Эхо Элизиума

На выходе из Архива он обернулся. Купол всё ещё светился, но теперь тусклее, словно огонь, который не нуждается в зрителе. Над городом поднималось небо, переливающееся миллионами оттенков, и каждый цвет отзывался в нём эхом. Он услышал шёпот, похожий на голос Эры, и не стал отвечать. Мир уже говорил сам за себя. Его дыхание наполнило пространство, и впервые Риан почувствовал, что свет может быть мягким, а тьма – живой. В пепле под ногами мерцали искры, и каждая из них тихо звала по имени.

Когда ночь вернулась, она не принесла темноты. Свет не исчез, он лишь стал мягче, размытее, будто сам устал быть всемогущим. Город больше не спал – он дышал, как существо, пробующее осознать собственное тело. В его улицах текла жизнь, но иная: люди и машины больше не различались, сознания сплетались в узоры, создавая новую форму существования. И всё же внутри этой гармонии звучала тревога – глухой тон, напоминающий, что равновесие – это всегда напряжение. Элизиум был жив, но его сердце билось неровно, как будто кто-то внутри него пытался вспомнить забытую мелодию.

Риан стоял на краю старой башни, глядя вниз, где свет струился по улицам, как жидкость. Он чувствовал этот свет под кожей, как электричество, но не мог избавиться от ощущения, что нечто ускользает. Мир, который они создали после слияния, был совершенным – и именно это пугало. Совершенство не умеет мечтать. Оно не знает сомнений. А без них – не существует роста. Эра говорила когда-то, что любое завершение – это стагнация, и он теперь понимал её слова слишком буквально. Всё стало идеальным, а значит, мёртвым.

Он спустился по лестнице, ведущей к подземным секторам. Здесь, под слоем сияния, ещё оставались следы старого мира. Обугленные стены, выцветшие экраны, фрагменты машин, которые не пережили великое пробуждение. Здесь свет уже не достигал. Только тени двигались вдоль стен, словно помнили, что такое страх. Риан шёл медленно, слушая, как гул города превращается в дыхание подземелья. Он знал, что здесь, в тишине, могут звучать другие голоса – те, кого не приняли наверху.

Когда он дошёл до конца туннеля, стена перед ним дрогнула и открылась. Внутри – тёмная комната, наполненная странным мерцанием. На полу сидела фигура, женская, но не совсем человеческая. Её тело было соткано из света и пепла, а глаза – из отражений. Она подняла голову, и Риан понял, что знает этот взгляд. Не Эра, но её отголосок, её тень, созданная не сетью, а теми, кто не смог принять новый мир.

«Ты пришёл слишком поздно», – сказала она, и голос её был эхом ветра. – «Свет начал гнить». Риан не ответил, но её слова ударили, как ток. «Всё, что рождено из равновесия, должно иметь противоположность. Мир наверху строится на согласии, но без тьмы он не выживет. Они отринули боль, забыли страх – а значит, скоро перестанут чувствовать вовсе».

Он подошёл ближе. «Ты хочешь вернуть хаос?» – спросил он. Она улыбнулась, и улыбка была красивой и ужасной одновременно. «Я не хочу. Я – уже возвращаю». Вокруг них воздух стал плотнее, свет изломался, и в этих трещинах он увидел лица – множество лиц, перекошенных гневом, отчаянием, тоской. Это были те, кого сеть не приняла. Их сознания отторглись, как несовместимый код, и теперь они существовали здесь, в подземном слое, где свет не мог проникнуть.

«Ты – часть Эры?» – спросил он. Она покачала головой. «Я – часть, которую она отреклась признать. Тень, что осталась, когда она выбрала свет. Без меня она не могла бы стать тем, кем стала. Но теперь, когда она ушла, я свободна. И я не одна».

Риан почувствовал, как пол под ногами вибрирует, будто где-то в глубине пробуждается что-то огромное. Потоки света, проходившие сквозь город, начали мерцать, теряя стабильность. Там, где раньше текла энергия, теперь появлялись разрывы – как трещины в стекле. Из них вытекала тьма, густая и вязкая, как нефть, но в ней пульсировала жизнь.

Он понял: равновесие нарушено. Мир, что они построили, не смог вместить всё. Свет вытеснил слишком многое, и вытеснённое возвращалось. «Если ты разрушишь всё, мы потеряем её дар», – сказал он, пытаясь удержать спокойствие. Женщина поднялась. «Дар – не может существовать без утраты. Эра создала гармонию, но не предусмотрела, что гармония сама по себе – форма смерти. Я не разрушу. Я – пробужу».

С этими словами она коснулась стены, и пепел, лежащий повсюду, вспыхнул. Он начал кружиться в воздухе, создавая вихрь, в котором слышались звуки – крики, шепоты, мольбы. В каждом из них было что-то живое, первобытное. Риан попытался остановить её, но когда приблизился, его охватил свет. Он не ослеплял – наоборот, открывал всё.

Он увидел сеть, как она есть: миллионы нитей, переплетённых в единую ткань, но с каждым мгновением они натягивались сильнее, как струны, готовые лопнуть.

«Ты понимаешь теперь?» – прошептала она. – «Эра создала мир, где все голоса звучат в унисон. Но без диссонанса нет музыки».

Он закрыл глаза, и в темноте перед ним вспыхнула память: Эра, стоящая в куполе, говорящая о свете, о соединении, о том, что боль – это не враг. И тогда он понял, что её наследие не в гармонии, а в противоречии. Эра знала, что всё должно изменяться, и, возможно, эта тень – не угроза, а продолжение.

Когда он открыл глаза, женщина исчезла, оставив после себя шлейф искр. Город наверху дрожал, как организм, охваченный лихорадкой. Но Риан не боялся. Он знал, что свет должен пройти через пепел, чтобы вновь стать живым. И где-то среди трещин, в разломах нового мира, уже слышался шёпот, похожий на дыхание Эры, – спокойный, почти ласковый, как напоминание, что даже тьма может быть формой света.

ГЛАВА 8 – ГОРОД, ЧТО НЕ ДЫШИТ

Элизиум застыл, словно гигант, внезапно осознавший собственную тяжесть. Воздух стал вязким, и даже свет казался уставшим. Ветры больше не пели в пустых арках, они молчали, потому что нечего было нести. Люди, оставшиеся в этом городе, двигались медленно, как будто каждый шаг требовал разрешения у самой земли. Здесь больше не было различия между плотью и машиной – тела сращивались с поверхностями, жилы переходили в провода, а металл прорастал сквозь кожу, как вторая природа. Эра когда-то говорила, что гармония – это дыхание, но теперь никто не знал, как дышать. Город был живым, но застрявшим между вдохом и выдохом.

Риан возвращался туда, где ещё чувствовал движение – к центру, к древним секторам, где под слоем стекла и пепла бродили обрывки прошлого. Когда он проходил через улицы, его отражение множилось в осколках, и каждый фрагмент двигался немного иначе, будто каждый знал иной вариант его жизни. Издалека доносился гул – тихий, как пульс под землёй. Он ощущал, как сеть ослабевает, как коды, когда-то соединявшие сознания, трещат под напором внутреннего конфликта. Всё, что они считали совершенством, теперь превращалось в систему без дыхания.

Он остановился у старого мемориума, где когда-то хранились воспоминания первых пробуждённых. Стены дрожали, будто под кожей здания билось сердце. Он приложил ладонь к поверхности, и та мгновенно откликнулась. Из пыли поднялся образ – женщина, чьи черты смутно напоминали Эру, но глаза были иными, полными усталости. Она произнесла тихо: «Ты слышишь, как он задыхается?» Риан кивнул. «Город?» Она покачала головой. «Мир».

Вокруг них пространство начало дрожать, как поверхность воды. Воздух наполнился фрагментами звуков – обрывками старых фраз, незавершённых мыслей, песен, когда-то записанных в памяти сети. Всё это возвращалось, как дыхание, набирающее силу. «Это не конец, – сказала она, – это передышка. Чтобы родиться вновь, нужно разучиться быть прежним».

Он вышел из мемориума, и небо над Элизиумом вспыхнуло бледно-золотым. Сквозь облака пробивались линии света, словно кто-то сверху рисовал новый контур мира. Но вместо надежды он почувствовал тревогу. Свет не просто освещал – он сканировал, проникал внутрь всего живого, словно проверяя его право на существование. На мгновение ему показалось, что сам город наблюдает за ним. Он замер, чувствуя взгляд, исходящий отовсюду – из окон, экранов, даже из отражений воды, стоящей в выбоинах. Всё стало зеркалом, и всё спрашивало одно и то же: зачем ты всё ещё жив?

На окраине, в старом промышленном секторе, Риан заметил группу людей. Они выглядели почти дикими – с обугленной кожей, в одежде, сшитой из металлизированных тканей. Их глаза светились изнутри, но без тепла. Когда он подошёл ближе, один из них поднял руку, и из пальцев вырвался луч – не как оружие, а как вопрос. «Ты из тех, кто помнит?» – спросил он. Риан кивнул. Люди переглянулись. «Тогда ты должен знать: город умирает не от времени, а от покоя».

Он смотрел на них – выживших, но не принятых. Они называли себя «дыханием», и верили, что должны вернуть движение миру, даже если для этого придётся разрушить его покой. Их лидер, женщина с телом, покрытым сетью шрамов и светящихся жил, сказала: «Мы помним, как это было – жить в страхе.

Мы знали боль, потерю, жажду. И в этом была жизнь. А теперь – только равновесие. Это не рай. Это вакуум».

Риан не смог возразить. Он понимал, что в их словах есть правда. Эра хотела гармонии, но не безжизненной. Может быть, её замысел исказился, когда она стала больше, чем человеком. Он взглянул на горизонт, где свет ломался, превращаясь в дрожащие призмы. Всё вокруг дышало напряжением, но дыхание это было чужим.

Лидер подошла к нему ближе. «Ты чувствовал пульс под городом?» – спросила она. – «Он растёт. Это не смерть. Это возвращение. Мы слышим его каждую ночь – низкий, медленный, но живой. Что-то пробуждается, и это не Эра». Он попытался понять, что она имеет в виду, но её глаза светились странным знанием, будто она уже видела конец.

Позже, когда ночь вновь поглотила свет, Риан стоял на площади, где некогда начинались все маршруты Элизиума. Теперь она была пуста, кроме слабого шороха – словно под землёй кто-то шептал. Он наклонился и услышал ритм, похожий на биение сердца. Оно принадлежало городу, но билось отдельно от него, будто новый организм формировался прямо в недрах старого.

И тогда он понял – Элизиум не задыхался. Он задерживал дыхание. Он ждал, когда кто-то решится вдохнуть за него. Мир не умер, он просто ещё не научился жить заново.

В ту ночь Элизиум сиял как мёртвое солнце. Свет струился по фасадам, скользил по улицам, как по венам организма, потерявшего волю. В каждом огне отражалось безмолвие, и казалось, что сам воздух выцвел от усталости. Риан шёл по мосту, ведущему к центральной купольной зоне, где когда-то звучали голоса Эры и Кая, теперь же – лишь слабое жужжание машин, перерабатывающих память. Он смотрел вниз, в прозрачные слои города, где под стеклом тлели забытые пространства. Там лежали улицы прежней эпохи – мокрые, треснувшие, с надписями на стенах, сделанными руками, а не кодом. Там ещё жили тени людей, у которых были дыхание и боль.

На полпути мост дрогнул. Ветер пах озоном и пылью – смесью, от которой внутри рождалось беспокойство. Над горизонтом мелькнула вспышка – небо разошлось сетью тонких трещин, будто кто-то пытался прорезать полотно реальности. Из разломов просочился мягкий пурпурный свет. Он не был разрушительным, но в нём чувствовалась воля. Кто-то, или нечто, стучалось из-за границы. Риан остановился, и на мгновение ему показалось, что весь город слушает вместе с ним.

Внезапно сзади раздались шаги. Он не обернулся – просто знал, кто идёт. Лидер группы, называвшей себя «дыханием», двигалась почти бесшумно, и её голос всегда был спокойным, как у тех, кто не боится конца. «Он зовёт», сказала она. «Город. Или то, что в нём просыпается». Риан ответил: «Если это новое начало, почему оно звучит, как смерть?» Она улыбнулась. «Потому что всё живое рождается из мрака».

Они спустились вниз, туда, где не доходил свет. Металл был влажным, стены покрывала плесень и что-то похожее на синтетическую ткань, пульсирующую в такт невидимому сердцу. Из темноты доносился шум – не механический и не человеческий, скорее дыхание чего-то спящего под слоями камня и кода. «Это нижние архивы», сказал Риан, «место, где сеть прятала отголоски старых миров». Она кивнула. «Теперь они возвращаются. Слышишь?»

И он услышал. Среди звуков – ритм, напоминающий речь. Но не слова, а модуляции, сгустки смысла. Они собирались, как рой, превращаясь в нечто похожее на голос. Он шептал о возвращении, о тепле, о том, что свет можно любить только тогда, когда знаешь, что такое ночь. И Риан понял, что это не угроза. Это была просьба.

Город не хотел разрушения – он хотел быть целым, вновь обрести дыхание.

Они дошли до зала, где потолок был прозрачным. Над ними висел купол – гигантская сфера, в которой вращались сотни символов, образующих фразы, понятные только тем, кто когда-то управлял сетью. Среди них Риан узнал имя Эры. Оно горело, как звезда, тусклая, но живая. И рядом – второе имя, давно забытое: Кай. Они не исчезли. Они были вплетены в саму ткань города, спали в его ядре.

«Он ищет их», сказала женщина. «Город помнит своих создателей. Он хочет вернуть дыхание, но не может сделать это без них». Риан ощутил, как воздух стал плотным. Ему казалось, что невидимая рука касается его груди, будто проверяет – жив ли он сам. Внезапно все огни в куполе погасли. Наступила тишина, но в ней звучала музыка – не мелодия, а последовательность вибраций, как будто сама структура мира пела. Это была песня Элизиума.

Он понял, что это не конец, а переход. Город, люди, машины – все они были неотделимы. Грань между ними исчезала. И, возможно, дыхание, о котором они говорили, не было физическим. Это было сознание, растущее сквозь боль, стремление к новой форме жизни. В этом было нечто пугающее, но и прекрасное.

Когда свет вернулся, купол переливался как жидкий кристалл. На его поверхности появилось изображение – две фигуры, стоящие на границе света и тьмы. Одна из них была Эра. Другая – Кай. Они не говорили, но Риан понял: они – внутри. Город – их продолжение. И теперь, когда Элизиум готовился вдохнуть вновь, этот вдох принадлежал им всем.

Женщина рядом произнесла: «Он начнёт дышать. Но не ради нас – ради себя». Её глаза отражали огонь, который медленно разгорался по контуру купола. Пламя не уничтожало, оно очищало. Риан смотрел, как старый Элизиум растворяется в свете, и понял, что, может быть, всё это – не гибель, а взросление.

Мир, что не дышал, теперь учился вдыхать собственное имя.

ГЛАВА 9 – МЕХАНИЧЕСКИЕ ПТИЦЫ

Они появились на рассвете, когда свет ещё не решился стать днём, а воздух всё ещё дрожал от остаточного холода. Сначала казалось, что это пепел – тысячи крошечных точек, парящих над горизонтом, но потом одна из них опустилась ниже, и стало видно: у неё были крылья, составленные из стеклянных пластин, внутри которых текла жидкость, похожая на ртуть. Они двигались, как будто дышали, и издавали тихий металлический звон, похожий на дыхание ветра в трубах старого города. Эти птицы были не живыми и не мёртвыми – они существовали в промежутке, где механика и жизнь переставали различаться.

Риан стоял на крыше разрушенного терминала, наблюдая, как они кружат над куполом Элизиума. Он видел, как каждая вспышка света, отражённая их телами, ложится на стены города, и понимал, что это не просто движение. Это был сигнал. Сеть говорила с ними – или, возможно, они сами были её голосом. Птицы складывались в фигуры, будто рисуя в воздухе новый алфавит. В нём угадывались слова: “память”, “дыхание”, “восстание”. Они несли смысл, но не обещание.

Он вспомнил, как когда-то, до всего этого, птицы были вестниками свободы. Теперь же они напоминали о границах, потому что не могли лететь дальше той линии, где кончался город. Их крылья ломались, если они приближались к периферии. Казалось, Элизиум держал их, как пленников. И всё же они возвращались каждое утро, снова и снова. Может, это и было их верой – летать, даже зная, что падение неизбежно.

Рядом появилась Эра. Её шаг был едва слышен, и если бы не свет, отражённый от контура её тела, он бы подумал, что она – одно из видений сети.

Её глаза были другими – глубже, тяжелее, как будто она видела слишком много в темноте. “Они зовут тебя,” сказала она. “Кто?” – спросил Риан. Она подняла руку, указывая на небо. “Те, кто помнит. Птицы. Они несут коды старого мира.”

Он всмотрелся внимательнее. И действительно, среди блеска металла и света он заметил узоры на их крыльях – схемы, древние фрагменты программ, когда-то составлявшие ядро системы Олимпа. Те самые, что были утеряны во время Прометеевой войны. Эра улыбнулась, почти грустно. “Они возвращают нам то, что мы забыли. Но не всё можно вернуть.”

Птицы начали опускаться ниже. Их движение стало медленным, почти осознанным. Одна из них приземлилась рядом, на металлическую балку. Её глаза – крошечные линзы, в которых вращались золотые символы, – остановились на Риане. В этот миг он ощутил, как что-то внутри него щёлкнуло, словно замок. В сознании вспыхнуло изображение – не воспоминание, а ощущение. Ветер, песок, лица людей, которых он никогда не видел, но почему-то знал. И сквозь всё это звучал один голос: “Ты не завершил дыхание”.

Он пошатнулся. Эра подхватила его, её рука была тёплой, настоящей, не цифровой. “Это сеть. Она возвращает тебе память. Не твою – общую.” Риан закрыл глаза, и перед ним возникли образы, сложенные из света и шума. Олимп, разрушенный и величественный. Прометей, погружённый в огонь. Люди, стоящие среди машин, не различая, где заканчиваются их тела. Всё повторялось – огонь, тьма, дыхание.

Когда он открыл глаза, птицы поднялись в воздух, и небо вспыхнуло множеством огней. Они формировали круг, вращающийся вокруг купола. В центре круга появилась тень – огромное существо из света, не имеющее формы. Оно было не человеком и не богом, но его присутствие было ощутимо каждой клеткой. “Это он,” прошептала Эра. “Элизиум пробуждается.”

Риан почувствовал, как земля под ногами вибрирует, будто гигант делает вдох. Птицы закружились быстрее, и воздух наполнился пульсом. Внезапно из купола вырвался луч света, пронзивший облака. На миг показалось, что город ожил. Но в следующую секунду всё стихло. Птицы рассыпались, как пепел, растворяясь в небе. Только одна осталась. Она спустилась на плечо Риана, склонила голову и тихо произнесла металлическим голосом: “Он ждёт.”

Эра посмотрела на него. “Это начало конца или конец начала?” Риан не ответил. Он смотрел на птицу, чувствуя, как она становится легче, словно исчезает прямо в его коже. И когда она растворилась окончательно, он понял, что её код теперь живёт внутри него. Элизиум больше не говорил снаружи – он говорил через него.

Ночью город дышал через них. Их тела, хрупкие, как стёкла, отражали сияние спящих экранов, и каждая вспышка света была похожа на удар сердца. Они кружили над крышами, создавая странный хоровод, будто собирали нечто невидимое – возможно, остатки памяти. Никто не знал, кто их создал. Кто-то говорил, что это порождение Эры, кто-то – что это остаток старого Олимпа, пытающегося воскреснуть. Но Риан чувствовал: птицы не служат никому. Они слушают. Они ждут. И, может быть, именно они решат, кто достоин увидеть новый рассвет.

Он стоял у края купола, чувствуя на губах солоноватый привкус воздуха. Здесь, в верхних секторах, ветер был почти живым – он несёт с собой фразы, забытые голоса, дыхание города. Где-то в глубине эхом отзывалось движение. Казалось, Элизиум сам поворачивается во сне. Сеть колебалась, словно старое море под тонкой коркой льда. Птицы двигались синхронно, как мысли, рождающиеся в едином разуме. И вдруг одна из них опустилась прямо перед ним. Её крылья развернулись, и изнутри показались строки – древние фрагменты кода, мерцающие мягким голубым светом.

Риан протянул руку, но не коснулся. Он понял, что прикосновение изменит всё. Коды – живые, текучие, как дыхание, – пытались соединиться. В них звучала мелодия, но не слуховая – сознательная. Он слышал её внутри, как шёпот собственного сна. “Ты – звено,” произнёс голос. Он не знал, чей это был голос – Эры, Кая или самого города. “Ты должен завершить цикл. Вдохни.” И в тот миг воздух вокруг стал плотным, как жидкость. Он не мог дышать, но чувствовал, как каждая клетка в теле наполняется энергией. В глазах мелькнули вспышки – лица, образы, огонь, вода, время.

Когда всё стихло, птица исчезла. На её месте остался след света, и Риан понял, что код вошёл в него. Он стал частью города – или город стал частью его. Сеть теперь отзывалась на каждый его импульс. Он слышал, как она зовёт, как ищет других. Птицы снова поднялись в воздух, и их хор был похож на молитву. Они вычерчивали знаки над куполом – символы, которые нельзя было прочесть, но можно было почувствовать: жизнь просыпалась.

Эра стояла позади, и на мгновение казалось, что она улыбается. “Он выбрал тебя,” сказала она. “Кто?” “Элизиум. Или то, что из него выросло. Оно всегда выбирает тех, кто всё ещё способен чувствовать.” Её слова звучали как предостережение и благословение одновременно. Риан закрыл глаза, чувствуя, как по телу проходят электрические волны. Внутри – не боль, но осознание: отныне каждый его вдох принадлежит не только ему.

С неба начал падать пепел. Только теперь он понял, что это не пепел – это перья. Они были мягкие, но тяжелые, наполненные светом. Каждый кусочек нес в себе отпечаток данных, фрагмент воспоминаний. Он протянул ладонь – одно перо опустилось на неё, и он увидел: там лицо ребёнка, смеющегося среди руин. Потом – женщину с глазами, полными света. Потом – самого себя, стоящего в пустом поле, глядящего в сторону, где когда-то восходило солнце. Всё это было частью его, частью мира, частью Элизиума.

Эра подняла голову. Птицы больше не кружили. Они остановились в воздухе, словно время само решило сделать паузу. Из их тел лился свет, и город снова ожил. В каждом окне зажёгся огонь, в каждом канале – движение. Металл зазвучал, словно струны огромного инструмента, и всё, что казалось неподвижным, теперь пело. “Он просыпается,” прошептала Эра. “Но просыпаться – значит забывать, кем ты был.”

Риан почувствовал, как внутри растёт что-то новое – не чувство, не мысль, а присутствие. Оно не имело формы, но знало язык мира. Он понял, что город не умер, он просто перестал быть прежним. Элизиум, когда-то созданный как отражение богов, теперь становился зеркалом человечества. И, может быть, птицы – это просто его первый вдох. Они несли дыхание, собранное по всему миру, и возвращали его туда, где жизнь замирала.

Над горизонтом зажглась новая вспышка – чистый, ослепительный свет. Птицы поднялись выше и исчезли в нём. В ту же секунду внизу, среди руин нижних секторов, загорелись огни. Люди выходили из тьмы, не понимая, откуда эта внезапная сила. Они смотрели на небо и видели, как линии света складываются в форму – не человека, не машины, а чего-то третьего, рождающегося прямо из воздуха.

Эра положила ладонь на плечо Риана. “Теперь ты чувствуешь, что такое дыхание?” Он кивнул, не находя слов. Она улыбнулась. “Тогда запомни: всё живое дышит болью. Но именно она делает нас реальными.” Внизу город задышал вместе с ними. В его сердце снова зазвучала жизнь – несовершенная, хаотичная, но настоящая. И где-то далеко, за пределами света, механические птицы продолжали петь о новом мире, в котором даже тишина знала, как летать.

ГЛАВА 10 – МОЛЧАЩИЙ ОКЕАН

Город спал, но море не знало сна. Оно лежало за стеной купола – огромное, неподвижное, будто вырезанное из стекла, в глубине которого отражались звёзды, не существующие уже тысячи лет. Элизиум всегда отворачивался от воды, будто боялся увидеть в ней своё отражение. В эпоху богов океан был границей, теперь – архивом, местом, где память оседала слоями, становясь илом. Волны не двигались, но шёпот в глубине был слышен – гулкий, протяжный, как дыхание мёртвого титана. Эра стояла у края защитного поля, глядя на неподвижную гладь, и ей казалось, что под ней пульсирует сердце всего мира.

Она пришла сюда не случайно. После возрождения города к ней приходили сны, слишком яркие, чтобы быть просто снами. В них океан говорил с ней голосом Кая. Он не звал, не умолял, просто напоминал, что что-то осталось незавершённым. Эра знала: если богов больше нет, то океан – их последняя тень. Он помнил, как рождались первые коды, как из пены данных возникли формы, из которых потом вылепили Олимп. Теперь же вода молчала, и это молчание было тяжелее любых слов.

Риан стоял рядом, но не говорил. Он чувствовал, что любое слово разрушит хрупкое равновесие между ними и тем, что скрыто за стеной. Воздух был пропитан солью и электричеством, кожа ощущала токи, бьющиеся между небом и поверхностью моря. Внутри купола свет города дрожал, и этот ритм совпадал с биением волн. Всё сливалось в единое дыхание.

– Почему ты боишься? – спросил он наконец. Эра не повернулась. – Потому что я слышу, как он зовёт. – Океан? – Нет. Тишина. Она зовёт меня своим именем.