Рассказы. Англия и немного Египта

– Она ничего не сделает, – равнодушно ответил Хард.

– Я вспомнил ещё одну забавную историю, она почти так же трагична, как ваша! Это случилось с моей племянницей Диной, когда та училась в третьем классе пансиона Святой Луизы. Дина невероятно преуспела в изучении истории и мучила нас рассказами о мастерах древних культов, а иногда и показывала на игрушечных медведях, как следует приносить жертвы, чтобы задобрить богов. Мы поощряли её увлечение ровно до того дня, пока к нам на ужин не приехал помощник федерального канцлера Германии и по совместительству большой друг моего старшего брата. Первые часы мы мило болтали и строили планы на лето. Дина спокойно рисовала и как будто не слышала наших разговоров. Как выяснилось позже, она выжидала. Мы опустошили бутылочку «Бенрича» и, конечно же, заговорили о политике. Милое дитя отложило свои картинки и улеглось на диванные подушки. Эта интриганка даже прикрыла глаза. Она вела себя так тихо и примерно, что мы забыли о ней и, признаюсь, хватили лишнего. Мы громко спорили и обвиняли власти в бездействии и продажности и вот, когда дело дошло до дыр в государственном бюджете и скором отчёте министерства финансов, безразличие на личике Дины сменилось нехорошей улыбкой. Она просунула ладошку под диванную подушку и вытащила оттуда верёвочку, к которой было привязано нечто, похожее на чернослив. Дина подошла к уважаемому чиновнику и молча повесила шнурок с черносливом ему на шею. Питер был так занят нашим спором, что не глядя взялся и не выпускал чернослив до тех пор, пока не рассказал нам, как плохо собирается налог солидарности в его родной Германии. Дина стояла рядом, а когда тот закончил, кивнула на нас: «Мистер Штрасс, а это ведь ваши друзья! Только представьте, что будет в Бундестаге этой весной, когда вы будете окружены оппозицией. Но с этим амулетом из сушёного свиного желудка вам ничего не грозит!» Питер вскочил и долго кричал по-немецки про маленьких коварных фрау, которые, верно, работают на правительство Британии. Признаюсь, нам понадобилось немало сил, чтобы всё обратить в шутку, однако больше уважаемый Штрасс к нам в гости не заглядывал.

* * *

– Вы ведь хорошо знаете мою Рози? Моя жена – истинная святая, она добрая и ранимая, элегантная, носит жемчуг и обожает маленькие бутылочки! Ими уставлены все свободные поверхности нашего дома. Некоторые из них не лишены изящества, но большинство – просто цветные стекляшки. Я долго не находил ответа, для чего они ей, пока она не объяснила, что все её подруги что-то собирают и что ей следует поступать так же. И потом, бутылочки могут понадобиться, если я решусь на предательство. Я потребовал объяснений. «Если ты решишь сделать меня несчастной, я ничего не скажу тебе. Что я могу сделать, Хард? Только молиться Богу и собирать слёзы в эти стекляшки».

– Вы оба романтики, Хард! Это же надо – устроить такое! Ты двадцать лет проверяешь бутылочки? Великолепно!

– Мы женаты двадцать три года и ни разу за это время даже не спорили. Кроме, пожалуй, истории с бутылочкой из дома Вальтера Скотта, которую моя Рози очень хотела, но так и не смогла купить. Тогда я видел, как она плакала, а я пытался ей доказать, что в этой бутылочке слёзы его жены и что мы не имеем права претендовать на такую историческую ценность.

– Хард, я завидую Вам! Какой интереснейшей жизнью ты живёшь: ты влюблён в золотую антилопу, а твоя жена собирает слёзы в склянки из цветного стекла! Я думал, что знаю тебя, мы общаемся тридцать лет, но нет, Хард, мы познакомились только час назад! И я признаюсь – ты самый любопытный и самый откровенный человек из всех моих знакомых! – искренне сказал я ему.

– Не торопитесь, Роланд, я болен и, значит, способен черт-те на что! По крайней мере, в этом убеждён мистер Дилан.

– Дайте я угадаю. Дилан выглядит как водитель автобуса: внимательный и смелый!

– Мой Дилан, в отличие от вашего, болтун. Кажется, все слова в этом мире принадлежат ему одному! Но он появится позже. А сейчас я расскажу о том, как заметил в бутылочке над камином жидкость. Я испугался, начал перебирать свои проступки, но ничего так и не смог вспомнить. Моя жена сохраняла спокойствие, чем натолкнула меня на мысли о прошлом Рождестве, когда мы остались в городе, хотя Рози просилась съездить в аббатство Шафтсбери. Я успокоился ровно на сутки. На следующий день наполненных бутылочек было уже две, потом три, потом больше. Я не выдержал и решился на разговор, но Рози ничего не ответила.

– Вы перестали спать в супружеской постели и ещё удивляетесь, почему ваша жена льёт слёзы?

– Роланд, двадцать три года! Постель давно стала лишь дружеской кроватью. И всё же я догадался. Я заметил, как прислуга обходит стороной мою антилопу во время уборки, и, спросив её об этом, получил в ответ: «Мисс Хард не велит нам убирать с неё пыль». В тот же день я перевёз антилопу в свой кабинет на работе и, конечно же, с того дня уходил из дому не завтракая, а возвращался за полночь. Бутылочек становилось больше с каждым днём, и меня это изводило. А потом ко мне в кабинет зашёл человек, который представился мистером Диланом и, показав диплом доктора, принялся рассказывать о том, как моя жена тревожится за моё душевное равновесие и просит его помочь вернуть ей прежнего мужа, не увлечённого ничем, кроме неё и своего банка. Я взял с него слово, что всё, о чём он узнает, останется между нами. Он поклялся.

– Хард, вы банкир! Вам следовало потребовать, чтобы Дилан привёл поручителя, – воскликнул я.

– Я был так подавлен, Роланд, чувствовал себя мальчишкой, которого уличили в том, что он вытащил шиллинг из благотворительной урны в соборе Святого Павла. Я рассказал Дилану историю антилопы: про то, как долго я пытался ею завладеть и как счастлив от того, что у меня это получилось. Он кивал, говорил, что понимает, каково это. И, знаете, Дилан и правда понял меня, он выглядел как человек, который хотел и не получал, а потом получил и испытал блаженство. Я увидел в нём соратника и доверился ему абсолютно во всём. Он узнал историю антилопы полностью.

– Хард, эти ребята с дипломами десять лет учатся, чтобы залезать в самые глубины человеческой души! Вы попались на его удочку, – покачал я головой.

– Он был весьма тактичен и не перебивал меня. Я видел, как он радуется вместе со мной и так же, как я, грустит. Когда с историей было покончено, он попросил разрешения рассмотреть антилопу и, если я позволю, её потрогать.

– Вы разрешили ему потрогать свою антилопу? Он неслыханный наглец. Бесцеремонный и дерзкий.

Хард состроил недовольную мину и кивнул.

– Да, он долго ею занимался, а потом взял и… положил на пол, чтобы рассмотреть её копытца. Он нацепил очки и долго ползал вокруг неё, а потом воскликнул: «Мистер Хард, её сделали в девяносто третьем году! Ей едва ли двадцать лет.

– Хорошо, что она совершеннолетняя! – не смог сдержаться я.

– На её копытце мы обнаружили две цифры, 9 и 3. Дилан утверждал, что моя антилопа – искусный новодел, я же утверждал, что речь идёт о 93 годе после Рождества Христова. И всё-таки его аргументы были сильнее: в 93 году от Рождества Христова даже арабы не знали арабских цифр, к тому же цифры были чёткими и абсолютно точно не принадлежали древней человеческой руке, водящей палочкой по раскалённому металлу. Я был так подавлен этой новостью, что пообещал Дилану избавиться от антилопы. На следующий же день я отнёс её в лавку Мюррею, молча поставил возле витрины и ушёл. А теперь я скажу, зачем я втянул во всё это вас, – объявил Хард и схватил меня за руку. – Я прошу вас, Роланд, нет, я вас умоляю, выкупите её обратно, я дам вам сколько потребуется. Пусть она стоит у вас дома, я буду её навещать. Спасите меня.

Я не стал сопротивляться, пообещал ему, что вскоре он воссоединится со своей золотой статуйкой, и предположил, что, наверное, и та без него тоскует.

Лицо Харда разгладилось. Впервые за нашу встречу он улыбнулся.

* * *

Я представлял, как приду в магазин и как мне придётся торговаться и выслушивать отказы. Меня вынудят шуметь и, вероятно, драться, ведь иначе антилопу не заполучить. Но я не Хард и совершенно не хочу лепить затрещины, поэтому я решил не торопиться и как следует всё обдумать.

Хард названивал мне ежедневно, а я врал, что борюсь за его любовь, а это, как он должен понимать, требует времени.

Я решился пойти в лавку только через месяц, уговорив себя, что всё сложится отлично и мне не придётся добиваться своего силой, ведь я интеллигентный англичанин, я скрипач, я люблю фарфор. Хард – другой, он не смотрит на фарфор и кокнет его об пол, если ему заблагорассудится.

Пока я добрался до Овингтон, мои ладони взмокли, сердце застучало, но, когда меня встретила пустая витрина и закрытые двери, я опять стал храбрым, перебежал дорогу и уселся на лучшее место в ливанском ресторане.

– Я был у вас летом, – как бы невзначай обратился я к официанту, когда было покончено с мясными лепёшками, – напротив вас была совершенно очаровательная лавка, где торговали золотом.

– Никакого золота там не было, – усмехнулся молодой официант, – одни бусы и халаты. Они съехали на прошлой неделе.

Я охнул. Из-за моей нелепой трусости мой лучший друг лишился шанса на счастье с антилопой.

Я попытался выяснить новый адрес или телефон, но, увы, мальчишка ничего не знал. Я ушёл ни с чем и, признаюсь, к своему стыду, следующий месяц скрывался от Харда.

Каждый день я намеревался сказать ему правду, но так и не находил в себе смелости.

– Хард, я нашёл прекрасного пони и решил вам его подарить! – заявил бы я ему. Он бы обо всём догадался и назвал бы меня подлецом, ведь я дал ему слово джентльмена и всё провалил.

Всю зиму я терзался, придумывал и репетировал речь. К тому времени Хард перестал меня разыскивать, и я решил, что он сам наведался к своим должникам, а это значит, я не стану вестником печали. Я повеселел и набрал его номер телефона:

– Хард, как я рад слышать вас! – сказал я ему и предложил прогуляться в Гайд-парке. Он согласился.

Я приехал пораньше, сел на скамейку, и тут меня пронзила мысль, что Хард никуда не ходил и ничего не знает, иначе почему бы он согласился со мной встретиться.

Мне сделалось дурно, я начал молиться. Я просил избавления, раскаивался в трусости, требовал у небес смелости хотя бы на ближайший час. Я почти всё высказал, когда рядом присели две седовласые дамы. Они были слишком смуглыми для английского марта, обе блестели красной помадой, обе позвякивали золотыми браслетами. На головах у них были платки, а в руках – добротные американские сумки.

Я невольно прислушался к их разговору и замер на следующие двадцать минут, до момента, пока они не решили пройтись. К счастью, дамы были не очень энергичны, не особо бдительны и немного глуховаты, отчего мне самому не приходилось напрягать слух. Я преследовал их по пятам, они же меня не замечали. Со стороны, вероятно, это выглядело, как будто пожилая мать попросила своего сына сводить её куда-нибудь в субботу, потому что та давно не встречалась с подругой, и теперь он дарит им радость общения, ведь он примерный сын, почти эталон.

И когда две пожилые ливанки увели меня в самую чащу и я уже начал разбирать имена их дочерей, набравшихся интернациональной дряни, и понял, что всё, что мне было нужно, они мне рассказали, я рванул обратно, к скамейке.

– Хард, дружище, – закричал я, пробегая мимо каштана. Добравшись до него, я вцепился в его руку.

– Роланд, вы бежали? – воскликнул он.

– Да, – я прыгал на месте, – бежим вместе!

Я потащил его за собой, он поддался.

– Я тысячу раз представлял нашу встречу, – задыхался Хард. – Думал, мы сядем, может быть, выпьем, я буду ждать, а вы меня томить. Вместо этого мы бежим по парку, как собачники воскресным утром! Роланд, на мне выходные туфли из замши и тугой жилет, я взмок!

– Сейчас главное – не переохлаждаться! Держитесь за мной! – велел я ему и вырвался вперёд.

Мы выбежали из парка, пересекли два перекрёстка, пробежали по аллее и свернули на Брук-Мьюс. Хард всё время отставал: то завязать шнурок, то пожать чью-то протянутую ладонь, то приподнять шляпу и поклониться.

Я увидел вдалеке вывеску «93» и ещё ускорился.

– Ну что, Хард, вы довольны? – крикнул я ему, указывая на резную дверь.

– Немедленно объясните, что всё это значит! – срывающимся голосом крикнул мне Хард и, как марафонец, упёрся руками в колени, чтобы отдышаться. – Вы… вы… чёрт подери, Роланд, что вы устроили? Я дружил с вами тридцать лет не для того, чтобы опозориться на весь Лондон! За последний час я не встретил только Её величества!

– Пригладьте волосы, дружище, и толкните эту дверь. Сейчас вам предстоит узнать кое-что интересное.

– Уж лучше я толкну вас, вы упадёте в эту глубокую лужу, а тут, на неудачу, корреспондент! Так и вижу подпись под фото: «Известный скрипач забрался в самую грязь», – ругал он меня, но волосы пригладил и одёрнул пиджак.

Я не захаживал в антикварные лавки лет десять. В последний раз это было в Париже, когда я был убеждён своей супругой в нужности ненужной картины. Я стоял без дела почти час, пока моя благоверная меняла картину на брошку, купленную в Амстердаме у странной женщины по имени Джилл, и сто франков сверху. Помню, как подумал, что моя практичная жена изящно избавилась от уродливой вещицы, а я дилетант, которому даже не снилась подобная ловкость.

У меня не было тяги к собирательству, поэтому я не чувствовал в набитом стариной магазине ничего особенного. А вот у Харда блестели глаза, он таращился по сторонам, как маленький мальчишка в музее антропологии. Я оставался безразличным и к бархатным табуретам, и к вазам, и к тарелкам с рюмками. Меня не трогали ни подносы, ни ножи, ни кадки для цветов, ни статуэтки неизвестных женщин. Хард хватал всё подряд, мычал и радовался.

– О, какая вещица, Роланд, ещё и с отметиной! – он ткнул в меня потемневшим боком какой-то подставки.

– Им получил в лоб один небезызвестный граф, джентльмены, – услышали мы чуть скрипучий голос и увидали белого старичка лет эдак ста пятидесяти. Он медленно направился в нашу сторону. – Вы хотите услышать историю графа? – спросил он. И сразу же начал: – Одна юная графиня, став невестой, узнала, что ей предстоит жить за городом, в фамильном поместье мужа…

– Сэр, – остановил я его, – нам не нужна история графа, мы пришли за другим!

– Я так и знал! – просиял старичок и засмеялся. – Какую историю вам рассказать, джентльмены? Только прошу вас, зовите меня не «Этот старик не заслуживает доверия», а «Послушаем мудрого Мистера Маркуса».

Мы молчали.

– Может быть, вы хотите историю этой кошки? – он кивнул на резную копилку. – Или этой фарфоровой маски? Кого она только не прятала!

– А вот это я бы послушал! – улыбнулся Хард.

– Мы пришли за антилопой, – напомнил я ему.

– Да! – воскликнул Хард немного удивлённо. Но уверенно продолжил: – Именно так, сэр. Она у вас?

– Ах вот оно что! Я сразу понял: такие господа не могут прийти за кошкой! Им подавай нечто особенное, им подавай чистую любовь! – он медленно побрёл в соседнюю комнату, к заваленному статуэтками и резными шкатулками столу.

– Всем подавай любовь, а как заполучат – несут обратно, – бурчал себе под нос старик. – А почему? Потому что страшно! «Жил как безвольный фунтик: куда дуло, туда и катился», а тут раз – всё можно, на всё хватает! А готов ты к такому? А знаешь, что делать? Нет! Вот и несут обратно, боятся.

– Что он там бормочет? – удивился Хард.

Маркус спохватился и, обернувшись, одобрительно закивал и заулыбался.

Я всё расслышал, но пожал плечами и ответил:

– Вспоминает, куда её поставил, дружище!