скачать книгу бесплатно
– Видишь, ты ему нравишься. Он тобой даже восхищается! – улыбнулся Нусрет Мари. – Это потому, что ты ему кажешься вполне европейской женщиной. Мой брат любит все европейское… Кроме… – он помолчал немного, будто подыскивая нужное слово, – кроме революции! Ты хоть знаешь, – спросил он, повернувшись к Джевдет-бею, – что такое революция? А? Когда льется кровь и гильотина работает без передышки? Хотя откуда тебе знать! Ты только об одном и думаешь, только одно и любишь… – Договорить он не смог или не захотел. Просто сделал пальцами знак, будто пересчитывает купюры.
Джевдет-бей не мог больше это переносить. Ему было сейчас хуже, чем ночью, во время того кошмара. Вскочив со стула, он сделал два неуверенных шага в сторону кровати и простонал:
– Нусрет, я же тебя люблю! Ну почему мы так… – Такого приступа искренности с ним не случалось уже многие годы. Смутившись, он криво улыбнулся и посмотрел на Мари. «Ну и зачем я это сделал? Господи, как же я вспотел! Хуже, чем во сне…»
Внезапно грудь Нусрета выгнулась, голова упала на подушку, и он зашелся в приступе хриплого, страшного кашля. Джевдет-бей с ужасом смотрел на конвульсии брата, не зная, что делать. Мари бросилась к Нусрету и обхватила его за плечи. Тут Джевдет-бею пришло в голову открыть окно. Пока он пытался справиться с защелкой, Нусрет немного пришел в себя и, увидев, что хочет сделать брат, заорал:
– Нет, нет, не открывай! Не хочу, чтобы эта гадость проникла в мою комнату! Эти грязь и убожество, пошлость, мерзость, деспотизм – прочь, прочь, не хочу этим дышать! Нам и так хорошо… – Казалось, он бредит. – Никому не позволю открывать окно! Здесь мое убежище, моя Франция, и пока не сгинет эта тьма, пока не сгинет Абдул-Хамид, пока не станет все светлым, чистым, хорошим – не позволю открывать окно! – И снова его начал сотрясать кашель.
Чтобы хоть что-нибудь сделать, Джевдет-бей попытался поправить подушку, на которую откинулся брат, поднял упавший на пол край одеяла и встретился глазами с отчаянным взглядом Мари.
– Доктора… Пожалуйста, приведите доктора! Я не могу. Он мне запретил…
– Хорошо, – пробормотал Джевдет-бей и, испуганно избегая взгляда брата, который все еще продолжал кашлять, выскочил за дверь.
Из-за захлопнутой двери было слышно, как брат кричит:
– Куда он пошел? За врачом? Да что он сделает, этот врач? Не нужно…
Глава 4. В аптеке
«Умрет! – подумал Джевдет-бей, выйдя на улицу. – Не сегодня, так завтра умрет!» Испугавшись этих мыслей, он попытался себя успокоить: «А может, и ничего страшного.
Разве с мамой не так же было?» Кучер, покуривая, рассматривал Джевдет-бея с типичным кучерским выражением на лице. «Но Нусрет понимает, что скоро умрет. Поэтому и говорит такие ужасные вещи!» Не желая воскрешать в памяти сцену, только что разыгравшуюся в комнате брата, он решительно сказал себе: «Нужно срочно найти доктора!» Выйдя из переулка, задумался, где здесь может быть аптека. «Должно быть, ближайшая – „Канзук“. Та, где Клонаридис».
Проспект[15 - Ныне проспект Истикляль.], ведущий от Туннеля к Таксиму, несмотря на жару, был заполнен народом. Натыкаясь на прохожих, Джевдет-бей поспешно пробирался сквозь толпу, словно опасаясь, что, если он задержится, брат умрет и он, Джевдет, будет в этом виноват. Ему хотелось даже пуститься бежать, но он понимал, что это было бы глупо. Прохожие, люди степенные и неторопливые, расступались перед ним, с ленивым любопытством оглядывая куда-то спешащего в такую жару неучтивого господина.
Войдя в аптеку, Джевдет-бей увидел аптекаря Матковича и толстого аптечного мальчика:
– Доктор на месте?
– Занят, – бросил аптекарь, указав на дверь в глубине помещения.
– Но я не могу ждать! – жалобно сказал Джевдет-бей и, не обращая внимания на ждущих своей очереди пациентов, распахнул дверь кабинета и вошел.
В кабинете, кроме врача, сидела женщина с ребенком. Доктор, вооружившись ложкой, рассматривал его горло. Заметив незваного гостя, он нахмурился, вытащил ложку у ребенка изо рта и строгим голосом сказал:
– Будьте добры, подождите за дверью.
– Доктор, это очень срочно! – пробормотал Джевдет-бей.
Врач снова засунул ложку ребенку в рот и пробурчал:
– Я же сказал: подождите за дверью! – Потом, обращаясь к женщине, произнес что-то по-французски.
– Больному очень плохо, – пролепетал Джевдет-бей, но, взглянув на женщину и ее сына, вдруг поверил, что Нусрет не умрет. – Очень плохо… – сказал он снова, на этот раз потому, что не хотел надолго здесь оставаться.
– Хорошо, иду-иду, – сказал врач. – Но вам придется немного подождать.
Джевдет-бей вышел за дверь и хотел присесть на стул рядом со ждущими своей очереди пациентами, но передумал и принялся расхаживать по аптеке из угла в угол. Затем, отойдя в сторонку, закурил. Аптекарь, сидя за стойкой, смешивал какие-то порошки, заглядывая в рецепт; мальчик что-то взвешивал на маленьких весах. Закончив работу, аптекарь пересыпал смесь в пузырек и вручил его мужчине в шляпе. Потом в дверь ввалился рослый пузатый весельчак, потребовавший шампанского. Аптекарь узнал его, улыбнулся и показал рукой на угол, где стояли две пирамиды: одна из бутылок с шампанским, другая из бутылок с минеральной водой. Спокойно, не торопясь, как это свойственно людям, которые располагают и временем, и деньгами, толстяк начал рассматривать этикетки: «Эвиан», «Виттель», «Виши», «Аполлинарис»… Ни с того ни с сего Джевдет-бей подумал, что Ашкенази, опоздавший сегодня в лавку из-за тумана, тоже наверняка пьет эти вина, доставленные сюда из Франции. «И шоколад ест, – думал он, глядя на шоколадки „Тобле“, выложенные на столике рядом с бутылками. – Как и все паши в своих особняках… А я? Я работаю, мне жениться нужно. Брат у меня болеет – да не умрет, не умрет, он крепкий… Армянка эта… У меня столько дел, что на любовь нет времени. Как утомительно сидеть здесь и ждать… Ну-ка, что написано на витрине? Наоборот тоже можно прочитать: „Готовые лекарства из Европы“. А пониже – „Лекарства местного изготовления“». Улыбчивый толстяк отобрал бутылки, поставил их на прилавок и сказал, что пришлет за ними слугу. «А потом он это шампанское у себя дома выпьет. Вместе с семьей сядет за стол, и они будут есть, пить, разговаривать, улыбаться друг другу… И у меня будет то же самое после свадьбы. „Эликсир бодрости Этхема Пертева“… „Крем Пертева“… Да что он там так долго копается, этот доктор? Как только дверь откроется, сразу зайду в кабинет. „Одеколоны Аткинсона“… „Микстура от кашля Катрана Хаккы Экрема“… „Слабительное Гунияди Яноша“… Помнится, когда я в детстве заболел дизентерией, думал, что умру. Но, кроме меня, никто так не думал. А что, если бы умер? Нет! О, вот и дверь открылась!»
Едва не налетев на женщину с ребенком, Джевдет-бей бросился в кабинет и, сам не веря своим словам, проговорил:
– Больному очень плохо. Умирает! Пожалуйста, быстрее!
– Кто умирает? Где? – спросил доктор, стоявший у раковины в углу и мывший руки.
– Да здесь, совсем близко, в пансионе. Пойдемте скорее, увидите. Совсем близко!
– А сюда больной не может прийти? – спросил доктор, неторопливо вытирая руки невероятно белым и чистым полотенцем.
– Нет, не может. Он умирает! Но может быть, есть надежда? В двух шагах, всего в двух шагах отсюда. Пойдемте быстрее, медлить нельзя!
– Ладно-ладно! – проворчал доктор. – С вашего позволения, я возьму свой чемоданчик.
Сказав ожидающим у двери кабинета пациентам, что придется немного подождать, доктор вышел на улицу вслед за Джевдет-беем и только тут спросил, что стряслось с больным. Джевдет-бей рассказал про приступ кашля и, поскольку не знал, что еще сказать, добавил, что у больного туберкулез. Доктор разочарованно нахмурился, но быстро пришел в хорошее расположение духа – должно быть, обрадовался возможности ненадолго покинуть свой кабинет и отвлечься от скучной рутины. По пути он смотрел на витрины и разглядывал прохожих. Потом, купив в табачной лавке сигареты, сообщил Джевдет-бею, что от туберкулеза сразу не умирают, и рассказал об одном своем пациенте, который умирал-умирал да и выздоровел. Проводив внимательным взглядом проходящую мимо женщину, спросил, чем занимается Джевдет-бей, и, узнав, что торговлей, не стал скрывать удивления. Когда они уже сворачивали в переулок, им встретился какой-то знакомый доктора. Они обнялись и начали быстро-быстро говорить на каком-то иностранном языке (Джевдет-бей решил, что это итальянский). На часах было уже четверть четвертого.
Когда они вошли наконец в пансион, доктор пожаловался на жару. Заслышав его голос, Мари открыла дверь.
– Не нужно мне доктора, закройте дверь! – послышался голос Нусрета. – Не пускайте сюда мрак!
Доктор прошел в комнату вслед за Мари. Бросил взгляд на больного, продолжавшего что-то бормотать, поставил чемоданчик на пол и, обернувшись к Мари, внимательно вгляделся в ее лицо.
– Je vous reconnais[16 - Я вас узнал (фр.).], мадемуазель Чухаджиян! – сказал он и, неожиданно склонившись, поцеловал ей руку. Медленно поднимая голову, добавил, на этот раз почему-то по-турецки: – Я восхищаюсь вашей игрой в «Счастливом семействе»!
– Кто это? Что происходит? – спросил Нусрет. Заметив улыбающегося доктора, подошедшего к постели, бросил: – Ты не доктора привел, а какого-то шута горохового!
Доктор, не обращая внимания на его слова, продолжал улыбаться:
– На что жалуетесь, эфенди?
– Туберкулез у меня! Умираю.
– Ну-ну, почему же вы так в этом уверены?
– Потому что я сам врач! Тут и осмотр не нужен – любой медик с первого взгляда поймет, что это туберкулез в последней стадии. Видишь, как щеки впали? Ты гражданское училище оканчивал?
– Стало быть, мы коллеги, – сказал доктор, продолжая благодушно улыбаться.
– Что из военной академии, что из гражданского училища – после выпуска умные идут в революционеры, а дураки – в доктора, – выкрикнул Нусрет.
Но благодушие доктора, казалось, не знало границ.
– А я никогда и не говорил, что я умный, – сказал он и улыбнулся Мари. Возможно, потому, что считал ее единственным человеком, способным оценить его терпение.
– Ты кто, еврей? – спросил Нусрет.
– Нет, итальянец, – ответил доктор и, склонившись к Нусрету, протянул руку к пуговицам на его рубашке. – Вы позволите?..
– Э, стой, стой! – встрепенулся Нусрет. – Не прикасайся ко мне! – Потом, заметив выражение лица Мари, махнул рукой. – Хорошо, хорошо, не сердись. Но я-то точно знаю, что толку от этого не будет.
Неожиданно он повернулся к Джевдет-бею:
– Я тебя попрошу кое о чем… Подойди сюда. Обещаешь, что выполнишь мою просьбу? Я хочу взглянуть на сына. Привези его сюда.
– Из Хасеки?
– Да, оттуда. Поезжай в Хасеки и привези Зийю. Он живет у своей тети, кем бишь она нам приходится… Найди эту Зейнеп-ханым и привези сюда моего сына.
– Прямо сейчас? – растерянно пробормотал Джевдет-бей.
– Да, сейчас. Немедленно! Я знаю, тебе туда ехать не хочется. Но уж сделай милость. Я прошу. Раз уж ты привел сюда доктора, то сделай для меня и это тоже. Последний раз увидеть сына…
– Да вы и не умираете вовсе, – перебил его доктор, открывая чемоданчик и доставая стетоскоп. – У вас очень сильные легкие!
– Ладно-ладно, со мной эти штучки не пройдут. Делай свое дело, бери деньги и уходи. Дай ему денег, Джевдет. Больше я у тебя уже ничего просить не буду.
Джевдет-бей, направлявшийся к двери, остановился, достал из кошелька два золотых и положил их на столик рядом с треснувшей пепельницей. Увидев, что Мари это заметила, обрадовался.
– Поскорее, поскорее! – крикнул ему в спину Нусрет. – С этой своей расфуфыренной каретой ты, должно быть, быстро обернешься!
Глава 5. В старом квартале
Чувствуя себя как будто в чем-то виноватым, Джевдет-бей спустился по лестнице и приказал кучеру ехать в Хасеки. Обливаясь потом, закурил. Когда карета тронулась в путь, мягко покачиваясь на гибких рессорах, и в окне начали проплывать дома и люди, Джевдет-бей – возможно, сигарета тоже сыграла здесь некоторую роль – немного пришел в себя. «Почему все так нелепо? Почему я такой?» – бормотал он себе под нос, вспоминая события этого дня. Потом подумал о брате. Умрет он или нет? Мать до последних дней твердила, что умирает, но за неделю до смерти вдруг стала уверять, что чувствует себя лучше, – а потом взяла и умерла. А брат все по-старому… Ну и дурной же характер! Вспомнив разговор, так его смутивший, Джевдет-бей снова покраснел. Нусрет спрашивал, сколько раз он видел свою невесту, а сам смотрел на Мари и улыбался. Говорил о наемной карете и опять улыбался. Должно быть, он и сейчас провожал его этой издевательской усмешкой. Не смеется ли с ним вместе и армянка? «Да, она, возможно, милая, интересная женщина, но сказать, что я ею восхищаюсь… Да как у него язык повернулся? Это, в конце концов, наглость! Я такой женщиной восхищаться не могу. С ней же семью не создашь, она актриса… Каждый вечер на нее смотрят сотни глаз. Как этот доктор мог поцеловать ей руку? Как они вообще это делают? Кланяются, берут руку женщины, целуют ее, а потом как ни в чем не бывало продолжают разговор – спокойно, весело! Это потому, что они не такие, как мы. Христиане!» Он задумался о том, почему никогда не мог сказать брату, что любит и понимает его. «Потому что времени нет! Торговля все время отнимает!» Он вспоминал слова, сказанные сегодня Нусретом. «Здесь ему все опротивело, и он уехал в Париж». Карета проезжала по мосту, его деревянный настил поскрипывал под колесами. Джевдет-бей смотрел на открывающийся с моста вид: старый Стамбул, купола, мертвенно-спокойный залив… «Не нравится ему здесь! Все здесь плохо, все здешнее он презирает! И меня презирает, но я его понимаю». На глаза ему попалась вывеска: «Лучшие сигары и сигареты. Табачная лавка Ангелидиса». Джевдет-бей снова закурил и погрузился в размышления.
Увидев в окне кареты мечеть Бейазыт и прилегающее к ней медресе, Джевдет-бей вспомнил детство. Когда-то они с Нусретом ходили сюда гулять. Во время Рамазана во дворе мечети устраивали рынок, и там, среди толпы, можно было увидеть важных персон. Именно там Джевдет-бей впервые в жизни увидел министра. «Кажется, это был министр торговли Ахмет Фехми-паша… Сколько с тех пор лет прошло? Восемнадцать или девятнадцать. Нусрет уже поступил в академию, а отец еще был жив». При воспоминании о тех днях Джевдет-бею стало грустно. Он тогда помогал отцу: колол дрова и перетаскивал пиломатериалы. К концу дня очень уставал и сразу после ужина засыпал. «Но мне вовсе не хотелось стать одним из тех дураков, которые работают руками! Я хотел выучиться и разбогатеть». Ему нравилось, что он вспоминает о тех временах без тоски. «Тогда все вокруг друг друга любили. И меня любили. А я от них сбежал!» Мысль о том, что сейчас ему придется снова встретиться с теми, от кого он сбежал, немного пугала Джевдет-бея. «Они, может, меня и не узнают. А узнают, так будут смотреть с презрением. Хотя нет! Будут восхищаться моим костюмом и каретой. Кто знает, что мне там придется испытать!» Джевдет-бей смутился, представив сцены, в которых скоро придется участвовать. «За глаза говорят про меня, что я добра не помню, называют неблагодарным. Почему так вышло? Почему?»
Карета тем временем проезжала мимо министерства финансов. Напротив находились лавки менял и ростовщиков, которых Джевдет-бей полагал бессовестными кровопийцами, зарабатывающими деньги неправедным путем. «Все из-за денег! – внезапно пришла ему в голову мысль. – Из-за них я остался один. Все из-за денег! Они презирают мусульман, которые занимаются торговлей!» Он снова представил себе, что ждет его в Хасеки, и его бросило в пот.
Проехав через Аксарай, карета повернула налево, в переулки, однако до Хасеки было еще не близко. «Тут все по-прежнему. Все как было, – думал Джевдет-бей, глядя на улочки, по которым они проезжали. – Ничего здесь не меняется. Те же грязные стены, те же окна с облупившейся краской, поросшая мхом черепица… Ничего не меняется. Как жили двести лет назад, так и сейчас живут… Денег не зарабатывают, купить ничего не могут. Ничего у них в жизни нет, никаких стремлений! Как тут грязно! А навести чистоту никому и в голову не приходит. Нет, они идут в кофейню и сидят там, глазея на прохожих!» Рядом с кофейней под чинарой сидели несколько мужчин в халатах и внимательно смотрели на господина в роскошной карете. Джевдет-бей в свою очередь смотрел на них, пока карета медленно проезжала мимо.
– И чего смотрят?! – сердито сказал Джевдет-бей вслух. – На что тут смотреть? Едет карета, в ней сидит человек, а они смотрят!
Да, прав Нусрет, все здесь прогнило. «И я прав, что не стал одним из этих лентяев в халате, а занялся коммерцией!» Карета приближалась к Хасеки. Джевдет-бей, открыв переднее окошко, велел кучеру поворачивать налево через две улицы. Потом до него донеслись голоса мальчишек:
– …то ты продуешь!
– Я у этого простофили все орехи отыграл!
«Мы в свое время играли в орехи на интерес, – подумал Джевдет-бей. – А эти, похоже, на деньги играют… Неплохо, неплохо! Хоть что-то новое. Значит, новое поколение хочет зарабатывать!» Тем временем карета свернула в переулок. Устыдившись своих мыслей, Джевдет-бей стал боязливо разглядывать дома. Они ему были знакомы – тут тоже ничего не менялось. У дома Зейнеп-ханым велел кучеру остановиться.
Выйдя из кареты, Джевдет-бей посмотрел по сторонам. Вот в том соседнем доме они остановились, когда только приехали в Стамбул, и прожили десять лет. Смотреть на дом не хотелось, и он торопливо открыл калитку в сад Зейнеп-ханым. Привязанный к калитке старинный колокольчик легонько звякнул. «Если куплю тот дом в Нишанташи, тоже повешу на калитку колокольчик», – подумал Джевдет-бей. В саду все было по-прежнему, и старое сливовое дерево было все то же – слабое, обвисшее. Джевдет-бей постучал в дверь.
Открыла сама Зейнеп-ханым. Джевдет-бей не успел ничего сказать, как она воскликнула:
– Ах, Джевдет, сынок, откуда ты взялся? – и бросилась ему на шею.
Покрывшись от смущения потом, Джевдет-бей поцеловал ей руку, и в памяти его всплыли забытые запахи детства. Вспомнились предметы домашнего обихода, вышитая скатерть на столе…
– Заходи-ка в дом, – сказала Зейнеп-ханым. – Снимай ботинки. Ох, ну и шикарно же ты одет! Рассказывай, зачем пришел.
– Тетушка, Нусрет болен, – сказал Джевдет-бей.
– Ай-ай-ай!
Джевдет-бею послышалась в ее голосе скрытая насмешка. Он снял ботинки и сел, куда указала ему Зейнеп-ханым.
– Я надолго не задержусь.
– Братец-то Зийю, что ли, хочет повидать?
– Да.
– Очень плох?
– Да уж хуже некуда!
– Ты, стало быть, за Зийей приехал? Хотя зачем бы тебе еще сюда приезжать?..
– Ах, тетушка, у меня совсем нет времени! Я все о вас думаю, но времени, времени нет!
– Тогда подожди немного, я Зийю позову, – сказала Зейнеп-ханым и вышла.
«Ну вот, а я боялся, – подумал Джевдет-бей. – Как она меня хорошо встретила! Да, эти люди умеют любить. Что поделать, раз уж я связался с торговлей… И они это понимают. А я сделал из мухи слона… Который, однако, час? Э, да так я опоздаю на обед с Фуатом!»
Немного погодя Зейнеп-ханым вернулась в комнату со стаканом на подносе.
– Вода с вишневым сиропом, – сказала она. – Как ты любишь.
Джевдет-бей покраснел от смущения, хотел что-то произнести, но, так и не решив, что именно, сказал просто «спасибо».
– Я послала за мальчиком, он скоро придет. Что, его отец действительно так серьезно болен?
Джевдет-бей кивнул. Воцарилось молчание.
– Как идут твои дела, сынок? – наконец спросила Зейнеп-ханым.
– Ох, плохо, тетушка, плохо! – с жалобным видом ответил Джевдет-бей и спрятал руку с кольцом в карман.
– Что поделаешь, авось наладятся. Нынче у всех дела плохи. Помоги нам Аллах!
И опять они погрузились в молчание.
Затем Джевдет-бей поднялся и сказал, что Нусрет хотел видеть своего сына как можно скорее. Зейнеп-ханым, недоумевая, где мог задержаться Зийя, тоже встала и выглянула в окно.
– А вот он и пришел! – сказала она. – Ты его, конечно, и назад привезешь? Когда?
Джевдет-бей пообещал, что привезет мальчика домой. Однако, добавил он, возможно, Зийя останется с отцом на несколько дней. Тетушка понимающе кивнула, но на лице ее промелькнуло ранившее Джевдет-бея сомнение. Вместе они вышли в сад, и Джевдет-бей заметил, что в нем все-таки появилось кое-что новое: курятник. По крыше курятника разгуливала курица. Колокольчик снова звякнул, напомнив Джевдет-бею о детстве. Мальчишки, собравшиеся вокруг кареты, обернулись, и лицо одного из них как будто показалось Джевдет-бею знакомым.
