Хронос

скачать книгу бесплатно

Хронос
Вера Орловская

Новый роман Веры Орловской «Хронос» можно определить как путешествие в пространстве и во времени. Смена событий, переплетение сюжетов, драйв захватывает и зовет размышлять вместе с автором. Автор называет литературу другой реальностью, признаваясь: «Я существую в тексте», и этому веришь, потому что люди, встречающиеся в путешествии по Франции, Сицилии, по Риму, и персонажи XIX века из романа, который она пишет, одинаково живые в этой альтернативной жизни, именуемой «Миром моих реальных фантазий». Читателю открывается тайна того, как живет и как творит писатель. Алиса и Матвей – наши современники. Дарья и Николай из позапрошлого века. Две истории близкие и совершенно далекие. То ли мы так изменились, то ли «Мир забыл, куда он шел»? Автора волнует будущее нашей цивилизации. А может она права в том, что «Мгновение это и есть теперь наше бессмертие»? Хронос – бог Времени, но это слово обозначает в греческом языке и само время. Успеем ли мы за ним, в поисках смыслов, забывая, что сама «Жизнь – это и есть смысл»? Время соединяет персонажи и реальных людей вместе. Кто из них, кто? Но интрига всегда должна присутствовать и в романе, и в жизни.

Вера Орловская

Хронос

Бог Хронос создал Время и Хаос. (из древнегреческой мифологии)

    Carpe Diem[1 - Лови момент.] (Гораций)

Путешествие по всему миру – это только символическое путешествие. И куда бы ты ни попал, ты продолжаешь искать свою душу.

    Андрей Тарковский

1

«14 декабря 2017 года Городской Совет Рима принял решение реабилитировать древнеримского поэта Овидия и отменить приказ императора Августа о его изгнании из города, которое состоялось более двух тысяч лет назад. Реабилитация поэта приурочена к 2000–летию со дня смерти Овидия, скончавшегося в 17 году нашей эры…»

Я прочитала эту новость в числе других новостей, и её абсурдность не показалась мне чрезмерной по сравнению с остальной информацией. Более всего в данном сообщении меня покоробило слово «приурочена»: в этом проглядывалось что–то из советского времени, когда все достижения и решения к чему–то были приурочены, но тогда подобное являлось нормой и никого не удивляло. Теперь же это говорило о том, что мир не меняется – он просто дрейфует в своем безумии из одной точки пространства в другую, из одного времени в другое. Но сейчас этих точек стало намного больше на планете. Или увеличилось количество безумия?

Раньше, по молодости лет и по свойственной этому возрасту зацикленности на себе, я не замечала этого. А что, собственно, случилось необычного с тех пор? Времена года по–прежнему сменяют друг друга в той же последовательности, ночь идет за днем, старость за юностью, и только мудрость не всегда приходит за глупостью.

Но разве не для того существуют писатели, чтобы предлагать другие сюжеты развития событий, в которых есть возможность ускользнуть от неизбежного в некий параллельный мир, где нет заведомой предсказуемости? Ведь предсказуемость – не только самая скучная вещь на свете, но ещё и самая страшная, если мысленно добраться до конца линии жизни и, стоя на высокой горе, до вершины которой ты дошел и дожил, проделав непростой путь, смотреть в бездну, когда она, как известно, смотрит в тебя, и, раскинув руки над ней, вопрошать неизвестно кого: «И это всё?» Ты жаждешь продолжения в другой жизни, пусть даже в другом обличье, в другом мире, потому что такого не может быть, чтобы просто – пустота и вечное ничто. Это не вмещается в твое сознание, хотя ты и врешь себе, что принимаешь неизбежность закона природы, предполагая, что у тебя ещё есть время… Но время не предполагает, что ты есть у него, оно абсолютно в своем безразличии ко всему, что происходит, оно скорее – статист, бухгалтер со счетами, передвигающий костяшки – одну за другой. Они щелкают. И хорошо, что этот звук не доходит до нашего слуха, заглушаясь тысячами других звуков, которые мы слышим с большим или с меньшим удовольствием и даже без всякого удовольствия, но всё это – такие мелочи, на которые не стоит обращать внимания, когда входишь в лабиринт и дальше идешь по инерции движения, которое, как говорят, и есть – жизнь…

Литература – это выход из лабиринта: вначале она вас туда толкает, а потом ведет за руку, как ребенка: и боязно, и интересно, а главное – ты знаешь, что лично с тобой ничего плохого не случится, ведь вместо тебя отдуваются герои книги, иногда очень похожие, но все–таки – не ты, и этот факт утешает, какой бы ужасной ни была рассказанная история. Обман? А кто сказал, что человеку нужна правда? Ему нужна мечта, сказка, в которой он видит себя счастливым, или проще: нужно то место в мире, где ему по–настоящему хорошо.

Но откуда же берутся герои книги: из жизни, из головы автора, из образа внушенного кем–то или чем–то неведомым, но однозначно выше моего разумения? Я никогда не задумывалась об этом, потому что мне не так важна техническая сторона процесса и сам вопрос – зачем я вообще пишу. Достаточно и того, что меня к этому влечет и, простите за самоуверенность, ведет, а раз я уже иду, то почему бы не попробовать разобраться хотя бы в том, что не получается понять, пока я не напишу об этом.

К тому же персонажи являются ко мне сами, – видимо, им нужна именно я, чтобы поговорить о своем личном. Это ошибка – отождествлять какого–нибудь персонажа с автором и утверждать, что якобы через них он открывает свои потаенные страсти, фантазии и нехорошие, а порой преступные склонности, вплоть до желания убить. Иначе по какой причине он с такими подробностями, смакуя каждую деталь, описывает психологический портрет своего отрицательного героя: мерзавца или того хуже – убийцу? В этом утверждении есть своя логика, потому как нормальному человеку не придет в голову это делать. Но не будем пытаться отыскать границы нормальности в среде творческих людей: неблагодарное это дело. Ведь не только чужая душа – потемки, но и своя собственная тоже. Как сказал мне знакомый психолог: лучше не копать слишком глубоко, чтобы не удивиться ненароком тому, что можешь увидеть там, когда докопаешь. Но неистребимая тяга к копанию – это и есть диагноз творческой натуры и тут уж выбирать не приходится. Разве что из многочисленных вариантов отыскать своего нужного персонажа…

Сидишь себе утром, пьешь кофе, слушаешь вполуха какие– то слова, информацию вроде бы ни о чем, а рука уже управляет твоей расслабленной сущностью и ты начинаешь писать. Нет, это всё не обо мне. Или: допустим, что это не обо мне. В математике очень любят использовать именно это выражение: будем считать, что эти линии параллельны. И никто не сопротивляется такому надуманному предположению, не беря в расчет то, что где–то эти линии все равно пересекутся, но в другой геометрии, в другом пространстве, в другом мире. В жизни происходит всё то же самое: зависит только от точки сборки ваших измышлений, которые вовсе могут быть из другой реальности. Литература как раз и есть та самая другая реальность, где всё пересекается и всё сходится, что не должно ни пересекаться, ни сходиться.

Когда появилась Алиса, мне показалось, что я знала её всегда, потому что в моей голове возникали вдруг такие подробности жизни, о которых никто не мог знать, кроме неё самой. Словно из темноты проявлялись светящиеся линии – дороги, по которым она шла. Да, я хорошо представляю себе Алису маленькой рыжеволосой девочкой с зелеными, будто у кошки, глазами, с чуть приподнятыми уголками кверху. Эта яркость одновременно выделяла девочку среди других, но также роднила с общим фоном природы, в котором присутствовал и сочный зеленый цвет листвы, травы, моря, и пылкость горячего рыжего солнца, льющего с неба свой свет. Что в ней было такого особенного? В ее глазах русалки, миндалевидных, с немного удлиненным разрезом, было удивление, как будто мир застал её врасплох и она ещё не успела привыкнуть к нему, принять его, сжиться с ним, чтобы постепенно перестать замечать, то есть видеть его как нечто необыкновенное. Она не могла ждать, пока всё здесь станет немного отстраненным от неё самой. И дело здесь было не в возрасте, а в том, что первородное ощущение мира не проходило со временем, оно оставалось в ней всегда.

Мать назвала её Алисой, так как любила героиню романа Л. Кэрролла и ей казалось, что дочка очень похожа на тот образ, который она представляла себе, когда читала книгу. Скорее всего, она просто хотела, чтобы у нее родилась девочка и чтобы назвать её Алисой, а всё остальное уже придумалось позже. Но мне кажется, что таким именем она как будто обрекла свою дочь на проживание этого образа в жизни. Говорят, что есть такие люди, которые способны брать из пространства информацию, идею и воплощать её в реальность. Когда–то их называли магами, но существует и научное название, а главное, что это передается в роду само по себе, не спрашивая твоего согласия.

Я не могу вспомнить, где увидела Алису впервые, но периодически в разных местах её лицо являлось передо мною. И всегда я спрашивала себя: где я видела эту девушку раньше? В конце концов у меня сложилось впечатление, что Алиса идет по моему следу, случайно ли, намеренно ли, но, встретив её в очередной раз, я понимала, что это не просто так, потому что мне известно было в тот момент о ней всё: что случилось в ее жизни раньше и как она живет сейчас. Для этого мне не нужно было общаться с ней, входить в какой–то контакт. Я даже делала вид, что не замечаю ее, но это было неправдой, я просто и ясно видела Алису, чувствовала её присутствие и начинала искать глазами среди людей этот притягивающий меня образ.

Зачем мне была нужна Алиса? Это все равно что определить последовательность того, что я делаю в данный момент: пишу книгу и живу или живу и пишу книгу. А что, если я живу в двух мирах одновременно и в одном из них я пишу книгу, которая и есть моя жизнь? Именно в ней мне встречаются какие–то люди и к ним я испытываю какие–то чувства. Но кто–нибудь смотрит на всё это со стороны и называет мою жизнь литературой, потом ставит меня на полку в свой пыльный шкаф, не понимая, что я живая, возможно даже более живая, чем он сам.

Алиса для меня точно существовала. Недавно она сбежала из дома, оставив родителям на столе записку: «У меня всё хорошо. Не волнуйтесь». Она понимала, что не может ничего не сообщить им хотя бы о том, что жива. Понимала Алиса и другое, что если родители узнают о ее бегстве от Матвея, своего жениха, то очень расстроятся, станут задавать ей кучу вопросов и уговаривать не принимать скоропалительного решения.

Поэтому она не сразу решилась прийти в их дом. Алиса шла по улице, не зная, что выбрать, потому как все варианты были плохими. «Но у отца больное сердце, – подумала она, и значит нужно зайти к ним, прежде чем уехать из города. Плохо то, что в первую очередь Матвей может позвонить им, когда поймет, что я не просто психанула и выбежала из квартиры, а исчезла. То, что я провела эту ночь у подруги, – это ничего: он мог ещё не успеть позвонить родителям, но если я не появлюсь ни сегодня, ни завтра, он точно приедет сюда. И тогда расскажет им, что случилось. Начнется паника, слезы. Нет, нет, этого допустить нельзя». Алиса решила, что другого выхода не существует.

Было три часа дня, мама обычно в это время дома. Вот я и поговорю с ней и всё будет хорошо, – продолжала она уговаривать саму себя. Ключ от квартиры родителей у нее всегда лежал в сумке, как и паспорт, ей он был нужен на днях, когда она оформляла новый загранпаспорт, который как раз остался у родителей, и ей в любом случае нужно было туда попасть, чтобы забрать его. Всё складывалось именно так.

Подходя к парадному, она увидела соседку по площадке, которая выходила в этот момент из двери. Она узнала Алису и заулыбалась:

– Здравствуй, Алисочка. Говорят, ты выходишь замуж…

– Да, Мария Сергеевна.

– А ты к родителям?

– Да.

– Так мама ушла буквально несколько минут назад. Мы с ней поговорили, когда я мусор выносила.

Алиса подумала, что это даже лучше, если дома никого нет: она оставит им записку и они поймут, что с ней всё в порядке, а главное, что жива и здорова. И больше она ничего не напишет, тогда им не придется врать Матвею, просто скажут, что не знают, где она, и это будет правдой.

Алиса вошла в квартиру и сразу бросилась к столу, где в верхнем ящике у отца всегда лежали листы чистой бумаги. Он любил, чтобы всё было на своем месте и никогда не менял этих правил. Она взяла один лист из пачки и написала: «У меня всё хорошо. Не волнуйтесь».

Но как можно было не волноваться её родителям и Матвею, с которым на днях они должны были расписаться? Уже вовсю шли приготовления к свадьбе: были куплены кольца, приглашены гости (они вместе с Матвеем подписали приглашения на красивых открытках), в шкафу висело свадебное платье, заказанное у модного модельера, уже договорились о лимузине, а два дизайнера мудрили над тем, как украсить пространство, где должно было проходить само торжество. Было всё. Не было только самой Алисы.

Почему же она исчезла? Этот вопрос возникает сразу и тут же повисает в воздухе, как вырвавшийся из рук красный шар, улетающий к небу. В никуда.

Люди все слишком разные: у каждого свой ритм в движении вверх, своя частота, как говорят физики, поэтому мы вибрируем только на той волне, которая в данный момент нам соответствует. По этой причине потеряться в мире очень легко. Войти же с кем–то в резонанс – большая случайность и непредвидимая удача. Чаще всего мы входим с людьми в диссонанс, при этом каждый раз пытаемся себя переубедить в обратном, полагая, что дело в чем–то другом.

Я с осторожностью стала относится к тому, насколько близко можно подпускать к себе человека, потому как затянувшиеся из–за неразборчивости или простодушия отношения выбивают меня из моего собственного ритма, а значит, мешают мне двигаться туда, куда я шла. Конечно, ошибка – это тоже опыт, который нужно пережить, но важно это осознавать, а не вестись на внешние обманки и ловушки. Мне не чужды любые искушения и ложные стремления, например: кого–то переделать, кого–то спасти от самого себя или сохранить во что бы то ни стало отношения, которых больше нет. Уйти вовремя – это уже мудрость. Но много ли мудрецов я встречала в своей жизни? Нисколько. Поэтому большинство из нас находятся над бездной в свободном парении, но думают, что у них есть почва под ногами, принимая за неё зыбучие пески собственных иллюзий.

Жизнь – это и есть постепенное избавление от иллюзий и самой большой из них, что до тебя кому–то есть дело. Нужно просто принять всё происходящее и постараться с этим жить по возможности хорошо. Да, люди отличаются довольно сильно друг от друга, если не принимать во внимание физическую структуру, которая и есть та самая обманка: вот же он – человек, и я – человек, мы оба с ним – «человеки», значит можем понять друг друга, должны понять. Но выходит, что никто никому ничего не должен. Тем более что истинный смысл нашего существования на Земле неизвестен. Одни версии и предположения. Экзистенциалисты вообще призывают отказаться от поиска разумного смысла. И они же считают, что человек сам должен наполнять свою жизнь смыслом, он может выбирать, каким ему видеть это пространство, окрашивая его своими идеями и воплощая их в реальность. Круто, конечно: человек есть то, кем он сам решает быть в этом мире. Но мне больше нравятся принципы существования человека как путешественника, идущего к своей истинной сущности, хоть и мудрено такое учение и накручено в нем много чего противоречивого, однако в этом есть и свой кайф: ты идешь, будто на ощупь с завязанными глазами, потом повязка спадает и – это нечто, чего ты не ждала. Правда, оно может быть как со знаком плюс, так и со знаком минус. Но интрига – царица любого сюжета.

Кроме меня, никто не знал о местонахождении Алисы, я и сама узнала об этом случайно, впрочем, она появлялась в моей жизни всегда случайно, и это уже нисколько не удивляло меня, разве что я опять начинала задумываться о том, как всё устроено в нашем мире, о котором нам известно только то, что он существует и то с большой натяжкой можно это утверждать, если послушать буддистов.

Юная, тоненькая девушка стоит на берегу моря перед надвигающимися на неё волнами. Она совсем беззащитна перед этой мощью, и её хрупкое тело вздрагивает каждый раз, когда очередная волна норовит захлестнуть ее. У самого берега волна скручивается в спираль и превращается в шипучую пену. Продвинуться в воду невозможно ни на шаг. Я вижу это из своей террасы, выходящей к морю, потому что отель расположен почти что на широком пляже, от которого его отделяют несколько больших деревьев, одно из которых своими листьями чуть ли не касается меня.

Девушка садится в эту бурлящую воду. её кожа вся покрывается спермой моря, как будто оно любит её всю целиком и оплодотворяет своей любовью. Она не сопротивляется этому, она спокойна и покорна, слитая с ним воедино. Это – любовь. Девушка будто вросла в мокрый песок, – кажется, что она всегда была там, окутанная белой пеной, стекающей с ее голой загорелой спины. Она – неотъемлемая часть этого моря и этого пейзажа, который я наблюдаю в местечке Пираино на Сицилии. Я понимаю, что никто другой, кроме Алисы, не повел бы себя таким образом, с такой безмерной любовью и решимостью отдавшись на волю стихии, с удивительной легкостью доверившись этой сокрушительной силе, вызывающей страх у наблюдающих за штормом даже издали.

Но, повернув голову влево, я увидела совершенно другую картину: совсем иное отношение к морю, а лучше сказать – непонимание его. Я наблюдаю за тем, как мужчина, женщина и мальчик 7–8 лет пытаются преодолеть высокие волны. Они думают, что могут победить море и с диким криком бросаются на волну. В какой–то момент кажется, что им это удалось: они выныривают из–под волны и три головы появляются над ней. Море не желает их гибели и в то же время не хочет их любить, как любит Алису, не пытающуюся с ним соперничать. Море выкидывает на берег этих людей, возомнивших себя победителями. С кем они борются? С морем? Со смертью? Или просто им безразлична жизнь без борьбы? Мне всегда казалось, что есть какой–то другой путь взаимодействия с миром. Но их учили, что существует только один – это борьба.

Я завороженно смотрю на девушку, сидящую на берегу в морской пене, подобно Афродите, и понимаю, почему она так спокойна, красива и естественна. И почему так суетны и безобразны те трое, с фанатичным упорством рвущие руками волны в неистовом желании покорить, а не понять то, что сильнее их, ибо море раз за разом возвращает этих людей в ту точку, в которой они были до того. Оно не пользуется своей властью над ними, спокойно отстраняя их от себя, пока они не станут хотя бы на шаг ближе к тому миру, который они привыкли воспринимать как нечто обязанное служить им.

Засыпая и просыпаясь, я видела море, одно только море, до самого горизонта уходящее в небо.

На закате солнце ныряло в него, вначале исчезая под водой наполовину, потом оставалась небольшая часть горящего шара на поверхности темно–синей воды, затем этот шар становился маленьким, светящимся ярко–оранжевым светом, переходящим постепенно в малиновый, потом в лиловый шарик, а после исчезал вовсе, и полосу горизонта заливало цветом солнца, которое уже из–под воды излучало все входящие в него краски, и они растекались по небу.

Каждый вечер ровно в 20 часов и 20 минут я смотрела новый закат – новое полотно великого художника, пишущего эти картины в количестве – бесконечность. От этого захватывало дух, и ни о чем другом я больше не могла думать, погружаясь в состояние созерцания, уже почти забытое мною…

Когда я приехала сюда, то на горизонте можно было видеть пять островов. Но вот уже несколько дней, как они исчезли из поля зрения: какая–то густая дымка совершенно скрыла их. Может быть, в этом был виноват шторм, бушующий в последнее время… Зато благодаря такой погоде мне удалось посмотреть невероятный закат, когда черные тучи, будто тушью выписывали пейзажи в стиле японской живописи, в которой присутствовали и горы, и склоны с чуть зеленеющей поверхностью, а в отдалении были видны чьи–то фигуры, удаляющиеся вдалеке, и закругленная тяжелая спина вола, под хлыстом погонщика.

Я забывала в тот момент, что это небо, а не рисовая бумага, настолько все линии казались живыми и четкими, что меня потрясала такая живопись. Мне никогда раньше не приходилось наблюдать подобное: какое–то чудо творилось наверху – в небесах.

А по ночам, слушая шум ударяющихся о берег волн, я представляла себе, что плыву на корабле и вокруг меня нет ничего, кроме огромного, бескрайнего моря. Нет ничего. До самого утра.

На седьмой день я увидела острова.

2

Путешествие начинается где–то внутри тебя, когда ты наконец решаешься оторваться от орбиты своего дивана, своего дома, города, страны, хоть притяжение слишком велико, так же как логические постулаты, объясняющие невозможность такого действия для тебя. Финансовые ограничения слишком весомы, чтобы пренебречь ими, но существуют разные варианты.

Где–то там – да, – думаешь ты, глядя в экран: бунгало, океан, жилище какой–нибудь попсовой «богини», но это же не для простых смертных… Да и фиг с ними со всеми: пусть живут в своих бунгало (хотя какая там жизнь?). Всё себе любимой, всё в себя. И людей не видать вокруг, и не смеется никто, и какой–то пацан не пронесется на мотоцикле перед твоим носом, и каштан на голову не упадет, и завтра – всё то же, что вчера, ну разве что океан другой и бунгало, и любовник. Тоже мне – событие. Ведь я не о том сейчас, я о жизни, то есть о неожиданном и новом вокруг меня, когда вдруг понимаешь: так бывает. И что ты видела это собственными глазами, даже если что–то не понравилось, и так тоже бывает… А там – по другую сторону бытия, о котором я писала чуть выше, бывает только то, что заказано и обозначено по прейскуранту.

Жизнь – самое гениальное, что есть на свете. Это она управляет нами на клеточном уровне, а не мы ею, как полагается считать. Уверенность в том, что будет именно то, что я задумала, далеко не всегда оправдывается: получается не так, наперекор, поперек, вопреки, параллельно, и это означает, что у жизни на мой счет есть свои планы.

Именно так у меня происходило с Алисой. Она появлялась в тот момент, когда я меньше всего этого ожидала. Да и вообще, я не думаю о ней, эта девушка в моих мыслях занимает столько же места, как выступающий из воды камень, на который я сейчас смотрю, размышляя над тем, когда он мог там появиться и обломок какой истории отражает собой.

У нас с Алисой разные истории, но зачем она приходит в мою, мне пока неизвестно. Возможно, это я каким–то образом притягиваю её сама. Но если я такая всесильная, то почему Алиса сбежала из уже существующего сюжета и стала писать свой собственный? Я могу только догадываться, потому что сама делала много непредсказуемых вещей в жизни, но потом понимала, что они–то как раз и были закономерными, если посмотреть на всё с другой стороны.

Алиса совсем не вписывалась в мое представление о человеке, который только что окончил юридический факультет. Ну да, мы пользуемся штампами, картинками, образами, создаваемыми нами, и практически не видим того, что существует на самом деле, как будто некий экран закрывает это от нас. Приходится пробираться через буреломы и непроходимые джунгли наших убеждений, вернее – предубеждений, возникающих раньше, чем мы способны сами до чего–то додуматься и к чему–то прийти методом проб и ошибок. Легче сочинить и поверить в это…

В какой–то степени мы все писатели, живущие в созданном нами романе, где любой человек может стать его персонажем, а любой персонаж вполне может существовать в реальности в ближайшем подъезде моего дома. Он живет своей жизнью, независимо от того, что кто–то пишет о нем книгу, думая, что это он сам придумал его. Нас всех придумал Бог. Его ещё называют Творцом. И мы читаем эту книгу, написанную давным–давно, страницу за страницей, книгу своих путешествий.

«Путешествуют не в пространстве, путешествуют внутри самих себя. Новое место чарует нас в той мере, в какой обновляет нас»[2 - Антуан де Сент–Экзюпери.].

Сидя в тени дерева, я наблюдаю за рыбацкими лодками в море, стоящими на определенном расстоянии друг от друга. Они вышли ловить рыбу «на вечерней зорьке», как говорили рыбаки в моем детстве и в другой стране, которой больше нет на карте. На воде недалеко от лодок сидят чайки, издалека похожие на детских игрушечных птичек, потому что они, словно неживые, неподвижно замерли в ожидании улова. Видимо, самим лень ловить рыбу, поэтому ждут момента, когда рыбаки будут выбрасывать за борт совсем маленькую рыбешку, от которой нет никакого прока, а чайкам для ужина вполне сгодится. Птицы доверяют рыбацкому чутью: если люди стоят на своих лодках в этом месте, значит рыба здесь точно есть. Вот так просто всё устроено в этом мире: море, рыбаки на лодках, чайки, рыба – вечная картина.

Но нам всегда чего–нибудь не хватает… Говорят, что это стимулирует эволюцию. Однако меня не очень радует подобная мысль. Ведь в этом процессе мы обязательно что–то теряем… А из «приобретенного», во что верится с трудом, утверждение, будто мозг и череп увеличились за несколько тысячелетий по причине того, что человек стал умнее. И дальше я узнаю вообще страшные вещи: дальнейшие технологии позволят людям самим выбирать, какими они хотят видеть себя. То есть всё зависит от того, каковы будут наши вкусы? Но тут происходит небольшой сбой: оказывается, что через 20 тысяч лет человеческий мозг и череп будут расти ещё больше (видимо, настолько умнее мы станем, что ум некуда будет девать) и лоб при этом, естественно, удлинится. А еще через 100 тысяч лет, кроме черепа, увеличатся и глаза (ну, примерно так мы представляем себе инопланетян). Цвет кожи станет намного темнее из–за вредных солнечных излучений. Но больше всего меня огорчило то, что каждый человек будет носить контактные линзы, которые помогут ему взаимодействовать с окружающим миром. Получается, что мы и сейчас–то не очень с ним взаимодействуем, а дальше – хуже: вообще не сможем без линз. Утешает только одно: я не верю, что мы поумнеем настолько. Я не верю, что мы вообще поумнеем, если будем идти в эту сторону. Компьютерные игры, смартфоны, система образования и общий уровень развития заставляют меня думать об обратном: мозг, наоборот, будет атрофироваться за ненадобностью, как некогда часть тела, называемая аппендиксом (кто–нибудь в курсе, что он делает в организме человека и зачем он вообще там нужен?).

Море, рыбаки на лодках, чайки, рыба… Что нужно тебе, человек, для того, чтобы быть счастливым? Загляни в себя: может, что–то подправить там – в душе, и всё наладится как–то само собой, а может, даже включится и заработает то, что показалось нам когда–то лишней деталью в нашей биологической машине.

Мне вполне хватало сейчас этого: море, рыбаки на лодках, чайки, рыба, заходящее солнце, темнеющие согнутые спины островов вдалеке, похожие на огромных спящих китов. У меня было всё, во что можно верить, – приближающаяся ночь… А дальше – самое интересное, как в настоящей сказке…

Алиса была убеждена, что всё происходит так, как ей нравится, и то, что ей нравится, – происходит. Она считала, что с ней не может случиться ничего плохого, если она не будет думать о чем–то плохом, ибо человек, как магнит, притягивает к себе разные энергии.

Я давно замечала за ней такую особенность: видеть только хорошее и забывать напрочь то, что было плохого в ее жизни, как будто это было не с ней, а с другим человеком. Такое перманентное обновление. Птица Феникс. Что–то из области фантастики.

Но вдруг это и есть – наше будущее: новые технологии, но только природные, естественные, способные обновлять нас, как живая вода.

У меня складывалось впечатление, что Алиса умеет необычным образом чувствовать то пространство, в котором она находится, входить с ним в контакт на каком–то интуитивном уровне, договариваться с ним. Но думаю, что она об этом даже не догадывалась, ведь не может человека удивлять то, к чему он привык, или то, что было у него всегда. В нашем трехмерном пространстве не очень–то разбежишься для того, чтобы взлететь, потому и не летаем.

Ее жених Матвей совершенно не понимал, чего ей нужно еще, говоря простым языком. По его мнению, всё так отлично складывалось. В фирме отца он был его правой рукой после того, как окончил учебу в институте и стал самым доверенным юристом. Он выполнил условия родителей: не жениться до окончания учебы. А теперь волен был поступать со своей жизнью так, как ему хотелось. И хотя Алиса, судя по всему, не была той девушкой, о которой они мечтали как о жене сына, им пришлось с этим смириться или сделать вид, что смирились, потому что не удалась попытка свести его с дочерью их богатого друга, который знал Матвея с детства и тоже питал надежду на подобный союз. Наталья довольно часто мелькала перед Матвеем. ещё детьми они играли вместе, но ничего, кроме дружеского отношения к ней, Матвей не испытывал никогда. Было даже странно представить её рядом с собой в качестве супруги, скорее – в качестве сестры, с которой можно иногда повздорить, даже наорать на нее, как на младшую, надоедливую девчонку, иногда поговорить по душам, но всё это было не то, чтобы потерять голову и мечтать о ней, и желать ее, как женщину. Может быть, сама Наташа относилась к нему иначе, но если бы он об этом узнал, то это бы только напрягало его и тогда их панибратские отношения сошли бы на нет… Практически так и произошло, когда она с удивляющим постоянством стала появляться в их доме по каким–то дурацким причинам или просто случайно: «вдруг зашла». Вначале он не придавал этому значения: «привет – как дела – что нового» и т.д. – ни о чем в общем. Но ласковые улыбки матери, бросаемые на Наталью и на него, прочерчивали недвусмысленный угол, соединяющий его с этой девушкой… Матвей чувствовал, что в этот угол его хотят загнать, звериное чутье не могло обманывать. А когда Наталья оказалась с ним вдвоем в доме, после каких–то неведомых ему манипуляций, приведших к тому, что родителям нужно было срочно уехать, а у него, как назло, сломалась машина, чтобы отвезти Наталью домой, ведь она, как ни странно, оказалась без машины, потому что сюда её подбросила подруга, и эти все совпадения показались Матвею странными.

Он очень не любил, когда что–то замышляли за его спиной… Конечно, были и прямые разговоры матери с ним о том, что Наташа очень воспитанная, умная и привлекательная девушка, да что там привлекательная – просто красавица, она так её расписывала перед Матвеем, словно собиралась её продать, и подчеркивала, как дорого она стоит: учеба в Лондоне, богатый отец, дом–дворец и всё такое. Матвей как–то не выдержал и сказал прямо: «Что ты мне её предлагаешь так откровенно–цинично? Тебе самой не противно?» Мать обиделась, хлопнула дверью, сказав на ходу, что он дурак, и удалилась. Утром за завтраком она делала вид, что ничего не случилось. У них в доме это часто практиковалось, и Матвей замечал ещё с детства, что перед ним как будто разыгрывают спектакль в несколько актов: счастливая пара, счастливая семья, безупречные родители. Однажды он услышал случайно, входя неожиданно в комнату: «Только не при ребенке, не надо, чтобы он догадывался». О чем должен был он не догадаться, Матвей не очень–то и стремился узнать. Он жил в своем мире подростка, получающего от жизни то, что хотелось, но, может быть, не всё, человек существо ненасытное, но вот по поводу чего он не парился, так это насчет разгадывания семейных тайн. Впрочем, давняя история…

А вот эпизод с Натальей, который был явно подстроен, уже разозлил его. Правда, был ещё совсем простой вариант: вызвать такси и отправить её домой, но это на крайний случай он держал про запас. Его разбирало любопытство: до чего они все додумались и в какие границы укладываются их фантазии на его счет.

Но почувствовал себя полным идиотом в тот момент, когда Наталья обняла его за шею и спросила: «Ты не находишь, что мы прекрасно смотримся вместе?» Как? Вот так примитивно, так сермяжно просто? – удивился он про себя. Они как раз стояли напротив большого зеркала, и Наташа была в отличном ракурсе со своей оголенной спиной и точеной фигурой, обтянутой платьем, сбоку это выглядело особенно заманчиво. Что мешало ему этим воспользоваться? Красивая девушка сама тебя клеит, а ты такой весь из себя недотрога. Смешно. Останавливало только одно – игра, продуманная кем–то игра, в которой он был пешкой и им двигали. Матвей криво усмехнулся и развел в стороны руки Наташи, задержавшись на минуту в этой позе, словно он раздумывает: схватить её на руки и потащить в постель или наброситься на неё прямо здесь. Ему доставляло удовольствие наблюдать за ней, она явно была уверена, что именно это и сделает настоящий самец, но он играл, только теперь уже в свою собственную игру, в которой никто не мог манипулировать им. Ведь если бы он повелся на это неслабое искушение, потом начались бы мамины сетования, Наташкины слезы по поводу того, что она доверилась ему, а он… И подобный бред, вплоть до сакраментальной фразы: «я беременна». У него это промелькнуло в голове одним кадром.

Матвей сел в кресло, положив ногу на ногу, и налил себе вина. То, что он испытывал к Наташке раньше, когда считал её своим другом, вдруг моментально улетучилось. Дело было не в том, что если бы Наташе хотелось с ним секса, он бы стал упираться, но это «если» должно было быть только её желанием, а не придуманной кем–то сценой соблазнения. Он бы запросто переспал с ней, почему нет, но не в роли выбранной жертвы. «Какая же она дура», – думал Матвей, глядя на то, как Наталья, ошарашенная таким ходом событий, не зная, что ей делать, просто вышла из комнаты. После чего Матвей поднялся к себе наверх, завалился на постель, даже не разбирая ее, и сразу уснул.

Утром за завтраком он увидел родителей, но Натальи уже не было… И опять все вели себя так, будто ничего не случилось. Видимо, они уже узнали о неудавшейся подставе с их стороны и затаились. Матвей именно так это расценивал, потому что, зная свою мать, понимал: она попытается предпринять ещё что–нибудь. Но всё–таки он был её сыном и упрямство у него бурлило в крови, так же как жажда свободы – принимать решения самому.

Вскоре он столкнулся с Алисой в прямом смысле (он знал её по институту – правда, она была первокурсницей тогда), и вдруг – совсем другая ситуация: она шла по коридору, уткнувшись в телефон, видимо, писала кому–то сообщение, а он шел к своему другу, который остался учиться дальше в аспирантуре, вот они и пересеклись: Алиса просто налетела на него. Было смешно видеть, как она растерялась, оказавшись чуть ли не в его объятиях. Позже Матвей часто вспоминал их столкновение в коридоре института и говорил Алисе: «Судьба бросила тебя мне в руки, и я не могу отказаться от такого подарка». Но в тот момент он удивлялся тому, как мог не заметить эту девушку раньше. Особенной скромностью Матвей не отличался и с удовольствием вместе с ребятами своего курса ходил посмотреть на новеньких девчонок, то есть на первокурсниц, чтобы не пропустить мимо какую–нибудь красавицу. Он видел ее, но даже не поинтересовался, как зовут, – значит, не обратил внимание. Да и после того она попадалась ему на глаза… Правда, в то время он встречался с однокурсницей Ритой, девушкой бойкой, помешанной на спорте и здоровом образе жизни. И если спорт ещё как–то их сближал: лыжи зимой, теннис летом, то со здоровым образом жизни не заладилось. Матвея хватило ненадолго, эксперимент закончился, подопытный остался жив – и то хорошо. Рита не очень убивалась, найдя быстро в параллельной группе более стойкого или более сдвинутого на этой идее парня. Про другие свои увлечения Матвей вспоминать не любил, потому что это был такой период его жизни, когда он вообще мало что мог вспомнить по утрам в незнакомой квартире с малознакомой девушкой рядом. Проведя логическую цепочку, ему удавалось проследить ход событий: клуб, коктейль, несколько коктейлей, потом что–то крепкое, потом девушка с коктейлем, и дальше уже нечетко: ночь, машина, лифт многоэтажного дома, темная прихожая, девушка без коктейля и без одежды, затем – глубокий сон, как провал в горах – и башкой вниз: больно, голове больно утром, а утро – потому что светло.

В продолжении о свете: какое–то время – осознание себя личностью, к чему–то стремящейся, отсюда следует: посещение лекций, ужины в кругу семьи, расчистка снега на даче по выходным, здоровый сон и бодрая ходьба на лыжах. Еще: перелистывание страниц книг в дедовской библиотеке и дневник за шкафом, в который он что–то писал, горячие пироги с грибами, с рыбой под каким–то мудреным соусом и… И всё. Дальше: музыка, вибрация тел под нее, неестественно громкий смех. Почему, блин, так весело? Да и фиг с ним… Коктейль, девушка с коктейлем, ну дальше уже известно где, как, куда… Неизвестно – зачем, но это позже: в период осознания себя личностью и дальше тоже известно, с чем пироги и какой запах у старинных книг в шкафу за стеклянной дверцей. Как во всем этом могла появиться Алиса? Да никак.

Прогуливаясь с ней по присыпанным первым снежком аллеям, Матвею даже не приходило в голову рассказывать ей о своей жизни. Такая исповедь повергла бы её в шок, так он считал, глядя на это хрупкое существо. Он и сам не понимал, почему их конфетно–цветочный период продолжается так долго, откуда только бралось терпение ждать, пока в ней самой что–то вспыхнет, какой–то огонек загорится в глазах, уж он–то знает, что это, – значит, и не пропустит такой момент ни за что.

Но то был не огонек, а бушующее пламя, чего он никак не подозревал в этом, казалось, интеллигентно–возвышенном и несколько отрешенном, вернее – несколько отстраненном от бренного мира создании. Тем сильнее была его радость и гордость победителя, будто он поднялся на вершину горы или решил нерешаемую задачу.

Алиса притягивала его своей непредсказуемостью. И когда они стали жить вместе в бабушкиной квартире, так как она летом обитала на даче, а зимой была в их доме в Москве, Алиса не переставала его удивлять. Она двигалась бесшумно, как кошка, всегда находила самые уютные места в комнате, создавая как бы свое личное пространство, где она могла читать или думать. О чем думала она, Матвей не знал, это было уже границей её пространства. Ему было достаточно и того, что она не «пилила» его, когда он задерживался, и не приставала с вопросами «где был?». В общем, это совсем не было похоже на его прошлый опыт общения с девушками. Но самым невероятным казалось то, что она не заводила разговоров о замужестве и даже не намекала на эту тему. Матвей задумывался почему и в конце концов сделал ей предложение. Это получилось спонтанно: без красной коробочки с колечком, без шампанского во льдах и белого парохода в синих водах. Они ехали в машине, Матвей периодически бросал руль, показывая Алисе, что у него дрессированная машина и может ехать сама, что пугало ее, а его веселило. В какой–то момент Алиса вцепилась Матвею в плечо, когда мимо промчалась машина на дикой скорости, как будто за рулем был полный псих, обкуренный или ширанутый… И Матвей, коснувшись свободной рукой её рассыпанных по его плечу волос коньячного цвета, сказал ей, улыбаясь: «Алиска, а давай всегда будем вместе, подпишем все нужные бумажки и ты никуда от меня не сбежишь». Странно, что прозвучало именно это слово «не сбежишь»… Алиса как–то по–детски замахала утвердительно головой и чмокнула его в щеку, что он посчитал исчерпывающим ответом. Дальше они продолжали жить вместе, строя планы на будущее.

Ее непредсказуемость иногда раздражала Матвея, особенно когда Алисы не оказывалось дома, а он уже приходил с работы. Сама она не рассказывала, но если он спрашивал – отвечала, где была и чем занималась, но чувствовалось, что ей это неприятно. Матвей уговаривал себя, что всё изменится, как только они распишутся, что поведение Алисы всего лишь издержки детского инфантилизма, а вот родится ребенок, тогда она переключится на него от своих внутренних метаний. Он считал себя чуть ли не виноватым в том, что предложил ей выйти замуж после того, как они почти два года прожили вместе. Он считал, что такая неопределенность могла повлиять на Алису – она ещё не почувствовала, что может положиться на него полностью, но он обязательно ей это докажет. По–другому видеть то, что происходит с Алисой, он не мог, потому что сам был человеком цельным, то есть знающим свою цель и идущим к ней. Но когда он спрашивал о ее цели, она отшучивалась: «У меня слишком маленькая цель, боюсь, что если начну в нее целиться, могу промазать». В этом была вся Алиса: она переводила в шутку самые серьезные вещи, но обращала внимание на какие–то мелочи, делая их значительными, и могла с воодушевлением говорить о том, к чему Матвей в лучшем случае относился с иронией, а к самой Алисе – как к ненаигравшемуся ребенку. У него хватало ума не читать ей нотации и не призывать смотреть на жизнь по–взрослому, хотя иногда просто распирало от желания это сделать. Последний их разговор был за гранью понимания Матвея. Они говорили о возможности устроить Алису юристом в фирму его отца. Он предварительно переговорил с родителем и тот дал согласие. Казалось бы, Алиса должна была прыгать от радости: такая удача, это вам не в суде бумажки перебирать (на что ещё могла рассчитывать молодая выпускница вуза?). Но Алиса, к его удивлению, отреагировала не так, как он ожидал:

– Я еще не решила, чем буду заниматься, – сказала она.

– В смысле? – удивился Матвей.

– В прямом смысле. Не знаю. Мне нравится движение.

– В смысле? – переспросил он, чувствуя, что тупеет, не находя других слов в диалоге с ней.

– Я хочу путешествовать.

– Мы будем путешествовать. Хочешь, на острова какие–ни-будь слетаем?

Алиса сложила ладонь так, что соединились все пальцы вместе, и провела ею по воздуху, изображая летящий самолет:

– Слетаем? Самолет, как большая белая птица, может – лебедь, может – журавль. Тебе кто больше нравится?

– Не дури. Я же серьезно говорю.

– И я серьезно. Что не так? А если у меня поменялись планы…

– Не смеши. Когда у тебя были какие–нибудь планы? Ты же как мотылек живешь – порхаешь с цветка на цветок. Ты не имеешь представления о таких вещах, как планы, ответственность, продуманность деталей, расчет до каждой мелочи. Тебе эти слова не знакомы в принципе. Ты не смотришь в будущее даже на неделю вперед. Не имеешь понятия о том, что мне стоило уговорить отца.

Тут он остановился, понимая, что этого не нужно было говорить, но теперь уже необходимо как–то затушевать сказанное:

– Я это в том смысле, что он раньше уже кому–то пообещал место юриста.

– Вот и чудесно, – излишне весело отреагировала Алиса. – Всё складывается как нельзя лучше. Вселенная на моей стороне.

– Алиса, опомнись! Какая Вселенная? У нас с тобой скоро свадьба. Мы решаем, каким станет наша жизнь после этого.

– Тебе ведомо будущее? Ты – великий предсказатель человеческих судеб? – серьезно спросила она, и в ее глазах появился странный блеск, которого Матвей боялся, потому что это не сулило ничего хорошего. «Как перед грозой, – пронеслось у него в голове, – она что–то задумала».

Алиса как будто не заметила его замешательства и продолжала говорить:

– Знаешь, чем отличается отдыхающий от путешественника? Путешественник не знает, что с ним может приключиться на пути. Он проживает свою жизнь, идя по ней, изучая, восхищаясь и внимая ей, готовый в любой момент ко всему. А отдыхающий – отдыхает от той жизни, которая ему надоела, утомила, но другой–то у него все равно нет, не важно, хороша ли она для него или не очень, – выбор уже сделан однажды раз и навсегда. Он закрыт для других возможностей, потому что боится что–либо менять.

– А если он не хочет ничего менять? – спросил Матвей, чувствуя почему–то, что она говорит о нем.

– Тебе с этим жить, – ответила Алиса.

И было страшное ощущение, что она как будто закрыла раздвижную дверь между ними. Дверь была прозрачная: они ещё видели друг друга, но не могли приблизиться и обняться. Что–то мешало, какая–то сила не давала Матвею подойти к ней. Он не понимал, что происходит, и ему хотелось думать, что это происходит во сне и не с ним, а он просто смотрит со стороны эту сцену и сейчас всё закончится. Раздадутся аплодисменты, актеры раскланяются и зайдут за кулисы. Он посмотрел на оконные шторы и подумал: «Какие же они тяжелые, они закрывают свет и не пропускают воздух, ничего не пропускают».

Алиса в это время была уже в прихожей. Он повернулся к ней и из комнаты увидел, что она показывает ему ладонью тот жест, изображающий летящий самолет или большую белую птицу. Он так и не понял – что именно. Дверь закрылась, как от сквозняка – гулко, резко, вдруг. Матвей не стал бежать за ней, его охватило какое–то оцепенение, но одна обнадеживающая мысль ещё была, и он держался за неё изо всех сил: «Вернется. Прогуляется и вернется».