Невилеп

– Да, это похоже на сёрфинг по волнам реальности. Вы не просто плывёте по течению, вы находите подходящую волну и двигаетесь вместе с ней пока вам по пути. А потом перемещаетесь на другую волну и двигаетесь дальше, забывая о предыдущей. Когда-то эта часть вашей истории выглядела иначе, но это нисколько не помешало ей развиваться.

– Вы говорили про три слоя иллюзии. Что именно вы имели в виду?

– Это можно для наглядности рассмотреть на примере японской концепции обучения под названием Сюхари. Основная идея этой концепции заключается в том, что нарушать правила можно только тогда, когда ты ими мастерски овладеешь, а обучение состоит из трёх этапов. В приложении для боевых искусств эта концепция выглядит следующим образом.

Первый этап – Сю (освоение ката) – предполагает точное следование правилам и указаниям учителя. Задача обучающегося на этом этапе – сосредоточиться на действии, отточить его исполнение и, путём многократного повторения, освоить все правила и приёмы.

Второй этап – Ха (отход от ката) – на этой стадии обучающийся перестаёт слепо следовать всем правилам. Он обдумывает свои действия, изменяет правила, пробует их нарушать, строит новую систему из своих собственных правил, параллельно осваивая новые приемы у других учителей.

Третий этап – Ри (отказ от ката) – на этой стадии задача обучающегося освободиться от правил и перейти в новое измерение (Дао), где правил нет, а есть лишь естественный ход вещей.

Когда удаётся, наконец, освободиться от всех правил и достигнуть уровня Ри, то снова начинается фаза Сю, но уже в новом измерении. Или вот та же концепция, но в более общей интерпретации Хагакурэ. В жизни человека есть четыре стадии постижения учения. На первой стадии человек учится, но это ни к чему не приводит, и поэтому он считает себя и других неопытными. Такой человек бесполезен. На второй стадии он также бесполезен, но он осознаёт своё несовершенство и видит несовершенство других. На третьей стадии он гордится своими способностями, радуется похвале других людей и сожалеет о недостатках своих друзей. Такой человек уже может быть полезен. На высшем же этапе человек снова выглядит, так, словно ничего не знает. Эти четыре стадии имеют короткие названия: неосознанное незнание, осознанное незнание, осознанное знание и неосознанное знание.

Слушая Олега Викторовича, я смотрел в пол и обдумывал его слова. Моя история зашла в тупик и я не понимал что мне делать дальше. Общаясь с различными специалистами, я понял главное – ни хрена эти специалисты не секут. Любой закон можно обойти, любое правило можно нарушить. И отныне я намерен нарушать их все. Потому отчаявшиеся люди совершают отчаянные поступки.

– Значит мне нужно погрузиться в эту историю настолько глубоко, чтобы вывернуть её наизнанку и вылезти с обратной стороны, – задумчиво сказал я.

– А когда становится особенно скучно и теряется всякая мотивация к действию, то приходит время появиться тому, кто приведёт всё в движение, разрушая костные структуры и создавая хаос вокруг себя. Трикстер. Его не интересуют моральная и этическая стороны вопроса, его задача двигать сюжет и заставлять хаос рожать новые образы. Безусловно мой самый любимый архетип.

Услышав знакомый голос, я поднял голову и с изумлением уставился на Невилепа, сидящего в смирительной рубашке напротив меня на месте доктора. Он улыбался во весь рот.

– Придумываешь ты, значит, план, чтобы шизоидного знакомого спасти, а оказывается, что всё это заговор против параноика!

Глава 19. Побег

От невозможности осознать происходящее, я отдался своей панике и просто заорал. Сердце бешено колотилось, в голове пульсировало желание сбежать из этого кошмара, тут же разбиваясь о собственное бессилие. Я орал больше минуты, потом стал просто обессилено дышать.

– Я уже ни хрена не понимаю происходящего! – со слезами на глазах проговорил я, сползая по стулу. – Я устал притворяться, устал делать вид, что всё хорошо и я всё контролирую… Я устал… устал…

Невилеп сочувственно улыбнулся и сказал:

– Наш мир – это сборище шизоидов, где все пытаются наебать друг друга, притворяясь нормальными. А на деле этим сборищем управляет хаос, а ни один из шизоидов ни хрена не понимает что происходит. Нормальность – это не более, чем удобный способ восприятия реальности. Так называемый, общественный договор. Стабильность в обмен на правила и ограничения. А хаос просто хохочет над ними. Так что ты не одинок, но, в отличие от других, ты понял и принял правду. О себе и о мире, в котором ты существуешь.

– Так может ну его нахуй эти игры в нормальность с неуклюжими попытками контролировать происходящее? – обречённо спросил я.

Меня переполняло какое-то странное и неведомое доселе чувство. Словно всё внутри выжгло пламенем ужасающего отчаяния, а в том, что после этого осталось, распустился прекрасный белый лотос, испускающий вокруг себя свет настолько мощной силы, заряженной до краёв любовью, что не существовало ни малейшей возможности этой силе сопротивляться. Переполняя меня изнутри и истекая наружу, эта сила преображала окружающий мир и заставляла посмотреть на него новым взглядом. По сравнению с этой силой, и происходящее сейчас, и моя жизнь, и даже я сам, всё это стало таким мелким и незначительным, что не выдержало бы сравнения с пылинкой, затерянной в просторах бескрайнего космоса. Я больше не мог воспринимать происходящее серьёзно, а потому расхохотался. Вся моя жизнь виделась мне в тот момент киноплёнкой, закрученной в ленту Мёбиуса, а свет лотоса, фокусируясь в прожекторный луч и смещаясь вдоль киноплёнки, оживлял картинку из очередного кадра, создавая поток времени и проецируя события моей жизни на пустоту вокруг. Мой смех становился всё громче и в какой-то момент я осознал, что смеюсь уже не я. Внутри меня хохотал хаос.

Я испугался, но продолжал хохотать вопреки своей воле. Невероятное ощущение любви и покоя сменилось леденящим ужасом. Это просто какое-то странное наваждение. Я снова почувствовал, что подошёл предельно близко к грани безумия. Происходящее больше не поддавалось рациональному объяснению и меня снова охватила паника. Надо срочно бежать. Вырваться из этого кошмара!

Я подскочил со стула, выбежал в коридор, резко свернул направо и со всех ног бросился вперёд. В голове пульсировала лишь мысль о побеге. Она заполняла весь мой ум целиком и заставляла делать что угодно, лишь бы вырваться из западни, в которой я оказался. Я бежал по нескончаемому коридору, интуитивно сворачивая то направо, то налево, но никак не мог найти выход из здания. После очередного поворота, взгляд упёрся в дверь с надписью “Выход”. Но уже в следующее мгновение я испытал жестокое разочарование. Дверь была заколочена досками и на ней висел огромный амбарный замок.

Практически не раздумывая, я развернулся и снова побежал. Здесь должен быть другой выход! Я мчался со всех ног, не замечая ничего вокруг. Единственным желанием было найти заветную дверь, выбраться через неё наружу к своей обычной жизни и забыть навсегда этот кошмарный бред. Через некоторое время я вновь очутился перед заколоченной дверью с амбарным замком. Я снова развернулся и побежал в обратную сторону. Страх и паника, пульсировавшие в венах, безжалостно гнали вперёд. Я затылком чувствовал леденящий ужас и продолжал бежать по бесконечному коридору. Когда я вновь увидел заколоченную дверь, меня пронзила пугающая мысль. Это одна и та же дверь. Выхода нет! Я заперт в этом лабиринте и никогда не смогу из него выбраться. Чтобы проверить свою догадку я снял кроссовки, поставил их перед дверью и снова побежал…

Через несколько минут, тяжело дыша от долгого бега, я стоял перед дверью и смотрел на свои кроссовки, оставленные рядом. Я готов был разрыдаться от собственного бессилия и жалости к себе. Я тут заперт. Один. Навсегда.

– Все дороги ведут в Рим, – услышал я до боли знакомый насмешливый голос.

Я обернулся. Невилеп стоял, прислонившись спиной к стене, скрестив руки на груди, и хитро улыбался.

– Поддаваясь панике, ты не замечаешь как перестаёшь осознавать происходящее и отдаёшь управление автоматике. А автоматика из всего множества доступных вариантов всегда выберет самый понятный. Поэтому ты всё время и возвращаешься к этой двери, хотя выйти отсюда очень несложно. Мы застряли здесь. Из этой игры нет выхода.

– В окно, – машинально ответил я.

– Во-первых, тут нет окон. А во-вторых, тот, кто наивно полагает, что может выйти в окно, оставив после себя лишь ошмётки мяса на асфальте, жестоко ошибается. Потому что просыпается в новом теле и заново проживает этот сюжет. И всё это бесконечно повторяется от невозможности осознания происходящего. Колесо сансары вращается, а жизнь проходит по наезженной колее.

– То есть выхода нет? – на всякий случай уточнил я.

Невилеп посмотрел мне в глаза, увидел там безнадёжную тоску и ответил с улыбкой:

– Это у Александра Васильева нет выхода, а здесь дело обстоит несколько иначе. Выход конечно же есть, но находится он не там, где все пытаются его отыскать. Мы внутри головы, поэтому единственный выход – это осознание себя частью игры и сознательное тотальное проживание сюжета. Пойдём.

С последними словами Невилеп отошёл от стены. К моему удивлению за ним оказалась дверь. Невилеп потянул за ручку, открыл дверь и вышел в неё. Я отправился следом. Мы оказались на улице. Было уже далеко за полночь и довольно темно, поэтому я видел только прямую аллею, освещённую по обеим сторонам фонарями. Невилеп шёл по этой аллее и я последовал за ним.

– Куда мы идём?

– Тебе надо кое-что понять. У твоей жизни, как и у любой другой, есть автор и этот автор может менять твою жизнь как ему вздумается. Поэтому сейчас я отправлю письмо автору твоей жизни и изменю твоё будущее, а заодно и прошлое.

Пока я обдумывал сказанное, Невилеп остановился у почтового ящика и опустил в него белый плотный конверт с большой красной маркой в левом верхнем углу. Видимо не желая дальнейших расспросов, он сделал неопределённый жест, подразумевающий нечто среднее между “заткнись” и “потом”, повернулся и быстро пошёл вперёд. Я снова последовал за ним. Мы шли молча довольно долгое время и от скуки я стал вслушиваться в ритм, создаваемый звуком наших шагов.

Там-та-тадам-та-дам-дам-да-дадудам-да-да-да-тра-та-та-та-та

Капли дождя, барабанившие в окно и создававшие причудливый ритм, вывели меня из оцепенения. Я огляделся. Мы находились в уютном помещении, сидя в креслах перед камином, в котором потрескивали дрова, наполняя пространство теплом и ощущением безопасности.

– Значит это просто игра. Как в компьютере.

– Да, но за одним исключением. Эта игра смертельна. И рано или поздно всё закончится свиданием с костлявой старухой в чёрном плаще и с косой.

– Тогда в чём же смысл этой игры?

– А нет в ней никакого смысла. Просто игра. Ты сам себе придумываешь существование смысла, а потом пытаешься его отыскать. Какой смысл в северном сиянии? Или какой смысл в горении огромного газового шара, который мы называем солнцем? Какой смысл в бесконечном круговороте планет вокруг этого шара? Всё это просто есть. Хочешь отыскать в этом существовании смысл – воля твоя. Но весь фокус в том, чтобы воспринимать происходящее здесь и сейчас как данность и получать удовольствие от проживания своей персональной истории, которую ты сам же и создаёшь. А смысл, если конечно можно его так назвать, заключён в осознании себя этой историей, а не её персонажем. Историей, которая сама себя рассказывает и сама же себя слушает.

Всё это я слышал уже бесчисленное множество раз, сказанное разными словами и в разных формах, но этот самый пресловутый смысл постоянно ускользал от моего внимания. И делал это в тот самый миг, когда я уже готов был схватить его за кончик хвоста. Вот и сейчас от познания истины меня отделяло нечто настолько тонкое и неощутимое, что любая попытка облечь понимание в некую мыслеформу разрушала всю тайну и оставляла наедине с разбитым корытом и взглядом, полным недоумения.

Невилеп прекрасно понимал моё состояние, поэтому улыбнулся, подмигнул и сказал:

– Расслабься. Перестань бороться с самим собой. Доверься течению жизни.

Я закрыл глаза и очень медленно сделал глубокий вдох, потом также медленно выдохнул. И вместе с этим выдохом я растворил себя в окружающем пространстве. Всё стало совершенно неважным, осталось только происходящее здесь и сейчас. И я снова стал исчезать…

…Виктор Олегович посмотрел на экран монитора. Работа над книгой, сначала приносившая удовлетворение, в последнее время стала продвигаться очень медленно и тяжело. В который раз мелькнула мысль о том, что зря он открыл конверт и согласился на эту дурацкую игру. Ведь можно было сделать всё как обычно. Задать нейросети нужные параметры, чтобы она придумала очередную пургу про олигархов, Сколково и феминизм, разбавила буддийской философией, взболтала, перемешала и слепила очередную ширпотребную книжку, которую так ждёт издатель. Так нет же. Решил тряхнуть стариной, блин…

Вот ведь как бывает, думал Виктор Олегович, с самого детства ты всем своим существом ощущаешь внутренний импульс, ведущий тебя сквозь различные хитросплетения жизни, именно по его велению появляется непреодолимое желание делиться своим опытом с миром, ты начинаешь писать тексты, которые выходят поначалу корявыми и угловатыми, но содержат в себе отблески отражений этого самого импульса, а потому имеющие способность цеплять струны души читателя и рождать глубинные смыслы, ты оттачиваешь своё мастерство, в совершенстве овладеваешь искусством сплетения смыслов из слов, пишешь свой самый выдающийся роман, сразу же сделавший тебя известным писателем, а заканчивается всё тем, что каждый год к определённому сроку ты должен сдать рукопись в издательство, чтобы они её напечатали и заработали очередную порцию баблоса, щедро поделившись с тобой. И вроде бы всё хорошо, но от этой коммерции часто становится невыносимо тошно, а тот импульс, который всегда направлял тебя, бесследно растворился в своих бесчисленных отражениях, пропитывающих каждый из созданных тобой текстов, оставив внутри только всепоглощающую Пустоту.

Из открытого окна доносились звуки волн. В это время на Гоа всегда тихо и спокойно, можно работать в удовольствие. Виктор Олегович медленно вдохнул тёплый и слегка солёный воздух, также медленно выдохнул и в очередной раз вынужден был признать, что лукавил, ругая себя за согласие на игру. Эта книга стала глотком свежего воздуха и разбудила давно забытые чувства, которые исписавшийся мастер не испытывал со времён создания своего первого настоящего шедевра про революцию сознания во внутренней Монголии.

Ладно, это всё лирика, работать надо. На чём мы там остановились? Стал исчезать. Хорошо. Исчез – появляйся!..

…сознание вернулось внезапно. Просто в предыдущий момент меня не существовало, а в следующий я уже смотрел на Невилепа.

– Я видел его, – прошептал я.

– Кого?

– Того, кто пишет мою жизнь.

Невилеп улыбался.

– Наконец-то. Пришло время самому стать автором.

Глава 20. Загрузка

Сначала вокруг не было ничего. Совсем. Даже самого “вокруг” ещё не было. Но время уже было, потому что этим “сначала” и была положена точка его отсчёта. Потом была нестерпимо яркая вспышка света, разлетевшаяся бесконечным множеством своих частиц одновременно по всем направлениям, создавая пространство и движение. Это движение увлекало за собой и порождало восхитительную игру, которая начиналась и заканчивалась всегда одинаково, но вот её середина каждый раз получалась уникальной, потому как и сюжет игры, и её правила создавались самим игроком непосредственно во время игры. Детали, конечно, отличались в каждом конкретном случае, а вот сюжет весьма редко блистал оригинальностью. В игру эту сыграло уже несколько миллиардов игроков, и лишь несколько десятков тысяч из них смогли создать действительно оригинальный сюжет, способный вызвать восхищение. Большинство же созданных версий этой игры оказывались настолько унылыми и предсказуемыми от начала и до самого конца, что все их сюжеты легко распределялись по четырём сюжетным группам, которые при наличии желания и известной доли мазохизма и вовсе сводились к одной.

Тем временем мимо уже проносятся галактики, поражающие воображение узорами, образуемыми скоплениями звёзд. Вектор движения, направленный к пока ещё неизвестной, но уже вполне чётко определённой точке, вызывает её стремительное приближение, заставляя неправдоподобно быстро вырасти от едва различимого блеска вдалеке до внушительного размера планеты. По мере своего приближения планета всё больше детализируется, проявляя сначала континенты, потом города, затем становится различим небоскрёб, номер в роскошной гостинице, столик из мрамора, включенный ноутбук с надписью на экране “Перевод денег подтвержден”, свёрнутая в трубочку стодолларовая бумажка. На белоснежном диване рядом сидит человек в чёрной футболке. У него на коленях гостиничная Библия на трёх языках, на которой недавно раскатывали кокаин. На футболке надпись белыми буквами.

The shining Word for your shining world!

Человеком, бессмысленно уставившимся на ночной город в гостиничное окно, был ни кто иной, как широко известный в узких кругах, да простится нам заезженность и избитость этого словесного каламбура, рекламщик по имени Вавилен, который объелся мухоморов по совету модного гуру – “эксперта” в поисках выхода из творческого застоя. Точка, в которую так стремительно двигалось восприятие, находилась прямо внутри головы Вавилена и, достигнув её наконец, восприятие тут же поменялось.

Думать стало сложно и даже опасно, потому что мысли обрели такую свободу и силу, что не подчинялись более никакому контролю вообще. Они имели вид ярко-белой сферы, похожей на солнце, но абсолютно спокойной и неподвижной. Из центра сферы к её границе тянулись тёмные скрученные ниточки-волоконца. Вокруг этих неподвижных волокон плясала извивающаяся спираль, похожая на нить электрической лампы, которая то совпадала на миг с одним из них, то завивалась сама вокруг себя светящимся клубком вроде того, что оставляет в темноте огонёк быстро вращаемой сигареты.

Постепенно мысли становились всё более вялыми и текучими, делая такими и образы, ими вызываемые. Виденная ранее сфера тоже постепенно меняла свою форму, становясь всё более пластичной и как бы растекаясь во все стороны сразу. От этого, быстро ставшего аморфным, образования стали отщепляться куски, которые тоже начинали менять свою форму и размеры. Видение напоминало то, что можно увидеть, если долго смотреть на включенную восковую лампу. От точности аналогии даже приятно защекотало в груди. Ведь прозрачная ёмкость, составляющая основу лампы, вполне может символизировать видимый мир с его границами, тогда масло – это энергия, пронизывающая всё сущее и создающая питающую среду, а парафин – материя, сформированная из остывшей и неподвижной энергии. Но вся эта конструкция, представляющая собой простую и изящную демонстрацию глубоких буддийских истин относительно мироздания, совершенно мертва и бесполезна без одной маленькой детали – лампы накаливания, которая должна была нагреть пространство, чтобы оно в свою очередь согрело парафин и тот начал всплывать вверх, создавая красивые трёхмерные картинки. Такой лампой накаливания, исполняющей функцию главной движущей силы воспринимаемого видения, стал еле различимый монотонный гул, слабо доносящийся из самых недр сознания. Гул этот производил вибрации, заставляющие видение пульсировать и меняться, как картинки, созданные парафином в масле, разогретом лампой. Постепенно всё это движение аморфных образований сформировалось во вполне чёткую картинку, которая изображала коренастого коротко стриженого человека в тёмных очках, сидящего на диване рядом с другим человеком весьма крупной комплекции, похожим одновременно на стареющего байкера и рано достигшего просветления растамана, вероятно из-за двух косичек, сплетённых из длинной бороды, огромного количества фенечек на руках, круглых очков с жёлтыми стёклами и банданы. Гул становился всё более отчётливым и скоро в нём уже можно было различить звуки разговора, который вели эти два персонажа. Человек в тёмных очках говорил:

– Я хотел написать книгу о том, как работает ум. Но парадокс заключается в том, что ум по своей природе такое необычное зеркало, в котором нет ничего, кроме отражений. Единственный способ говорить о нём в романе – это описывать появляющиеся в нём миражи. Поэтому и выходит, что пишешь об уме, а получается о России. Но если попробовать писать долго и последовательно о России, то окажется, что сделать этого невозможно. Даже если первое предложение будет о России, второе и третье уже будут о чём-то ином. И, в конечном счёте, когда книга будет закончена, окажется, что автор написал о себе самом. В моей жизни я написал, пожалуй, максимум десять или двадцать предложений о России. Как и всякий другой писатель на этой планете, я могу писать только о моём сознании. Но внешний мир – это также моё сознание, потому что любые категории, как внешние, так и внутренние являются его порождением. Сознание – окончательный парадокс, потому что, когда ты начинаешь искать его, то не можешь найти. Но если ты попытаешься найти что-либо, что сознанием не является, то ты точно также не сможешь этого сделать. Сознание – центральная проблема, которая интересует меня как писателя и как человека.

– Ом мани падме хум, – торжественно сказал байкер и отхлебнул пива из бутылки.

– Боря, не переводи, пожалуйста, разговор на религиозную тему, мне делается неловко. Придётся говорить о божественном, а я вчера водку пил с девушками. Неудобно как-то.

– Ладно, – махнул рукой Боря, который на самом деле был музыкантом, а вовсе не байкером. – Но когда исследуешь сознание, то обязательно доходишь до грани, за которой уже становится непонятно – ты пишешь о том, что происходит или происходит то, о чём ты пишешь? Литература программирует жизнь?

– Не столько литература, сколько ум и восприятие. Про это уже многие говорили, но действительно трудно отделаться от ощущения, что мы это уже много раз видели, потому что это всё уже было в фильмах. Ведь как наступает будущее? Есть пять миллиардов умов, и каждый из этих умов протаптывает свою небольшую дорожку в будущее, а потом всё происходящее необратимо устремляется по одной из этих дорожек. Это и называется программированием среды. Можно снять фильм по сценарию, а можно снять действительность по фильму. Мы ведь уже видели это в таких фильмах как “День независимости”. Поэтому многим людям, которые видели это на экране, даже не приходило в голову, что это новости, они думали, что просто смотрят какой-то новый блокбастер.

– Погоди, ты согласен с тем, что реальность можно подделать?

– Реальность – это любая галлюцинация, в которую ты веришь на сто процентов. А видимость – это любая реальность, в которой ты опознал галлюцинацию. Эти темы – центральные в жизни, поэтому такие сюжеты проникают в массовую культуру. “Матрица” – это, безусловно, самое лучшее и точное, что появилось в ней за последнее десятилетие. Но сам жанр накладывает ограничения. Сначала тебе вроде бы сообщают, что тело – это просто восприятие, что, безусловно, большой метафизический шаг вперед. Но затем сразу же выясняется, что настоящее тело у тебя всё-таки есть, просто оно хранится в амбаре за городом, а на затылке у тебя есть разъём типа “папа-мама”, по которому всё закачивается в твой мозг. И дело здесь даже не в метафизической ограниченности постановщиков, а в том, что если убрать амбар с настоящим телом, то будет довольно трудно показать, как трахается Киану Ривз, что, конечно, скажется на сборах. Поэтому метафизике приходится потесниться.

– Ну нет, Витя, тут ты явно лишка хватил. Поверхностно мыслишь, а ещё интеллектуал. Если бы ты посмотрел кино внимательно, то понял бы, что нет никакого амбара и никакого тела, потому что никто и никогда Матрицы не покидал, а побег является частью сценария, прописанного в самой Матрице. А Матрице эта иллюзия нужна только лишь для того, чтобы сохранить у людей веру в победу и стремление к борьбе. Создать движуху в общем.

– Возможно и так, но человечество уже давно подошло к той грани, когда все формы самовыражения исчерпаны и всё искусство в целом, как и литература в частности, требуют новых идей. А какие идеи в наше время ещё не нашли своего выражения? Все возможные сюжеты изобретены и переизобретены, все идеи исследованы. Что остаётся? Писать о невыразимом? Но даже сама идея о том, что слова являются неизбежной редукцией, появляется в пределах царства слов и выражена словами. Если ты заявляешь, что имеется что-то, о чём нельзя говорить, то ты противоречишь себе, потому что уже говоришь об этой непроизносимой вещи. Единственная разница в том, что ты используешь слова “непроизносимое” и “неизъяснимое”, чтобы сказать об этом. Я думаю, “непроизносимое” могло бы быть единственным возможным оксюмороном из одного слова. Слова никогда не могут быть сведены к самим себе, потому что они просто не имеют чего-либо, что могло бы само назвать себя. Они только входят в относительное существование как объекты сознания, а их значения и эмоциональная окраска могут разительно отличаться у разных людей. Слово – единственный способ иметь дело с сознанием, поскольку “сознание” – это тоже слово, и всё, что ты можешь – это связывать одни слова с другими. Однако, это не значит, что нет ничего вне слов. Но то, что вне слов, существует только вне слов, когда мы молчим об этом с самого начала.