Безупречный шпион. Рихард Зорге, образцовый агент Сталина

Зорге перебрасывали с одной работы на другую. И хотя в дальнейшем его будут обвинять в том, что он “правый бухаринец”, в немилость Зорге впал еще до отстранения Бухарина от руководства Коминтерном и газетой “Правда” в конце апреля 1929 года. В новой политической обстановке иностранное происхождение Зорге, безусловно, играло против него. Но возможно, более весомой причиной была его независимость, даже строптивость, по отношению к коллегам по Коминтерну, постоянно отчитывавших его за излишние траты и отказ действовать в рамках инструкций60.

В мае Зорге перевели в экономический отдел Коминтерна, после чего он некоторое время был личным секретарем своего давнего покровителя Мануильского61. Пытаясь противостоять понижению, он попросил Пятницкого допустить его к сбору чистых разведданных без вмешательства во внутрипартийную политику: “Я считал, что заниматься разведдеятельностью, которая мне нравилась и для которой, на мой взгляд, у меня были хорошие данные, будет невозможно в узких рамках моей партийной работы… Мой характер, вкусы и сильные наклонности подталкивали меня к политической, экономической и военной разведке, как можно дальше от сферы партийных противоречий”62.

Восемнадцатого июня, за день до начала десятого пленума Исполкома Коминтерна, Зорге покинул СССР, получив на тот момент свое самое ответственное задание – в Англии и Ирландии. Из архивов не ясно, как ему удалось преодолеть сопротивление своего руководства. Но время его отъезда играет важную роль. Возможно, остававшиеся в Коминтерне друзья Зорге хотели выслать его из Москвы перед съездом, чтобы спасти его от нависшей угрозы репрессий. Однако более вероятно, что задумавшие избавиться от него недоброжелатели пытались таким образом убрать его с дороги.

Как следовало из его собственных договоренностей с Пятницким, а возможно, и из-за неприглядных партийных передряг в Осло годом ранее, Зорге получил инструкции “оставаться строго в стороне от внутренних партийных распрей”63. Что характерно, его также предупредили, чтобы он жил уединенно и избегал “стройных, длинноногих английских девушек” – по крайней мере, так он рассказывал об этом японцам64. Его начальники в ОМС уже были хорошо осведомлены о слабости Зорге к вину и женщинам.

Работая в Великобритании 1929 года, советский шпион сталкивался с гораздо большим количеством препятствий на своем пути, чем за все время в Скандинавии. Популярная пресса, в частности Daily Mail, обращаясь к своим читателям из рабочего класса, нагнетала обстановку, постоянно предупреждая, что иностранные диверсанты могут внедриться в рабочую среду. В 1924 году газета напечатала сенсацию – письмо Зиновьева – документ, объявленный директивой Коминтерна к Коммунистической партии Великобритании с указанием ускорить радикализацию британских рабочих. Письмо, оказавшееся фальшивкой, тем не менее разожгло антикоммунистическую истерию и вселило в лейбористской партии глубокое отвращение к примирительным переговорам с Москвой, сохранявшееся до конца холодной войны65. В мае 1927 года, после полицейского обыска в советской торговой миссии, находившейся по адресу Мургейт, 49, и выявления там обширной агентурной сети, премьер-министр Стэнли Болдуин был вынужден прервать дипломатические отношения с СССР. Как следует из досье Особой службы британской полиции и Службы безопасности, МИ-5, под пристальным наблюдением находились тогда сотни лиц, подозревавшихся в сочувствии к коммунизму и шпионаже на Советы66.

Поэтому к моменту приезда Зорге в Великобританию в июле 1929 года для советского шпиона это была крайне враждебная территория. Он пробыл здесь десять недель. Как он сам рассказывал, его “целью было изучение британской политики и экономики, но поскольку депрессия стольких людей лишила работы, что всеобщая стачка казалась неминуемой, я также решил провести исследование – в случае, если всеобщая забастовка вдруг начнется”67.

Годом ранее на пленуме Коминтерна Сталин открыто заявил, что возлагает надежды на революцию в Англии и привлечение британской лейбористской партии на орбиту Москвы. В действительности же, как вскоре выяснил Зорге, эти ожидания были в целом беспочвенными. В британской компартии числилось всего 3500 членов (в Германии, для сравнения, их было около 300 000)68. К тому же, как следует из досье Особой службы, партия была наводнена осведомителями, о чем московский центр, по всей видимости, знал, дав Зорге строгие указания избегать контакта с известными британскими коммунистами.

Итак, если Зорге не организовывал никакой партийной работы – на чем специализировался в Скандинавии, – что же он замышлял? Согласно версии, которую он изложил японцам, он ездил в шахтерские районы, чтобы разобраться для себя, “насколько глубок кризис”. Но это была ложь. Крах Уолл-стрит произойдет лишь в октябре того года, уже после отъезда Зорге из Британии, и до Великой депрессии, на которую он ссылался в своих признательных показаниях, на самом деле было еще далеко. Создается впечатление, что истинная миссия Зорге в Англии – по крайней мере отчасти – состояла в получении секретной информации от одного из важнейших советских шпионов. Кристиана, несмотря на развод, поддерживавшая хорошие отношения с мужем, приехала к нему в Лондон. Как она потом рассказывала, поездка была организована с целью встретиться с “очень важным агентом”. На встречу, назначенную на одном из лондонских перекрестков, они отправилась вместе. Пока мужчины разговаривали, Кристиана стояла немного поодаль на карауле69.

С кем же мог встречаться Зорге? Эта загадка еще несколько десятилетий не давала покоя британским охотникам за шпионами – главным образом Питеру Райту, руководившему контрразведкой МИ-5. Райт полагал, что агентом Зорге был Чарльз Дики Эллис, австралиец, начавший свою карьеру в военной разведке в Константинополе в 1922 году и завербованный Секретной разведывательной службой через год, когда занимал пост британского вице-консула в Берлине. В дальнейшем Дики Эллис работал в Вене, Женеве, Австралии и Новой Зеландии под видом иностранного корреспондента газеты Morning Post. Потом Эллис будет служить в МИ-5 вместе с Кимом Филби. Он скомпрометировал себя, вступив в контакт с Филби уже после того, как тот покинул британскую разведку на волне подозрений, последовавших за предательством Гая Берджесса и Дональда Маклина в 1951 году70. Райт считал Эллиса, как и Филби, советским шпионом, подозревая его также в передаче секретной информации немцам71. В 1964 году Кристиану, которая к тому времени жила – что довольно неожиданно – в женском монастыре в Нью-Йорке, опрашивал коллега Райта, показав ей фотографии возможных подозреваемых. Кристиана неуверенно опознала в Эллисе человека, которого она видела когда-то в Лондоне. “Этот мужчина кажется мне знакомым”, – сообщила она сотруднику МИ-5, но ничего точнее сказать не могла72.

Учитывая шаткое положение Зорге в Коминтерне и его относительную неопытность в управлении тайными агентами – по сравнению с его обширной компетенцией в области привлечения коммунистических кадров, – удивительно, что ему доверили столь щекотливое задание, как контакт с высокопоставленным советским шпионом в британском учреждении. Такие агенты обычно были подопечными Давида Петровского, известного также как А. Дж. Беннетт, служившего консулом Советского Союза в Лондоне и выступавшего официальным связным между британской компартией и Москвой. Кроме того, в 1929 году управление внешней разведкой СССР стремительно переходило от Коминтерна в ведение ИНО ОГПУ и формирующегося подразделения военной разведки Красной армии, 4-го Управления Штаба РККА. Как бы то ни было, встречался Зорге с Эллисом или с кем-то другим, он предупредил Кристиану, что это задание невероятно опасно, а впоследствии рассказал японцам, что, если бы его поймали, ему грозило бы двенадцать лет тюрьмы.

Фактически Зорге поймали, хотя и не из-за тайных встреч с советскими агентами. Уже ближе к концу поездки Зорге арестовала британская полиция, хотя окончательно не ясно, когда и почему. Почти безусловно можно сказать, что это были не охотники за большевиками из Особой службы Скотленд-Ярда, так как в их педантичных досье Зорге не упоминается, если только он не числился под каким-то до сих пор неизвестным кодовым именем. Никаких обвинений ему не предъявили. Возможно, он попал в переделку с полицией, выпивая со столь же неотесанными мужиками, как его прежние собутыльники в Копенгагене. Тем не менее Зорге, если пользоваться жаргоном советской разведки, провалился, то есть оказался в руках представителей власти73.

Как бы то ни было, существенной роли это не сыграло. Карьера Зорге в Коминтерне, без его ведома, резко оборвалась. 16 августа 1929 года Пятницкий и Исполнительный комитет Коминтерна (ИККИ) постановили “исключить товарищей Зорге и [заведующего англо-американским секретариатом Ивана] Мингулина из списков сотрудников ИККИ”74, в связи с чем Зорге и трое других немцев должны были быть немедленно откомандированы “в распоряжение ЦК ВКП(б) и ЦК КП Германии”75. Спустя восемь дней появились данные, что немецкую четверку подвергли “чистке” как группу активных “бухаринцев”76. В ноябре сам Бухарин, ранее в том же году уже изгнанный из состава руководства Коминтерна, также лишится своего места в Политбюро77.

По вполне понятным причинам Зорге был в ярости, узнав о своей судьбе – вероятно, по возвращении в Берлин после лондонского задания. “Эти свиньи! Как я их ненавижу! – сетовал он другу. – Это пренебрежение, равнодушие к человеческому страданию и чувствам!.. И они не платили мне месяцами!”78 Советское предательство пустило глубокие корни. С одной стороны, было ясно, что его старый покровитель, Пятницкий, обернулся против него. Более того, Зорге не было дозволено даже вернуться в Москву. Как выразился его товарищ по КПГ, он считался теперь kaltgestellt[5], как на жаргоне называли члена партии, работу с которым “отложили в долгий ящик”.79

Девятого сентября 1929 года Зорге, согласно секретной телеграмме, отправленной руководителем советской военной разведки в Берлине, уже почти целый месяц “как не получал никаких указаний относительно своего будущего. Сидит также без денег”80. Неделю спустя, исходя из данных того же источника, Зорге получил из Коминтерна телеграмму, “позволяющую” ему вернуться в Москву на переговоры: “Причем обратно он должен вернуться за свой счет”81.

Берлинским разведчиком, отправлявшим донесения о судьбе Зорге, был Константин Михайлович Басов. Выходец из Латвии82, Басов, урожденный Ян Абелтынь, в 1919 году вступил в ряды первой ленинской тайной полиции, ЧК, но вскоре перешел в Регистрационное управление Красной армии, первый военно-разведывательный орган Советского Союза. С 1927 года Басов был главным советским шпионом в Берлине, затмившим и захватившим как существующий аппарат Коминтерна, так и шпионскую сеть КПГ83. С Зорге Басова за несколько месяцев до этого познакомила в Лондоне Кристиана84. Во время злосчастного существования Зорге в Берлине в состоянии kaltgestellt они с Басовым встречались и обсуждали будущее внезапно лишившегося работы шпиона. Басов, очевидно, увидел в нем человека, с которым он мог бы сотрудничать. Зорге же, скорее всего, увидел в Басове своего потенциального спасителя.

Зорге был “достаточно известный работник <…>, и нет надобности останавливаться на его характеристике, – телеграфировал Басов своему руководству в московской штаб-квартире военной разведки 9 сентября. – Владеет нем., англ., фр., русск. языками. По образов. – доктор эконом.”. У руководителя берлинского бюро сформировалось даже четкое представление о возможной должности Зорге в формирующемся аппарате советской военной разведки: “…Он лучше всего подойдет для Китая. Туда он может уехать, получив от некот [орых] здешних издательств поручения по научной работе”. Зорге – что, наверное, вполне понятно для человека, обладающего набором весьма специфических навыков и ни на кого на тот момент не работающего, – был “очень серьезно намерен перейти на работу к нам”85.

К тому моменту, когда Зорге получил разрешение вернуться в Москву, Басов завершил полную проверку биографии Зорге. “Как видно, хотят уволить его, – писал Басов в московский Центр, штаб-квартиру военной разведсети Красной армии. – Я наводил справки – чем вызвано такое поведение в Коминтерне по отношению к нему. Получил некоторые намеки, что он замешан в правую оппозицию. Но все-таки все знающие его товарищи отзываются о нем очень хорошо. Он зайдет к Вам и поставит вопрос о переходе на работу к нам”86.

Вернувшись в Москву в середине октября, Зорге в последний раз обратился к своим старым товарищам, друзьям и врагам в Исполкоме Коминтерна. Протокол представляет собой весьма трогательный документ. Раскаиваясь в кои-то веки, Зорге признал, что порой “отклонялся”, настаивая, однако, что “активно боролся против троцкистов в Немецком клубе”87. Он перечислил все потерпевшие крах фракции, членом коих он не являлся, – еретиков кружка Рут Фишер, уклониста Самуэльсона, заблуждавшегося Эверта. Это была тщетная попытка Зорге оправдать себя, но, что печальнее, это был скорбный список всех прежних идеалистов и идеалисток, выброшенных за борт в процессе самоуничтожения Коминтерна.

Со стороны крах Зорге представлялся позором. 31 октября возглавляемый Пятницким ИККИ официально и единогласно проголосовал за исключение товарища Зорге из Коминтерна, организации, которой он посвятил половину своей взрослой жизни.

В реальности дела обстояли иначе. За одиннадцать дней до исключения Зорге, на тайном совещании, ИККИ подтвердил, что Зорге успешно “прошел чистку” – и мог считать, что он “проверен”88. Зорге “беседовал с Пятницким и Куусиненом в личном порядке о проекте” своей будущей карьеры. Пятницкий, в свою очередь, также говорил о Зорге со своим другом, генералом Яном Карловичем Берзиным, начальником секретного 4-го управления Штаба РККА89. Все вокруг считали, что Зорге потерпел постыдный крах. В действительности же его взял на работу Берзин, человек, открывший Зорге путь к новой, блестящей и, в конце концов, роковой карьере, и давший ему возможность раскрыть тайны врагов СССР на Дальнем Востоке.

Глава 4

Шанхайский период

Его работа была безупречна.

Ким Филби о Зорге

Штаб-квартира 4-го управления Штаба РККА – более известного как 4-е управление – располагалась в тихом переулке за Музеем изобразительных искусств имени А. С. Пушкина в изящном двухэтажном дореволюционном особняке в итальянском стиле. Снаружи единственной данью большевистскому режиму были тяжелые новые входные двери, украшенные резными революционными звездами и – неожиданно – московским гербом с изображением святого Георгия, убивающего дракона, которые сохранились до наших дней. Недавно после дорогостоящей реставрации во все выходящие на улицу окна особняка были вставлены зеркальные стекла. В отличие от правительственных зданий, здесь нет никакой таблички с указанием, к какому ведомству относится это здание, но на металлических гаражных воротах имеется эмблема современного Министерства обороны России с изображением двуглавого орла.

В конце октября 1929 года, когда Зорге впервые открыл двери с продолговатой медной резной ручкой, Ян Берзин уверенно добивался позиции главного идеолога всех операций внешней разведки Советского Союза. Да, только что сформированное 4-е управление Берзина было всего лишь одним из шести советских разведведомств, работавших за границей. Главными соперниками Берзина была шпионская сеть Коминтерна ОМС и зарубежная агентура ГПУ – советской тайной полиции, в дальнейшем известной как НКВД, а еще позже – как КГБ. ОМС погряз в дилетантизме и дрязгах; ГПУ (на этом раннем этапе) было больше озабочено охотой на врагов в СССР и за границей, чем сбором серьезных разведданных. В области сбора иностранных разведданных Берзин благодаря непреклонности и профессионализму скоро оттеснит оба конкурирующих ведомства на второй план.

Ян Карлович Берзин, урожденный Петерис Кюзис, родился в семье бедного латвийского батрака. Свою революционную карьеру он начал в шестнадцать лет в составе партизанского отряда во время революции 1905 года. Получившего ранение молодого Берзина арестовали и приговорили к смертной казни, но по малолетству помиловали. После двух лет в царской тюрьме его сослали в Сибирь, откуда он дважды бежал. В Первой мировой войне он сражался как рядовой Русской императорской армии, дезертировав в 1916 году и примкнув к большевикам1. К весне 1919 года гражданская война охватила всю Россию. Берзин был назначен командиром большевистской Латышской стрелковой дивизии, сражавшейся против контрреволюционной Белой армии под Петроградом2. Берзин разработал систему захвата и расстрела заложников, чтобы вернуть дезертиров и усмирить крестьянские мятежи в районах, захваченных Красной армией у отступающих белых. В сентябре того года, за два месяца до своего тридцатилетия, благодаря своему жесткому нраву Берзин получил пост заместителя наркома внутренних дел только что сформированной Латвийской социалистической советской республики. В ноябре его перевели в Москву, доверив ему задачу формирования первой разведслужбы советского государства. Когда в марте 1921 года на военно-морской базе в Кронштадте поднялся мятеж против власти большевиков, преследованием, арестами и ликвидацией выживших повстанцев занимался Берзин3.

Разумеется, Берзин был человеком совершенно иного склада по сравнению с благонамеренными товарищами-идеалистами в руководстве Коминтерна. На официальных фотографиях мы видим подтянутого мужчину с пронзительными глазами и короткой армейской стрижкой. Он выглядит как человек, прирожденный носить командирские ромбы на воротнике. Берзин обладал инстинктами партизанского командира и безжалостного революционера, готового в случае целесообразности казнить мирных граждан и военнопленных. Первое поколение советских шпионов было разношерстным сборищем джентльменов-дилетантов, авантюристов полусвета, оппортунистов и наивных заговорщиков. Берзину же предстояло создать разведслужбу нового мира – вышколенную, беспощадную, системную и профессиональную.

В этом своем стремлении Берзин проявил себя настоящим последователем Феликса Дзержинского, идейного вдохновителя красного террора, последовавшего за большевистским переворотом 1917 года, и основателя Всероссийской чрезвычайной комиссии, ЧК, первой советской тайной полиции. Дзержинский говорил, что в этих новых беспощадных органах могут служить “только святые или подлецы”. Агенты ЧК были ангелами мщения революции, облеченные полномочиями избранных праведников. И если Коминтерн был сообществом склочных мечтателей, то Берзин стремился создать службу, состоящую из новой железной интеллигенции, “пуритан-первосвященников, набожно преданных атеизму. Они были мстителями за все древние злодеяния; блюстителями нового рая, новой земли”4.

Зорге еще до того, как его завербовал Берзин, разумеется, не сомневался в необходимости применения насилия и вероломства на службе революции. “Пролетариат не любит подставлять другой щеки”, – говорил Зорге своим друзьям, цитируя “Правду”5. Как и его современников Уиттакера Чемберса – молодого американского социалиста, также ставшего шпионом, – и поэта Исаака Бабеля, Зорге завораживала присущая тайному миру смесь кровавой беспощадности и высоких идеалов. “Как только человек… полностью отождествлял себя с аппаратом, он готов был оправдать все что угодно, даже то, что с точки зрения не существующего уже для него закона считалось преступлениями”, – писала Геде Массинг, также считавшая себя “верным солдатом революции” и примерно в то же время ставшая советской шпионкой. Она описывала “воодушевление, самоотречение и часто самоуничижение”, неразрывно связанное с секретной работой. “Как только человек встраивается и становится функционером квазирелигиозного братства, он словно начинает жить в возвышенном мире. Здесь действуют суровые правила”6. Ленин называл спецслужбы Советского Союза “разящим орудием против бесчисленных заговоров, бесчисленных покушений на советскую власть со стороны людей, которые были бесконечно сильнее нас”. Массинг и Зорге считали себя солдатами-фронтовиками этой секретной армии.

Берзин увидел в Зорге перспективного новобранца. Он был не тщедушным очкариком – книжным червем из Коминтерна, а бывшим солдатом, сильным, крепким мужчиной, копавшим уголь и вступавшим в рукопашную с амбалами-реакционерами в Ахене. Зорге впоследствии будет называть Берзина “другом, единомышленником, товарищем по борьбе”7. Секретарь Берзина Н. В. Звонарева вспоминала, что “у них сложились хорошие и теплые отношения, они понимали друг друга”8. Эти два человека – оба высокие, сильные, с суровыми лицами – были даже физически чем-то похожи друг на друга.

С практической точки зрения, Зорге обладал научными и журналистскими навыками, которые послужат идеальным готовым прикрытием для зарубежных заданий. Он не был русским, и поэтому оказывался вне очевидных подозрений в шпионаже на Советский Союз. Зорге оказался слишком непокорным для Коминтерна. Но Берзин как раз искал людей, способных работать самостоятельно. Красной армии требовались хорошие агенты, и как можно скорее. Из рушащегося курятника агентурной сети Коминтерна Берзин и его агенты рассчитывали выцепить нескольких крепких опытных разведчиков, которые могли пригодиться для их задач.

Берзин и Зорге, по видимости, безотлагательно заключили договор на первой же встрече. “Наша беседа в основном сосредоточилась на том, насколько 4-е управление как военная организация могла иметь отношение к политическому шпионажу, поскольку Берзин слышал от Пятницкого, что я интересовался такого рода работой”, – рассказывал Зорге японским следователям, само собой весьма заинтересованным в сведениях о внутреннем устройстве советской военной разведки9.

Красной армии требовалась подробная политинформация о Китае, без обиняков сообщил Берзин своему новобранцу. По мере того как перспектива революции в Европе становилась все более туманной, все более приоритетной задачей для Кремля был Дальний Восток – представляя собой одновременно шанс и источник опасности. Успешная коммунистическая революция в Китае могла распространиться по всей Азии, лишив западные капиталистические державы превосходства за счет переворота в их колониальных империях. Импульс от Советского Союза мог, таким образом, окрасить в красный цвет весь Восток и изменить соотношение сил во всем мире в пользу Москвы10. В случае же развития в противоположном направлении Азия могла превратиться в смертельную угрозу для Советского Союза. Китай мог попасть в руки националистов, получавших финансовую поддержку от США, заклятых врагов советской власти. Япония индустриализировалась и вооружалась угрожающими темпами, и агрессивные военные группировки оказывали все большее воздействие на слабое демократическое правительство.

О чем Берзин, возможно, умолчал, так это о том, что для советских военных Дальний Восток представлял слепую зону. До 1928 года большую часть разведданных по Китаю собирал Коминтерн, прибегая к крайне ненадежной сети советских чиновников, дипломатов, китайских коммунистов и наемных информаторов. Эта смесь профессионалов и любителей, чиновников и шпионов-нелегалов обернулась кошмаром для сохранения секретности. У Берзина наверняка еще были свежи воспоминания о том, как один-единственный полицейский обыск в советской торговой миссии Arcos в лондонском Мургейте в 1927 году в один момент уничтожила весь аппарат советского шпионажа в Англии. И к сожалению – для Советов – именно британцы руководили наиболее результативными контрразведывательными и антикоммунистическими операциями в своих колониальных форпостах в Шанхае, Гонконге и Сингапуре. Москва сделала разумный вывод, что ее дипломатические представительства за рубежом больше не являются безопасными центрами, из которых можно управлять агентурой. Более того, появлялось все больше сомнений в компетенции Коминтерна как разведслужбы11.

Таким образом, перед Берзиным стояла задача создать совершенно новую сеть нелегальных агентов, находящихся под руководством нескольких офицеров-разведчиков, работающих под прикрытием журналистов, брокеров, торговцев и ученых. Основной принцип состоял в том, чтобы сотрудники и сотрудницы 4-го управления не были очевидным образом связаны с Советским Союзом, чтобы они передавали свои донесения и получали финансирование вне зависимости от советского посольства и местных коммунистических партий, а также чтобы у них была надежная легенда. По крайней мере, в теории это должно было быть так. На практике, как Зорге предстояло выяснить на собственном примере, все обстояло совсем иначе.