так-так… – вытянулся сусликом литвин, подскочив с кресла, – Жопошничество!
– Чево, блять?! – вылупился я ошарашенно на Ивашкевича.
– Жопошничество, – ухмыляясь до треснутых губ, подтвердил Адамусь, – согласно британским традициям!
– Ещё раз, – попросил его, не уловив идеи, – только теперь с пояснениями. Традиции британских школ знаю, переведи теперь на язык родных осин!
– Так вы… – с видом полного превосходства поглядел на нас Адамусь, принимая наполеоновскую позу, – о Пажеском корпусе какие слухи ходят?
– А-а… – хлопаю себя по лбу.
– Бэ! – передразнил он, – Я и говорю – жопошничество! Чуть ли не обряд посвящения при поступлении через порванную сраку устраивают.
– Ну… – начал неуверенно я, – это уже, думаю, вряд ли…
– Я тоже так думаю, – перебил меня литвин, – но ведь есть? Есть разговоры? Пажеский корпус, как рассадник… и далее, вплоть до Преображенского полка.
– А! Понял! Кропоткин как раз в своих "Записках революционера" недавно писал, – я закрыл глаза и начал цитировать по памяти:
"– В силу этого камер-пажи делали все, что хотели. Всего лишь за год до моего поступления в корпус любимая игра их заключалась в том, что они собирали ночью новичков в одну комнату и гоняли их в ночных сорочках по кругу, как лошадей в цирке. Одни камер-пажи стояли в круге, другие – вне его и гуттаперчевыми хлыстами беспощадно стегали мальчиков. «Цирк» обыкновенно заканчивался отвратительной оргией на восточный лад…"
– Считается, – усмехаюсь, – что нравы Пажеского корпуса с тех времён претерпели некоторые изменения в сторону большей нравственности, но если что изменилось, то явно не слишком.
– Г-гвардия! – мотанул головой Санька – по-видимому, слишком живо представив себе услышанное. Ну да, не всегда воображение художника во благо! Сам, хм… такой же.
– Гвардия и МИД, – уточнил Адамусь, – ну и придворная служба, разумеется.
– Кто там ещё… – щёлкаю пальцами, брезгуя произносить вслух некоторые слова.
– Жопошники? – зачем-то уточнил литвин, – Так… дай Бог памяти… за Пажеский корпус могу ручаться, императорское училище правоведенья – слышал, но уточнить надо. Ну и так, отдельные… вплоть до гимназий.
– В прессе даже процесс освещали, – пожал плечами Адамусь, видя моё недоумение, – в… 1883, кажется. Я тогда мальчишкой совсем был, и как раз читать учился – всё, што с буковками попадалось, тащил. Ну и… запомнилось. Я, хм… у батюшки спросил непонятное. Н-да…
– Директор гимназии учеников развращал, не абы кто! – продолжил он, – Бычков, кажется… а вот в каком городе, запамятовал уже.
– Я, когда на Балтийском работал, в эти дела жапошнические не вникал, – раздумчиво начал Военгский, – но и то. Кажись, на Пассаже собирались любители глину месить. Эти, как их… а, точно! "Тётки"! С утра кадеты и прочие воспитанники задницами крутили, а вечером солдаты и мальчишки-подмастерья. На все, значица, вкусы. Тфу ты…
Сплюнув в сердцах ничуть не фигурально, он смущённо затёр плевок на паркете и закрестился быстро, бормоча слова молитвы.
– Я тут подумал, – подал голос брат, – а выйдет ли? Французы-то тоже… тово! В открытую!
– Выйдет! – отвечаю уверенно, как человек, размышлявший над проблемой, – Соль в том, што французское общество в целом относится к педерастам лояльно, а в России – только верхушка! Понимаешь?
– Ещё одна линия для раскола общества? – сообразил Санька.
– Угум. В крестьянской общине это тоже есть. Да есть, есть! – усмехаюсь кривовато, – Сам не сталкивался, но… в общем, глаза и уши у меня имеются – другое дело, что по соплячеству многого просто не понимал. Есть, но отношение сильно другое, и если вытащить эти гадости со дна, да с учётом доминирования староверов в Кантонах, то – сам понимаешь!
– С учётом французских нравов – как по канату пройтись, – протянул Адамусь с сомнением, – как бы парижские педерасты за петербургских не вступились!
– Кажется только! – не соглашаюсь я с ним, – Есть ряд маркеров социальных и психологических, от которых можно отталкиваться. Я, хм… насмотрелся на представителей французской богемы, уверенно могу говорить.
– Если уверен – берись, – пожал плечами Адамусь, переглянувшись с Ильёй, – я… мы пас.
– Пас? Ладно, – соглашаюсь неохотно, – возьму это направление на себя – благо, не основное, а так… в общей канве.
С силой провожу руками по лицу, будто стряхивая липкую паутину, и снова открываю тетрадочку.
– Итак… газеты с африканским житиём, жопошничество, улыбочки… што ещё предложить можете, господа заговорщики?
– По дворянству пройтись, – прищурился Илья, – скока их там в Империи Российской? Один процент населения? И прав – выше головы, а вот обязанностей-то и нетути!
