Централийская трагедия. Книга первая. Осень 1961

У Хелены был звонкий, детский смех, на первый взгляд, казавшийся простодушным, но позже я научился различать в нем злые, усердно скрываемые, насмешливые нотки. Хелена часто отвечала на мои реплики или вопросы презрительной насмешкой, несмотря на то, что впоследствии я стал единственным человеком, чьим мнением она интересовалась и с которым считалась. Ее смех больно кольнул мое самолюбие.

– Похоже ты плохо усвоил главный библейский урок. Никто не без греха, и никто не спасается благодаря своей непорочности, но только по благодати Божьей, чтобы никто не возгордился. А своим самоуверенным ответом ты выдал, что гордость тебе не чужда. Но я не осуждаю, напротив; христианство порицает гордыню, я же ее поощряю. Вокруг достаточно тех, кто с готовностью кинется искать в нас изъяны, не будем же им помогать.

Каждый грешит на свой лад, и однако осуждает того, кто грешит не так, как он. Люди дальнозорки в отношении греха: чужие изъяны видят за версту, своих не могут разглядеть вблизи. Все мы сотканы из греха и все заслуживаем геенны огненной.

Знаете, каких, на мой взгляд, грехов нужно остерегаться в первую очередь? – спросила Хелена и, не дожидаясь ответа, продолжила, – Прелюбодеяния и чревоугодия, потому что из всех грехов они самые приятые, а значит противостоять им труднее всего. Ты без смущения и с большим аппетитом уплетаешь мясо с кровью, а ведь в Писании велено: «…плоти с душою ее, с кровью ее, не ешьте», – процитировала Хелена место из Бытия.

– Достаточно! – не выдержал Марк, – Вам пора отдыхать.

– Зачем же обрушивать ваши причуды на мальчика в первый же день? Выждали бы хоть немного, – покачала головой Элизабет.

Марк с легкостью взял Хелену на руки и понес ее наверх, в спальню. Он был единственным, кто мог приструнить хозяйку. Хелена была взрослым ребенком. Поначалу она капризничала, грозила Марку кулаком, затем смеялась и выкрикивала какие-то глупости, но в конце сдалась и послушно позволила уложить себя в постель. Вскоре она уснула младенческим сном.

Глава 7

Сон

Соединенные Штаты Америки, штат Пенсильвания, Централия, Фаргейн-стрит, дом 49.

Сентябрь, 1961 г.

Вторая ночь в доме Дальберг-Актонов выдалась тревожной. Величественный, мрачный особняк, пугающие картины на стене вдоль лестницы и напряженный разговор с Хеленой за ужином произвели на меня болезненное впечатление. День полный знакомств утомил меня. Как только моя голова коснулась подушки, я провалился в беспамятство, но спал беспокойно и вскоре пробудился от жуткого кошмара.

Я не сразу понял, что нахожусь во сне. Мне почудилось, будто я проснулся от отдаленного, едва различимого шума, сел в постели и прислушался. Источник звука направлялся ко мне, и по мере его приближения, я различил тихий плачь. Я встал с постели, и мои босые ступни обожгло ледяным полом. Я посмотрел вниз и заметил, будто пол двигался, и по нему ползла рябь. Я понял, что стоял на воде. Вновь подняв глаза, я увидел, что комната заполнилась лицами. Меня окатило волной леденящего ужаса. Очертания лиц ежесекундно менялись, как это часто бывает во снах, но неизменным оставалось то, что то были лица маленьких девочек – лица с пустыми глазницами. В тот момент ко мне пришло осознание, что я был во сне, но этот факт меня не утешил. Испуг парализовал меня. Вдруг лица широко открыли рты и нараспев протянули «о-о-о», словно в церковном хоре. Но вскоре это мелодичное «о-о-о» превратилось в вопль адской агонии. В миг разгорелось пламя, и огонь объял детские тельца. Вой усиливался и оглушал. Я хотел закрыть уши руками, но все еще не мог пошевелиться. Тем временем, языки пламени, пожирающие детей, плавно подступали ко мне. Лицо обожгло жаром, таким реальным, будто все происходило наяву, как вдруг я провалился под пол и начал тонуть. Что было сил я барахтался в воде, но вскоре почувствовал такую усталость и боль в плечах, руках и во всем теле, что сдался. Я пошел ко дну. Несмотря на то, что то была лишь игра моего подсознания, я чувствовал почти физическую, жгучую боль, когда мои легкие разрывались, по мере того, как их заполняла вода. Я погрузился на такую глубину, при которой, будь то не сон, меня бы мгновенно расплющило давлением. Вокруг был только мрак, настолько тяжелый, что, когда я закрывал глаза, становилось не так темно. Пробыв в этом мраке около пяти ужасающих секунд, я проснулся. Тогда я еще не знал, что эти абсурдные картины, сплетенные в одном сновидении, были образным пророчеством грядущих событий.

Глава 8

Город Дит

Соединенные Штаты Америки, штат Пенсильвания, Централия, Фаргейн-стрит, дом 49.

Сентябрь, 1961 г.

Пот лил градом по лбу. В горле пересохло. Меня трясло мелкими конвульсиями. Воздух был удушливым. Я решил спуститься на кухню, чтобы выпить стакан воды или молока. На самом деле, я просто хотел покинуть тяжелую атмосферу, повисшую в комнате. Рядом ощущалось некое потустороннее присутствие, но я знал, что то было лишь когнитивным искажением, которое часто сопровождает сонные параличи. Я глянул на будильник на прикроватной тумбочке. На часах было три пятнадцать ночи.

Проходя по коридору мимо спальни Хелены, я услышал тихий плач. Я подумал, может его то я и слышал сквозь сон. Дверь была приотворена и, заглянув в щель, я увидел Хелену сидящей в постели, устланной алыми шелковыми простынями. Уткнув лицо в ладони девушка плакала. Неловким движением я задел дверь, и она со скрипом открылась. Хелена вздрогнула и подняла лицо. В темноте зиял лиловый шрам. Я машинально отвернулся.

– Входи – услышал я тихий голос, но продолжал стоять за дверью, не осмеливаясь сдвинуться с места.

– Войди! – повторила Хелена грозно, и мне были слышны нотки раздражения и нетерпения в ее голосе. Я вошел в комнату и подойдя к кровати, остановился, виновато опустив голову.

– Я… воды шел… – промямлил я.

– Не нужно оправдываться, дорогой мой мальчик, – голос Хелены снова смягчился, – присядь, – она разгладила простынь рядом с собой.

Я неуверенно сел на край кровати и огляделся. Спальня Хелены значительно превосходила размерами комнату отца. Было жарко. В разожженном камине плескался огонь. Поленья, обгладываемые огнем, трещали подобно костям приснившихся мне девочек.

Меблировку составляла дорогая массивная мебель: двуспальная кровать, широкий, почти во всю стену, гардероб, подле него трюмо с пуфиком, обитым красной бархатной тканью. Возле камина находился книжный шкаф, полки которого изобиловали американской, английской, французской, немецкой и русской классикой в изящных переплетах. Корешки книг пестрили витиеватыми узорами, выпуклыми декоративными элементами и названиями многочисленных произведений.

Над камином висела репродукция «Карты Ада», иллюстрации Сандро Боттичелли к «Божественной комедии» Данте. Примечательным было то, что картина была воспроизведена не полностью. Изображен был только один фрагмент – седьмой круг ада, который представлял собой город Дит. Если Данте не ошибся в своем видении ада, город Дит – это то, куда мы с Хеленой отправимся после смерти, если по милости богов она будет нам дарована.

Согласно представлению итальянского поэта и богослова, город Дит был разделен на три пояса. В лесу самоубийц гарпии терзали сведших счеты с жизнью; в горючих песках пустыни под огненным дождем изнывали богохульники, ростовщики и склонные к содомии; а в реке Флегетон в раскаленной крови кипели насильники и душегубы. Исполнять суд над грешниками были поставлены Минотавр и три кентавра: Несс, Хирон и Фол. Я был знаком с этими персонажами, так как с ранних лет моей любимой литературой были сборники мифов разных народов. Я с удовольствием погружался в мир Илиады и Одиссеи Гомера, с любопытством читал о двенадцати подвигах Геракла, читал о походе Тора в Йотунхейм, о его борьбе с Мировым Змеем, порождением хитрого Локи. Затаив дыхание, я следил за местью Гора Сету, утопившему его отца Осириса в Ниле, замуровав его предварительно в саркофаге, залитом свинцом. Я изучал китайскую, шумеро-аккадскую мифологию, не пренебрегал также мифами древних славян.

Однако, из всего, что было в комнате, наибольшее мое внимание привлекла не репродукция мрачной картины, но любопытный плоский прямоугольный предмет, завешанный белой драпировкой. По выступающему из-под ткани углу картинной рамы, я догадался, что то было полотно, но что на нем было изображено, мне было неизвестно. Я предположил, что то был портрет, наподобие тех, что висели вдоль лестницы, однако он значительно превосходил их форматом холста.

Не осталось мною незамеченным и то, что вся комната была уставлена опустошенными винными бутылками. Они были всюду: на полу, на подоконнике и на поверхности каждого предмета мебели. В комнате стоял стойкий запах этанола, смешавшийся с ароматом Chanel No. 5 в котором сочетались ноты ириса, фиалки и жасмина, сопровождаемые аккордами сандала и ванили. Я узнал эти духи, потому что ими пользовалась моя мать.

– Ты избегаешь смотреть на меня, – заметила Хелена, и это утверждение было правдивым, – сделай милость, посмотри на меня.

Я повернул к ней голову и поднял глаза. Предо мной предстало лицо женщины упоительной красоты, обезображенное уродливым шрамом. Я вновь опустил глаза.

– Посмотри на меня, пожалуйста, – вновь настойчиво попросила Хелена.

Я заглянул в ее янтарные глаза. В полумраке они сверкали красновато-медным отблеском и все еще были мокрыми от слез.

– Никто не смотрит на меня. Все отводят глаза. Наверное, боятся оскорбить меня, уставившись на мой шрам, но боль мне причиняет именно то, что все избегают смотреть на меня. Я люблю проводить время с детьми, потому что они имеют дерзновение подолгу глядеть на меня, и на время, что я провожу с ними, я забываю о своем недостатке.

– Поэтому вы плачете, из-за шрама? – спросил я наивно.

Хелена добродушно рассмеялась.

– Нет, Томас, конечно, нет. Мне было девять лет, когда я получила ожог, оставивший этот шрам. Я уже давно привыкла к своему обезображенному лицу и не представляю себя другой.

– Тогда почему? – не унимался я.

– Я плачу, потому что напугана. Леденящая волна страха захлестывает мое сердце, все внутри с болью сжимается в тугой комок, легкие отказываются дышать, и невозможно спать по ночам.

– Чего же вы боитесь?

– Смерти, Томас. Меня приводит в ужас ее монументальность, неизбежность. Смерть рисуется мне в виде чудовищного зверя, который притаился за углом и только и ждет случая напасть. За ужином, ты сказал, что не боишься смерти. Смерти не боится лишь тот, кто не встречался с ней лицом к лицу и никогда толком не задумывался о ней. Не боящиеся смерти либо лицемеры, либо глупцы.

– Значит, вы, встречались со смертью лицом к лицу?

– Мне было девять, когда я потеряла родителей. В моей семье было двое детей: я и мой младший брат. Мама была беременна третьим ребенком, девочкой. Мать была прекрасной женщиной – оплот женственности, нежности и всеобволакивающей любви. От нее исходили такое тепло и свет, что она озаряла все пространство вокруг и согревала душу каждого, кто был в ее присутствии. Она была моим божеством, – подступающие рыдания душили Хелену застрявшим в горле комком. Она силилась не расплакаться вновь и с трудом продолжала, – ее нет уже так давно, но боль утраты не утихает. При родах мама умерла, а на свет появилась моя младшая сестра – Дэстени. Судьбоносное имя.

Отец не смог смириться со смертью жены и много пил. Днями его не было дома. Все время он проводил в барах, прильнувши к бутылке, а о нас совсем позабыл. Так мы остались втроем, при живом отце, сиротами: девятилетняя я, мой семилетний брат и новорожденная Дэстени. Два ребенка остались на мне: я кормила их, научилась менять пеленки. Ночами я не спала. Я была напугана, потеряна, и ко всему этому Дэстени, как бы я не старалась ее убаюкать, безустанно кричала, словно уже тогда осознала всю несправедливость мира, в котором ей не посчастливилось оказаться. В одну из ночей, я была окончательно измотана и раздражена. Дэстени плакала и плакала. Я брала ее на руки, качала в колыбели, пыталась накормить, поменяла пеленки, но девочка никак не унималась. Она продолжала кричать, и кричала так сильно, что ее лицо побагровело. Я была на грани потери рассудка – измученная горем и бессонными ночами, маленькая девятилетняя девочка. Плач Дэстени сводил меня с ума. Я обхватила ее тоненькую шейку и сжимала до тех пор, пока плач не утих. Затем я легла в постель и мгновенно уснула.

Я проспала больше десяти часов, а проснувшись, пошла наполнить бутылочку детской смесью. Когда я подошла к колыбели сестры и вспомнила события прошлой ночи, я завопила. Я кричала от ужаса, заливаясь слезами, более часа, а младший брат сидел на полу, обхватив мои ноги, и тоже плакал. Когда прошел первый шок, я накрыла трупик младенца пеленкой и легла в постель, укутавшись в одеяло, и тихо плакала.

Отец вернулся домой на третий день после смерти Дэстени. Он был пьян и весел. Ввалился в дом, напевая кабачную песню. Найдя в колыбели мертвого младенца, он взял холодный труп Дэстени, который уже приобрел блеклый сероватый оттенок, и долго тупо глядел, силясь осознать произошедшее своим хмельным рассудком. После он завопил и подбежал к нам с братом. Дрожащим голосом он спросил, что произошло. В ответ я лишь плакала, а брат предательски ответил: Хелен задушила ее.

Отец схватил меня за волосы и потащил к камину, в котором плескался огонь. Я кричала, а он опустил мою голову в горящее пламя и терпеливо, молча ждал. Я чувствовала нестерпимую боль, запах жженых волос и слышала плач брата. Он умолял отца прекратить, в то время как моя кожа таяла словно воск, но рука отца ни разу не дрогнула.

Отпустив меня наконец, отец пошел и застрелился.

На этом страшном слове воцарилась траурная тишина, которая была невыносима как мне, так и Хелене, так что она поспешила ее нарушить:

– После нас забрал дедушка. Мой дедушка был богат, это известно всем, и конечно, было известно твоему отцу.

– Было известно? Почему вы сказали «было», и миссис Фостер тоже обмолвилась об отце в прошедшем времени, – вспомнил я, – Вы полагаете он уже мертв?

– О-о… Нет! – воскликнула Хелена и энергично закачала головой, стараясь всем своим видом и телодвижениями показать, что она не хочет допускать даже малейшей мысли о том, что ее муж мертв, – Я оговорилась. Бывает и о том, о ком наверняка знаешь, что он жив, случайно скажешь в прошедшем времени. Я скорее подразумевала, что это было ему известно, прежде нашего с ним знакомства, и стало главной причиной, почему он женился на мне. Ну, не будем об этом… – растерянно и даже как будто нервничая ответила Хелена. – Так вот. Мой дедушка был богат, и когда мы с братом попали в его огромный дом (прежде мы жили в Вирджинии), он окружил нас заботой, баловал вкусностями и игрушками, и мы вскоре утешились и можно сказать повеселели. Раньше мы часто устраивали званые вечера. Дом постоянно был полон гостей. Каждый день был словно праздник, когда дедушка был жив. Он заменил нам отца и мать и был нашим лучшим другом. Дедушка был строгим и суровым человеком, но это распространялось на прислугу и посторонних людей, но никогда не касалось нас, его внуков. А когда дедушка умер, все изменилось. В первую очередь, во мне. Мой мир перевернулся. На меня свалилось наследство, и я совершенно не знала, что с ним делать. Я стала жертвовать деньги на благотворительность, в особенности сиротам.

– А где теперь ваш брат?

– Брат? – переспросила Хелена и растерялась, будто бы не понимала, о ком речь.

– Да, вы упоминали его в своем рассказе.

– Верно, брат… Он умер. На войне.

Я не нашелся что ответить, и в воздухе вновь повисло молчание.

– Почему вы с отцом спите в разных комнатах, – внезапно для Хелены спросил я.

Ее лицо приобрело поникшее выражение.

– Твой отец никогда не любил меня, чего, впрочем, никогда не скрывал. Более того, вскоре он возненавидел меня за то, что изначально его во мне привлекло. Деньги. Я отдала ему в управление угольную компанию дедушки и в распоряжение все наши деньги. Но он всегда опасался, что я могу отобрать все это, также просто, как дала. Ничто не тяготит человека так, как оказанное ему благодеяние, за которое он не может отплатить, и которое не может принять с благодарным сердцем. Для неблагодарных людей благодетель очень быстро становится врагом.

Он сказал мне однажды, что в своей жизни любил только двух женщин: Лили и твою мать. Элизабет тесно общается с твоим отцом, она вообще страшная болтушка, и как-то поведала мне, что он хранит фотографию с тобой и твоей матерью, в одной из книг на своей книжной полке. Не знаю, так ли это, я не проверяла.

На мой же счет он полагал, что я приворожила его, так как ни один мужчина в здравом уме не полюбил бы такую как я.

– Я бы полюбил, – с наивным восторгом и неожиданно для Хелены и для самого себя прошептал я.

Хелена улыбнулась самой сладкой и нежной улыбкой, в которой в тот раз за редким исключением не было скрытой насмешки. Я счел это добрым знаком и, охрабрев, вспыхнул:

– Вы самая добрая, вы взяли на попечение сиротку, плод адюльтера вашего мужа с вашей же камеристкой, вы радушно приняли меня, вы чудесная и… и… самая красивая! – с ребяческим трепетом вскричал я, за что Хелена наградила меня неслабой оплеухой.

Я вскрикнул. Пощечина расплылась по щеке жгучим пятном.

– Никогда не лги, о том, что я красива, Томас! Мне не нужна подлая лесть. Это оскорбляет меня, – вскричала Хелена рассерженно, но в следующее же мгновение опомнилась, заключила меня в объятия и покрыла мою горящую от пощечины щеку поцелуями и слезами.

– Тебе приснился кошмар, милый мальчик? Это он пробудил тебя среди ночи?

– Да, – ответил я и вновь содрогнулся, вспомнив приснившееся.

– В следующий раз, когда ты не сможешь уснуть, и тебя будут мучить дурные сны, приходи ко мне. Мне ведь тоже часто бывает страшно ночами.

Глава 9

Следствие

Соединенные Штаты Америки, штат Пенсильвания, Централия.

Сентябрь, 1961 г.

На утро я пробудился один в постели Хелены. Я сел в кровати, оглянулся и вскоре вспомнил события прошлой ночи: каштановые волосы девушки, рассыпанные на подушке, ее мокрые от слез ресницы на сомкнутых глазах. Она лежала на правом боку, ее шрам утонул в перине и скрылся из виду. Картина спящей Хелены завораживала. Тогда еще я не осознавал, в какую ловушку попал, и просто любовался до неприличия молоденькой женой моего пропавшего без вести отца.

Я попытался сосчитать, сколько лет было Хелене. Отец повторно женился, когда мне было девять; невесте на тот момент не могло быть менее шестнадцати, а вероятнее, было восемнадцать. Следовательно, по моим предположениям, Хелене, на момент повествования, было, как минимум, двадцать пять – двадцать семь лет.

Хелены уже не было в комнате, но я заметил на постели небрежно брошенное карамельное неглиже. Оно пробудило во мне ностальгическое воспоминание о том, как в моем детстве мама уходила на работу, оставив на кровати свой синий шелковый халат, который пах Chanel No. 5. Как уже упоминалось ранее, родители развелись, когда мне было девять. Из просторных апартаментов на Нью-Маркет-стрит, мы с мамой переехали в двухкомнатную квартиру на севере Филадельфии. Мама располагалась в спальне, а я, за неимением собственной комнаты, спал на диване в гостиной. Когда же мама по утрам уходила на работу, я перебирался в ее еще теплую постель и, обняв ее халат, снова засыпал, ощущая материнское присутствие, в котором я особо остро нуждался, после того, как отец ушел. Хелена напоминала мне о том времени, когда в наших отношения с мамой еще была теплота и нежность. Но то, что я начинал испытывать к Хелене, было совсем иным чувством, нежели любовью ребенка к матери.

***

Еще не в полной мере отступивший сон давил на виски. По тяжести в голове, я предположил, что проспал до полудня. Я решил, что стоило пойти в свою комнату и переодеться.

Первым делом по приезде в Централию, я намеревался отправиться в полицейский участок, чтобы выведать новости относительно поисков моего отца. Приведя себя в порядок, я спустился в холл, заглянул в гостиную и столовую и, не обнаружив никого, незамеченным покинул дом.

По дороге в участок у меня была возможность осмотреться в незнакомом для меня доселе месте. Это был низенький городок, повсеместно усыпанный двухэтажными особнячками и неказистыми провинциальными домишками. Ближе к центру, вдоль главных улиц тянулись трехэтажные браунстоуны с магазинами и барбершопами в нижних этажах. На электрических проводах висели радужные флажки и плакаты с надписью «Добро пожаловать в Централию». В тот солнечный день, когда разноцветные машины сновали по оживленным улицам, прохожие обменивались друг с другом рукопожатиями, бурно шла торговля в овощных лавках, а женщины мирно прогуливались с лепечущими в колясках младенцами, было сложно вообразить себе, что вскоре в этом приветливом городке будут царить разруха и опустошение, а люди будут сторониться этого места, как проклятого.

– Здравствуйте! – обратился я к секретарше в участке, но та с вычурной важностью и показным сосредоточением копалась в бумагах на стойке.

– Чего хотели? – буркнула она пренебрежительно, упрямо не поднимая на меня глаз.

– Я – Томас Бауэр, – представился я, – Пару недель назад мне пришло извещение, что мой отец, Пол Бауэр, пропал.

– Бауэр, тот, что муж миссис Дальберг-Актон? – переспросила женщина и встрепенулась.

– Угу, – кивнул я и мысленно добавил, злясь на ее глупость: «У вас тут что ли много пропавших без вести Бауэров?».

– Следуйте за мой, господин Бауэр, – переменилась она в тоне и с особой учтивостью проводила меня в кабинет главного следователя.

Одного взгляда на следователя было достаточно, чтобы мгновенно не возлюбить его, и это первое впечатление не изменилось до самого конца моего пребывания в Централии. Он был неотесанным деревенщиной в измятой рубашке, с усталым щетинистым лицом, сонливым, пустым взглядом и всклокоченными черными, местами поседевшими, волосами. Он держал в желтых зубах сигарету и небрежно смахивал пепел куда приходилось. Порой истлевший конец сигареты падал прямо в его кружку с черным кофе, из которой он, разговаривая со мной и, вероятно, нервничая, несколько раз случайно отпил, но тут же сплюнул с междометием: «Фу ты!». Когда я вошел в кабинет, он неуклюже поднялся с места, пригласил меня присесть, но сам зачем-то остался стоять. С минуту он переминался с ноги на ногу, расслабил засаленный галстук, прокашлялся, затем нелепо порылся на столе, сделав серьезный вид, переложил несколько папок с места на место и отсутствующим взором заглянул в несколько бумаг.

Наконец, он рухнул обратно в свое кресло и выдохнул:

– Значит, Бауэр.

Он тупо уставился в стену, словно уснул с открытыми глазами, но вскоре опомнился и представился:

– Билл Фауст.

В своей голове я вскоре прозвал его «сонливым Билли», потому что он всегда выглядел так, будто только что очнулся ото сна.

Он протянул мне грубую руку с желтыми от никотина пальцами, и я неохотно ее пожал.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Теодор Драйзер, «Финансист» (1912 г.)

2

Джордж Оруэлл, «1984» (1949 г.)

3

Плутарх, «Сравнительные жизнеописания. Александр и Цезарь» (I—II век н. э.).

4

лат. «Жребий брошен!» – слова, с которыми Гай Юлий Цезарь перешел реку Рубикон. (Примеч. авт.)

5

when I feel

the total waste of all my

judgments

when I feel

age like the blade of death

when I feel

like jumping out of the window

at 2 a.m

from two floors up

this machine

this amazing machine

stands between me

and that

Чарльз Буковски, поэма «IBM Selectric»

6

Писателя Эрнеста Хемингуэя называют «папой», подразумевая, что он стал отцом современной американской литературы. (Примеч. авт.)

7

Иоанна 3:16, Синодальный перевод

8

A Child’s Garden of Bible Stories, Arthur W. Gross, издававшаяся с 1948 года. (Примеч. авт.)