Триаркс. Тень Сенрит

Однако все мои мысли тут же вылетели из головы, стоило мужчине завершить узор: кожа вокруг родимого пятна раскалилась, в висках неприятно заломило. Чуть нахмурившись, я прикрыла глаза и тут же, словно стая голодных псов, мой мозг заполнила свора изрезанных и деформированных картинок. Они сменялись так быстро, что я не успевала толком ничего ни увидеть, ни понять. Ухватившись за одну из них, я попыталась разглядеть, что она в себе несёт, но видение выпорхнуло из моих силков и, вместе с другими обрывками воспоминаний, исчезло, унося с собой смятение и головную боль.

Это было подобно яркой вспышке: сердце мужчины словно сжали железные тиски чьих-то грубых пальцев. Стало нечем дышать. Мозг, словно от нехватки кислорода, начал вырисовывать на холсте его разума некогда забытые… нет, не забытые – тщательно скрываемые, запрятанные под семью замками подсознания, образы! Слишком яркие, слишком живые, чтобы считать их галлюцинациями! Секунда – один, растянутый до бесконечности, миг – и всё прошло, исчезло, словно ничего и не было.

Распахнув глаза, я увидела лицо мужчины совсем близко от своего: не моргая и, казалось, не дыша, он смотрел прямо на меня. Я не успела увидеть того, что мелькнуло в его взгляде, а мужчина уже поспешно отвернулся. Шагнув чуть вбок, он схватил со стола подсвечник и поднёс его прямо к моему лицу – его пальцы, что недавно касались моего родимого пятна, слегка подрагивали. Жар от свечи неприятно обжигал кожу лица, но я стояла не двигаясь.

– Твои глаза – они и правда чёрные с фиолетовым ободком вокруг радужки! Неужели я действительно нашёл…

Словно не веря, что произнёс вслух столько слов, он резко замолчал. Вернув лицу холодную сосредоточенность, поставил подсвечник на стол. Обойдя меня, остановился позади – я почувствовала прикосновение его холодных пальцев к своей коже – мужчина начал освобождать мою спину от остатков бинтов. Стиснув зубы, я стоически переносила боль, которую приносили его неосторожные прикосновения, а после – ледяное дыхание сквозняка, лизнувшее мою спину своим шершавым языком.

– Плохо заживает, – бесстрастным, раздражённым голосом произносит мужчина. – Это может нас задержать.

Я невольно вздрогнула, когда кожи, а точнее воспалённых бугров на моей спине, коснулись его пальцы: методично, сантиметр за сантиметром, мужчина стал покрывать мои раны слоем ранозаживляющей мази. Не смотря на приятное тепло и покалывание от впитывающегося в тело лекарства, каждое прикосновение сереброволосого мужчины приносило мне боль – по незнанию или в виду присущей ему жестокости, он буквально погружал пальцы в мои раны, по ходу движения надавливая и чуть царапая их.

Неумело забинтовав мою спину и грудь, мужчина, вытирая руки куском ткани, бегло пробежался по мне взглядом. Подойдя к небольшому сундуку, не глядя, выхватил из него какую-то одежду и кинул мне как собаке кость.

– Спать будешь там, – кивнул он куда-то в сторону.

Обернувшись, я заметила в дальнем углу палатки, за мешками с провизией и дорожной утварью, набитый соломой матрас. Не сказав больше ни слова, мужчина, на ходу расстегивая рубашку, направился к своему спальному месту. Проводив взглядом его стройный силуэт, я поплелась в свой угол. Натянув на себя сухую рубашку, слабо пахнущую им, устроилась на колючем матрасе. Стараясь лишний раз не тревожить спину, накрылась тонким шерстяным пледом. Вопросы: "Кто этот сереброволосый мужчина и что ему от меня нужно?" или "Куда и зачем мы направляемся?" совершенно меня не беспокоили. Я плыла по жизни словно медуза – безвольное существо, что движется туда, куда уносит её течение…

Прошла неделя. Светлое время суток мы проводили в дороге, а ближе к ночи разворачивали лагерь и устраивались на ночлег. Наш небольшой отряд, состоящий из дюжины подготовленных воинов и двух экипажей – один для господина и меня, другой для вещей и провизии – двигался довольно споро. Избегая населенных пунктов, мы держались юго-восточного тракта. Это направление не пользовалось спросом из-за небезосновательных суеверий, так что мы были практическими единственными путешественниками в этих богом забытых местах.

Шли дни, а для меня всё оставалось без изменений: день я проводила в экипаже вместе со своим молчаливым надзирателем, а ночь – на слежавшемся соломенном матрасе. Каждый вечер сереброволосый мужчина совершал уже ставший привычным для нас обоих ритуал: перед тем, как обработать мои раны, он осторожно, даже трепетно, касался моего родимого пятна. По правде говоря, я, с каким-то болезненным предвкушением, ждала этого момента – образы в голове, что вспыхивали каждый раз, когда он касался меня, со временем становились более чёткими и последовательными. Возможно, совсем скоро, я даже смогу в них что-то разглядеть? Сложу из этих обрывков целостное воспоминание и увижу то, что так давно потеряла и не могу отыскать? И тогда в моей жизни появится цель и даже, смысл?

Осознание того, что я задумалась о своём будущем, несколько озадачило меня – я уже давно была мертва внутри, так что движение мысли в моём опустевшем сознании ощущалось чем-то инородным, даже чужим.

Погружённая в себя, я не сразу услышала его приказ. Обернувшись ко мне, мужчина, повысив голос, повторил:

– Раздевайся!

Стряхнув с себя оцепенение я огляделась, вспоминая, где нахожусь: шатёр, очередной вечер и очередная перевязка моих ран, что, не смотря на внешнее улучшение, продолжали беспокоить и болеть.

Мои руки сами потянулись к пуговицам на рубашке – пара быстрых движений и вот я стою перед ним обнажённая по пояс. В руках мужчины блеснули ножницы. Звук разрезаемой ткани и вот бинты, стягивающие на протяжении суток мою грудь, расходятся в стороны белыми лентами рёбер. Привычно потянувшись к моему родимому пятну, он вдруг замирает, а затем, нахмурившись, медленно отводит руку назад.

"Нет! А как же мои воспоминания?" – пронеслась у меня в голове отчаяная мысль.

Не успев даже задуматься о своих действиях, я совершила немыслимую дерзость – схватив его запястье, приложила холодную ладонь к своему солнечному сплетению. Длинные пальцы мужчины частично накрыли мою правую грудь и непроизвольно её сжали. Мелькнувшее в его взгляде удивление быстро сменилось грозовыми всполохами раздражения. Отдёрнув руку, он обошёл меня и, остановившись сзади, излишне резко, словно наказывая меня за проявленную вольность, сорвал со спины остатки бинтов. Прикусив губу от боли, я не позволила себе даже пискнуть.

Схватив со столика банку с мазью, сереброволосый мужчина приступил к обработке моих ран: его пальцы, втирая обеззараживающее лекарство, довольно грубо и болезненно заскользили по моей спине. Однако вскоре, успокоившись и вернув себе самообладание, он начал действовать более спокойно и мягко. В какой-то момент я даже прикрыла глаза: его тонкие пальцы плавно скользили по выступам моих позвонков, линии плеч, изгибу шеи и мне казалось, что на моей израненной коже выводят замысловатые узоры… Прибывая в неком трансе, я, почти простонав, шумно выдохнула. Мужчина замер, а затем и вовсе убрал руку. Быстро перебинтовав мою спину и грудь, он сухо бросил:

– Твои раны почти затянулись, значит, вскоре сможешь ехать верхом.

Накинув рубашку, я, не проронив ни слова, проследовала в свой угол. Устроившись на соломенном матрасе, тут же уснула – когда голову не заполняют мысли и тревоги, сон приходит довольно быстро.

Утро нового дня и снова дорога. Покинув лесостепи, мы двинулись в сторону болот, что тонкой линией покорёженного кустарника тянулась к горизонту. Территории эти были дикими, опасными и я определенно не забредала раньше в эти края, но… откуда это странное ощущение, что я знаю эти места?.. Неужели, я всё же была здесь когда-то, но теперь не помнила?

Зарядили дожди. Передвигаться в экипаже, по вязкой слякотной земле, с каждым днём становилось всё труднее и труднее. Я всегда плохо переносила сырость и всячески избегала подобных, насыщенных влагой, территорий. Старалась держаться более тёплых, с умеренным климатом, земель.

На третий день пути, чувствуя, как влага мерзкими скользкими червями зарывается мне под одежду, волосы и кожу, я поняла, что мои силы на исходе. В непогоду быстро темнело и вечер, резко и без предупреждения, проваливался в чёрный зев ночи.

Пока ещё можно было хоть что-то разглядеть в сгущающемся сумраке, наскоро разбили лагерь. Когда всё было готово, меня вывели из экипажа. Идти до шатра было недалеко, но я умудрилась промокнуть насквозь. Шагнув под полог, я замерла, отстранённо прислушиваясь к шороху дождя, что ожесточённо царапал хлипкую ткань палатки. Бросив взгляд на дымящуюся, на низеньком столике, еду, отвернулась – поселившаяся в моём теле слабость тугим комком засела в горле, лишая, как аппетита, так и любого желания, кроме одного – поскорее завернуться в тёплый плед и уснуть.

Сереброволосый мужчина сидел за рабочим столом и перебирал какие-то бумаги. Казалось, он даже не заметил моего появления. Желая как можно скорее покончить с перевязкой и лечь спать, я, не дожидаясь приказа, сделала шаг к мужчине и начала раздеваться. Отложив бумаги в сторону, он, сложив руки в замок на столешнице, стал молча наблюдать за моими заторможенными движениями. Сегодня руки почему-то плохо слушались меня: пальцы била мелкая дрожь и я никак не могла расстегнуть пуговицы. От усердия или чего-то другого, моё тело покрыла испарина, и начал волнами накатывать жар. Мокрая, прилипшая к телу одежда стягивала и душила… душно, неимоверно душно! Наконец, справившись с пуговицами, я скинула на пол блузку и, вытянув руки по швам, замерла.

Медленно мазнув меня взглядом, мужчина поднялся со своего места. Направляясь ко мне, он провёл ладонью по столешнице, по ходу движения подцепив пальцами ножницы. Остановился напротив меня. Тихий звук прорезаемой ткани.

С моих губ невольно сорвался выдох облегчения, когда стягивающие моё тело путы бинтов ослабли, позволяя дышать полной грудью. Обнажённой, разгорячённой кожи коснулась прохлада вечера… Как же приятно…

Подняв руку, сереброволосый мужчина привычным движением прикоснулся к моему родимому пятну. Я так и не поняла, с чем это было связанно – возможно я была слишком измотана дорогой и сыростью, а возможно, просто пришло время – но я, впервые за всё время нашего с ним «знакомства», вздрогнула. По моему телу прокатилась волна леденящего жара, а следом, ударной волной, мой разум накрыло осколками воспоминаний. Образы врезались в мой мозг острыми гранями, безжалостно кромсая и вспарывая его. Возможно, я даже кричала, билась в агонии, я не знаю: последнее, что я увидела, была тьма – её разинутый в крике беззубый рот, что поглотил меня всю, без остатка.

Так же первым, что я увидела, была всё та же тьма. Часами, а может и днями, годами, я бродила среди её чёрных песков… Я была слепа и тьма казалась мне убежищем, таким мягким и тёплым, что можно было завернуться в неё как в кокон и со временем раствориться, стать её частью… Спустя какое-то время я начала различат оттенки тьмы: ленты едва заметных полутонов разрезали пространство бесчисленным множеством отголосков чужих страхов, потерянных надежд и оборванных путей. Каждая нить – это русло, по которому истекает в наш мир тьма, та самая, что каждый из нас взращивает в себе, расширяя ручей до озера или бескрайнего моря. Жизнь и смерть, свет и тьма, добро и зло – это всё полутона, не больше, ни меньше… Ступая по нитям чужих жизней, я скользила рассеянным взглядом по узорам их судеб, сотканных из ошибок и, сгоревших в огне разочарования, стремлений. Встревоженные моими шагами песочные картины разлетались прахом, покрывая мои босые ноги всеми оттенками чёрного… Неожиданно тьма всколыхнулась и, подобно разбуженной донной рыбе, задвигалась, поднимая своё необъятное тело со дна истлевшего мира. Меня словно подбросило вверх и я начала падать, инстинктивно пытаясь ухватиться руками за окутывающую меня толщу водной бездны. Я летела сквозь пустоту, а вокруг меня, словно круги на воде, расходились нити моих жизней. Неловко развернувшись, я попыталась дотянуться до одной из них:

«Прошу! Только одно воспоминание! Верни мне хоть что-то!» – беззвучно кричала я, широко раскрывая рот, тот самый, в который совсем недавно провалилась, теряя сознание.

Распахнув глаза, я, тяжело дыша, уставилась невидящим взглядом в размытое оранжевое пятно. Сфокусировавшись, поняла, что это разведенный в центре шатра костёр. Чтобы ни пламя, ни угли не вырвались на свободу, огонь обнесли камнями, прикрыв сверху металлической сеткой. От долгого лежания на животе затекла шея. С трудом повернув голову на другой бок, я увидела своего немногословного надзирателя: он