Сокрытые

скачать книгу бесплатно


– Прости, если обидела, – попросила я. – Не очень-то удачное у нас начало, раз нужно извиняться дважды за один вечер, но ничего дурного я о тебе не думаю. Мне жаль, что так вышло: не только сегодня, вообще.

Как легко сознаваться, если говоришь от чистого сердца! Разумеется, я отдавала себе отчет, что, защищая Альберта, Фабрис мог солгать. Но разве это поразительно или безумно, странно, глупо? Нет, вовсе нет. Возможно ли, что потеряв дочь, старик боялся лишиться еще и зятя, ведь тот, по всей видимости, оставался его единственным родственником? В семье возможно все, и чем сложней в ней отношения, тем меньше причин удивляться событиям. Я с детства помнила, какими словами поносили Туманного тетушки, судачившие на улицах, как мужчины плевали, услышав его имя. Но скольких в мире обвиняли зря, сколько ошибок ежегодно допускают следствие, эксперты, судьи? У Альберта не было судей, оправдательного приговора, как не было опровержения в газетах. Никто об этом не позаботился. Бывший обвиняемый уехал, зачем переживать за чью-то репутацию, когда можно сочинить очередную сенсационную ложь? Но люди, плясавшие вокруг горевших на бульваре фотоснимков, не добились успеха, не сломили дух мнимого врага. Альберт вернулся, он нашел меня в нужный момент. А теперь мы отдыхали в тишине забытого городом Каменного переулка, и мне претила мысль относиться к сидящему рядом человеку как к виновному лишь потому, что кто-то называл его таким, не выяснив правды. И кто такая я, чтобы судить? Наоборот, пусть я и стану той, кто усомнится в сплетнях, потребует у прошлого улики, факты, да хоть что-нибудь весомое! Пусть Альберт станет не злодеем, не преступником, а жертвой того дня и, может быть, однажды он мне все расскажет.

Когда человек симпатичен, мы начинаем искать доказательства его честности и порядочности: по крупицам собираем драгоценные сведения, складываем их в прочную линию защиты, отклоняем неувязки, с усердием замазывая благосклонностью любую брешь. Так поступала Джиллиан, так поступила я. Альберт Керн с его протянутой из темноты ладонью, с его горячим шепотом: «Я помогу вам!» – произвел на меня неизгладимое впечатление; за ним хотелось последовать не только в машину, но и, чем черт не шутит, на край света. Откуда взялось слепое доверие, что? теперь с ним делать, я не понимала. В моем решении не прослеживалось никакой логики и, положа руку на сердце, никакой справедливости, но что? есть логика и справедливость против уз симпатии? И раз уж Альберт не убивал свою жену – теперь я уверилась в этом – то какой справедливости можно требовать, когда все набросились на него одного, безутешного вдовца, не позволив ни объясниться, ни оправдаться? Мне хотелось, чтобы он не знал хотя бы половины слухов о себе, но рассчитывать на это не приходилось.

Легкая улыбка промелькнула на тонких губах и мгновенно спряталась; Альберт смотрел с недоумением и любопытством, привычным жестом потирая подбородок. Обычные слова не исправят ни момент в гостиной, ни давнишнюю печальную историю, как не исправят тысячи других мелких оплошностей или великих трагедий всего человечества, но сожаление – единственная возможность к ним прикоснуться, не запачкав память о них в собственных заблуждениях.

– Тебе не нужно просить прощения, – сказал Альберт. – Многие на твоем месте отреагировали бы гораздо хуже. Я должен был вернуть машину на стоянку, потому ушел.

– Значит, она не твоя? А как ты вообще узнал, что я на площади?

Он хмыкнул и выпустил в воздух облачко дыма.

– Мы ехали из Калмси в одном вагоне, я увидел твой туман и, пока его не заметили остальные, сорвал стоп-кран. А ту машину пришлось ненадолго одолжить.

– Ты что, угнал ее? – в ужасе закричала я, спрыгнув с перил. – Ты посадил меня в автомобиль, который наверняка уже начали разыскивать?

– Одолжил! – Теперь он буквально покатывался со смеху. – Я же не случайно попросил тебя надеть перчатки. Ты, конечно, действительно продрогла, но хотя бы не оставила нигде отпечатки пальцев.

Глядя на его довольную физиономию, я неожиданно для себя тоже расхохоталась. Весь сегодняшний вечер превратился в сплошной абсурд. Пару дней назад я даже представить не могла, что такое реально может случиться: я окажусь в обществе Туманных, прокачусь с одним из них по Лардбергу на угнанной машине, заночую под одной крышей с совершенно чужими людьми, и от этого мне будет очень-очень хорошо. Я снова влезла на перила и смеялась взахлеб над чем-то, мне самой пока не ясным.

– Так не бывает, не бывает! – хохотала я.

Альберт притушил фонарь над дверью, стянул со спинки кресла плед и положил его мне на колени: сегодня нам суждено еще долго сидеть на улице, наслаждаясь красотой осенней ночи. На небе не было ни луны, ни звезд; соседние дома и стены, обрамляющие переулок, поглотила темнота. Все исчезло в ней, кроме маленького слабого пятна света на нашей веранде. Наступил лучший час в сутках, когда стираются любые границы и запоздалые прохожие обязательно здороваются друг с другом или даже бродят вместе, позабыв про время, рассуждая о причудах жизни. Они не знакомы и больше не встретятся, но в них горит одно и то же пламя: они влюблены в ночь. А иные вдруг вскакивают в своих постелях, полные надежд на будущее, и мечутся до рассвета, не в силах уснуть, мечтая, томясь, строя планы, но поутру пугаются собственной смелости. «Что это значит? – шепчут они, вглядываясь в потолок. – Да разве я смог бы рискнуть? Я смог бы? Неужели я?» Они, конечно, сомневаются, но в их сердцах уже пробежали искры, поселилось волнение, которое однажды погонит прочь из дома в темноту искать утерянный покой. Ночь создана для откровений.

– Давненько тут не слышали настоящего смеха, – заметил Альберт, когда я, наконец, успокоилась.

– И я давно так не смеялась, а может, вообще никогда. Но это оттого, что мне у вас нравится, здесь легко и так спокойно! Эти удобные перила, это твое кресло с его торжественным скрипом – на нем бы в оркестре играть, вот бы вышла симфония! – и милый фонарик с цветными стеклами… А знаешь, что еще мне нравится? Воздух: упругий, влажный и немного сладкий, как земляничное суфле. Ты чувствуешь, как пахнет? Он здесь живой, вкусный, хоть ложкой ешь! Теперь-то я понимаю, зачем вам нужны стены. – Мне вдруг стало жарко, я скинула плед, расстегнула пальто и потянулась всем телом навстречу ветру. – Смотри, Альберт, меня приглашает на танец дух Каменного переулка, мы теперь друзья.

– Все куда проще, Марта. Сегодня ночь ветреная, а днем лил дождь, и на клумбах еще не завяли цветы.

– Прекрати разбивать мне сердце, черствый человек, лучше подыграй! Если доверишься моему другу, он и тебя полюбит, обещаю!

В полумраке лицо Альберта казалось изможденным, но предельно сосредоточенным – тусклая застывшая маска. Я дурачилась, шутила, без умолку болтала, а он становился все серьезнее.

– В кого же ты такая фантазерка? – поинтересовался он.

– В саму себя, разумеется!

– А твои родители? Разве ты не похожа на них?

– А разве у меня есть лысина и борода или я темноволосая дама с приклеенной к лицу улыбкой? Нет, мы с ними совершенно разные. Они бы с ума сошли, если бы узнали, что я сижу тут с тобой.

– Очевидно так, – процедил Альберт сквозь зубы.

– Да ничего очевидного! Но родители слишком опекали меня всю жизнь, контролировали каждый шаг и вряд ли могут представить, что на самом-то деле их дочурке нравится свобода и беседы с мужчинами по ночам. Вот где вся ирония наших отношений!

– Скорее, издевка. Спроси у них на досуге.

Альберт порылся во внутреннем кармане пальто и вытащил кулон с раухтопазом.

– Это твое, – сказал он. – Ты очень сильно тянула за цепочку там, на площади, и я побоялся, вдруг ты сама себя придушишь. Анна оставила камень Фабрису, чтобы ты знала: нам можно верить. К сожалению, я мало общался с твоей бабушкой, но помню ее хорошо. Она всегда очень волновалась за внучку, которая с самого детства умела видеть чувства других людей, а потом забыла об этом.

– Нет-нет, я раньше не умела. Разве такое можно забыть?

– Можно, если воспоминания плохие. Люди часто вытесняют их или заменяют другими, поприятнее, но сейчас дело не в памяти. Истинная причина видений – ты сама, поэтому слушай: пока ты не примешь настоящую себя со всеми страхами, печалями, проблемами, достоинствами и недостатками, пока не скажешь себе: «Да, это действительно я», – так и будешь метаться среди чужих сущностей, постепенно разрушая свою личность. Ты истинно Сокрытая, Марта, потому тянешься к неизвестному, но твой страх – главная помеха на пути. Первое, чему ты должна научиться в жизни – доверять самой себе.

– Доверия во мне хоть отбавляй, – заявила я, беря камень из его рук. – Откуда ты можешь знать, что это не так? Не забывай, я села к тебе в машину.

– Наверняка, конечно, не знаю. Но позволь спросить, что провоцирует твои видения?

Я пожала плечами.

– Во всех случаях нет ничего общего: разные люди, разные ситуации, место, время…

– О чем ты думала, когда ехала домой?

– Просто гадала, кто все эти люди в вагоне, и пыталась представить их героями будущей книги. Девушка напротив чем-то привлекала внимание. – Я сосредоточилась на ней, но не могла четко вспомнить ее лицо, только размытая фигура в капюшоне маячила в памяти. – Не могу сказать, что она мне понравилась, скорее наоборот, вызвала неприязнь. Да, пожалуй, это я заметила раньше, чем началось видение. – Какие-то тонкости продолжали ускользать от понимания, пока я заново переживала события. – Там был кто-то еще, Альберт. Я почти засыпала и не видела точно, но там был человек, неподалеку… – Я закрыла глаза, воскрешая в подробностях тот момент. – Его взгляд чувствовался даже сквозь дремоту, мне это не нравилось, я хотела заслониться от него той девушкой, но вместо этого увидела ее сущность.

– А что случилось на площади? – тихо поинтересовался Альберт.

Перед внутренним взором появилась железнодорожная платформа: старый потрескавшийся асфальт под ногами, темная крыша над путями, отъезжающий поезд, пассажиры, спешащие к выходу. Картина сменилась шумными помещениями вокзала: на полу серая плитка с черно-белым, местами затертым узором – петли и точки, запертые в строгие границы квадратов; эскалаторы, без устали ползущие вверх и вниз; неудобные пластиковые сиденья в зале ожидания. Затем я оказалась на широкой площади: по центру располагался фонтан, отключенный на зиму, по периметру росли деревья и стояли скамейки с низкими спинками. На скамейках сидели люди, лежали чемоданы и сумки. Я снова шла мимо них, отмечая каждый свой шаг, каждую деталь, которую успела тогда уловить, и рассказывала:

– Я выхожу из здания вокзала и думаю, что добираться до дома пешком слишком далеко. На улице промозгло, меня потряхивает, но сил вызвать такси или искать остановку автобуса нет. Голова болит. Очень болит. Мне одиноко, неуютно, я хочу попросить о помощи, но не знаю, как это сделать, будто разучилась говорить. Помню, лежу на скамейке; помню собственное бессилие. Никогда не ощущала его так остро! Мне хочется, чтобы хоть кто-нибудь заметил, как мне плохо. Но прохожим нет дела.

Я ахнула и распрямилась на перилах, пораженная догадкой.

– Альберт, выходит, оба раза я хотела помощи, но не получила ее!

Все это время он внимательно слушал, стараясь не упустить ни слова. Поднявшись на ноги, он начал расхаживать взад-вперед по веранде, потирая подбородок и размышляя вслух.

– Ты хотела помощи… Допустим… Кто-то напугал тебя в поезде, мы пока не знаем чем, но тебе нужна была защита… На вокзале тебя пугала уже твоя способность и невозможность разделить переживания с кем-то. – Он замер ненадолго на одном месте, стоя спиной ко мне и глядя в темноту Каменного переулка. – Хм-м, ты сказала про одиночество. Это ведь тоже пугающее ощущение. Мы отчаянно ищем близости с другими людьми, чтобы защититься от ужаса одиночества. А если и в близости не находим желаемого, то страх многократно усиливается. Я понял! – он развернулся и посмотрел мне прямо в глаза. – Твой катализатор – это жажда безопасности!

– И с тобой он не сработал, потому что ты все время повторял, что можешь помочь мне.

– А снова подействовал, когда мы ехали в машине, – подхватил Альберт, – и ты решила, что бояться стоит. Все сходится.

Он радостно хлопнул в ладоши и уселся обратно в кресло. Его предположение звучало разумно, но меня беспокоил один момент, торчащий ржавым гвоздем из идеально гладкой поверхности рассуждений, поэтому я сказала:

– Одного не понимаю: впервые я увидела эти нити от своего друга. Мы давно знакомы, я полностью доверяю ему, и мне незачем его бояться. О какой жажде безопасности может идти речь?

Альберт пожал плечами. Конечно, у него не могло быть готовых ответов на все, а мне требовалось время осмыслить сегодняшнее открытие и наконец-то выспаться. Мы пожелали друг другу доброй ночи, и я почти переступила порог, когда позади зашелестел спокойный шепот:

– Самые близкие ранят нас больнее всего, но в трудную минуту мы зовем именно их в надежде на сочувствие и помощь, чем бы она для нас не обернулась. Рискну предположить следующее: тот человек значит для тебя гораздо больше, хотя ты не хочешь соглашаться с этим. Если я прав, вам необходимо разобраться с отношениями. Мне кажется, в них накопилось достаточно проблем, да что проблем, там скоро разразится катастрофа!

Пулей влетев в дом, я побежала наверх по лестнице. Меня злила легкость, с которой Альберт попал в точку. Всего минута размышлений, и он выудил из моих слов то, о чем не мог знать, о чем я долгое время упорно врала самой себе, придумывая отговорки и оправдания, чтобы даже в мыслях обходить эту тему стороной, запрятывать ее где-то среди складок мозга и ни в коем случае не касаться того места внутри, где находился старый, грубый, наспех наложенный на чувства шов. Он болел, сочился кровью, но день за днем я шла на любые сделки с совестью, лишь бы не признавать очевидное: в самой глубине моего сердца так же, как и семь лет назад, жил Рив Беккер. Все, что я делала, безоговорочно посвящалось ему.

Я ходила по гостевой комнате, пытаясь успокоиться, точно понимая, что быстро заснуть не выйдет. Мне опротивела и эта ночь, и проницательность мужчины, сидящего внизу, и недогадливость мужчины, которого сейчас здесь нет, но более всего – моя болтливость. И откуда берется привычка распускать язык там, где не следует?! Лучше бы я ногти грызла или сутулилась! «Не люблю его, не люблю, он не поймет, он обыкновенный сухарь! – покрывался новыми стежками шов. – Он не поймет!» Неплотно закрытое окно со скрипом распахнулось от порыва ветра, ударилось об откос и снова захлопнулось, утащив бежевый тюль навстречу выглянувшей луне. Я подтащила к подоконнику кресло, влезла на него, пытаясь спасти из плена тонкую ткань, пока та не разорвалась, и увидела в переулке одинокую темную фигуру в пальто и шляпе. Кто-то стоял на дороге, вытянув руки на уровне лица, а потом начал ловить в воздухе что-то незримое, и поймав это, медленно гладил, скатывал в шар, сминал и снова расправлял. Человек несколько раз проделал свой трюк, развернулся кругом, громко фыркнул и прикурил сигарету.

– Земляничное суфле, – услышала я тихое ворчание. – Придумает тоже.

Он поправил шляпу и покинул Каменный переулок.

Утро обрушилось на меня лавиной света; казалось, солнце собрало все лучи воедино и разом ударило по кровати. Еще мгновение назад стрелки часов лениво переползали половину четвертого, а теперь подбирались к семи; снаружи вовсю щебетали птицы, а с первого этажа доносились приглушенные голоса, шаги и раскатистый смех. Спать до обеда здесь не привыкли. Я вылезла из-под одеяла и направилась в ванную комнату. На раковине лежала запечатанная зубная щетка, полотенце, расческа, кусок мыла и другие необходимые мелочи. Мои новые друзья успели позаботиться обо мне. Я быстро приняла душ, привела в порядок волосы, нанесла легкий макияж. Рядом с этими элегантными людьми выглядеть неряшливо совершенно не хотелось.

Пока я занималась своим туалетом, внизу начали готовить завтрак. Дом постепенно наполнял летящий танец запахов яичницы и горячего хлеба; он проникал во все щели, расползался по комнатам, возбуждая аппетит. Немного погодя, как величавый корабль, рассекающий волны, поплыл горький аромат кофе. Я пошла на звук голосов и обнаружила хозяев в просторной кухне с окнами, выходящими на задний двор. Весь центр комнаты занимал большой обеденный стол, накрытый скатертью мятного цвета; стеклянная ваза на нем пестрела пушистыми георгинами, астрами и хризантемами среди разложенных на четверых салфеток и столовых приборов. Вокруг стола были расставлены массивные стулья с высокими спинками и мягкими сиденьями. Альберт, одетый в свободную черную рубашку и такие же штаны, босиком пританцовывал на кафельном полу, напевая веселую мелодию себе под нос. Он одновременно помешивал кофе, закипающий на плите, и приглядывал за яичницей. Фабрис в теплом домашнем халате поверх пижамы стоял чуть поодаль от этого представления и смазывал маслом гору тостов, выложенную пред ним на тарелке.

– Привет, Марта! – поздоровался Альберт, не отрываясь от своего занятия, и щедро насыпал в турку какие-то специи. Он походил на волшебника, варящего зелье.

– Доброе утро, – отозвалась я, подходя к ним.

– Доброе-доброе, – промурлыкал Фабрис, – как спалось?

– Прекрасно. – Им незачем знать, что я почти не сомкнула глаз. – Как еще можно спать в вашей красивой желтой комнате? Но от чашечки кофе не откажусь.

Альберт заговорщически улыбнулся.

– Рад, что тебе уютно здесь. Мы совсем недавно закончили ремонт. Я был против такого количества желтого, но Фабрис похоже угадал первое желание своей гостьи. А я легко исполню второе! – Он снял турку с плиты и разлил напиток по чашкам. – Сахар, сливки, молоко?

– Только кофе, пожалуйста. Я люблю черный, чем крепче, тем лучше.

– Очень вас понимаю, коллега! За этими попытками смягчить горечь теряется вся суть. Зачем исправлять то, что идеально?

– Сначала доживите до моих лет, – вмешался Фабрис, – тогда и посмотрим, сколько кусков сахара вам понадобится. В старости слишком устаешь от всего происходящего, а еще и кофе горьким пить? Нет уж, увольте! И тебе, Альберт, не следует выражаться так категорично, ты тоже изменяешь вкус своими специями.

– Мои специи его раскрывают, а не уничтожают, Фабрис. Если женщину нарядить в подходящее ее фигуре платье, это подчеркнет достоинства, а замотай ты ее в ткань с ног до головы, и что увидишь? – одну ткань. И в чем смысл?

– Ну вот, теперь ты сравниваешь женщин с кофе! Как вам это нравится, Марта?

– Не вмешивайте меня, это не честно, – засмеялась я, с трудом оторвавшись от своей чашки. – Во-первых, мне доводилось слушать похожие рассуждения, а во-вторых, споры о вкусах для того и существуют, чтобы никогда не заканчиваться.