скачать книгу бесплатно
Моя жена оттуда…
Сергей Орст
Её природная интуиция, её удивительная прозорливость, её невероятная догадливость и поразительная доброта оказывается неспроста. Не говоря уже о внешности, особенно о глазах.
Моя жена оттуда…
Сергей Орст
Иллюстрация на обложке Сергей Орст
© Сергей Орст, 2023
ISBN 978-5-0056-8303-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
МОЯ ЖЕНА ОТТУДА…
фантастическая повесть
Часть первая
АЛЯ
«…Я дышу – и значит, я люблю!
Я люблю – и, значит, я живу!»
Владимир Высоцкий
Баллада о любви, 1975 г.
Глава 1
Мы знакомы с самого сопливого детства. Это с моего сопливого. Она всегда, сколько себя помню, была девочкой рассудительной и прозорливой, серьёзной и, в то же время, весёлой, могла сама похулиганить и дать подзатыльник за шалости. Её внешность производила на всех удивительное воздействие, и вроде бы обычная очень симпатичная девчонка, но она всю жизнь обладала будто магическим действием, ведь не обратить на неё внимания было просто невозможно. Именно такие контрастные сочетания её характера привлекали сначала меня исподволь, а позже и осознанно.
Она пришла в подготовительную группу в мой детский садик под Новый Год. Как сейчас помню, входит в группу за руку с воспитательницей белокурая девчушка в пёстром платьице и с голубым бантом на затылке. Район новостроек, в котором мы жили, активно заселялся, поэтому в садик постоянно приводили новеньких. Кто как себя вёл при первой встрече с группой. Бывали и слёзы на глазах новеньких, бывали и громкие рёвы, но никто, из вновь прибывающих, не улыбался так широко, как она. Стоит себе на полшага впереди воспитательницы и сияет как медный тазик, показывая свои две ямочки на обеих щеках, а озорные большие голубые глазки сверкают, рассматривая нас всех тут стареньких. Будто не её привели к нам, а нас всех к ней.
– Ох, и шалунью ты, Наташа, привела, – отвлёкшись от Петьки, который успел уже перепачкаться землёй из цветочного горшка, покачав головой, сказала наша пожилая нянечка тётя Шура, – чувствую, что намучаюсь я с ней. Ох, намучаюсь! Как звать-то её, Наташа?
– Алька я! – громко сказала новенькая, упредив ответ воспитательницы и высвобождая свою руку от её опеки.
– Ишь ты, Алька! А полное имя твоё как? – тётя Шура окончательно стряхнула с Петькиных штанов цветочную землю и молча указала ему рукой в сторону умывальника.
– Алевтина Владимировна! – сказала девчушка вполне серьёзно, погасив лучезарную улыбку, но не сияние голубых глаз.
– Боже мой, как официально! Ну, тогда иди сюда, Алевтина Владимировна, поможешь убрать землю с пола.
– Хорошо, а где веник и совок?
– Наташа, ты посмотри, даже не упрямится, – нянечка была приятно удивлена, – вон там, деточка, они стоят.
Алька послушно сходила за совком и веником, сама принявшись убирать последствия шалости Петьки.
– Куда? – она старательно собрала весь мусор с пола и стояла с совком в одной руке и с веником в другой, вопросительно глядя на тётю Шуру, вовсе не гордая выполненным заданием. Мол, так и надо делать.
– Молодец, Аля! Я ошиблась, ты хорошая девочка, – похвалила её нянечка, показав мусорное ведро в углу, а потом обратилась к группе, – вот, дети, берите пример, как надо за собой убирать. Без нытья и с радостью.
Вся группа, включая меня, сидели молча, вытаращив глаза и наблюдая эту сцену.
Несмотря на такую первую правильность в поведении Альки, она не оказалась занудной ябедой, вроде вредины Светки, по любому пустяку бегавшей к взрослым с доносами на наши шалости. Напротив, эта голубоглазка с удовольствием шалила со всеми наравне. Однако никогда её шалости не были злыми или слишком буйными, более того, всякий раз она ухитрялась непостижимым образом заставить всех нас убрать за собой все последствия наших проделок. Причём никто толком не понимал, что именно она нас сподвигла навести порядок.
Удивительно, но сразу получив даже чрезмерное внимание мальчишек, Алька спокойно ладила с остальными девочками. Играла с ними в дочки-матери, а с пацанами носилась в пятнашки и ловко лазила по лесенкам во дворе садика. Уже в том возрасте она была фигуристой девочкой на зависть сверстницам. Гибкая, подвижная с удивительно тонкой талией, но не занималась ни танцами, ни гимнастикой, ни спортом вообще, хотя все данные для этого были и ещё какие.
Ближе к лету произошел забавный эпизод, в котором участвовали тот самый Петька, здоровяк Мишка и балбес я. Именно мы трое отчаянно боролись между собой за внимание Альки. И вот очередные споры между нами мальчишками дошли до откровенной глупости. Мы на глазах у Альки, абсолютно её не стесняясь, решили проверить свою меткость на попадание в консервную баночку своими струйками по-маленькому. Три дурака стоят в ряд за беседкой со своими малышами наружу и писают в баночку в трёх шагах от них. Алька не смеётся, как сделала бы, наверное, любая девчонка на её месте, а внимательно наблюдает за этим соревнованием. Тогда победил Мишка. Ещё бы, выпил на полдник три стакана компота, вот и смог прицелиться лучше всех. А я и Петька иссякли очень быстро. Знал бы заранее, что Мишка будет жульничать, то выпил бы сразу и четыре стакана компота. Мишка же нас и подбил на этот глупый спор. Алька подарила Мишке сорванный на лужайке цветочек, окинула нас всех лучезарными взглядом и улыбкой, удалившись играть с девочками. Никто кроме нас четверых об этом эпизоде так и не узнал. Алька умела хранить тайны.
Потом первый класс. Нашу группу просто перевели целиком в школу. Всех сорок ребятишек. Альку посадили с ябедой Светкой через парту впереди меня на колонку справа. Четыре года нас разделял только проход между колонками. Я смотрел на Алю слева и сзади. Наблюдал, за её внимательным взглядом на учителя, видел, как она изящно склоняет голову для письма, будто лебёдушка на своей пропорционально чуть более длинной шее, но не сутулится, рассматривал её аккуратную светло-русую косу и появившиеся во втором классе серёжки. Замечал ямочку на её левой щеке, когда она улыбалась. Научился определять её настроение по малейшим движениям головы, плеч, рук. Она иногда поворачивалась ко мне, ловила мой взгляд и, иной раз, загадочно улыбалась. Я дурел от одного только её внимания ко мне, пропускал вопросы учителя и получал двойки, а Алька всегда была круглая отличница. На физре она была самой гибкой и, никогда не занимаясь гимнастикой, вызывала зависть у девчонок, занимающихся этим видом спорта. Те пыхтели до седьмого пота, сохраняя способность к шпагату и сгибаться словно верёвочка, а Алька без труда могла сложиться пополам, показывая небывалую гибкость спины, или сесть на шпагат без разминки.
В третьем классе мне даже удалось несколько раз проводить Альку до дома, неся её сумку. Она всегда со всеми была внимательна, но ни с кем тесно не дружила. Всегда была миротворцем, а к воздыхающим по ней мальчишкам относилась спокойно, совсем без презрения, что значительно отличало её от остальных девчонок. Поразительно, но будучи по сути белой вороной, она никак не настраивала против себя других завистниц, наоборот, чуть приближая таких к себе, сводила на нет их начинающуюся вражду к ней.
К середине четвёртого класса я понял своим сердцем, что она особенная, хоть это и так было понятно, понял, что влюбился в свою одноклассницу безнадёжно и по уши. Однажды ближе к весне мне ночью приснилась Алька, её сумасшедшая улыбка и красивейшие глаза, она что-то нежное говорила мне. Я проснулся с очень приятным, совершенно новым для меня ощущением внизу живота и на чуть мокрой простыне. Моё тело рано созрело. Именно в тот день я и осмелился передать Альке записку, в которой написал своим корявым почерком всего три самых важных, самых нужных для меня тогда слов: «я тебя люблю!!!» Сложив записку в четыре раза, чтобы случайно не раскрылась, я улучил момент, когда учительница отвернулась, и, быстро нагнувшись, сделал три шага до её парты. Положил перед ней записку и заговорщицки шепнул ей почти в ухо:
– Это тебе от меня.
Однако на обратном пути меня застукали.
– Ты что там по классу ходишь? – строго спросила учительница. – К доске захотел?
– Я? Просто ручка упала.
– Какая у тебя умная ручка сама тебя к доске вызывает. Ну, так давай, вперёд.
– Что вперёд? – испуганно переспросил я.
– К доске выходи! Спрашивает ещё.
Я потащился к доске на ватных ногах под насмешки класса, краем глаза приметив мою записку уже в руках у Альки.
– Итак, – сказала учительница, – что ты можешь нам рассказать о…
О, ужас! Алька тихонько, незаметно для остальных разворачивала мою записку. Что спрашивала меня учительница, я, разумеется, уже не слышал. Я следил за действиями Альки. Она открыла записку, прочитала, закрыла её, плотно сжав рукой, и очень серьёзно посмотрела на меня своими большими глазами. Я уже пунцовый стоял у доски ни жив, ни мёртв.
– Правильно краснеешь, учить надо. Садись! Два!
Я поплёлся на место, совершенно безразличный к очередной двойке, уперев глаза в пол, чтобы не встречаться ими с Алькой. Сгорая со стыда, я не слышал смеха одноклассников, но чувствовал на себе неотрывный взгляд той, которой впервые признался.
На перемене Алька сама подошла ко мне, а я чуть не умер со страха. Её глаза смотрели на меня в упор, и я не смел даже взглянуть на неё. Рядом никого не было. Она вдруг резко взяла мою руку и сунула туда мою же записку.
– Никогда так больше не делай! Понял? Никогда не шути с этим!
Она говорила тихо, но строго, будто я сделал что-то нехорошее. В то же время, её тон был спокойным и вкрадчивым. Этот её бархатистый и одновременно звонкий голосок не пригвоздил меня к позорному столбу, не вынес мне пожизненный приговор. Было иное, а что именно, я тогда и не понял, но внутренне почувствовал, сумев выдавить из себя:
– Это была вовсе не шутка… Это чистая правда…
Я чего-то испугался и дал дёру от неё. До конца перемены я просидел в туалете, а на урок опоздал, за что получил неуд по поведению с записью в дневник. Не поднимая глаз на Альку, я дождался конца уроков и собрался бежать сломя голову из школы. Однако наш классный руководитель учитель географии успел перехватить меня, заведя со мной нравоучительный разговор о моей плохой успеваемости. Я постарался наобещать с три короба, как можно быстрее отделавшись от назойливого учителя. Я сгорал со стыда. Мне казалось, что все в школе уже знают о моей любовной записке и, мерзко перешептываясь у меня за спиной, хихикая, тычут в меня пальцами. Надев куртку, я, не поднимая глаз от пола, стремглав вылетел из школы.
Ранняя весна дышала прохладой и пригревала солнышком, заставляя чернеть снег сверху сугробов, а моё сердце страдать. Я быстро шёл к своему дому, полон мыслей о неудавшейся попытке признания. Моя записка жгла мой карман, но я боялся выбросить её в школе, вдруг кто найдёт и прочитает. Я решил её спалить дома на газовой плите.
– Постой, Саша!
Это был её голос! Я узнал бы его из миллиона одновременно говоривших. Остановившись, я обернулся, увидел её, сидящую на скамейке возле детской песочницы, мимо которой всегда лежал мой путь домой. Я готов был сквозь землю провалиться. Наверное, я побледнел, а, затем, густо покраснел так, что стало жарко. Стараясь не встречаться взглядом с её прекрасными глазами, я уставился на свои ботинки, рассматривая чёрную царапину на коричневом носке.
– Почему ты меня избегаешь? Ни разу после записки не посмотрел на меня. Ты обиделся?
– Нет, что ты! Я… просто я…
– Если, как ты говоришь, это была не шутка, почему тогда избегаешь?
– Не знаю…
– Ты испугался своих чувств и подумал, что я буду смеяться над тобой.
Я глупо кивнул головой.
– Ну, и напрасно! Это очень мило с твоей стороны, а искренность в чувствах никогда не бывает смешной. Но если ты меня любишь, то докажи мне это.
Я обалдел, вовсе не ожидая такого поворота событий. У меня моментально вспыхнуло в груди, и я, не раздумывая, выпалил ей:
– Могу тебя поцеловать, могу залезть вот на этот фонарный столб, могу…
– Это каждый глупый дурак сможет сделать ради меня, – оборвала мой словесный идиотизм Алька, – но ведь ты не глупый и уж, тем более, не дурак. На что ты готов ради меня?
– На всё! – решительно отрезал я, стоя перед ней, как перед высшим судом, вершившим мою судьбу. – Проси, что хочешь, я всё сделаю!
– Даже, если это запрещено? – Алька хитро на меня взглянула.
– Ну… это… ведь…
– А говоришь на всё готов. Аккуратнее со словами, Саша.
Это было сказано настолько серьёзно, что я на мгновение забыл, что передо мной моя сверстница. Будто взрослая женщина Алька окинула меня своим голубоглазым взглядом, от которого по моей спине пробежали мурашки размером с кулак.
– Да, ладно ты, успокойся, – Алька вновь обратилась в одноклассницу, – я не попрошу у тебя дурного.
– А что?
– Я слышала краем уха, что ты сегодня наобещал там Юрию Ивановичу.
Это меня вдруг очень напрягло. Ни целоваться, ни лезть на столб не придётся. Ну, зачем это-то?
– Так вот, – продолжала Алька, увидев, что я внутренне сжался, – если хочешь доказать мне что любишь меня, если ты не трепло, а настоящий мужчина, который отвечает за свои слова, то обещай мне взяться за ум и подтянуться по учёбе.
Вот тебе на! Я попал, как куры во щи. Не то, чтобы я пожалел, что написал эту записку, мои чувства были абсолютно искренними, но теперь предстояло трудиться во имя любви, упорно и долго. А если будет всё напрасно? Если Алька предпочтёт, в конце концов, не меня? Нет, если она сама меня ждала тут, если сама начала говорить со мной, проявив интерес, то я должен из кожи вылезти, в лепёшку разбиться, но добиться её. И если для этого необходимо будет хорошо учиться, то так тому и быть.
– Хорошо, – сказал я.
– Что хорошо? – её голубые глаза жгли меня насквозь.
– Я обещаю тебе, что начну учиться хорошо, – смело сказал ей в лицо и снова покраснел.
– Ты записку выбросил уже? – неожиданно спросила она.
– Нет, – не успел соврать я, уже вытаскивая из кармана доказательство своего признания, – вот она.
– Верни мне её, пожалуйста, – голос Альки вдруг приобрёл такие нежные нотки, что я и ослушаться не посмел, – я никому не скажу и никому её не покажу, но она станет символом твоего обещания. Помни, давши слово – держись! Кстати, могу тебе помочь подтянуть предметы.
Я очень обрадовался, ведь теперь смогу видеть Альку не только в школе, но и вне её.
– Спасибо, Алька!
– И ещё, – вновь этот взрослый её взгляд остудил меня, – давай, пожалуйста, договоримся, что ты больше не называешь меня пренебрежительно. Я же никогда не называла тебя Сашка.
– Понял, не буду больше, Аля. Так лучше?
– Гораздо.
Глава 2
К концу третьей четверти я смог существенно исправиться по учёбе, подтянув успеваемость. Даже учителя начали удивляться, что это со мной за перемены такие произошли. Заметив положительные сдвиги в моей успеваемости, на совете отряда было предложено принять меня в пионеры. Я оставался единственным в классе, кто не состоял в этой детской организации и жутко по этому поводу переживал. Чувствуя себя словно изгой, я понимал, что виноват сам, ведь учился плохо, но никак не мог заставить себя учиться лучше. И только мои пылкие чувства к Але заставили взяться за ум.
Стоя перед классом, я читал наизусть текст торжественной клятвы пионера:
– Перед лицом своих товарищей…
Я смотрел только на Алю, ей и только ей обещаяя стать лучше.
– …торжественно клянусь… горячо любить… жить и бороться…
Именно ей, этой единственно существующей для меня на свете девочке, я клялся в любви, обещал бороться за неё. Она смотрела на меня и, похоже, всё понимала, осознавала, какой истинный смысл я вкладываю в эти слова, что вот так открыто, хоть иносказательно, признаюсь ей в любви. Она ни разу не отвела взгляда от меня всё время, пока я произносил клятву, и сделала это лишь, когда мне повязали галстук.
Аля помогала мне, но никогда не давала списывать домашку. Иногда приходила заниматься ко мне домой, радуя своим присутствием мою маму. Мать прекрасно понимала, что я давно уже влюбился в эту красивую девочку, хоть я ей и не говорил об этом. В итоге, я окончил класс всего с двумя тройками, которые тянулись ещё с первого полугодия.
Наступило лето. Меня отправили в пионерский лагерь, и я там целых три месяца тосковал по Але, трепетно ожидая начало учебного года. Я тайно писал ей письма, а потом рвал их в клочья, опасаясь, что меня засмеют. Не имея возможности говорить с ней, я беседовал с Алей мысленно, фантазировал её ответы мне, пытался рисовать карандашом по памяти её образ, но ничего не получалось и, злясь на себя, рвал и эти рисунки. От этого всего я часто ходил грустный, и меня почти ничего не радовало в весёлой пионерлагерной жизни, лишь мои сны об Але оставались моей эмоциональной отдушиной.
Первого сентября моей радости не было предела. Чуть подросшая и ещё более похорошевшая Аля стояла на школьной линейке с цветами в руках, с белым бантом в волосах и в белом, как у всех девочек форменном фартуке. Я смотрел только на неё, не замечая ничего и никого вокруг. Несколько раз она взглянула на меня большими голубыми глазами и светилась очень нежной улыбкой. Прежние мои соперники по отношению к Але ещё с садика Петька и Мишка перестали ими быть. Мишка переехал в другой район города и ушёл из школы, а Петька полностью переключился на Светку-вредину. Хотя она была уже не врединой, а вполне нормальной девчонкой.
Я решился на действия. Опередив всех, когда наш класс заходил в школу, я подошёл к нашему классному руководителю Юрию Ивановичу перед началом традиционного урока мира.
– Юрий Иванович, можно вас попросить об одном одолжении.
