скачать книгу бесплатно
Юный врач написал мне на синей врачебной бумажке название и адрес госпиталя, в который мне стоит обратиться. Он пообещал, что позвонит своему знакомому доктору, который работает там много лет. А на прощание похлопал меня по плечу, словно отец, и сказал: бэ ацлаха[2 - «Бэ ацлаха» в переводе с иврита означает «удачи».]!
И, выходя в серый коридор из его кабинета, я вдруг некстати подумала о том, что вся вот эта «жеребцовость», которую в нем замечают женщины, – это не его. Она просто передалось по наследству от каких-то предков, и не стоила ему никакого труда. А он, этот юный врач, совсем простой. Человек, который без памяти любит своих девочек, жену и дочь; который надеется, что «перегорит» вся любовь к нему у медсестер, санитарок и прочих неустроенных женщин его больницы. Быть может, он вообще почел бы за благо, если б ему при рождении дали менее броскую внешность…
Сжимая в кулаке бумажку, я вернулась в палату, тихо собрала свои вещи, и, проскользнув через медицинский пост с громко сопящей в крепком сне толстой медсестрой, спустилась вниз по лестнице до черного выхода. Я заметила еще днем, что он всегда открыт, – там курили все кому не лень. Толкнула в полной темноте дверь. Заперто. Черт. Черт, черт, черт!!!
Я дергала и дергала за дверь, и в нос мне бил крепкий морозный аромат, который просачивался сквозь дверные щели, и запах холодного железа. По щекам горохом катились слезы; я чувствовала, как прихватывает мокрую щеку к студеным стальным перемычкам дверной коробки.
В кромешной тьме я шарила руками по дверному полотну, пока наконец не нащупала благословенную задвижку. Потянув за нее, я распахнула дверь в ночную зимнюю стужу. Меня тут же обдало морозом. Благо, я не сдавала в гардероб свою куртку и ботинки, – и их, и даже шапку, я натянула здесь же, ежась от внезапно окатившего холода.
А потом побежала через парк, на парковку, где стояла моя сонная машинка. Нажала на кнопку брелока, и автомобиль приветливо подмигнул желтыми фарами. Я села, поежившись от холодного сиденья, и скомандовала сама себе: в аэропорт!
На выезде с парковки остановилась. Так. У меня нет с собой ни загранпаспорта, ни каких-либо вещей, а в куртке и ботинках я буду смотреться в жарком Тель-Авиве как минимум нелепо. Подумала еще немного, барабаня пальцами по холодной поверхности руля, потом, взревев мотором и моргнув сквозь снежную тьму желтыми фарами, повернула в сторону дома.
Метель стучала в мое окно, и своими завываниями она будто уговаривала меня – останься! Ничего не получится! На что ты надеешься вообще?
Я не знала, что ей ответить, поэтому просто оставила ее реплики без внимания. Подъехала к дому, заглушила мотор машины. Открыла тяжелую подъездную дверь и захлопнула ее за собой, надежно отсекая кликушенские метельные крики. В подъезде было темно и зябко, и я сунула руки поглубже в карманы куртки. Поднялась по скрипучим ступеням наверх.
В квартире я даже не зажигала свет. Хотя был такой соблазн, но я знала, – стоит мне только его включить, как я начну передвигать какие-нибудь предметы с места на место, менять порядок кухонной утвари и до потери пульса трогать ручки у шкафов. Стоит только начать, и я уже не смогу уехать: меня захватят привычные действия, которыми я раньше спасалась от ужаса перед действительностью. Какое-то время я даже не могла покинуть стены дома, не потрогав по часовой стрелке несколько раз подряд все дверцы кухонных шкафов. Мне казалось, что стоит только наполнить свою жизнь ритуалами, и тогда будет не так страшно.
Впотьмах нашарив коробку с документами, выуживаю из нее свой заграничный паспорт, – он подмигивает мне в лунном свете своей золотистой надписью, – и иду назад, в темноту.
А. Мне же еще одежда нужна какая-нибудь, и другие необходимые вещи.
Секунду помявшись на пороге, я разворачиваюсь и захожу в ванную, где, подсвечивая себе телефоном, бросаю в косметичку несколько упаковок контактных линз и пару банок с кремами. Потом таким же образом, с телефоном в одной руке, выуживаю из платяного шкафа небольшой рюкзак, сую в него, скомкав второпях, несколько футболок, белье, цветастую юбку, которая по моей забывчивости не перекочевала в сумку с убранными на хранение в гараж летними вещами. В коридоре бросаю туда же босоножки на деревянной подошве, расческу, айпад и зарядник, сама переобуваюсь в кеды, повязываю вместо шарфа первую попавшуюся косынку. Потом захлопываю дверь и спускаюсь бегом по лестнице, не оглядываясь, – будто боюсь, что кто-то станет меня догонять.
Выскочив из подъезда, я прижимаюсь спиной к замерзшей металлической двери. Перед лицом летит снег, диагонально, пересекая под прямым углом свет от маленького фонаря над подъездом.
Куда я еду? Ну куда? И зачем?..
Чешется нога. Я почесываю бедро, исколотое медсестрой, и натыкаюсь пальцем на что-то тонкое и твердое, лежащее в переднем кармане джинсов. Достаю. Это тот самый синий листочек, на котором написан заветный адрес – Ришон-ле-Цион[3 - Ришон-ле-Цион – город, расположенный в центральной части Израиля.], город, название которого переводится как «Первый храм»; клиника Ма Ор, доктор Гринбаум.
Интересно, он тоже юный, как тот больничный врач, будущий эмигрант?..
Хорошо. Значит, хотя бы на один вопрос из мучавшей меня партии я знаю точный ответ.
Я знаю, куда еду.
Почувствовав, что у меня мерзнет нос, причем уже довольно продолжительное время, я наконец отлипаю от металлической двери и иду к машине. Та снова приветливо моргает мне желтыми огоньками своих круглых японских глаз. Пристегиваемся, устраиваемся поудобнее, включаем в аудиосистеме Brazzaville[4 - Американская инди-группа, записавшая кавер на песню Олега Кваши «Зеленоглазое такси».]. Нет, не то. Пусть будет Jingle Bells[5 - Рождественская песня, также известная, как «One Horse Open Sleigh»].
И под эту старую рождественскую мелодию сквозь метель я еду в сторону аэропорта.
Лес по обеим сторонам трассы нежно обнимает меня своими еловыми лапами, и будто покачивает на коленях; моя маленькая машина летит, словно комета, в кромешной тьме, а из динамиков несутся звуки вечного гимна победы дня над сумраком.
Дорога в аэропорт заняла у меня менее часа. Проходя досмотр в аэропорту, ежилась, – так сыро и холодно здесь было.
Поднялась на второй этаж, взяла стакан горячего кофе, достала из рюкзака айпад со смотанными в клубочек наушниками. Пока я их разматывала, – маленький белый планшет, которого я, кстати, зову «Пудель», прилежно искал сеть. Нужно найти возможность поскорее (и подешевле!) добраться до бедной богатой страны под названием Израиль. От страны, от которой в очередной раз зависит все мое будущее.
Было три часа ночи, тот самый Час быка, когда сон самый трепетный, и видения приходят страшные и пугающие. К счастью, я сейчас не спала, а двигалась, причем, надеюсь, что в правильном направлении.
Включив «Радио семь на семи холмах», где как раз транслировалась какая-то ночная программа из серии «Для тех, кто сейчас не спит», я стала искать пути, которыми можно выбраться в Израиль из этого морозного ужаса прямо сейчас.
Так. Из моего города я могу полететь в два места: в Москву и Уфу. В первом случае – билеты дешевле, вылеты чаще, во втором – ну… город красивый. Нет, это не причина. Останавливаемся на Москве. Есть пять рейсов со стыковкой в Москве на сегодняшнее утро, два из них – вполне бюджетные, восемь – девять тысяч рублей. Отлично, беру ближайший. Там как раз стыковка двухчасовая, мало шансов опоздать на вылет.
Покупаю билет через интернет, здесь же регистрируюсь на рейс. Потом беру себе еще один кофе. В уставший, лишенный сна уже вторые сутки мозг вкрадывается мысль о том, что хорошо бы предупредить коллег. А лучше сразу начальство. В общем-то я уже говорила, что беру больничный, но они не особо привыкли к моему отсутствию в офисе и, видимо, считают, что уже завтра я буду стоять как штык на страже интересов компании.
Пишу СМС-сообщение шефу, где длинно и витиевато объясняю, что со мной произошло и почему мне нужно лететь именно туда и именно сейчас. Дописав, долго смотрю на это пространное письмо, и вдруг понимаю: он даже не будет его читать. Просто позвонит завтра, чтобы, как он говорит, «уточнить кое-какие вопросы». Поэтому я пишу ему просто – «Доброе утро. Я не смогу выйти на работу. Завтра и в ближайшее время».
Кладу телефон в карман джинсов, забираюсь с ногами на кресло и включаю радио в наушниках погромче. До начала посадки остается час.
Еще через полчаса я вдруг слышу какой-то звук. Он настойчиво пробивается сквозь волны мелодий, которыми кормит меня «Радио семь». Открываю глаза. Рядом стоит уборщица, и что-то раздраженно мне говорит. Снимаю один наушник, и в освободившееся ухо сразу врывается: «… же это такое! Придут, натопчут, а потом давай ногами своими кресла загаживать! Вот дома ты у себя так же себя ведешь?!».
Вздыхаю. Опускаю ноги на пол. Вставляю обратно наушник, и отворачиваюсь от нее. Некоторое время продолжаю фоном слушать звуки ее тонкого, с ехидцей, какого-то надломленного голоса, а потом он прекращает меня беспокоить.
Телефон неслышно вибрирует. Будильник. Пора вставать, карета подана, мадам.
На стойке регистрации еще никого нет, только несколько пассажиров переговариваются через ряд кресел. Я встаю около стойки, и в одну секунду передо мной возникает стюардесса.
– Ваши билеты, – профессионально улыбаясь, говорит она.
Ее улыбка существует отдельно от нее, как у Чеширского кота.
Протягиваю ей телефон с номерами билета.
Изучает списки.
– Извините, но вам не сюда. Вам в зал международных рейсов, – и подаренная мне улыбка, наклеенная на ее лицо, перемещается к следующему пассажиру.
Черт. Черт! Черт!! Черт!!!
Я совсем забыла, что у меня трансфер перед заграницей, и, значит, мне нужно проходить досмотр в другой зоне. Бегу туда, на полпути вспоминаю, что оставила свой рюкзак в зале. Возвращаюсь за ним, хватаю за лямку, и мы снова бежим.
Вроде бы успели. Сотрудница авиакомпании не выказывает недовольства моим опозданием. Я быстро прохожу проверку, досмотр и все остальные процедуры, и вскоре встаю в хвост проходящих на борт.
У меня место около прохода: не люблю летать, а смотреть в окно во время полета – тем более. Но оно почему-то занято. На всех трех креслах сидят разновозрастные дети, рядом с самым маленьким из которых я краем глаза улавливаю какое-то шевеление. Ага, это мама, просто она нагнулась к полу и роется в стоящей на нем сумке. Подхожу и внятно говорю:
– Извините, но мое место – 18С.
Она поднимает голову, и я вижу, что это моя ровесница или чуть старше. Смущенно улыбается.
– Простите… вы не согласитесь поменяться со мной? Нам с детьми дали места по разным сторонам прохода, и я боюсь, что без меня они доставят некоторые неудобства.
Тут мы с ней в унисон хихикаем: она – смущенно, потому что видно, как неловко ей меня просить об этом одолжении, а я – понимающе, ибо вполне могу себе представить те неудобства, которые могут случиться от присутствия маленьких детей без наличия контролирующего их взрослого. Сажусь на ее место (оно – возле окна. Ну ничего, наберем высоту, – закрою шторку). Включаю музыку на телефоне, пристегиваюсь потуже и откидываюсь на кресло.
Телефон начинает вибрировать. Странно, кому я могла понадобиться в столь ранний час? Это шеф. Ого. И что же он пишет?
«Ты нужна завтра в 10 на встрече», – то есть через четыре часа уже? Или в следующие сутки в 10? Непонятно как-то. А, впрочем, какая разница. Я ведь все равно не смогу быть там ни сегодня, ни завтра.
Пишу ему: «Меня не будет».
Тут же приходит ответ: «Хорошо. Вернешься – поговорим».
Я некоторое время раздумываю.
Неизвестно еще, когда я вернусь.
И в каком виде.
И вернусь ли вообще.
Что я могу ему гарантировать?
Да ничего.
И, собравшись с силами, я пишу ему: «Я увольняюсь с сегодняшнего дня». Потом отключаю телефон от сети, закрываю глаза и сразу же падаю в легкий, спокойный сон, который уходит только тогда, когда самолет нежно трогает своими колесами взлетную полосу одного из бесчисленных московских аэропортов.
Мы выходим с моим другом рюкзаком, который я не сдала в багаж, и потому таскаю за собой в виде ручной клади, и идем регистрироваться на следующий рейс. Вся процедура проходит быстро, и остается время на то, чтобы выпить кофе в моей любимой «Шоколаднице». Там я сижу около сорока минут, потягивая горячий кофе с привкусом корицы и молотых сушеных яблок, и лениво, одним глазом, почитываю газету. Ее развернул мой нечаянный сосед по столику, старикан, которому, судя по виду, – лет двести или около того.
Чувствую, как глаза заволакивает той самой сонной пеленой, которая бывает, если долго не спишь. Пожалуй, включу-ка я плеер.
Ставлю рандомное воспроизведение, выпадает старая бардовская песня. Закрываю глаза, и голосом у себя в голове начинаю подпевать старенькому Визбору
Понимаешь, это странно, очень странно; но такой уж я законченный чудак.
Я мотаюсь за туманом, за туманом, и с собою мне не справиться никак.
Пусть полным-полно набито мне в дорогу чемоданов,
Память, грусть, невозвращенные долги, – а я еду, а я еду, за туманом.
За мечтами, и за запахом тайги…
Через сорок минут я уже сижу в простецком кресле самолета одной из самых бюджетных российских авиакомпаний, которая вскоре доставит меня на пышущую жаром израильскую землю. Я выглядываю в окно. Скоро эти грязные сугробы пропадут из моего поля зрения…
…а, возможно, я вообще их больше никогда не увижу…
Никогда.
Какое страшное слово, – никогда. Вроде и не любишь что-то, – например, как я сугробы, – а как только сообразишь, что в скором времени они могут навсегда исчезнуть из жизни, – хочется отвернуться, отойти подальше от таких мыслей.
Кстати.
Я ведь еще не думала о том, что будет, если «не».
…если врач откажется мне помочь.
…если меня не станут лечить в израильских клиниках.
…если они попробуют, но операция пройдет «не так», неблагоприятно для меня.
…если окажется, что мне уже ничем помочь нельзя.
…если я не справлюсь и соскочу в последний момент. Например, убегу из клиники в ночь, прихватив свой извечный рюкзачок.
Так что будет-то?
Да ничего не будет. Жизнь не знает сослагательного наклонения, так зачем мне заранее думать о том, что будет, если.
В этих мыслях я провожу время до взлета. Потом выпиваю чашку предложенного чая (мерзкий, как и все горячие напитки в самолете. Но немного менее мерзкий, чем растворимый кофе из пакетика. Сколько жила в Израиле, так и не научилась его пить.)
Да… я жила в Израиле.
Два года.
Так что, можно сказать, я возвращаюсь на свою временную родину.
Почему родину?
Сейчас расскажу.
Дело в том, что к этой стране у меня было очень двойственное отношение на протяжении всей сознательной жизни. Она мне нравилась, хотя я ни разу в ней не бывала; так нравятся заграничные актрисы, зарубежные модели, фотографии которых печатают на обложках и разворотах глянцевые журналы. Их снимают так, что кажется, будто они – ваши старые друзья, хотя вы знакомы только односторонне, и вы знать не знаете, что там скрывается под яркой картинкой, каких монстров и чудовищ прячет в себе это миловидное курносое лицо.
Человек на фото с обложки, меж тем, не знает о вас вообще ничего. Даже того, что вы существуете.
Вот так и у нас с Израилем. Он обо мне даже не подозревал, а я, меж тем, безудержно мечтала с ним воссоединиться. Как в старом анекдоте, – хоть чучелом, хоть тушкой. Я читала книги об этой стране с самого детства, знала счет до десяти, названия фруктов и улиц в тель-авивском квартале, который тянется вдоль набережной, и точно понимала, какие города я хочу посетить: конечно, Яффо. Потом Иерусалим. Цфат, в котором одна старушка ежедневно ждала появления мессии. Жаркий Эйлат на границе с Египтом.
Дальше мои планы не простирались, – мне казалось, что эта бедная богатая страна ограничивается пределами этих городов. Кто же знал, что их там сотни, тысячи.
Когда задаешь Вселенной конкретные вопросы, – она дает точные и понятные ответы. Я захотела, так сказать, познакомиться поближе, и Вселенная подбросила мне возможность посетить страну бесплатно. Потом – предложила уехать туда на шесть месяцев для участия в обучающей программе по дизайну (то, что я и дизайн, – две разные сферы, меня особо не волновало. Отсутствие знаний, опыта и желания им заниматься, – тоже). Дальше мне дали гражданство и подтверждающий его теудат зеут[6 - Гражданский паспорт.], ну а затем я сделала ход конем и вернулась назад, в ледяную Россию, которую, кажется, так и не смогла полюбить за все свои двадцать семь лет.
Мы пролетали над покрытыми облаками вершинами, и, лениво следя за тем, как самолетное крыло разрезает белые полотна облаков, я думала о том, каково это, – умирать.
Не то что бы я это планировала; просто меня занимала мысль – понимаешь ли ты, что происходит, когда умираешь? О чем думаешь в последние моменты? Есть ли тот самый свет в конце туннеля? О чем сожалеешь, и что страшит?
Я не знаю ответов на эти вопросы, да мне и не хочется пока их узнавать. Пусть все идет как идет.
Но мне бы хотелось сделать кое-что до того момента, когда меня не станет.
Например, вот это:
– Объездить весь мир;
– Встретить мужчину, с которым мы будем любить друг друга;
– Родить ребенка, а лучше двух (тут я поморщилась, потому что даже сквозь наушники до меня долетала детский визг, издаваемый годовалым карапузом, мама которого сидела в кресле прямо за моей спиной);
– Попробовать настоящий кокос;
– Погладить живую ламу;
