Россия и Запад: война миров

По-видимому, Ремарк разделял взгляд о том, что русские являются прирождёнными рабами, неспособными стоять до смерти за своё человеческое достоинство. Они могут петь свои тихие печальные песни, кое-кто из них (подобно цирковой обезьяне или медведю) может выучиться играть на скрипке, но к гегелевской свободе они не способны. Ножи русские достают лишь в одном случае – когда речь идёт об удовлетворении животных наклонностей в половой сфере, о мужеложстве. Однако в остальных случаях рискнуть жизнью, показать зубы или даже хотя бы зарычать русский не способен, как не способна на это присмиревшая после побоев собака. Поставленный на грань выживания, русский будет ползать на четвереньках, скулить и смотреть снизу вверх с застывшим в глазах выражением несправедливо замученной твари. Тут уж невольно обозлишься и дашь ему пинка, который он примет смиренно, как подобает гегелевскому рабу. Всё это очень похоже на описание австралийских «людей-животных», созданных воображением Жюля Верна, – западная литература присвоения здесь однотипно гнусна.

«Европейцы, занимаясь присвоением Африки, представляли её пустым пространством или же ощущали её лениво-податливую доступность», – заметил когда-то Эдвард Саид. Эту «лениво-податливую доступность» мы чувствуем и в романе Ремарка. Русские? Да это же просто человекоподобный скот! Ограничьте им рацион, врежьте ногой пониже спины, и они покорно завалятся в грязь под вашими ногами.

Ремарк называл себя антифашистом, его книги сжигали на площадях, однако благородный и тонко чувствующий Эрих Мария тоже послужил колониальному мифу – тому самому, который так вдохновлял его оппонентов-нацистов. Его роман, разошедшийся огромным тиражом, читали очень многие из тех, кто пришёл к нам в 1941 году. Эй, Курт, Фриц! Помните Ремарка? А ну, покажите-ка этим русским! И они показали.

Начитанные немецкие парни уже знали, как укрощать «сенбернаров».

Неоколониальный миф

Вторая мировая война (завершившаяся триумфальной победой СССР и подъёмом национально-освободительных движений по всему миру) опрокинула дискурс превосходства западных народов, основанный на гегелевской диалектике «господин – раб». Казалось, колониальному мифу нанесён смертельный удар. Люди, которые на Западе считались прирождёнными рабами, пошли на смерть во имя свободы и победили. Литература присвоения лишилась одного из своих краеугольных камней. Миф о трусливом человеке-животном Калибане не устоял, как не устояли две могучие империи – Германский рейх и Британский радж. Калибан прогнал со своего острова Просперо; Робинзон Крузо обнаружил, что Пятница имеет не только собственное имя, но и свой взгляд на вторжение белого человека; Мюнхаузена выпороли его же хлыстом.

И всё же западная литература господства продолжала жить, у неё даже открылось второе дыхание. Немалая заслуга здесь принадлежит англичанину Джорджу Оруэллу. Этот автор нашёл возможность сохранить основные черты литературы присвоения, отказавшись при этом от изжившей себя антитезы белого господина и трусливого дикаря. Сказка Оруэлла «Скотный двор» (история о том, как животные, изгнав человека, подчинились отвратительной диктатуре свиней) стала проводником нового, уже неоколониального мифа. Согласно этому новому мифу, неравенство между западными и незападными народами заключалось не в том, что последние, в отличие от первых, не готовы сражаться и умирать, а в том, что они побеждают как-то некрасиво, неправильно, тоталитарно, и не способны надлежащим образом устраивать свою жизнь в мирное время.

Оруэллу не откажешь в политическом чутье. Он одним из первых почувствовал, что Запад отчаянно нуждается в новых нарративах превосходства. Да, русские, индийцы, индонезийцы и многие другие указали на дверь европейским завоевателям, но признавать человеческое достоинство за победившими калибанами было нельзя. С помощью новых мифов их следовало отбросить назад, в тьму животной жизни; нужно было показать, что равными настоящим людям (западным европейцам) они всё равно не стали. Английский писатель виртуозно справился с задачей, объяснив читателю, что победа СССР в противостоянии с нацистской Европой гроша ломаного не стоит, ведь русские по-прежнему ведут себя подобно скоту. Фактически Оруэлл предопределил вектор послевоенной литературы присвоения, в которой акцент делался на внутренней жизни в странах – противниках Запада.

Сказку Оруэлла заметили – писателем заинтересовался Департамент информационных исследований (секретный отдел британского МИД). Вскоре «Скотный двор» был переведён на китайский, бирманский, арабский и ещё несколько десятков языков; сказку печатали в периодике и отдельными изданиями по всему миру, её экранизировали, по ней рисовали комиксы; книгу на воздушных шарах забрасывали через железный занавес. За всей этой работой стояли ЦРУ и британские правительственные структуры.

Это было нечто принципиально новое. В эпоху так называемого высокого империализма, когда почти каждый в Европе и Америке был уверен, что служит высокому делу цивилизации и прогресса, нарративы присвоения возникали сами собой и так же естественно распространялись. После Второй мировой в «бремя белых» уже мало кто верил, побеждать в привычном стиле («у нас есть пулемёт, у них его нет») стало значительно труднее, и Запад сделал ставку на мягкую силу. Неудивительно, что теперь художественные произведения создавались в том числе и по заказу, их авторов курировали, в их раскрутку вкладывались огромные средства. Отныне Запад продвигал литературу присвоения сознательно, используя опыт спецслужб и мощь информационных технологий.

Вскоре это принесло плоды. Если колониальные нарративы вызывали у цветных народов острое чувство собственной неполноценности (вплоть до желания поменять кожу), то неоколониальный миф действовал не менее разрушительно. Итогом массированных атак на культурном фронте стали подавленность у одних и стремление любой ценой покинуть область негативных оценок у других. Последние всё чаще старались присоединиться к чужим нарративам, пусть и на самых невыгодных для себя условиях. Это привело к рождению литературы присвоения 2.0. Она создавалась самими туземными авторами, которые теперь следовали логике неоколониального мифа. Это была своего рода литература пятниц, которые добровольно соглашались считать себя людоедами; Калибан забывал о несправедливостях, совершённых Просперо, – отныне его интересовало только собственное уродство.

Россия столкнулась в этим в последние десять-пятнадцать лет прошлого века, когда наше пространство историй словно узурпировали какие-то недобрые силы. В литературе исчезли фигуры серьёзного морального напряжения – их заменили одичавшие, опустившиеся, оскотинившиеся люди (алкоголики, идиоты, кретины, дегенераты, извращенцы, маньяки, выродки, проститутки, бомжи). Это были персонажи, начисто лишённые мировоззрения, интеллекта, малейших признаков духовности.

Если русские классики даже в ничтожном видели зачатки чего-то достойного, то теперь авторы старались и в достойном обнаружить скотские черты. Предметом изображения стали обыденные и примитивные проявления, свойственные как человеку, так и животному; авторы словно бы старались перещеголять друг друга в изображении изнанки жизни. Человеческое скотство стало основной темой.

Психологи знают, что негативный сценарий заставляет человека вести себя так, как если бы он перестал быть самим собой. Такой несчастный следует по опасной дороге, но как будто не придаёт этому значения. Кто-то может схватить его за рукав, но даже это не заставит беднягу остановиться. Случайные свидетели в ужасе наблюдают за происходящим, но неотвратимый финал всё ближе. Нечто подобное происходит и с народами. Народ, поверивший в негативный образ, навязанный ему недоброжелателями, ведёт себя так же, как отдельный человек: возненавидев себя, он начинает движение к пропасти.

Литература отвоевания

«Многие дела меча под силу перу, но дела пера мечу не под силу» – гласит старинная малайская пословица. Сейчас, когда Запад развязывает одну неоколониальную авантюру за другой, нам как никогда нужны славные дела пера.

Философу Гастону Башляру в своё время удалось показать, что в основе научных исследований лежит грёза о веществе. Учёный муж пребывает в уверенности, что он беспристрастно изучает природу, но на самом деле он следует за мечтами и сновидениями, выраженными в поэзии и мифологии. Точно так же западный человек убеждён, что у него есть некие объективные данные о превосходстве над другими народами, но на самом деле в основе его мышления лежит грёза о народах, взлелеянная Большим колониальным и неоколониальным мифами. («Африка ужасна, да, да, да! Африка опасна, да, да, да!»)

Невероятная самоуверенность Запада, лихость, с которой он развязывает войны, и ослиное упрямство, с которым он требует от всех послушания, – всё это коренится в мифах, в культуре, в пространстве историй.

Истории могут призывать к вторжениям, но они же могут и удерживать от агрессии.

Истории могут подавлять и обманывать, но они же могут подсказывать выход из тупика.

Под влиянием Эме Сезера и некоторых других афрокарибских писателей западные интеллектуалы во главе с Сартром выступили против французской политики в Алжире и Индокитае, осудили военные преступления американцев во Вьетнаме. Голос нескольких антиколониальных авторов вошёл в западный дискурс, трансформировал его и изменил политические расклады. Таковы дела пера, которые не под силу мечу.

Подобно другим народам, испытавшим агрессию европейцев, мы, русские, уже четыре столетия подряд отражаем нашествия с Запада: польское в XVII веке, шведское в XVIII веке, французское в XIX веке, немецкое в XX веке. Сейчас коллективный Запад во главе с США вновь развязал против нас колониальную войну. В таких условиях медлить с выбором пути не стоит. Мы должны осознать свою историческую принадлежность к народам глобального Юга и наладить соответствующие культурные связи. С нами работают по одной и той же схеме, перед нами одни и те же вызовы, и нашим культурам необходимо своего рода перекрёстное опыление.

Здесь нужна последовательная и твёрдая политика государства; здесь не может быть скидок на «коммерческие интересы» или на «вавилонскую путаницу эпохи постмодерна». Какой бы ни была эпоха, какие бы хитроумные планы по собственному обогащению ни вынашивали торговцы, люди всегда нуждаются в воодушевляющем мифе, в литературе борьбы и победы, в историях, в которых безумие, жестокость и хаос преодолеваются мужеством, самопожертвованием и обращением к высшей правде.

Мы слишком долго верили в автономность искусства, которое будто бы лишено прикладного значения и не зависит от ценностей общества. Именно поэтому мы проморгали тот день, когда против нас жёстко включили мягкую силу; именно поэтому мы позволили нашей культуре пасть под бременем скотского мифа, несущего в себе комплекс жертвы, апатию и уныние. Пора качнуть маятник в другую сторону.

Парадоксальная ситуация: в современном российском культурном поле отлично представлены западные колониальные мифы. Мы знаем их назубок, мы включили их в школьные и университетские программы и позволяем им влиять на умы. Между тем вдохновляющий и спасительный для нас Большой антиколониальный миф существует где-то на периферии нашей культуры. В советское время мы активно издавали писателей Азии, Африки и Латинской Америки. В те годы Боливар, Дипонегоро, Хоакин Мурьета, Хосе Марти, Сандино, Аун Сан, Хо Ши Мин, Че Гевара, Альенде, Патрис Лумумба и многие другие были героями, о которых рассказывали книги серии «Жизнь замечательных людей», передачи, фильмы, романы и даже рок-оперы. Мы ставили спектакли и снимали мультфильмы, проводили фестивали и конференции, на которые съезжались писатели и кинематографисты с трёх континентов. Стоило ли от всего этого отказываться?

Большой антиколониальный миф уходит корнями в легенды и эпосы разных народов; он говорит с нами прозой Рабиндраната Тагора, пьесами Воле Шойинки, стихами Йейтса и Пабло Неруды; он подкреплён множеством великолепных текстов литературы отвоевания – литературы, которая возвращает гордость и дарит надежду. Эта литература помогает народам вспомнить своё прошлое и восстановить связь времён, прерванную вторжениями европейских колонизаторов.

Выдающиеся писатели Азии, Африки и Латинской Америки уже отвоевали свои истории, заняли центр нарратива и нарушили все отведённые им границы. Их книги без робости и подобострастия дают оценку Западу на основе ценностей исконной культуры. Эме Сезер, великий поэт Мартиники, пишет свою «Бурю», отвечая Шекспиру на притчу о Просперо и Калибане; индонезийский прозаик Сонтани в романе «Тамбера» щёлкает по носу Дефо, объясняя, как на самом деле захватывали острова робинзоны; нигериец Чинуа Ачебе в романе «И пришло разрушение» даёт ответ Конраду на его «Сердце тьмы», возвращая голос африканцам, которые сами теперь рассказывают о нашествии белых. У Сезера, Сонтани, Ачебе и других классиков литературы отвоевания есть главное – понимание кровной причастности к угнетённым. Они не отказываются от своего исторического наследства лишь потому, что оно вызывает насмешки и презрение белых; они принимают своих родителей, свой дом, свою родину, свою кожу.

К сожалению, голос этих писателей, наших настоящих друзей, в России по-прежнему почти не слышен. Всё это время мы были европо- и американоцентричными; мы страшно интересовались тем, как видит нас атлантическая цивилизация, и старательно, как нам и было велено, мычали, блеяли, лаяли, хрюкали, кукарекали и совали голову в западный ошейник. В итоге мы стали неинтересны – как Западу, так и самим себе. Почему бы теперь не последовать примеру писателей той же Африки? Почему бы не поместить в центр нарратива себя? Почему бы не познакомить Запад с тем, как его видим мы?

Если мы хотим сохранить свой народ и свою цивилизацию, затягивать с этим не стоит. Народ не может жить по негативному скрипту; народ не может жить без настоящих историй. Если ручьи перестанут питать великую реку главного мифа, если искусственные преграды превратят эту реку в болото с затхлой водой, жди беды. Государство, покровительствующее литературе присвоения и её бледной чахоточной сестре, литературе пятниц, обречено. Его культура перестаёт быть цементирующим элементом, и общество рассыпается как карточный домик. За утратой национальной культуры идёт утрата языка, и некогда единый народ разбегается по другим языкам и культурам.

Пространство историй – это орган самосознания и самоосмысления, без которого невозможно сопротивление внешним вызовам и просто независимое существование. Это пространство должно соответствовать Великому нарративу, который уже принят всем обществом. Такой нарратив у нас есть: в XX веке наша страна отбила чудовищное нашествие с Запада и возглавила антиколониальное движение. Время показало, что все остальные цели являются химерами. Это значит, что нашей культуре не обойтись без дружбы с народами глобального Юга; не обойтись без литературы отвоевания; не обойтись без Большого антиколониального мифа.

Этот великий миф-богатырь уже давно мог бы сражаться на нашей стороне, но он спит. Давайте же все вместе постараемся его разбудить.

Глава 2. Мы и они: истоки войны миров

Калач как свидетельство рабской души

Привычка обвинять русских в «авторитаризме», отсутствии «гражданских свобод» и «демократических институтов» имеет давние корни. Уже в XVI–XVII веках в Европе преобладало высокомерное отношение к Московии, как тогда называли на Западе русское государство. Немалую роль здесь сыграли Сигизмунд Герберштейн и Адам Олеарий – авторы первых книг-путеводителей по Руси.

Австрийский гость о русских медведях

Австрийский дипломат Сигизмунд Герберштейн посетил Россию во времена князя Василия III, в 1515–1517 и 1525–1526 годах.

«Все они называют себя холопами, т. е. рабами государя, – сообщает австриец в своих записках о Московии. – Этот народ находит больше удовольствия в рабстве, чем в свободе». Доказать этот тезис Герберштейну труда не составляет. По его мнению, о «рабской русской душе» свидетельствует форма московских калачей. Побывав на пиру у московского князя Василия III, посол записывает: «Хлебы, имеющие форму лошадиного хомута, по моему мнению, означают тяжкое иго и постоянное рабство для всех, кто ест их».

Порицание австрийца вызывает даже такая невинная по нашим меркам забава, как молодеческий бой стенка на стенку. В своём рассказе об этих схватках он не скупится на чёрные краски и делает неожиданный вывод о любви московитов к битью: «Юноши, равно как и подростки, сходятся обычно по праздничным дням… Услышав свист, они немедленно сбегаются и вступают в рукопашный бой; начинается он на кулаках, но вскоре они бьют без разбору и с великой яростью и ногами по лицу, шее, груди, животу и паху… Этот род состязаний установлен для того, чтобы юноши привыкали переносить побои».

Рассказав о суровых морозах 1526 года, Герберштейн, конечно же, не забывает сообщить и об ужасных русских медведях. По его словам, у этих чудовищ зимой пользовались популярностью комфортные дома московитов. Он пишет: «Медведи, подстрекаемые голодом, оставив леса, рыскали по соседним деревням и врывались в дома; когда испуганные крестьяне убегали от них, то за воротами погибали от стужи».

Первый русофоб

Продолжение триллера о русской земле написал немецкий путешественник Адам Олеарий. Он побывал в России в первой половине XVII века и был обласкан царем Михаилом Романовым. Свою книгу, завершённую в 1643 году, Олеарий назвал «Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно».

По мнению Олеария, русским князьям далеко до «немецких простых дворян», улицы на Руси «грязны и вязки», и даже реки берут начало не в горах, как это обыкновенно бывает в просвящённой Европе, но «в лужах». В начале своих записок немецкий путешественник сообщает ряд вполне нейтральных сведений о Руси: «Мужчины у русских большею частью рослые, толстые и крепкие люди, кожею и натуральным цветом своим сходные с другими европейцами»; «они очень почитают длинные бороды и толстые животы, и те, у кого эти качества имеются, пользуются у них большим почётом»; «они очень восприимчивы, умеют подражать тому, что они видят у немцев», «они никого ради воровства не карают смертью», «у них не устраиваются публичные дома с блудницами», «у них имеется правильный брак», «иноземцы более московитов занимаются выпивками».

Однако, как говорится, чем дальше в лес, тем больше дров. Постепенно книга Олеария превращается в трактат о «звериной сущности» московских «варваров». Особенного интереса заслуживает шестая глава в третьей книге записок – «О природе русских, их душевных качествах и нравах».

«Скусившие голову стыду»

Об этих душевных качествах Олеарий был самого невысокого мнения. Он не заметил на Руси большого количества храмов и монастырей, совсем не увидел в русских набожности и совестливости. Вот его приговор: «Они лукавы, упрямы, необузданны, недружелюбны, извращены, бесстыдны, склонны ко всему дурному, пользуются силою вместо права, распростились со всеми добродетелями и скусили голову всякому стыду».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.