Несчастный случай

А в дверях, прислонившись к косяку так, что его почти скрывала игра света и тени старого холла, неслышно, как это часто с ним бывало, появился Тобиас. Тринадцатилетний внук графа, сын Гектора от первого, давно забытого и неудачного брака. Он не плакал. Его темные, серьезные, почти немигающие глаза спокойно обводили сцену. Он видел всё: безжизненное тело деда в кресле, рыдающего навзрыд отца на полу, ледяную неподвижность мачехи, напряженную, как натянутая струна, фигуру дворецкого. Его взгляд на мгновение задержался на письменном столе, скользнув по бумагам и маленькой белой фигурке рядом с ними, но не остановился на ней надолго, не выделил ее из общего ряда предметов. На его бледном, почти ангельском лице не дрогнул ни один мускул. Он просто наблюдал. Спокойно. Внимательно. С холодным, отстраненным любопытством энтомолога, изучающего последние, предсмертные конвульсии умирающего насекомого под стеклом микроскопа.

Чарльз Уэбстер с трудом перевел дыхание, чувствуя, как по спине пробегает холодок, не имеющий отношения к утренней промозглости. Он смотрел на этих людей – таких разных, таких чужих друг другу, объединенных лишь этой внезапной смертью, – и понимал, что кончина графа Мортимера была не финалом, а лишь увертюрой. Увертюрой к чему-то страшному, что уже пустило свои невидимые корни в древние стены Блэкторн-Холла. Он снова протянул руку к телефону. Теперь нужно было действовать быстро и решительно. Прежде чем Хаос окончательно поглотит их всех.

Глава 2

Незваные Гости и Первые Вопросы

Тишина, последовавшая за первым утренним взрывом горя и взаимных, пусть и не до конца высказанных, обвинений в кабинете покойного графа, была обманчивой, как затишье перед неминуемой, разрушительной бурей. Блэкторн-Холл, казалось, затаил дыхание, каждая половица, каждый темный угол вслушивался в гулкое эхо собственных застарелых страхов и новых, только что родившихся опасений. Бартоломью Стэнли, проведший беспокойную, почти бессонную ночь в промозглом гостевом крыле, куда его определили накануне вечером по его прибытии в поместье, наблюдал из высокого, стрельчатого окна своей комнаты, как первый неуклюжий, казенного вида автомобиль медленно, почти с похоронной торжественностью, ползет по гравийной аллее, шурша мокрой, мелкой галькой. Полиция. Его встреча с графом Мортимером Блэкторном, назначенная на девять утра для детального обсуждения того деликатного и потенциально взрывоопасного финансового расследования, которое граф ему поручил, очевидно, уже никогда не состоится. Граф, как ему буквально полчаса назад сообщил бледный как полотно, но по-прежнему безупречно вышколенный Чарльз Уэбстер, был найден мертвым в своем кабинете.

Стэнли поправил слегка съехавшие очки в тонкой металлической оправе и тяжело вздохнул. Еще одно дело, начавшееся с тайны и обещавшее быть сложным, теперь осложнялось смертью клиента. И не просто смертью – судя по тому немногому, что успел сказать дворецкий, и по той атмосфере застывшего ужаса, которая уже ощущалась даже на расстоянии, это была смерть далеко не ординарная. Он быстро привел себя в порядок и спустился в главный холл как раз в тот момент, когда дворецкий, с лицом античной трагической маски, встречал первую группу прибывших.

Это огромное, гулкое помещение с высокими сводчатыми потолками, откуда на живых с вековым, невозмутимым высокомерием взирали тусклые, потемневшие от времени портреты многочисленных предков рода Блэкторнов, сегодня казалось особенно холодным, негостеприимным и зловещим. Представители местной полиции – инспектор Поттс, грузный, внушительных размеров мужчина с красным, обветренным лицом, усталым, но на удивление проницательным взглядом и резким, въедливым, почти неистребимым запахом дешевого табака, который, казалось, пропитал всю его не слишком новую одежду, – уже стряхивали с тяжелых плащей капли промозглого ноябрьского дождя, не перестававшего лить с самого рассвета. Поттс шумно высморкался в неизменный клетчатый платок, оглядывая мрачное великолепие холла с видом человека, которого подобные аристократические декорации не только не впечатляли, но и вызывали некоторое внутреннее раздражение. Рядом с ним, словно его более энергичная, молодая и педантичная тень, следовал сержант Глазгоу – высокий, подтянутый, с острым, как у хищной птицы, профилем и цепким, оценивающим взглядом, который, казалось, в одно мгновение сканировал каждую деталь окружающей обстановки, каждую трещинку на старинном мраморном паркете, каждого застывшего в напряженном ожидании, испуганного слугу. Его неизменный служебный блокнот и ручка уже были наготове в его тонких, нервных пальцах.

– Да, сэр, – голос Чарльза был ровным, почти бесцветным. – Доктор Парсонс прибыл первым, как только я его известил, и уже осмотрел… его сиятельство. Он ждет вас в кабинете.Не успели они толком представиться и обменяться первыми, формальными фразами с дворецким, как к парадному входу почти бесшумно, словно призрак, подкатил второй автомобиль – элегантный, дорогой темно-серый "Бентли". Из него, с видом человека, несущего на своих плечах всю тяжесть мира, вышел Эдвард Арчер, давний и доверенный адвокат семьи Блэкторн. Его обычно безупречный, с иголочки, вид был сегодня слегка нарушен – идеально завязанный галстук чуть сбился набок, а на лице застыла тщательно выверенная маска скорбной, почти трагической озабоченности, которая, впрочем, по мнению Стэнли, плохо скрывала глубоко запрятанный, иррациональный, почти животный страх, от которого, вероятно, холодели кончики его безупречно ухоженных пальцев. – Чарльз, – коротко, почти не глядя, кивнул Арчер дворецкому, его взгляд мгновенно, почти хищно, оценил присутствие в холле двух полицейских. – Ужасные, просто чудовищные новости. Мистер Гектор известил меня буквально час назад. Я немедленно выехал из Лондона. Необходимо уладить некоторые неотложные формальности, связанные с… делами покойного графа. – Он с достоинством повернулся к инспекторам, на его холеном, умном лице появилась безупречная, почти театральная маска сочувствия и готовности к сотрудничеству. – Господа. Эдвард Арчер, поверенный его сиятельства, покойного графа Мортимера Блэкторна. Какая невосполнимая, какая трагическая утрата… Так внезапно, так неожиданно… Именно в этот момент Чарльз Уэбстер, с присущей ему тактичностью и точностью, счел нужным представить и третьего, пока еще загадочного для полиции и адвоката, человека: – Инспектор, мистер Арчер, позвольте также представить вам мистера Бартоломью Стэнли. Его сиятельство граф пригласил мистера Стэнли вчера вечером в Блэкторн-Холл в качестве своего личного консультанта по некоторым весьма деликатным и конфиденциальным вопросам. У них была назначена важная встреча на сегодняшнее утро, на девять часов. Арчер удивленно, почти недоверчиво вскинул свои идеально выщипанные брови, его взгляд на Стэнли стал еще более настороженным, почти враждебным. Инспектор Поттс лишь неопределенно, но довольно громко хмыкнул, явно не испытывая восторга от появления еще одного "консультанта" в этом и без того запутанном деле. – Мистер Уэбстер, – пробасил инспектор, явно не желая тратить драгоценное время на ненужные любезности и представления, – проводите нас немедленно к месту происшествия. Доктор Парсонс, я полагаю, уже там и сделал свои предварительные, так сказать, выводы?

Кабинет графа Мортимера Блэкторна, его личная цитадель, встретил их той же спертой, холодной, почти могильной тишиной и тяжелым, смешанным запахом книжной пыли, старой, потрескавшейся кожи, давно выкуренных сигар и чего-то еще, едва уловимого, сладковато-тленного, металлического, что всегда, как невидимый саван, сопутствует внезапной смерти. Тело графа, уже прикрытое простой белой гостиничной простыней, все еще находилось в его любимом вольтеровском кресле, создавая в самом центре просторной, богато обставленной комнаты зловещий, молчаливый, притягивающий все взгляды фокус. Инспектор Поттс, бросив короткий, профессионально-отстраненный, почти равнодушный взгляд на покрытую белым фигуру, не терпящим возражений тоном распорядился, чтобы никто ничего не трогал до окончания тщательного, методичного осмотра, и вместе с сержантом Глазгоу, который уже начал скрупулезно фотографировать каждый уголок комнаты, каждый предмет, каждую тень, приступил к работе. Доктор Парсонс, невысокий, довольно суетливый, но, по общему мнению, весьма компетентный местный врач с седеющими бакенбардами и нервно подергивающимися пальцами, что-то тихо, почти шепотом, докладывал инспектору, активно жестикулируя и то и дело указывая на кресло с телом. Его тон был озабоченным, но он не высказывал явных подозрений, скорее, констатировал отсутствие видимых причин для беспокойства.

Стэнли промолчал, но его мозг уже лихорадочно работал. Бумажный журавлик. Здесь. На столе, рядом с телом. Он знал об этом увлечении графа, но видеть эту фигурку сейчас… это было не просто "странно". Это было вопиюще неуместно, это нарушало всю картину, это было как фальшивая нота в идеально настроенном рояле. Это не было случайностью. Он был уверен. Этот журавлик был оставлен здесь намеренно. Но кем? И зачем? Вопрос, острый и неприятный, как заноза, засел глубоко в его сознании.Стэнли же, получив от инспектора Поттса молчаливое, едва заметное, почти пренебрежительное разрешение, которое скорее угадывалось по его отсутствующему взгляду, чем было дано вербально, начал свой собственный, тихий, почти незаметный для окружающих, но оттого не менее тщательный осмотр. Он медленно подошел к небольшому, изящному столику из красного дерева, инкрустированному перламутром, стоявшему рядом с креслом покойного. На столике, как и описывал Чарльз, стояла нетронутая фарфоровая чайная чашка – та самая, из которой граф пил свой вечерний чай. Она не была опрокинута, не была разбита. Стэнли осторожно, почти благоговейно, присел на корточки, внимательно, почти под микроскопом, изучая ее. На ее внутренней, еще сохранившей едва уловимый аромат остывшего чая, поверхности он заметил очень тонкую, почти невидимую глазу маслянистую пленку, которая могла быть чем угодно – от остатков жирного молока или сливок до какого-то лекарственного бальзама. На донышке чашки виднелся какой-то странный, едва заметный белесый осадок. Рядом с чашкой, на полированной поверхности столика, а также на ворсинках дорогого персидского ковра у ножек столика, он разглядел несколько крошечных, почти невидимых невооруженным глазом частиц – возможно, от какого-то рассыпчатого имбирного печенья, которое, как он знал от Чарльза, граф всегда предпочитал к вечернему чаю. Ничего явно криминального на первый, поверхностный взгляд, но Стэнли, как опытный охотник, привыкший идти по едва заметным следам, машинально, почти автоматически отметил эти детали в своей памяти. Затем его взгляд медленно, очень внимательно, переместился на массивный письменный стол графа. Бумаги, чернильный прибор… И там, рядом с тяжелой бронзовой чернильницей, почти у самого края стола, чуть сдвинутый в сторону, словно небрежно отложенный во время работы или размышлений, лежал он. Маленький, почти невесомый, идеально, до математической точности сложенный бумажный журавлик. Ослепительно белый, с острыми, четкими, почти агрессивными изгибами. – Это… это что еще за детские игрушки тут разбросаны по всему дому? – недовольно, почти пренебрежительно проворчал инспектор Поттс, проследив за направлением внимательного взгляда Стэнли. – Граф увлекался искусством оригами, инспектор, – тихо, почти виновато, пояснил Чарльз Уэбстер. – В последнее время это стало его главным увлечением. Говорил, это помогает ему сосредоточиться.

– Тем не менее, – твердо отрезал Поттс, – мы обязаны провести полное и всестороннее расследование. Сержант Глазгоу, прошу вас, самым тщательным образом фиксируйте все детали.– Предварительные выводы доктора Парсонса, джентльмены, – несколько нетерпеливо произнес инспектор Поттс. – Причина смерти его сиятельства пока не может быть установлена с полной достоверностью. Внешних признаков насильственного воздействия на теле нет. Картина, в целом, похожа на внезапную остановку сердца или, возможно, на острый геморрагический инсульт. Учитывая весьма преклонный возраст… это, к сожалению, весьма вероятный сценарий. Точнее можно будет сказать только после вскрытия. Эдвард Арчер, стоявший до этого молча, напряженно кашлянул, на его лице промелькнуло нечто похожее на плохо скрываемое облегчение. – Да, это ужасно, инспектор, но… граф в последнее время часто жаловался на боли в сердце. Это, я почти не сомневаюсь, трагический, но, увы, вполне естественный исход.

Стэнли медленно кивнул. Бумажный журавлик. Приоткрытое завещание. Недопитый чай со странным осадком. И финансовое расследование. Слишком много странных, почти невероятных совпадений.Пока Чарльз Уэбстер своим тихим, монотонным голосом излагал последовательность утренних событий, Стэнли снова мысленно вернулся к осмотру. Маслянистая пленка, осадок в чашке, крошки имбирного печенья, бумажный журавлик… Его размышления были прерваны Эдвардом Арчером, который подошел к нему почти вплотную. – Мистер Стэнли, – начал адвокат доверительно, но глаза его беспокойно бегали, – это ужасная трагедия. Я надеюсь, это действительно естественный уход. Любые другие предположения… могут бросить тень на семью Блэкторн. Стэнли посмотрел на него прямо, его голубые глаза были холодны и непроницаемы. – Я понимаю только одно, мистер Арчер. Граф Мортимер нанял меня для расследования весьма серьезных финансовых вопросов. И он умер, не успев передать мне все детали. Это вызывает определенные вопросы, независимо от выводов доктора. Лицо Арчера неуловимо напряглось. – Что именно вы хотите этим сказать, мистер… консультант? Вы на что-то намекаете? – Я пока ни на что не намекаю, мистер Арчер, – спокойно ответил Стэнли. – Я лишь констатирую факты. И задаю вопросы. Этот бумажный журавлик, – он кивнул на стол, – он ведь лежал именно здесь, когда мистер Уэбстер обнаружил тело? Чарльз подтвердил. – Да, сэр. Именно здесь. Рядом с чернильницей. – А завещание? – Стэнли перевел взгляд на объемистую синюю папку с гербом Блэкторнов. – Приоткрыто на последней странице, – ответил Чарльз.

На полу, на ярком узоре ковра, там, где его совершенно точно не было минуту назад – все присутствующие могли бы в этом поклясться – лежал еще один бумажный журавлик. Такой же идеально белый, такой же остроугольный. Он словно материализовался из воздуха. В этот самый момент в дверях, как бы только что неслышно подойдя к ним из коридора, показался Тобиас. Он стоял очень тихо, его худенькая фигурка едва заметна в тени. Его лицо, как всегда, было спокойным и непроницаемым, а его большие, темные глаза были спокойно устремлены на ковер, на эту маленькую, белую бумажную фигурку.Инспектор Поттс, которому явно надоели эти тонкости, решил взять инициативу. – Так, джентльмены, вернемся к нашим прямым обязанностям. Сержант Глазгоу, прошу вас, упакуйте все, что может иметь отношение к делу. Чашку, остатки чая, крошки с ковра… и эту… птичку бумажную тоже. Мало ли что. Именно в этот самый момент, когда сержант Глазгоу, надев перчатки, уже доставал пакеты для улик, в полуоткрытых дверях снова появилась Виктория Хартфорд. Гувернантка Тобиаса выглядела смертельно бледной, ее обычно строгие черты лица искажены плохо скрываемым ужасом. – Прошу прощения, глубокоуважаемый инспектор… – начала она дрожащим, срывающимся голосом. – Я… Мастер Тобиас… он… он очень, очень сильно переживает всю эту ужасную трагедию, он почти не говорит ни слова с самого утра, отказывается от еды… Я подумала, может быть… Ее испуганный взгляд лихорадочно блуждал по комнате и вдруг резко замер, уставившись на точку в самом центре кабинета, на пятачок персидского ковра между креслом и столом. Ее глаза расширились до почти нечеловеческих размеров, рот приоткрылся в безмолвном крике. – О, Боже… Всемилостивый Боже… – прошептала она одними губами. – Еще один… Там… на полу… Не может быть… Все взгляды мгновенно обратились туда.

Бартоломью Стэнли, сохранив на своем лице абсолютно непроницаемое выражение, позволил себе лишь едва заметную усмешку. Он снова медленно обвел взглядом комнату. Два бумажных журавлика. Это уже не было просто странностью. Это было вызовом. Чьим-то дерзким, почти издевательским посланием. И вопрос "как?" – как этот второй журавлик мог здесь появиться так незаметно – вдруг стал для него невыносимо острым. Он посмотрел на Арчера, чьи руки слегка дрожали, затем на Чарльза Уэбстера, стоявшего с каменным лицом. Кто-то из них? Или кто-то еще, невидимый? Холодная, точная мысль оформилась в его сознании: "Это не хаос. Это чей-то дьявольски точный, почти безупречный расчет. И этот кто-то сейчас здесь, в этом доме, и он наслаждается произведенным эффектом."В комнате воцарилась мертвая тишина. Инспектор Поттс недоуменно нахмурился. Арчер застыл, его лицо приобрело землистый оттенок. Сержант Глазгоу растерянно переводил взгляд с журавлика на полу на журавлика на столе. – Эх, вот бы сюда сейчас детектива Брейнтри! – почти с отчаянием вырвалось у Глазгоу. – Уж он-то бы мигом нашел какое-нибудь объяснение этой чертовщине! Инспектор Поттс раздраженно фыркнул. – Брейнтри? Опять этот ваш хваленый Брейнтри! Этот салонный фокусник с его дешевыми театральными эффектами? Нам здесь нужны не его догадки, сержант, а холодные, неопровержимые факты!

Бартоломью Стэнли, сохранив на своем лице абсолютно непроницаемое выражение, позволил себе лишь едва заметную усмешку. Он снова медленно обвел взглядом комнату. Два бумажных журавлика. Это уже не было просто странностью. Это было вызовом. Чьим-то дерзким, почти издевательским посланием. И вопрос "как?" – как этот второй журавлик мог здесь появиться так незаметно – вдруг стал для него невыносимо острым. Он посмотрел на Арчера, чьи руки слегка дрожали, затем на Чарльза Уэбстера, стоявшего с каменным лицом. Кто-то из них? Или кто-то еще, невидимый? Холодная, точная мысль оформилась в его сознании: "Это не хаос. Это чей-то дьявольски точный, почти безупречный расчет. И этот кто-то сейчас здесь, в этом доме, и он наслаждается произведенным эффектом."