скачать книгу бесплатно
– Да, да, а знаете ли, откуда этот облик? – засмеялся Юрий. – Я бы, конечно, до этого не додумался, а американцы сами не любят в этом сознаваться. Мне об этом рассказал один из моих знакомцев по 3-му классу, с которым я встретился после на Ист-Бродвей. Возьмите типичного, сухопарого, горбоносого янки, представьте себе его без бороды, посадите на макушку пучок перьев, а для полноты картины разрисуйте ему физиономию. Не напоминает ли это вам чего-нибудь из ваших детских лет?
– Да, пожалуй, какого-нибудь вождя навахов, команчей, сиуксов или чего-либо в этом роде.
– Не правда ли? Это, прежде всего, раса метисов и вообще гибридов. «Мы очень не любим в этом признаваться, – сказал мне мой осведомитель, – хотя именно в этом надо искать корни нашего национального характера, дающие нам силу и сопротивляемость».
– Да, да. Ведь мы в Европе целый ряд веков выбрасывали за океан из своей среды самое беспокойное, энергичное и здоровое. И теперь мы не устаем говорить о нашем вырождении. А тут примесь еще новой, свежей, терпкой крови дала поистине новую расу, жизнеспособную, стойкую и гордую.
Работы нашей партии развернулись в районе от Филадельфии до Питтсбурга. Здесь, в скромной квартире из трех комнат, приютилась наша маленькая контора. Пока мы с партией (в том числе и Морев) отправлялись производить обследования на местах нефтяных разработок, в нашей конторе, как обычно, стучала машинка, скрипели перья – вертелась канцелярская машина, сопровождающая всякую деятельность человека.
Через контору мы получали почту из России: я – обычные послания на десяти листах от жены с подробнейшим перечислением домашних мелочей, слухов, сплетен и новостей из Ленинграда; Юрий – коротенькие строчки от дядюшки, который, между прочим, писал неизменно: «Психограф чертит прямую линию».
– Не достанет, – смеялся мой приятель и отвечал такими же коротенькими письмами, похожими больше на официальные донесения.
Вернувшись в Питтсбург после одной из поездок, мы нашли в конторе маленькое изменение. Вместо заболевшей соотечественницы, исполнявшей у нас роль машинистки, была нанята временно новая служащая.
Увидав ее впервые, я невольно остановился: это было лицо из тех, мимо которых невозможно пройти, не обратив внимания.
Я не скажу, чтобы она была красавицей: взятые в отдельности, черты ее лица не отличались безукоризненной правильностью, – но матово-оливковый цвет лица в рамке темных, почти черных волос, большие влажные, чуть-чуть косо поставленные глаза, редкая гармоничность и мягкость движений, вибрирующий грудной голос – все это создавало поразительно цельное и волнующее впечатление.
В ней была пропасть мягкой женственности, удивительной ' простоты и, вместе с тем, чувствовалась незаурядная сила характера.
Ко всему тому она была очень неглупа и обладала в достаточной мере живым воображением и практическим здравым смыслом. Одно было нехорошо: она была без меры самолюбива и вспыльчива.
Все это узнал я, конечно, много позже, когда мы ближе познакомились. Первое же впечатление, повторяю, было чувство обаятельной прелести. В этот день я чувствовал, что письмо мое жене было не вполне искренним… Конечно, я был слишком стар, чтобы делать глупости, но мысли не всегда считаются с условиями возможности и… не во всех мыслях можно откровенно признаться иногда даже и самому себе.
Мисс Маргарет была, как я узнал вскоре, полуфранцуженкой- полукреолкой, откуда-то с юга и соединяла в себе самым очаровательным образом достоинства и недостатки своих сестер по обе стороны океана.
Так как мы с Юрием оба в достаточной мере владели французским языком, то знакомство наше не ограничилось приветствиями при встречах. Мы совершили втроем прогулку в окрестности Питтсбурга, съездили на Ниагару и два раза были в Нью-Йорке, при чем спутница наша приняла на себя роль чичероне.
Впрочем, мне скоро пришлось отказаться от этого удовольствия. Во-первых, я был очень занят: у меня накопилось много материала и в связи с данным мне поручением и для себя лично. Во-вторых, я стал немного тяжел на подъем: ведь мне былостолько же лет, сколько им обоим вместе. Разумеется, мне не к лицу было бы делать глупости. Впрочем, я, может быть, был бы не прочь и от них, если бы можно было рассчитывать на их обоюдность. Но надеяться на это было по меньшей мере наивно. Ну, и… одним словом, я почувствовал себя скоро лишним в этом трио.
Конечно, мне ничего не стоило убедить Юрия, что я по горло занят. Он очень жалел, уговаривал меня не переутомляться, сокрушенно качал головою по поводу моего изнуренного вида, но… прогулки все-таки продолжались, правда, уже вдвоем.
Было время, когда мне пришлось снова отправиться на две недели на работы, при чем я волей-неволей должен был взять с собой Юрия – другого техника-нивелировщика не было. Всю дорогу он дулся на меня, как на злейшего врага. Он подозревал, что это было подстроено нарочно. Впрочем, по возвращении в Питтсбург, он вернул мне свое расположение.
Много рассуждений было от начала мира на эту тему, и сейчас вопрос этот так же темен, как и раньше.
Конечно, воля рода, необходимость его продолжения – великий сводник от начала веков. Но почему именно Иван выбирает Марью и Марья Ивана, и вне их двоих мир кажется пустыней и миражем?
Не жестоко ли было бросить людям такую приманку только ради того, чтобы история первого века сменялась историей второго, потом третьего, десятого, двадцатого, и так до тех пор, пока какая-нибудь звезда в слепом беге не сожжет своим дыханием все и не обратит в мертвый мусор нашу землю со всеми ее маленькими и большими делами и мыслями? И все-таки почему именно Ивану нужна Марья и Марье Иван? Или в самом деле только потому, что у обоих случайно совпадает длина излучаемых ими волн в области половых эмоций, и этим они выделяются как две отвечающие друг другу струны, настроенные на одну и ту же ноту?
Значит, опять случай, то-есть неизвестное. Вот двое: люди разного склада, разных национальностей и происхождения, разного воспитания, – и случай сталкивает их в сумятице жизни, а дальше все за них делают неизбежные и непреоборимые законы, управляющие дрожанием электронов и атомов, колебанием струн и камертонов и ритмом исторических движений человеческих масс.
Впрочем, у моей пары дело шло, видимо, не совсем уж гладко. Не знаю, в чем было дело. Юрий вообще вдруг стал замкнутым и сдержанным и особенно избегал какого бы то ни было разговора о мисс Маргарет. Ходил мрачный, задумчивый и, в конце концов, однажды разразился неожиданной тирадой.
А знаете, Дмитрий Дмитриевич, мне иногда приходит в голову: удивительно глупая и жестокая штука жизнь, и недурно было бы ее кончить, не ожидая своей очереди. Вы никогда об этом не думали?
– Думал, – ответил я, – когда был примерно таких лет, как вы, дорогой мой, думал и даже купил себе револьвер, но забыл пули в магазине, а идти за ними второй раз было совестно. С тех пор это искушение больше не повторялось.
– Нет, серьезно. В сущности, по-моему люди все должны кончать самоубийством. Это гораздо больше отвечает человеческому достоинству, чем покорное ожидание результата работы каких-нибудь бактерий.
– Фу ты, страсти какие, милый мой! Впрочем, может быть, когда-нибудь это и будет, когда наши потомки станут сверхчеловеками и, насытившись жизнью по горло, будут устраивать этакое помпезное представление а lа Петроний. Но до этого еще очень далеко.
– Нет, это не то. Я не сыт жизнью; наоборот, быть может, слишком голоден. И все-таки осточертела она мне выше головы.
– Если говорить серьезно, дорогой мой, то менее всего отвечает человеческому достоинству такой выход из положения, когда он является не чем иным, как бегством, непростительной слабостью. Не говоря уже о том, что никому вы этим ни пользы, ни удовольствия не доставите, кроме, пожалуй, вашего дядюшки… А ради этого, право, не стоит устраивать неприятности вашим друзьям…
– Дядюшка… да, да. – Юрий вдруг густо покраснел: —
А знаете ли, что он написал мне в последнем письме? «Психограф дает небольшие колебания, – напиши, в чем дело?».
– Не смею судить, имеет ли этот почтенный аппарат основание для своего беспокойства, но, дорогой мой, от души хотел бы вам помочь, чтобы он снова чертил свою ровную прямую линию.
– Спасибо. Я знаю, Дмитрий Дмитриевич. Выбраните меня идиотом.
– Ну, зачем же так резко, голубчик? Да и сознание своей ' вины – уже половина ее исправления.
– Аминь.
Глава VII. Джозеф Эликотт
Работы наши близились к концу, и результатом их я был доволен. Особенно интересовали меня данные относительно больших нефтепроводов, подававших горючее непосредственно на сотни верст от места его добычи в Буффало и другие крупные пункты потребления.^ Это был именно способ, намеченный для доставки нефти на Ухте к местам ее погрузки для дальнейшего транспортирования водой и по железной дороге.
Контора наша сворачивалась, и через месяц мы предполагали покинуть Америку. Благодаря этому, мисс Маргарет осталась без места, тем более, что выздоровела наша соотечественница, которую она временно замещала. Юрий ходил чернее тучи. Мисс Дорсей предполагала отправиться искать счастия в Нью-Йорк, но колебалась. Однако, это долго протянуться не могло; она-попала в Питтсбург с юга, кажется, из Нового Орлеана, где только что умерла ее мать, и была здесь совершенно одна, с очень скромной суммой, таявшей с каждым днем. Но здесь в нашу жизнь вновь ворвался случай, это слепое чудовище, вмешательство которого всегда потрясает меня чувством бессильной злобы.
На этот раз оно олицетворялось в виде появившегося в Питтсбурге главы огромного нефтяного синдиката мистера, Джозефа Эликотта. Его приезд был возвещен в газетах, поместивших его подробную биографию, его характеристики как финансиста, как человека, как ученого, ибо он, оказывается, был даже и ученым. Поднялся обычный здесь трезвон беззастенчивой печати. Портреты мистера Эликотта запестрели на страницах газет, в витринах магазинов, на световых рекламах.
Я скоро узнал все значение и роль этой крупной фигуры не только в жизни Питтсбурга и штата, но и всего Союза. Здесь он, в сущности, был полновластным хозяином и распорядителем. Он был одним из воротил синдиката, охватывавшего восемьдесят процентов нефтяной промышленности, наследника старой Standart Oil Company, и синдикатом этим он вертел по своему усмотрению. В его руках сосредоточивалась жизнь и деятельность всего этого огромного района. Еще недавно у всех было на памяти громовое крушение его последнего конкурента, старого Эндрью Джексона, которого он в течение года пустил в трубу и проглотил, не поморщившись, со всеми потрохами. Теперь он был собственником большей половины предприятий синдиката, а остальная была у него в кулаке. Кроме собственно нефтедобывающей промышленности, Джозеф Эликотт объединял почти всю химическую выработку всевозможных продуктов из нефти, монополизировав ее почти целиком в своих руках. Производство взрывчатых веществ, топлива для двигателей, целого ряда аптекарских препаратов – все это так или иначе было в зависимости от «Восточного общества обработки нефти».
Отсюда ясна была огромная роль этого финансиста и ученого (он имел звание профессора honoris causa от Колумбийского университета) в жизни. И удивительно было то, что, используя свое влияние и значение в полной мере в своих интересах, Джозеф Эликотт был далек от официальной большой политики. Когда-то, лет десять назад, он был министром в либеральном кабинете, но больше попытки в этом направлении не повторял, хотя, конечно, имел возможность выставить свою кандидатуру на пост президента.
Все это делало его незаурядным, чрезвычайно интересным человеком, и я с нетерпением искал случая его увидеть.
Случай этот представился скорее, чем я думал. Мистер Эликотт, узнав о работе нашей комиссии из донесений своих контор, с которыми нам неоднократно приходилось иметь дело, выразил желание видеть руководителя миссии. Так как принципал наш был болен, его пришлось заменить мне.
Нефтяной король принял меня в своем рабочем кабинете, обставленном с несколько тяжеловесной, но комфортабельной деловой роскошью. Наружность его вначале поразила меня своей обыденностью. На вид ему было лет пятьдесят. Среднего роста, коренастый, с несколько длинными, словно обезьяньими руками, одетый просто, но тщательно, он производил впечатление профессора какого-нибудь захолустного университета. Одутловатое, слегка морщинистое лицо под густой шапкой подернутых проседью черных волос, чисто выбритое и, видимо, холеное, тоже не останавливало на себе внимания. Только маленькие складки у углов рта, оттягивавшие их книзу, придавали этому лицу выражение не то неизбывной печали, не то брезгливой гримасы. Но в его глазах было действительно что-то жуткое. Они были совершенно неподвижны и словно задернуты какой-то завесой, сквозь которую из глубины не прорывался ни один луч. За все время разговора ни разу они не изменили своего выражения, не загорелись огнем, не засмеялись, не засветились гневом или печалью, или недоумением. Это были куски цветного камня, вставленные под насупленными бровями.
Глядя в эти мертвые глаза, я почувствовал, что в глубине их, под непроницаемым покровом, может скрываться что угодно, вплоть до преступления.
Разговор наш был короток и малозначителен. Мистер Эликотт осведомился о некоторых данных предполагаемой разработки на Ухте, внимательно выслушал мои ответы, а затем спросил, как у нас отнеслись бы к возможности привлечения к этому делу иностранных капиталов (очевидно, надо было подразумевать капиталов Джозефа Эликотта). Не имея для таких переговоров никаких полномочий, я уклонился от прямого ответа. На этом разговор наш кончился.
Эта встреча произвела на меня тягостное впечатление.
Через два дня я был неприятно поражен рассказом Юрия, что мисс Маргарет поступила на место в одну из контор нефтяного короля.
– Как же это произошло так быстро? – спросил я.
– Она прочла объявление в газете, отправилась туда: и сразу была принята.
Мне это очень не понравилось. Для чего понадобилось такому человеку, как Джозеф Эликотт, искать служащих при помощи объявления в газете – мне не было понятно. К этому прибавлялись еще полученные мною накануне (конечно, уже не из газет) сведения о слабости миллиардера и профессора, стоившей ему двух или трех скандальных дел, затушенных в печати крупными суммами. Подробности были грязного свойства и говорили о болезненной половой извращенности. Конечно, это были только слухи, но, помня глаза этого человека, я готов был допустить их правдоподобность.
Во всяком случае мне было бы жаль женщину, которую случай бросил бы на пути Джозефа Эликотта.
Юрию я ничего не сказал, но он и сам был, видимо, обеспокоен.
– Вы знаете, мне почему-то не нравится вся эта история, хотя по словам мисс Маргарет ее встретила там исключительно деловая атмосфера; к тому же и самый размер вознаграждения – сто долларов в месяц – настолько скромен, что свидетельствует о деловом характере работы. Как вы думаете, Дмитрий Дмитриевич? – спрашивал меня мой приятель.
Я поспешил его успокоить. В конце концов, все зависело от благоразумия и такта самой мисс Дорсей, а на нее, по-видимому, можно было положиться твердо. Да и, наконец, не было решительно никаких непосредственных причин к беспокойству: у Эликотта тысячи служащих разного пола, возраста и положения.
На следующий день мы сидели втроем в одном из плохоньких театриков Питтсбурга и смотрели посредственную игру местной труппы, вызывавшую шумное одобрение публики.
– Довольны ли вы вашей новой службой? – спросил я мисс Маргарет.
