Укради меня

Единственное, о чём я жалела – это об отличном сексе, который был в этих отношениях. Обобщив опыт моих подруг, я понимала, что мне повезло в достаточно юном возрасте после нескольких еще более неудачных попыток наткнуться на очень чуткого любовника, сумевшего мне объяснить, что занятия сексом не относятся к категории вещей, которых следует стыдиться. Воспитывали-то меня, понятно, совершенно в другом ключе. А он увлечённо изучал моё тело и знакомил с ним меня, и ближе к концу отношений я даже научилась парой фраз чётко объяснять, чего мне хочется – долгих и чувственных ласк, как в кино, или стремительной и грубой случки в ванной, пока друзья, у которых мы были в гостях, произносили тосты за очередной наступивший год. Но всю эту малину портило одно – каждый раз на самом пике удовольствия под моими полуприкрытыми веками ярко вспыхивал въевшийся в сетчатку образ другого мужчины, а губы сжимались, чтобы случайно не произнести вслух имя того, кто задумчиво сейчас запустил длинные пальцы в золотую чёлку. В те моменты я страстно хотела, чтобы именно он покрывал моё тело невесомыми поцелуями или вжимал меня грудью в крышку стиральной машины, пытаясь в бешеном ритме заставить нас обоих кончить до того, как кто-то решит дёрнуть ручку двери. И тот мужчина, что был тогда со мной, чувствовал это.

С подругой и бывшим парнем мы даже не ругались – просто я перестала прикладывать какие-либо усилия к продолжению общения. Но мысль о том, что я в теории могу создать ей проблемы или хотя бы просто навести суету в их уютном гнёздышке, меня немного грела.

Мой подельник тоже что-то писал на вырванном из тетради листке, склонив золотую голову к левому плечу. Периодически он, задумавшись, прихватывал тонкими губами колпачок ручки – зуб даю, в школе все его ручки были погрызены. Он не был сейчас похож на человека, способного кого-то убить. Но это ничего не значило – Тед Банди тоже не был похож. Я заклеила свой конверт, отложила в сторону и сообщила вслух:

– Я закончила.

– Кому ты писала?

– Сестре, – разумеется, никакой сестры у меня не было. Был сводный брат, совсем ещё мелкий, который и занимал достаточную долю внимания моей матери, чтобы ей было не до меня.

– Я тоже почти закончил, надо красоту навести. Я достаточно захватал руками лист, но дальше тебе придется мне помочь.

– Что нужно делать?

– Нужно взять что-то острое и поцарапать мне до крови палец. Мне нужно будет размазать по листу несколько капель.

Сказать, что я удивилась, значит не сказать ничего. Я охренела. Театрометр ситуации явно зашкаливал. Видимо, по выражению моего лица это тоже было заметно. Мне даже снова стало страшно, он, кажется, совсем долбанутый.

– Верно ли я поняла, что… – я изобразила процесс добычи кровушки, как могла, с помощью жестов. Я не исключала того, что могла чего-то и недорасслышать.

– Верно.

– Но зачем?!

– Затем, что они точно должны понять, что это я писал. С гарантией. А проверять будут, это уж не сомневайся, возможности у них есть. Я им написал, что меня украли очень серьёзные люди, поэтому, если попросят выкуп, отдайте любые деньги, я очень хочу жить. Но письма с требованием выкупа они не получат. Его ваша почта потеряет.

Что ж, репутация нашей почтовой службы и в самом деле не бог весть что, но сюжет он закручивал как-то совсем неожиданно. Я просто не знала, как реагировать.

– Ты раньше бульварные детективы не писал? – спросила я, когда удалось продышаться.

– Только читал. Неси иголку или ножницы.

Ладно, у вас товар, у нас купец. Или наоборот? Я рылась в своей сумке в поисках маникюрных ножниц и чувствовала досаду, а ещё то, что он наблюдал за мной через открытую дверь спальни. Кстати! Мог бы уж и выкуп сразу попросить, чего мелочиться-то? Но, похоже, для меня это только расходный проект. Наконец, ножницы нашлись. Я вернулась к столу и протянула их ему.

– Держи.

– Нет, давай ты.

– Почему опять я?

– Я крови не люблю. Я отвернусь.

Мне хотелось непечатно орать. И орать долго. Но я взяла себя в руки, в них же взяла ножницы, предварительно протёртые мной спиртовой салфеткой – лучше, чем ничего. Он протянул мне руку и отвернулся, я, немного помедлив, взяла и её.

Руки у него были красивые. Кисти крупные, с длинными пальцами, и даже неровно остриженные ногти с заусенцами их не портили. Кожа на тыльной стороне его ладони, сквозь которую просвечивали голубоватые вены, была сухая, даже немного обветрена, и я подумала, что при такой зарплате мог бы и маникюр себе позволить. Мне вот не хватало на регулярные походы в салон, да и зимой мои руки были почти такие же обветренные, но ногти я, конечно, стригла гораздо ровнее. На запястье выделялась полоса очень светлой, не тронутой загаром кожи от ремешка спортивных часов, которые сейчас тоже покоились на дне пруда, вместе с его телефоном. Я лично зашвырнула их в самую глубину – единственный спортивный норматив в школе, по которому у меня всегда была пятёрка – это метание гранаты, роль которой на уроке исполняла либо деревянная болванка, либо замызганный теннисный мяч. Никогда не думала, что может пригодиться, если честно.

Я перебрала его пальцы и выбрала для экзекуции безымянный. В принципе, я теперь могла хоть как-то выместить свою злость. Но почему-то не хотелось. Стокгольмский синдром? Я вспомнила всё, что читала по этому поводу, и выходило, что на второй день это вроде бы рановато. Раскрыв ножницы и, задержав дыхание, я ткнула лезвием в подушечку пальца, как в лаборатории. На ней тут же выступила красная капелька. Он не дёрнулся и вообще никак не дал понять, что ему больно, но когда он повернул ко мне голову, я заметила, что его щёки засияли просто-таки маковым цветом – всё же люди с такой тонкой кожей не имеют возможности скрывать свои эмоции качественно. Я опустила его руку тыльной стороной на вышитую скатерть. Красная капелька набухла и готова была сбежать вниз.