скачать книгу бесплатно
Поэтому Юрий меньше всех интересовался сенсациями и, кажется, считал их исключительно газетными утками.
Наконец, к началу зимы мы кончили свое задание и, оставив на месте рабочую партию для постройки большой силовой станции для будущего обслуживания всего района разработок, по только-что установившемуся санному пути направились на Котлас, нагруженные целым ворохом планов, проектов, вариантов, смет и отчетов.
* * *
В Москве мы все разбрелись. Морев сразу уехал в Ленинград, где у него была какая-то родня, а я надолго застрял в столице, участвуя во всевозможных комиссиях, заседаниях, собраниях и съездах, организованных Центральным управлением разработок Севера.
Дело двинулось сразу необычайным темпом. Широко осведомленное общественное мнение откликнулось на призыв правительства; подписка, открытая на специальный заем, была покрыта в течение двух месяцев.
Я с головой окунулся в кипучую деятельность. На моих глазах из бесчисленных колонн цифр, из заказов на машины, орудия, из осуществляемых смет, из армии командируемых работников, – вставал вызванный из мертвого сна, из летаргии, богатый обширный край.
Все это не мешало мне уделять много внимания так заинтересовавшим меня еще в Мохче известиям из Америки.
Как это ни странно, они оказались справедливыми. Конечно, наполовину, если не больше, газетами было прибавлено, но и того, что осталось, было более чем достаточно.
В целом ряде городов и местечек штата Георгии и с ним близких действительно разразился ряд массовых психических заболеваний, настолько сильных, что они внесли серьезное расстройство в обычный ход жизни.
И даже сведения о бегстве жителей из Роанока и самоубийствах в Атланте были не лишены оснований. Хотя и не в таких размерах, как говорилось в газетах, однако под влиянием безотчетного внутреннего беспокойства, близкого к страху, жители в большом количестве покидали город, наполняя окрестные местечки, деревни и фермы тревожными слухами, не имеющими никаких оснований, схватываемыми бессознательно Е оправдание своего беспричинного бегства.
Обо всем этом читались лекции известными психиатрами, появлялись статьи в журналах и отдельные монографии, пытавшиеся пролить свет на странные явления.
Мнения разделились на два лагеря. В одном полагали, что эти психические заболевания – печальный прогноз. Человечество катилось в пропасть. Дошедшее до пределов своего интеллектуального развития, оно стало жертвой слишком утонченной нервной организации. Эти эпидемии были свидетельством начавшегося стремительного вырождения. Достигнув в своей эволюции высшей возможной точки, человечество теперь стало на путь быстрого регресса. Это было начало конца целой эпохи в истории. Мир должен скатиться, как бывало уже не раз, до состояния варварства, чтобы затем снова начать восхождение. К этим выводам приходили, вспоминая кстати и некстати всех писателей, высказывавших мысли о том, что человечество идет к закату, что история его заключается в ряде повторяющихся циклов прогрессирующих и затем вырождающихся цивилизаций. Надо сказать, что это мнение нашло себе место главным образом в Западной Европе. У нас же на почве трезвой и бодрой гражданственности, пропитанной духом энергии, эти грустные предсказания не находили твердой почвы.
Особенно в Москве, где я был в то время, группа ученых, очень заинтересовавшись этим вопросом, командировала двух известных невропатологов на место событий для исследований и внимательно следила за всем происходившим.
Здесь господствовала совершенно другая теория. Указывали прежде всего на то, что массовые психические заразы вовсе не есть что-либо специфически свойственное нашему времени. На всем протяжении истории можно было указать ряд таких же движений, вспыхивавших то там, то здесь и распространявшихся на гораздо большие области, чем те, о которых шла речь. Одной из таких наиболее интенсивных эпидемий была эпоха крестовых походов, которая, несомненно, носила на себе характер коллективного помешательства, охватившего чрезвычайно обширные группы. Вспоминали эпидемии в Западной Европе в XIII веке, в виде движений флагеллянтов, толп фанатиков, обуянных острым религиозным экстазом, бичевавших себя на улицах города кожаными плетями до кровавых рубцов на теле. Указывали на манию демонофобии, стоившей Европе сотен тысяч сожженных на кострах колдунов, ведьм и еретиков.
Наконец, и в новое время можно было вспомнить целый ряд массовых душевных заболеваний различного характера, начиная от многих финансовых горячек XIX и XX столетий, спекулятивного безумия, охватившего Францию в начале XVIII века вокруг образованной знаменитым Джоном Лоу Миссиссипской компании, приведшей к государственному банкротству, и кончая религиозными маниями XIX века.
Последние были особенно интересны тем, что местом их была именно Америка и даже приблизительно те же области и пункты, которые были отмечены и в нынешних удивительных событиях.
Знаменитые «Кентуккские возрождения» в самом начале XIX века и «Миллеровская мания» около половины того же столетия были яркими примерами таких движений, когда люди, находясь во власти экстаза, огромными толпами собирались на многотысячные митинги и там в страшном возбуждении переходили от молитв к исступленным припадкам с конвульсиями и корчами. Таких примеров приводилось десятки, и из них было видно, что душевные эпидемии вовсе не свидетельствуют о вырождении расы, и что причину их надо искать в чем-то другом.
Эта группа ученых и указывала причину в связи с отражением в сознании людей ожесточенных классовых антагонизмов, особенно обострившихся в наше время, время страшной нервной напряженности, с ними связанной и находящей исход в таких периодических взрывах.
Одно обстоятельство, однако, приводило в недоумение сторонников как одного, так и другого лагеря, – это странная ограниченность этих эпидемий по месту и времени.
Все они начинались совершенно внезапно и так же внезапно кончались, оставляя следы в виде продолжавшихся однородных с ними заболеваний у наиболее нервных натур, но лишь в виде единичных случаев; массовое же возбуждение в общем прекращалось резко и внезапно.
То же было и по отношению к области, охваченной эпидемией; она ограничивалась сравнительно небольшим пространством, и достаточно было уйти за ее пределы, чтобы освободиться от общего состояния. И наоборот: лишь только здоровый человек попадал в определенную зону, – он неизменно подвергался господствовавшей мании.
Эти странные обстоятельства сбивали с толку всех исследователей и заставляли их, в конце концов, признаться в бессилии решить поставленную перед ними задачу.
Я, слушая и читая все эти споры, путался в противоречиях и не мог прийти ни к какому выводу.
Впрочем, вскоре эти случаи душевных массовых расстройств прекратились так же внезапно, как и возникли, а вместе с ними прекратилась и словесная война, загоревшаяся вокруг них.
Между тем, мои дела в Москве заканчивались; я должен был отправиться к себе, в Ленинград, для работы в университете, куда звали меня письма родных и Юрия Морева, с которым я поддерживал оживленную переписку.
Глава III. Кое-что о физике и индийских йогах
К началу учебного года я вернулся в университет.
Потянулись лекции, экзамены, работы в лабораториях, – обычная обстановка учебы, в которой я чувствовал себя, как в старом привычном сюртуке, немного заношенном, но таком удобном, почти незаметном. Только после перерыва, когда жизнь бросает в необычные условия, начинаешь ценить по достоинству старый покойный уют.
На досуге я разбирался в многочисленных коллекциях, вывезенных мною с Севера, систематизировал материалы и работал над монографией: «Новые данные о последнем межледниковом периоде на Севере Европы».
В этой работе по сортировке коллекций мне помогал Юрий, обладавший колоссальной зрительной памятью, большой настойчивостью и терпением.
Он часто оставался у меня и тогда всецело переходил в распоряжение моих двух отчаянных сорванцов, эксплуатировавших его самым бесцеремонным образом. Дети вообще благоволили к моему приятелю и выражали эту любовь по-своему, тиранически и безапелляционно завладевая им.
Он безропотно подчинялся, находил темы для разговора и игр и тон, который никогда не удавался мне, отцу семейства; иногда, впрочем, Юрий ссорился с ними, но ссорился как-то искренно, горячо, так что это не портило их отношений.
Жена находила, что он должен быть идеальным семьянином и даже была озабочена подысканием ему подходящей партии. Я решительно не одобрял ее планов, но и не мешал. В конце концов, она, вероятно, была права.
Однажды за обедом она повела атаку, вернее, начала предварительную диверсию.
– Юрий Павлович, вам с вашими семейными наклонностями, вероятно, сильно надоедает бродячий образ жизни, который вы ведете?
– Признаться, есть грех, – храбро бросился мой приятель в расставленную ему западню, – иногда до чёртиков, простите, противно становится. Да так как-то, не могу корни пустить…
– А кто же вам мешает осесть попрочней? – последовала новая вылазка.
– Как вам сказать? Мне кажется, что во мне сидят два человека: один – цыган и бродяга, которому никак не сидится на месте, которого тянет с севера к югу и от востока к западу; и другой – почтенный домосед, который с удовольствием обзавелся бы халатом и трубкой…
– Но, видимо, до сих пор ваша благоразумная половина терпела поражение?
– Я думаю, это дело возраста. С каждым годом мое первое «я» стареет и теряет прыть, а второе растет и пухнет.
– И когда оно окончательно восторжествует?..
– Тогда я облекусь в халат и туфли… и сделаюсь завсегдатаем какого-нибудь скучного клуба.
– Надеюсь, не клуба холостяков во всяком случае? – последовала открытая атака.
– Не знаю. Я до сих пор не испытывал от этого больших неудобств. Я даже по-моему в выигрыше. Быть дядей многочисленных племянников очень весело, – был ответ.
– А разве у вас так много родных? – началось отступление после произведенной разведки.
– У меня? Господи боже мой. Тысяча дядей, миллион братьев и тьма кузенов и племянников.
– А вам не родня, – вмешался я, – Сергей Павлович Морев, о котором я на днях читал в газетах какое-то интервью, с рассказом об удивительных научных работах, в которых я, откровенно говоря, ничего не понял?
– Один из тысячи дядей, – ответил Юрий и- вдруг нахмурился. – Я читал эту дурацкую заметку. Удивительное дело, – никак не могут оставить человека в покое. Всегда одно и то же. Наврут с три короба, вроде американских эпидемий, – переменил он разговор.
Я не настаивал, и мы заговорили о недавно снова появившемся в газетах пережевывании этих старых историй.
После обеда, когда мы по обыкновению перешли к нашей работе, Юрий обратился ко мне.
– Дмитрий Дмитриевич, нынешний разговор напомнил мне мое давнишнее желание. Я очень хотел бы познакомить вас с дядей Сергеем и его работой…
– Но вы сами сказали, что вмешательство посторонних, – эпизод не из приятных.
– Ну да, репортеры… Я не про то. Я ему давно говорил о вас; он сам очень интересуется вашими изысканиями на Севере, и думаю, что не менее интересно будет и вам посмотреть его работы…
– Не спорю. Хотя, повторяю, эта заметка в газете решительно ничего мне не дала – какая-то чудовищная путаница…
Юрий усмехнулся.
– Ну, в этом и мы немного виноваты. Ведь этой публике чего ни наскажи, – всему поверит.
– Ах, вот как, – улыбнулся и я. – Но во всяком случае это ставят в связь с работами покойного профессора Павла Петровича.
– Да, в этом они правы. Видите ли, я в сложных выкладках и вообще во всей этой математической китайщине слаб. Но в общих чертах идею этой работы могу рассказать, если вам интересно.
Я одобрительно кивнул головой.
– Позвольте, как бы начать попроще. Ну вот: вы знаете, что вокруг идущего по проволоке тока существуют магнитные силы?
– Ну, конечно.
– При усилении и ослаблении тока меняется и напряженность этих магнитных сил. При резком замыкании и размыкании – происходит и наиболее резкое изменение этой разлитой вокруг тока магнитной энергии, причём она распространяется в окружающей среде в виде волнообразного колебания особой всепроницающей невесомой среды, так называемого эфира.
– Все это я, конечно, знаю. Только мне кажется, что исследования на эту тему являются настолько специальными…
– По методам работы это, безусловно, необычайно сложная история. Но результаты ее очень близко касаются жизни, так как подходят к решению существенных вопросов нашей психики.
– Психики? Это уже что-то непонятное.
– Да, вот видите ли. Волны, при помощи которых распространяется электромагнитное колебание, имеют вполне определенную длину, хотя мы совершенно не знаем, в чем заключаются изменения эфира, связанные с этим явлением. Какие-то состояния его напряжения, в существе своем нам неизвестные. И вот, если они доходят до другого проводника, замкнутого или имеющего очень маленький разрыв в цепи, то, меняя вокруг этого проводника напряжение магнитных сил, – преобразуют их энергию в энергию электрического тока, пробегающего по проволоке, но лишь в том случае, если этот второй проводник по своим размерам и конструкции таков, что, будучи сам источником прерывающегося тока, посылает электромагнитные волны как раз такой же длины.
– Ну, да, таким образом работает радиотелеграф; это то, что называется резонансом, наблюдающимся и в явлениях электромагнитных так же, как и в созвучании струн, камертонов и прочее. И там на звук одной струны отвечает другая только тогда, если она настроена с нею в унисон, то есть может испускать волны той же длины.
– Вот, вот. И еще в начале нашего столетия выяснилось, что все психические и физиологические процессы в живом организме связаны с электрическими токами, пробегающими по проводящим нервным путям, при чем токи эти прерывчатые, пульсирующие. А раз так, – то они обязаны посылать в пространство волны электромагнитных колебаний.
– Ах, вот что. И, следовательно, если два индивидуума настроены в унисон, то есть способны испускать волны одинаковой длины, то они обязаны также отвечать токами, пробегающими по нервным путям одного из организмов, раз они появились в другом соответственном?
– Да, это и была основная идея, на которой остановился мой дед. Он полагал, что именно с передачей электромагнитных волн связан механизм влияния человека на человека, то есть выводил отсюда явления внушения, гипноза, сострадания, – и вообще всякого подражания, любви, морали, – и в конце концов даже телепатии.
– По существу, в этом ничего невозможного нет. А как соблазнительно подчинить научному контролю все эти области, бывшие до сих пор монополией мистики и суеверия!
– Да, и дед добился в этом отношении огромных результатов; так как настройка наших нервно-мозговых аппаратов самая разнообразная, то и отвечают люди на переживания друг друга очень слабо. Павел Петрович именно нашел возможность расширить эти пределы и, таким образом, влиять на способность сострадания. После его смерти взялся продолжать дело дядя Сергей. Правда, кажется, задача о расширении границ сострадания мало двинулась дальше, но он много поработал в других направлениях, и там можно увидеть массу занимательного.
Это в самом деле меня заинтересовало. Я – реалист pur sang[2 - по крови (франц).], и такой подход к вопросам психологии удивительно укладывался в мое мировоззрение. Я тут же изъявил живейшее согласие ознакомиться с работами почтеннейшего дядюшки.
Через два дня я звонил в его квартиру на какой-то из далеких линий Васильевского острова.
Меня встретил Юрий. Он был немного взволнован, – словно собирался ввести меня в святая святых. Видимо, это было одно из его пристрастий, которым он отдавался, по своему обыкновению, со всей искренностью и пылкостью своей натуры.
Дядюшка мне не понравился. Упрямо сжатые губы и холодные серые глаза – глаза фанатика и ограниченного человека. Впрочем, встретил он меня очень любезно и сейчас же завел разговор на тему о наших работах на Печоре, о будущем этого края, о том, чего можно ожидать от его эксплуатации. Говорил он медленно, вдумчиво, и мне казалось, что он все время ходит вокруг и около какой-то интересующей его мысли, высказать которую не решается.
Но я забыл об этом сразу же, когда разговор коснулся его собственных работ, и мы перешли в лабораторию.
Здесь я совсем растерялся. В хаосе каких-то бесчисленных неизвестных мне приборов, в сети проводов, опутывавших комнаты, нескончаемых батарей, колб, реторт, пробирок, склянок и, я не знаю еще какой, посуды самого причудливого вида, заполнявшей шкафы, столы, полки, подоконники, полы и готовой, кажется, вылиться бурным потоком из дверей лаборатории – разобраться было немыслимо. В общих чертах Сергей Павлович рассказал мне о своих работах то же, что я уже знал от Юрия.
– Не надо думать, что эти мысли являются существенно новыми. В главном своем они были в сознании людей уже давно, правда смутно, неясно – лишь в самых общих чертах. Но всего интереснее, что высказывали эти идеи не только ученые, но и люди, стоящие далеко от точной науки, бывшие предметом пренебрежения и насмешек. Я говорю об учении индийских йогов. Мы привыкли смотреть на них как на шарлатанов или как на полупомешанных фантазеров и, быть может, не без основания; но если перевести на научный язык некоторые их построения, то над ними есть смысл призадуматься. Если вы помните учение их о человеческой ауре, то вот вам первый пример.
Человек все время окружен особой атмосферой, как бы излучением его организма; при этом различным эмоциям и мыслям отвечают различные цвета этой эманации человека, или ауры, по терминологии йогов.
Правда, видеть эти оттенки могут лишь люди с «высоко развитыми психическими способностями», но, тем не менее, эти исключительные люди сумели якобы составить целый спектр цветов ауры, соответствующих различным переживаниям; например, злобе, ненависти, по их описанию, отвечает черная окраска ауры, ужасу – серая, чувственности – красная, религиозным эмоциям – синяя и так далее.
Аура эта есть проявление жизненной праны, проникающей и одухотворяющей человеческий организм, причём прана есть нечто неуничтожимое, количество которого в мире постоянно.
Вот вам фантастическая система восточных мудрецов в чистом виде.
Но подставьте вместо слова «прана» слово «энергия», обратите внимание на то, что цвета лучей зависят от различной длины волн электромагнитных колебаний, распространяющих то, что мы называем лучистой энергией, и вспомните, что каждому переживанию, по толкованию йогов, отвечает излучение определенного цвета, то-есть специфической длины волны, – и вы получаете короткое переложение теории в понятных нам терминах: при функционировании организма человек излучает часть энергии, перерабатываемой им в виде электромагнитных колебаний, при чем каждому настроению, переживанию, идее и так далее соответствует колебание определенной длины волны.
У них же вы найдете и указания на возможность психического влияния людей друг на друга при помощи именно этих эманаций своего организма, т.-е. электромагнитных колебаний, им излучаемых.
Так, если у Демокрита и Эпикура можно найти гениальное предвосхищение атомистической теории, то нечто подобное имеем мы здесь, в этих пустых, как нам казалось, умствованиях восточных мудрецов.
Сам Сергей Павлович работал, главным образом, в двух направлениях: над усовершенствованием изолирующих середин, не пропускающих электромагнитных волн, излучаемых нашими нервно-мозговыми аппаратами, и над конструированием приборов, позволяющих улавливать и записывать эти колебания.
Первая задача была выполнена им в известных отношениях более чем удовлетворительно. Правда, в этом смысле он только разрабатывал материал, уже полученный его покойным отцом, но во всяком случае он добился прекрасных результатов.
Вещество, им приготовленное, почти совершенно не пропускало нервно-психических волн, а будучи тщательно отполировано, отражало их совершенно так же, как отполированная поверхность металла отражает световые лучи.
Глава IV. Что я видел в лаборатории
В подтверждение всего сказанного Морев показал ряд поразительных опытов. В лаборатории, шагах в пяти одно от другого, стояли два кресла, поставленные в главных фокусах двух больших вогнутых зеркал, расположенных по коротким стенам длинной комнаты.
В одно из кресел дядюшка усадил меня, в другое – племянника.
– Юрий, – сказал он, – сосредоточится на какой-нибудь идее, представлении, образе, но не единичного характера, а, сравнительно, общего. Для контроля можно написать на клочке бумаги то, о чем он будет думать, и передать вам. Вы же закройте глаза и постарайтесь изгнать из сознания всякие мысли, сосредоточьтесь как можно глубже и постарайтесь затем передать нам свое впечатление.
Я внутренне усмехнулся; это похоже было на мистификацию. Но все же взял сложенную бумажку из рук Юрия, сел б кресло, закрыл глаза и постарался исполнить указание Морева. Это было трудно: в голове все время метались обрывки мыслей, всплывали знакомые образы, воспоминания; я думал уже прекратить опыт.
Однако минут через десять мне почудилось что-то странное, словно со стороны ворвавшееся в сознание. Я не мог определить точно его формы, но на меня будто пахнуло простором, чем-то необъятно-огромным, потом почувствовалось смутное и сильное движение…
Больше я ничего уловить не мог, но впечатление безграничности и движения было очень живо.
Я открыл глаза.
– Ну что? – спросил Морев.
– Не знаю, – ответил я: – что-то движущееся и необъятное большое, кажется, темное…
– Посмотрите, – улыбнулся хозяин.
