скачать книгу бесплатно
– У нас в правилах вот что сказано: «Воспитанницы имеют право ходить по улице только с другими воспитанницами или с наставницами».
– А ты что, наизусть все правила помнишь?
– Конечно! Мы же их с первого дня заучиваем. И каждый вечер повторяем перед сном.
– Ну, ты это… скажешь в случае чего, что в школьных правилах разрешается с одноклассниками ходить!
– Не выйдет. Я в приюте живу, значит, приютские правила главнее.
Большой Туган задумался – впервые в жизни, может быть. И проговорился:
– А как же мне тогда посмотреть на воспитанниц?
Я с трудом сдержала улыбку, изобразила удивление и спросила:
– Зачем тебе на них смотреть? Там все, как я, – в таких же робах. Одинаковые.
Он замялся. Потом понял, что всё равно уже выдал себя, и решил сказать правду.
– Мне какая-то девчонка записку написала.
– Что за записка?
– Ну, что я прекрасный незнакомец и всё такое. Заметила меня перед школой. Я ей понравился.
– А с чего ты взял, что она из приюта? У нас же там никто не умеет писать. Кроме меня.
Большой Туган так посмотрел на меня, будто впервые увидел, и спросил:
– Но ведь это не ты писала?
– Нет, конечно! – Я засмеялась. – Какой же ты незнакомец, мы с тобой уже восьмой год в одном классе учимся.
– А кто же тогда?
– Откуда мне знать! Может, та девочка попросила кого-то. В приюте – некого. Значит, на фабрике. Другие работницы учились в школе, они могли ей помочь письмо написать.
Мы помолчали. Потом Большой Туган снова спросил:
– Так как же мне на ваших девчонок посмотреть?
Я нахмурилась: пусть думает, что задача неразрешимая, шансов нет! А сама исподтишка наблюдала, как на широком плоском лице Большого Тугана появилось какое-то новое выражение, похожее на грусть. Мне даже жалко его стало. Поэтому я сказала:
– У нас дневная прогулка с семнадцати часов. Если дождя нет. Забор наш видел? Помнишь?
– Не-а, не помню, – смущённо ответил Большой Туган.
– Там снизу кирпичная стена, примерно метр высотой. А над ней решётка металлическая, ещё примерно метр. Через решётку двор видно. Если медленно идти, то можно всех воспитанниц рассмотреть.
Пока Большой Туган пытался представить, как это выглядит, я добавила:
– Только один не ходи!
– Это ещё почему?
– Дурак, что ли? Подозрительно будет! Идёт парень, на воспитанниц глазеет. Наставницы могут тревогу поднять, охранителей вызвать.
– А как же тогда?
– Приятелей позови. Если целая компания идёт по улице, наставницы ничего плохого не подумают.
– А что я им скажу?
Мне хотелось позлорадствовать: «Правду скажи! Что у тебя поклонница появилась, в женском приюте, и тебе не терпится её увидеть». Но Большой Туган смотрел на меня с такой надеждой и при этом выглядел так по-детски, что мне опять стало его жалко. И я предложила:
– Позови парней на поле телесного здоровья. У тебя дома есть мяч?
– Конечно!
– Вот и предложи им в мяч поиграть. Пусть в семнадцать часов у школы соберутся, ты приходи с мячом, и все вместе идите на поле. Как раз пройдёте мимо приюта, когда мы на прогулке будем.
Большой Туган улыбнулся, и я вдруг увидела, что не такой уж он и противный – парень как парень, просто некрасивый и туповатый. Но он же не виноват, что он такой.
Вот теперь я окончательно поняла: ни в приюте, ни в школе меня больше никто не тронет. План сработал, и я смогу спокойно учиться те несколько месяцев, которые мне оставались до окончания школы.
Глава 6. Дружба с Сарматом
С тех пор как Большой Туган сказал своим друзьям, что я нормальная девчонка, они тоже начали со мной общаться. Но не так, как с другими нашими одноклассницами. Те выглядели иначе, были настоящими девочками. Ходили в платьях, хоть и очень простых, с разными причёсками, в хорошей обуви. Гуляли по двое, по трое, держались за руки, тихо переговаривались. На одноклассников смотрели презрительно. По-моему, считали их дураками. Не из-за учёбы, конечно, а из-за поведения. На переменах мальчишки носились по коридору, хоть это и не разрешалось школьными правилами, толкали друг друга, разговаривали громко и грубо.
Иногда я оказывалась рядом с девочками и слышала их перешёптывания:
– Когда же они повзрослеют? Ведут себя как дети.
– Пойдут работать, там и повзрослеют.
– Или нет.
Остальные разговоры были об уроках, о платьях, о домашних делах. Девочки обсуждали свои проблемы: кто-то поругался с мамой из-за нового пальто, кого-то родители не взяли с собой в гости, кому-то не разрешили пойти к подруге на день рождения. Иногда мне казалось, что я им завидую. Ведь если бы мои родители не умерли, я сейчас была бы такой же, как эти девочки. Приходила бы после школы в нашу уютную квартиру, переодевалась из школьного платья в домашнее. Обедала бы не по расписанию, а когда захочу. Никаких швейных мастерских, никакой ежедневной работы на фабрике.
Но что толку об этом думать? Я не такая, у меня с ними нет ничего общего.
Обычно я стояла у окна на переменах и читала какой-нибудь учебник. Стараясь не прислушиваться, я радовалась: это даже хорошо, что девочки меня не замечают! Ведь если бы они считали меня «своей», мне пришлось бы ходить с кем-нибудь за руку по коридору и тратить время на эти скучные обсуждения.
В младших классах мне этого хотелось. Я мечтала, что одноклассницы примут меня в свою компанию и я буду с ними дружить. По сравнению с девочками из приюта школьницы казались мне очень красивыми, почти принцессами. Ведь у них были платья. Но я тогда ещё не понимала, насколько сильно эти платья влияют на их отношение ко мне. Мой приютский комбинезон делал меня другой, особой. Для одноклассниц я не была «девочкой». Но и мальчиком не была. В самом начале учёбы наша дарительница знаний представила меня всему классу:
– Это Эйна. Её родители недавно умерли, поэтому она живёт в приюте.
– А почему она так одета? – спросил кто-то из девочек.
– Потому что в приюте такая форма.
На этом всё и закончилось, я их больше не интересовала. Первое время я думала, что надо немного подождать, а потом я со всеми перезнакомлюсь и даже подружусь. Иногда я подходила к девочкам, спрашивала, как их зовут. Они вежливо отвечали, но разговор не поддерживали, и я тоже замолкала. Вскоре я уже знала всех по именам – и знала, что ни одна из девочек не хочет со мной дружить. Кажется, я даже испытала облегчение, когда поняла это. Ведь чтобы завоевать их внимание, мне пришлось бы прилагать слишком много усилий. Вместо того, чтобы повторять уроки на переменах.
И в следующие годы я научилась сама избегать общения. А оно было возможно, ведь девочки в нашем классе не были ни плохими, ни злыми. Просто им не приходило в голову, что, несмотря на мой приютский комбинезон, я не хуже их. Я выглядела как существо совсем другого вида, поэтому они и относились ко мне не так, как друг к дружке. Но на уроках часто оказывалось, что я знала больше всех – именно потому, что вместо чинной ходьбы на переменах я читала книги, – и дарители знаний любили говорить:
– Давайте спросим Эйну.
Я рассказывала интересные факты, которых никто не знал, и удивлялась: ведь всё это было написано в учебниках, мелким шрифтом, в примечаниях к основному тексту. Но никто, кроме меня, не читал эти примечания. Ведь этого нам не задавали, я это читала просто из любопытства. А остальные были не любопытны. И когда урок заканчивался, девочки иногда подходили ко мне и начинали задавать вопросы. А я отвечала коротко и неохотно, хотя и вежливо. Делала вид, что уже всё сказала на уроке – мне совсем не хотелось стоять в кружке этих аккуратных принцесс в платьях и наслаждаться их вниманием. Я понимала: если они привыкнут слушать мои рассказы, мне придётся чаще разговаривать с ними, а мне было жалко времени на это.
С мальчишками приходилось сложнее. В младших классах они вообще не обращали на меня внимания. Я была маленькой, худой, незаметной. Не подходила ни на какую роль: ни товарища по играм, ни жертвы для издевательств. Но в средних классах я подросла, уже не выглядела совсем беспомощной, к тому же дарители знаний постоянно упоминали меня на уроках – ставили в пример. Мальчишек это злило, и они начали меня дразнить из-за моей одежды, из-за некрасивой походки – и никто даже не догадывался, что в таких ботинках, которые выдавали в нашем приюте, очень сложно ходить по-другому.
Но когда меня разглядел Большой Туган, стало совсем плохо. Он выжидал момент, когда рядом окажутся его друзья, и начинал приставать ко мне: толкал, отбирал сумку, бил. Не сильно, но всё равно было очень обидно. Больше всего мне не нравилось даже не то, что у меня на плечах потом оставались синяки – это я могла вытерпеть, – а то, что я теряла драгоценное время. Большой Туган не давал мне спокойно читать перед началом уроков и на переменах. Потому я и захотела ему отомстить. Когда я придумала эти фальшивые письма, я даже не ожидала, что всё так изменится. Я думала, что смогу отвлечь новыми переживаниями только Валиту. Но Большой Туган тоже заинтересовался выдуманной поклонницей и сразу изменил отношение ко мне.
А когда это увидели его друзья, они просто стали воспринимать меня как ещё одного товарища. Не девочку, нет. Для этого я слишком по-мальчишески выглядела. Они просто приняли меня в свою компанию. Весело здоровались со мной, после уроков мы все вместе выходили из школы и часть пути шли рядом, пока я не сворачивала на свою улицу. Иногда они даже поддразнивали меня, но как-то совсем не обидно. Например, предлагали постричься очень коротко, чтобы «стать настоящим пацаном» и ходить с ними на уроки телесного здоровья. Они там часто играли в мяч, а девочки, которые занимались отдельно, делали только скучные упражнения для улучшения фигуры.
На переменах мальчишки часто просили мои тетради, чтобы списать домашнее задание, а я легко соглашалась. Меня не волновало, что они не хотели сами заниматься и готовиться к выпускным экзаменам. Это их дело, не моё.
В компании Большого Тугана было ещё четверо парней. Двое – совсем тихие, невзрачные, с похожими именами, я их даже путала: Питан и Патан. Рядом с Большим Туганом они держались робко, как будто побаивались его, и со мной разговаривали редко. Другие двое, Альвин и Сармат были лучшими друзьями Большого Тугана. Раньше они с интересом наблюдали, как он меня колотит, а теперь с таким же интересом разговаривали со мной, потому что я стала «одной из них».
Альвина я немного стеснялась. Его отец тоже был начальником, как и отец Большого Тугана, и Альвин слишком часто это упоминал. Например, если приходил в школу в новом красивом свитере, и кто-то из ребят спрашивал, откуда обновка, Альвин с гордостью говорил, что у отца на работе была выдача вещевых премий всем руководителям. Но смотреть на Альвина мне очень нравилось, хоть я и старалась делать это незаметно. Внешне он сильно отличался от своих друзей: его лицо было не грубым, не широким, как у многих других, а каким-то тонким, что ли. Я иногда думала: вот если бы он отрастил длинные волосы, его принимали бы за красивую девушку. Но сказать это вслух я бы никогда не решилась: он бы смертельно обиделся на такое.
Сармат казался мне более простым, понятным. Разговаривать с ним было легко и интересно. Иногда мы уходили из школы вдвоём, потому что другие ребята оставались после уроков переписывать контрольные, а Сармат, как и я, учился хорошо, писал все работы с первого раза. Конечно, я ему сказала – как и Большому Тугану, – что меня могут наказать, если увидят на улице с посторонним. Он кивнул:
– Понял. Сделаю вид, что мы не вместе, если кто-то появится.
Но в рабочие дни в городе было безлюдно, и мы никого не встречали, пока шли до последнего перекрёстка перед приютом. По дороге Сармат рассказывал, что мечтает стать мастером, как его отец. Сразу после экзамена на зрелость, если хорошо сдашь все предметы, можно поступить на курсы мастеров. Сармат спрашивал, пойду ли я тоже на эти курсы.
– Тебя точно возьмут, ты же самая умная в классе!
Я пожимала плечами:
– Не знаю. Наверное, пойду.
– Почему не знаешь? Разве ты не хочешь стать мастером?
Сказать ему правду я боялась: слишком несбыточными казались мои мечты. Поэтому я просто переводила разговор на другую тему. Но Сармат, кажется, догадывался, что я не собираюсь идти на фабрику простой работницей. Однако ему хватало ума не приставать ко мне с расспросами, когда я не хотела говорить.
Я много рассказывала о правилах жизни в приюте, а Сармат с интересом слушал. Больше всего его удивляло, что мне одной-единственной из всех воспитанниц удалось попасть в школу. В приюте некоторые новенькие девочки задавали мне такие вопросы, и я привыкла отвечать коротко: научилась читать и писать, поэтому мне разрешили сдать вступительные испытания. Вот и всё. Им этого хватало.
Но когда я начала говорить об этом с Сарматом, его реакция меня удивила. Он подробно расспрашивал, кто учил меня читать, как это было, как мне удалось попасть на испытания без родителей. И пока я ему рассказывала свою историю, я и сама словно взглянула на себя со стороны: восемь лет назад, когда я была неразумным и беспомощным ребёнком, я совершила настоящий подвиг, которого никто от меня не ждал. Даже тётушка Марта, без которой ничего бы не получилось, – даже она не верила, что я добьюсь своего. Она просто делала то, о чём я просила, но не думала, что результаты будут такими.
Глава 7. В школу вопреки правилам
До шести лет я жила с родителями. У нас дома были книги, и каждый вечер мама читала мне вслух. Она всегда говорила: надо обязательно учиться, без этого хорошую работу не получишь. Родители работали на механическом заводе, но устроились туда не сразу после школы, сначала они учились на курсах мастеров-механиков. Там и познакомились – это я запомнила. Отец Большого Тугана – начальник цеха на том же заводе – наверняка их знал. Но я никогда не говорила об этом с Большим Туганом. Я вообще не говорила о родителях ни с кем, кроме тётушки Марты, ведь среди моих знакомых только она их знала.
В ту зиму, когда я потеряла родителей, в городе была обычная эпидемия гриппа – такие случаются каждые несколько лет. Я заболела, лежала дома с высокой температурой, и маме разрешили пропустить несколько рабочих дней. Она поила меня тёплым витаминным напитком, сидела у моей кровати. Однажды вечером, когда папа уже вернулся с завода, в дверь постучали. Я услышала громкие голоса в коридоре, через минуту в комнату ворвался охранитель в чёрной форме. У него на плечах, как кровавые раны, сияли ярко-алые погоны. Мама наклонилась ко мне, поцеловала, шепнула: «Ничего не бойся». Охранитель схватил её за руку и вывел в коридор. На пороге комнаты она оглянулась. У неё было совсем белое лицо, как будто даже чужое. Я никогда не видела маму такой.
Я накрылась одеялом с головой и заплакала. Вцепилась зубами в подушку, потому что мне казалось, что зубы стучат на всю квартиру. Голоса стихли, никто не входил, а я боялась выглянуть. Кажется, я заснула. Меня разбудил стук каблуков. В комнате всё ещё горел свет, но за окном было уже светло. Передо мной стояла женщина в белом халате, за ней – двое мужчин с носилками. Меня, прямо с одеялом, положили на носилки и куда-то потащили. Я пыталась вскочить, но женщина крепко держала меня за руку и шипела: «Ш-ш-ш, тише». Меня привезли в больницу, долго лечили. Когда мне стало лучше, врач сказал, что мои родители тоже заразились гриппом, но спасти их не удалось.
Из больницы меня отправили в приют. Я долго не могла поверить, что родителей больше нет. Потом смирилась. Но мне было уже семь, до школы оставался год, и я спросила наставницу, когда же нас будут готовить к учёбе. Она рассердилась и велела мне забыть об этом: приютские дети в школу не ходят – это не положено. Государство даёт нам кров и пищу, чтобы мы усердно ему служили: выполняли свои обязанности, готовились стать важными участниками трудового процесса. Здесь нас научат всему, что нам пригодится в будущей жизни. А школа нам не нужна, она ведь не готовит к работе на заводах и фабриках.
Я поплакала, но расспросы не прекратила, пыталась узнать у старших воспитанниц, учится ли кто-нибудь из девочек в школе. Они не могли сказать точно. Знали только, что сейчас в их группе таких нет. Но было ли это в другие годы, они не знали.
И только когда в приюте начала работать тётушка Марта, наша бывшая соседка, она мне объяснила, почему воспитанницы не могут попасть в школу. Туда принимают только тех, кто прошёл испытание: надо прочитать несколько строчек, написать своё имя и возраст, нарисовать картинку. Детей, которые живут дома, с родителями, заранее готовят к этому: учат читать хотя бы немножко, писать несколько слов и рисовать самые простые картинки. Поэтому они легко проходят предшкольное испытание. А в приюте никто не занимается с детьми, поэтому они не умеют всего этого делать.
Но тётушка Марта слышала от знакомых, что бывает и по-другому. Если девочка уже ходила в школу до того, как родители умерли, то и в приюте она продолжает учиться. А значит, это не запрещено, наставница меня обманула.
Сначала я никому ничего не говорила, но целыми днями обдумывала разные способы перехитрить правила. Мне очень хотелось попасть в школу. Моя мама так надеялась, что я буду учиться! Однажды я решилась попросить тётушку Марту мне помочь. Она не верила, что я справлюсь, но согласилась. По вечерам, когда все засыпали, я шла к ней в каморку у входной двери, и она учила меня читать и рисовать. Если в вестибюль выходила дежурная наставница, Марта прятала меня под кушеткой, и я немало времени провела, лёжа на пыльном полу с книжкой и тетрадкой.
И вот подошёл день предшкольного испытания. Марта договорилась с моей наставницей, что заберёт меня на весь день. Она так уже делала несколько раз, водила меня к себе домой, даже показывала мне дверь моей бывшей квартиры.
А в этот раз мы сначала пошли в школу. Мне было очень страшно. Все дети пришли с родителями, а некоторые и с другими родственниками, целыми большими семьями. И одеты все были красиво, в обычную домашнюю одежду, у всех разную. А на мне был серый приютский комбинезон. Тётушка Марта подошла к испытательной комиссии, долго с ними о чём-то спорила. Потом я узнала, что меня не хотели допускать к испытанию, раз я из приюта. Марта их еле уговорила: сказала, что мои родители, пока были живы, успели подготовить меня к школе, сами меня всему научили, а я девочка способная, всё запомнила. И никто не виноват, что они не дожили до испытания. Зачем лишать меня шанса поступить в школу? Ведь если я не пройду испытание, меня просто не примут, и всё. Всего пять минут, от которых зависит моя судьба.
Комиссия в конце концов согласилась, меня включили в список, и после двух часов ожидания подошла моя очередь. Суровые дарители знаний не сделали мне поблажку из-за того, что я сирота. Читать пришлось не просто несколько строчек, как остальным, а целую страницу. Спасибо тётушке Марте, я справилась легко. И все слова написала без ошибок: «меня зовут эйна мне восемь лет». И напоследок нарисовала солнце над фабричными трубами и крышами заводов, облака на небе и человечков внизу.
В школу меня приняли. Только зря я думала, что самое сложное уже позади! В первый же день выяснилось, что мне потребуется особое расписание, и добиваться этого я должна сама. Уроки в школе начинались в восемь и заканчивались в двенадцать. А наша младшая группа в это время сперва два часа работала в швейной мастерской, а потом гуляла во дворе. И наставница не могла отпускать меня в школу без специального документа. Тётушка Марта кое-как уговорила её всего один раз дать мне уйти, чтобы я могла встретиться с директором школы. Мы пошли к нему вместе.
Его звали Даритель Кириан. Если бы не он, я бы вообще не смогла учиться. Когда мы зашли в его кабинет, он поднял голову и ободряюще улыбнулся:
– Так ты Эйна, да? Пришла за разрешением для приюта?
Оказалось, что я не первая такая. Если в школе были ученики из приюта, то директор писал официальное письмо в приют на бланке Комитета защиты детства, и главная наставница была обязана составить для ученицы особое расписание. В тот же день курьер отнёс такое письмо Наставнице Фламии – она уже тогда была главной у нас в приюте. После этого мне отменили утренние два часа в швейной мастерской и утреннюю прогулку с группой, а всё остальное не изменилось. А значит, мне нужно было делать уроки в короткие промежутки свободного времени: несколько минут перед обедом и сразу после него, несколько минут перед полдником, несколько минут перед сном.
Я быстро научилась тратить эти драгоценные минуты с пользой. Бегло просматривала страницу учебника и запоминала главные слова, а потом, занимаясь другими делами вместе с остальными воспитанницами, мысленно повторяла прочитанное. Сначала получалось не очень хорошо, но потом я так натренировалась, что стала запоминать текст учебников целыми страницами.
А письменные задания иногда удавалось сделать прямо в школе, на переменах или после контрольных, если я сдавала работу раньше всех и оставалась в классе ждать звонка. Но если не успевала, я всегда могла пойти после отбоя к тётушке Марте в каморку и позаниматься там. Правда, после этого я шла в школу не выспавшаяся, и учиться было сложнее.
Первые два года после поступления оказались самыми тяжёлыми. После обеда начинался фабричный курс – нас готовили к будущей работе. Рассказывали, как устроено производство, что мы будем делать после перехода в среднюю группу. Сразу после этого я читала учебники, потом полдник, потом дневная прогулка. И когда мы наконец оказывались в швейной мастерской – замёрзшие, с озябшими руками, – я должна была выполнить двойную норму. Хоть мне и отменили утренние часы шитья, Наставница Фламия велела не давать мне поблажек. Поэтому от меня требовали таких же результатов, как от других девочек. Я очень старалась. Помню вечно исколотые пальцы, мозоли на руках от тяжёлых портновских ножниц. А самое неприятное – мне всё время хотелось спать. Иногда я засыпала прямо в швейной мастерской, поставив локти на стол и подперев лоб ладонями. Тогда моя соседка чуть сдвигала стул, чтобы заслонить меня от наставницы, а потом толкала в бок, когда та начинала ходить по рядам и проверять, как идёт работа.
Следующие три года я была в средней группе; мы уже начали работать на фабрике, и стало чуть полегче. По просьбе директора школы мне снова отменили утреннюю прогулку и утреннее шитьё, но теперь я не так сильно уставала. С этого года мы уже ходили работать на фабрику, поэтому наши нормы шитья уменьшились. Комитет защиты детства тщательно следил за соблюдением возрастных ограничений: детям с десяти до тринадцати лет разрешалось работать не больше шести часов в день. После четырёх часов на фабрике у нас оставалось ещё два часа для шитья. Как и в прошлом году, я должна была сделать норму всего за час – но раньше мне нужно было уложить в этот час то, что другие девочки сшили за три часа, а сейчас – только за два. А это мне удавалось легко, я уже привыкла шить быстро.
И ещё я не могла брать утренние смены, потому что ходила в школу как раз в это время. Но в средней группе нашей наставницей назначили пожилую добродушную Азалию – она сама составляла расписание для всей группы и всегда давала мне дневные смены. Все те три года моё расписание не менялось, мне не приходилось никого ни о чём просить, и я легко продержалась до конца пятого класса.
Зато в последние три года, когда я перешла в старшую группу, мне стало и легче, и труднее одновременно. Я выросла, стала злой и хитрой – теперь я была готова добиваться своего любой ценой. А вот с наставницей не повезло. Раньше я редко сталкивалась с Фламией, начальницей нашего приюта. От неё зависели только поправки в моём расписании, да и то она не могла мне ничем навредить, потому что из школы всегда приходили официальные письма. А теперь я попала в её группу.
Это случилось весной. День рождения у меня в январе, а перевод в новую группу у нас бывает два раза в год, весной и осенью. Все, кому исполнилось тринадцать лет с начала октября до конца марта, с первого апреля попадают в старшую группу. В первый же учебный день после моего перевода Наставница Фламия заявила:
– Письмо из школы касалось расписания средней группы. А ты теперь в старшей. У нас тут другое расписание. Насчёт него мне никто не писал. Не рассчитывай, что у тебя здесь будет особое положение. Иди в мастерскую.
После шитья и прогулки, на которую она заставила меня пойти вместе с группой, уроки уже закончились, но я всё равно побежала в школу. Наш директор, Даритель Кириан, ещё не ушёл. Я ему всё рассказала: теперь я в новой группе – там другое расписание – и наставница не отпускает меня в школу. Может быть, мне вообще придётся бросить учёбу.
Даритель Кириан знал, что у меня самые высокие оценки в классе, и возмутился, что мне в голову лезут такие глупости. Сразу написал новое письмо в приют и прочитал вслух. Оказалось, что я «гордость школы» и что учёба для таких способных детей, как я, важнее трудовой подготовки, которую мне дают в приюте. Курьер в форме сразу же понёс письмо адресату, а я пошла в Зал дарителей знаний, чтобы узнать задание на завтра.
Жаль, что я сама эту сцену не видела, мне девчонки потом рассказывали: курьер вызвал Наставницу Фламию в вестибюль, а они сверху, с лестничной площадки, подсматривали. Вручил ей письмо, заставил расписаться в квитанции, ушёл – весь такой нарядный, красивый! А Наставница Фламия осталась стоять посреди вестибюля с конвертом – держала его в вытянутой руке, как будто внутри бомба. А там всего лишь стояла печать Комитета защиты детства – вот что так напугало Наставницу Фламию. У нас и приюты, и школы подчинялись одному и тому же комитету. Хоть она и получала такие письма раньше, их всегда приносили в начале учебного года, в сентябре. Наставница Фламия не ожидала, что я смогу так быстро договориться с директором. Наверное, подумала, что её решили заменить другой наставницей.
Вот тогда-то она меня окончательно возненавидела. В школу, конечно, отпускала – с этим она ничего не могла поделать. И после письма от Дарителя Кириана объявила при всех, что на время учёбы в школе освобождает меня от утренней прогулки, а в швейной мастерской я буду работать в другие часы, не вместе со всеми. Но постоянно твердила, что из-за меня у неё группа не идеальная! А всё из-за того, что Наставница Фламия упорно назначала мне утренние смены на фабрике и мне каждый раз приходилось меняться с девчонками, переносить свою смену на день или на вечер. И каждую такую замену Наставница Фламия должна была одобрить лично. Я её не понимала: она же знала, что я не смогу пойти на фабрику утром и всё равно буду с кем-то меняться. Зачем же она снова и снова давала мне эти смены, а потом кричала на меня? Только чтобы выплеснуть свою злость?
Тётушка Марта, когда я ей жаловалась, говорила, что так и есть: некоторым людям надо постоянно на кого-то кричать, они без этого не могут. Что ж, придётся потерпеть. Не так уж долго мне осталось тут жить.
