скачать книгу бесплатно
– В начале нашего знакомства, когда мы еще работали в фирме господина Мюллера, ты так и не определился с нашими отношениями. А ведь тогда этот маленький Макс мог бы быть твоим сыном.
Макс изменился в лице. Разве не она в свое время заявила, что они очень разные, что из их союза не выйдет ничего путного? Хороша! "Лучше" не скажешь. Мартине же сдержанно сказал:
– Послушай, моя писательница, но ведь и ты тогда никак не определилась.
Она парировала в ее стиле:
– Ты мужчина и мог бы повести себя более решительно. Может быть, я бы и сдалась.
– Не хочешь ли ты сказать, что твои отношения с отцом этого замечательного малыша не так уж безоблачны?
– С этим все нормально. Просто вспомнилась история нашего знакомства. Уже ничего не поправишь.Теперь у меня есть этот маленький Макс вместо большого, с которым мы провели немало увлекательных расследований. И вот это – то главное, что назначило мальчишке имя.
– А его отец не был против?
– Ему было все равно.
Макс подумал, что, пожалуй, не все гладко в жизни его бывшей помощницы, но промолчал. Он растерянно оглянулся по сторонам, потом прошел к холодильнику и открыл его. В холодильнике, как всегда, было пусто. Спрашивается: зачем вообще туда заглянул? Сыщик повернулся к Мартине:
– Ты понимаешь, нечем угостить тезку. Не могла предупредить? Только кофе для нас.
Мартина улыбнулась:
– Не вижу в этом ничего нового. Мы ненадолго. В моей сумке найдется кое-что для Макса. А от кофе Макса большого не откажусь.
Они сели на диван. Мальчишка уже освоился и бродил по комнате, с любопытством рассматривая незнакомую обстановку. Заметив, что мать с дядей пьют что-то из чашек, подбежал к Мартине и потянул ее сумку. Мартина достала оттуда маленький бутербродик и сунула в протянутую руку малыша. Он сразу же откусил и продолжил беспечно путешествовать по комнате. Бывшая помощница повернулась к сыщику.
– Теперь некоторое время я ему не понадоблюсь. Оставим пустые воспоминания – перейдем к делу.
Макс улыбнулся:
– Я весь внимание, моя писательница.
Она не стала ходить вокруг да около, а сразу выпалила:
– У меня появилась знакомая. Она студентка юридического факультета. Ей предстоит практика, и она хотела бы пройти ее у частного сыщика.
– Что так? Чем ее не устраивает наша доблестная полиция?
– Она ее, пожалуй, тоже устраивает, но когда она узнала, что я раньше сотрудничала с частным детективом, стала просить о протекции. А я подумала, почему бы и нет. Ты же нуждаешься в помощнике?
– Что тут скрывать, безусловно нуждаюсь. Надеюсь, она не планирует все это документировать, а потом просить меня прочесть?
– Не знаю. Ты можешь сам об этом спросить.
– Как долго она рассчитывает помогать мне?
– Этого я тоже не знаю. Могу только сказать, что человек она ответственный и обстоятельный. Об остальном вы договоритесь без меня. Думаю, она скоро позвонит тебе.
В это время Макс маленький доел свой бутерброд и снова подбежал к матери. Мартина заглянула в сумку и сказала:
– Максик, больше ничего нет. Давай будем собираться. Да и дяде нужно работать.
Сыщик Вундерлих внутренне улыбнулся, и улыбка эта была с оттенком легкой печали. Вот у нее уже и новый Максик появился. Теперь она так будет обращаться исключительно к этому голубоглазому существу со светлыми кудряшками на голове. А старый "Максик" уйдет на второй (или даже на четвертый) план и постепенно исчезнет из ее памяти, чтобы только крайне редко на минутку всплывать там. И только тогда, когда этого пожелает его величество случай… Мартине же он только сказал:
– Не смею задерживать. Рад был пообщаться и познакомиться с твоим новым Максиком. Кстати, передавай привет его отцу. А звонок от твоей знакомой буду ждать с нетерпением. Правда, ты так и не сказала, как ее зовут.
– Она сама все о себе расскажет. В ее биографии есть факты, которые могут показаться тебе неожиданными.
– Сгораю от любопытства.
– Не сгори до ее прихода, – в привычном стиле ответила Мартина. Потом сказала малышу, который уже нетерпеливо дергал ее за руку:
– Максик, попрощайся с дядей Максом.
Две ладони – большая и маленькая – снова стукнулись друг о друга – и дверь за гостями затворилась. Через уже закрытую дверь Макс расслышал, как Мартина сказала малышу:
– Давай руку, Максик. Здесь у дяди Макса, как всегда, полумрак.
Других звуков больше не было, и он понял, что Мартина с сыном успешно выбрались на улицу. Зачем она притащила с собой малыша? Не с кем оставить? Или это сигнал ему? Тогда о чем этот сигнал? Ответа не было.
Макс опустился в кресло и уставился на экран монитора. Там по-прежнему висел план города Висбадена. Мысленно он представил себе минимальную часть тех действий, которые следует предпринять, чтобы как-то справиться с "задачей двух старых солдат". Так он уже окрестил набор эпизодов из второй мировой, преподнесенный девяностолетними стариками Паулем Боттом и Стефаном Вундерлихом. Навскидку рисовалась уйма мелких задач, причем он даже не представлял, с какого конца браться при решении некоторых из них. Нет, с этим пора кончать. Все это пустая блажь. Более того, у него, вероятно, скоро появится помощница, а там и новые клиенты подтянутся – с новыми конкретными делами.
5
Та осенняя ночь выдалась ветреной, и младший городовой Василий Вдовин, поеживаясь, ускорил шаг. Зима еще не наступила, но ночной московский воздух уже был насыщен вербально невыразимыми признаками ее приближения. Несмотря на суконную шинель, одетую поверх суконного же мундира, холод проникал невидимыми путями в тело Василия, заставляя его мелко подрагивать. В ночной тиши сапоги городового гулко стучали по мостовой. Территория вверенного Василию поста пролегала недалеко от Большой Дмитровки, включая в том числе Богословский переулок с расположенной в нем церковью Святителя Григория Богослова.
Когда Василий в очередной раз миновал главный вход в храм, он настолько замерз, что верхний ряд зубов против его воли постукивал по нижнему. "Почти как в карауле," – подумал городовой, который совсем недавно закончил срочную армейскую службу. Он остановился и поглубже натянул круглую мерлушковую шапку с полицейской бляхой на ее тулье. Этого оказалось мало – и Василий поверх шапки натянул суконный башлык, при этом в поле бокового зрения Василия снова попал главный церковный вход. Ему показалось, что кто-то выскользнул из двери и, сбежав по ступенькам, быстро растаял в ночной тьме. Василий развернулся в сторону входа в храм и некоторое время пристально смотрел в этом направлении. Вокруг не было ни души. Должно быть, показалось. "От такого холода и не то померещится,"– подумал Василий, но все же двинулся ко входу. В это время в церкви должен был быть только ночной сторож Лукич. Василий знал его в лицо. Городовой медленно поднялся по ступенькам. На ночь Лукич всегда запирал дверь изнутри. Сейчас же из-за двери выбивалась наружу узкая полоска света. Это могло означать одно – дверь не заперта. Василий легонько потянул за ручку и понял, что так оно и есть. Он приоткрыл дверь так, чтобы можно было просунуть голову, и громко прокричал имя Лукича. Никто не ответил – только эхо гулко отозвалось из глубины церковного зала. Робея, Василий вошел в храм и, пугаясь звуков собственных шагов, осторожно продвинулся на несколько метров. Он еще раз тихонько позвал Лукича. Не получив ответа, потоптался на месте, потом сделал несколько шагов влево к кануну
. Вокруг кануна был полумрак, так как все свечи, поставленные прихожанами, к этому часу догорели, и на это место попадал лишь свет от паникадила. Василий сделал еще шаг и почувствовал, как его сапог уперся во что-то мягкое. Он вздрогнул и посмотрел под ноги. В полумраке острый глаз рассмотрел лежащее тело человека. Василий присел и тогда понял, что это Лукич. На голове сторожа зияла огромная рана. Старик был мертв.
Младший городовой распрямился и, крестясь и трясясь от страха, попятился к двери храма. На крыльце он достал полицейский свисток и изо всех сил принялся свистеть. При этом он то отбегал от храма, то снова приближался к нему. Пока Василий был в храме, он немного согрелся, и теперь зубы его стучали меньше, но пришла нервная дрожь. Чтобы унять ее, Василий начал бегать быстрее, но проклятая дрожь не уходила.
Первым на свист прибежал городовой с соседнего поста Петр Спиридонов. Это был мужик лет тридцати пяти, плотный и высокого роста. Он деловито прокричал:
– Чего тут у тебя, Васька? Чего рассвистелся?
Не переставая дрожать, Василий показал на дверь храма и, потянув Петра за рукав шинели, увлек его за собой. Когда Петр увидел мертвое тела Лукича, он ничего не сказал, лишь сделал движение правой рукой, будто собирался почесать затылок, но вспомнив, что на его голове мерлушковая шапка, снова опустил руку. Он вывел Василия на крыльцо и сказал:
– Я здесь побуду, а ты, Васька, дуй в участок, расскажи там все и проси, чтобы разыскали околоточного. Да побыстрее. С ним сюда и вернешься.
Василий Вдовин вернулся с околоточным лишь через полтора часа. Околоточным надзирателем был Никанор Старостин – толстый мужик с бородой и усами. Через правое плечо околоточного под погоном проходила черная юфтевая портупея, к которой была прикреплена шашка драгунского образца с темляком. На оранжевом шнуре болтался револьвер системы "Смит и Вессон". Голос у околоточного был зычный и властный. Он сразу же проорал:
– Спиридонов, что тут у вас? Упустили убийцу?
Городовой Спиридонов пытался сказать, что это не его пост, а Васьки Вдовина, но околоточный только махнул рукой:
– Ведите уж.
Когда все трое вышли из церкви на крыльцо, околоточный Старостин принялся рассуждать:
– Не понятно, за что убили сторожа. Что плохого он мог кому-то сделать? Да и какую ранищу нанесли! Убийца, наверняка, был здоровенным детиной.
– Не обязательно, господин околоточный. Мог быть и человек вполне обычной комплекции, но если вооружить его соответствующим орудием убийства.., – попробовал вставить Петр Спиридонов, но немедленно был прерван околоточным:
– Хватит разглагольствовать, Спиридонов. Пинкертон ты наш.., – потом околоточный повернулся к Василию, который уже успокоился и перестал дрожать. – Как думаешь, Вдовин, за что могли убить старика?
– Ну как же, господин околоточный? Верно, помешал кому-нибудь?
– В чем помешал?
– Скажем, украсть что-либо…
Ответ младшего городового Вдовина понравился околоточному Старостину, и он сказал:
– Пожалуй, верно. Только что можно было украсть в этой церкви?
Ободренный словами околоточного Василий сказал:
– Со служителем надобно говорить, господин околоточный. Тот здесь все знает. Возможно, и было что стянуть. Вы же знаете, тянут все, что плохо лежит…
Околоточный надзиратель Никанор Старостин потоптался на месте, потом посмотрел в небо:
– Пока мы тут бегали да гадали, что и как, и ночь прошла. Скоро уж появится кто-то к утренней службе. С ним и побеседуем. Ты, Спиридонов, возвращайся на свой пост, а мы с Вдовиным здесь подождем.
Утро выдалось туманным, и редкие фигуры первых прохожих имели размытые очертания. Василий Вдовин первым заметил фигуру лица духовного сана – его черное одеяние словно выплыло из жидкого молока тумана. Постепенно приближаясь, контуры фигуры становились четче. Вот уже можно было рассмотреть и черную скуфью на голове человека. Радостно Василий сказал:
– Дождались, господин околоточный. Кто-то в рясе движется к храму.
Околоточный Старостин завертел головой и, заметив человека, радостно воскликнул:
– Однако глазастый ты, Вдовин.
Завидев полицейских на крыльце храма, человек в рясе взбежал по ступенькам и тревожно спросил:
– В чем дело, господа полицейские?
Околоточный Старостин сразу же взял дело в свои руки. Спросил:
– Кто вы, святой отец?
Святой отец оказался нестарым человеком, был он худощав, среднего роста, светлая бородка торчала клинышком. Глубоко посаженные серые глаза тревожно смотрели из-под скуфьи. Сказал:
– Диакон церкви Святителя Григория Богослова Илья Федоров.
– Беда, святой отец. Убит церковный сторож. Пойдемте туда. Думаю, придется отменить сегодняшнюю службу.
Когда диакон Илья увидел мертвое тело сторожа Лукича, он мертвенно побледнел и сказал:
– Господин околоточный, не могу представить, за что убили старика. Он ведь и мухи не мог обидеть.
– Может быть, хотели что-то украсть, а сторож под руку попался? Как думаете, святой отец?
– Церковь наша бедна, приход небольшой… Что здесь можно украсть? Хотя постойте… Есть у нас одна вещица. Пойдемте со мной.
Диакон повел полицейских куда-то в глубину левой части храма. Он шел быстро, и околоточный с Василием, плохо ориентируясь в полумраке, едва поспевали за ним. Остановившись возле одной из колонн, диакон ахнул. Потом быстро заговорил:
– Так и есть, господин околоточный! Вот на этой колонне у нас был закреплен золотой канделябр на четыре свечи.
– Так уж и золотой, святой отец?
– Точно не знаю, но безусловно позолоченный. Кроме того особая ажурность литья. Но главное не это, – диакон почему-то закатил глаза.– Это подарок церкви от царской семьи.
Околоточный Старостин дернулся всем телом. Дело принимало серьезный оборот. При упоминании царской семьи с ним едва не случился обморок. Как у всякого служаки чинопочитание и благоговение перед высшими сановниками империи занимало в его жизни не последнее место. Он подошел поближе к колонне.
– Святой отец, как крепился здесь этот канделябр?
Диакон посмотрел внимательно на поверхность колонны и сказал:
– Было специальное крепление, господин околоточный, но похоже, что канделябр оторвали вместе с креплением.
Старостин раскрыл рот. Его предположение, что вор был недюжинной силы, подтверждалось.
Диакон сказал:
– Скоро, господин околоточный, придет священник. Вы сами ему обо всем расскажете?
– Да, мы дождемся его.
Когда пришедший священник был посвящен в суть ночного происшествия, задал один единственный вопрос:
– Что прикажете делать, господин околоточный?
– А что тут непонятного? Службу отменить. Оставаться здесь до прихода дознавателя. И главное! Пока что держать язык за зубами. Вдруг удастся быстро задержать вора. Одним словом, сейчас за дело возьмется полиция. Возобновите службу только после наших указаний.
Когда околоточный и городовой вышли на крыльцо храма, Старостин сказал:
– Вот такие дела, Вдовин. Ничем хорошим это для нас не закончится.
6
Небольшой особняк Павла Николаевича Севрюгина располагался на Мясницкой улице. Особняк не был столь представительным как, например, особняк Степана Рябушинского на Малой Никитской улице или усадьба Красильщиковых на Моховой. Павел Николаевич знал меру и понимал, что ему не угнаться за этими воротилами текстильного производства. Был он промышленником средней руки и владел в Москве несколькими не очень крупными текстильными мануфактурами. Павел Николаевич усвоил в жизни один важный принцип – чем выше взлетишь, тем больнее будет падать.
Так и жил небедный человек Павел Севрюгин с женой и двумя дочерьми в своем не самом представительном, но вполне комфортном особняке, которому иные могли просто позавидовать. Была у Павла Николаевича одна страсть – он любил красивые вещи. А если оказывалось, что такая вещь еще и старинной непростой работы, то тогда фабрикант Севрюгин не мог спокойно спать, пока вещица не оказывалась в его коллекции. Об этом знали многие обладатели подобных вещей и тащили в дом Севрюгина все, что блестит и сверкает, всякий раз, когда желали поправить пошатнувшееся финансовое положение. Однако не всякая вещь покупалась Севрюгиным. За долгое время он набил руку и неплохо разбирался, что и к чему. Провести его "на мякине" было невозможно. Всему он знал цену, а покупку этих вещей считал выгодным вложением капитала. При всей своей добропорядочности (так считал сам Севрюгин) ему иногда приходилось совершать сделки с людьми, не в полной мере соблюдающими закон. Не то, чтобы это были откровенные воры или бандиты… Нет, это были люди (как называл их Севрюгин) не совсем чистые на руку. И ведь часто случалось так, что именно у таких людей оказывалась та или другая вещица, при виде которой коллекционера Севрюгина охватывал неукротимый трепет. И каждый раз, совершив сделку с подобными людьми, Павел Николаевич божился, что это в последний раз.
Через два дня после происшествия в церкви Святителя Григория Богослова фабрикант Севрюгин находился в собственном особняке и отдыхал после трудового дня. Дела на фабриках шли неплохо, и Павел Николаевич после сытного ужина решил предаться любимому досугу. Как не трудно догадаться, он занялся очередной ревизией своей коллекции. Собственно, ревизией это не являлось. Просто Павел Николаевич рассматривал предметы коллекции, вспоминал, как он заполучил тот или иной и насколько удачными были сделки. Когда он держал в руке предмет, который приобрел выгодно, улыбка играла на его лице и он мысленно представлял, сколько сегодня мог бы выручить за него и какова будет прибыль. От удовольствия он даже поглаживал предмет рукой, любовно скользя пальцами по диковинным формам и размышляя над тем, как это удалось мастеру. Когда же он брал в руки предмет, покупка которого была не столь выгодной и была совершена исключительно из-за особого изящества изделия, улыбка сходила с лица Павла Николаевича и он просто прикидывал, через сколько лет продажа вещи может принести неплохую прибыль. Эти "ревизии" были столь упоительны для Севрюгина, что в такие часы домочадцы не смели без видимой нужды беспокоить главу семейства. И даже если причина для беспокойства казалась достаточной, осмелившемуся на это приходилось выслушать недлинное, но веское нравоучение хозяина.
Павел Николаевич поставил очередной предмет на отведенное для него место и опустился в кресло, чтобы предаться общим размышлениям о своей коллекции и коллекционировании вообще. В дверь кабинета постучали.
