Неразменный рубль

– Генка, что ты ребенку голову дуришь, а? – спросил он ворчливо, но беззлобно.

– Я на курорте. Считай, что я так развлекаюсь, – парень хитро улыбнулся, оглянувшись на своего соседа.

– Ты в первую очередь на работе, а потом уже на курорте. Не слушай его, мальчик. Он городит чушь. Никаких пропащих бесов в природе не существует, душа – это абстракция, которая не продается, не покупается и не может быть украдена или отдана. А Генка – просто шутник.

– Я говорю со школьником на понятном ему языке, – парень хитро изогнул губы, и неясно было, сдерживает он смех или негодование. И Латышев подумал вдруг, что ему не тридцать лет, а гораздо больше…

Захотелось уйти. Срочно уйти, убежать – как будто он куда-то спешил. Нет, не спешил – опаздывал.

– Ох, сдается мне, ты сам этот язык только что придумал… И никому, кроме тебя самого, он непонятен. И не засиживайся тут, у тебе дел невпроворот.

– Дела подождут, – тот махнул рукой и повернулся к Латышеву: – Кстати, меня зовут не Генка, а Геннадий Иванович.

Латышев же с приоткрытым ртом уставился на толстяка: ему вдруг показалось, что глаза у того разного цвета. Но толстяк уже повернулся к нему спиной, прошел в соседнюю комнату и плотно прикрыл за собой дверь.

– А Наташка твоя по поселку рыщет, ищет черную собаку. Хочет выкупить у пропащего беса твою душу. Я ей сказал, что собаку убивать не обязательно, сойдет и живая… – «Геннадий Иванович» расхохотался.

– Зачем ты над ней издеваешься? – вспылил Латышев неожиданно для себя.

– Да как же над вами не издеваться? Говорил ей: нет никакого пропащего беса, никто не забирал душу у Сани Латышева, – не верила. А сказал, что нужна черная собака, – поверила тут же!

И тут Латышев вспомнил, что не говорил Наташке, где живет парень в сером костюме. Значит, она не могла сама к нему прийти.

– А… как она тебя нашла?

– А как ты меня нашел? Так же и она. Меня всегда находят, если я этого хочу. Рисовать двери на зеркалах для этого необязательно.

И тогда Латышев робко задал вертевшийся на языке вопрос:

– А ты – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо?..

– О как загнул… – протянул «Геннадий Иванович». – Я за свою жизнь не встретил ни одного человека, который хочет зла. Однако это не мешает людям его совершать. Разве хочет зла наивный старшеклассник, клеящий экспортные этикетки на «Массандру»? Он просто денег хочет, а вовсе не зла.

– И много зла в этих этикетках? – неуверенно осклабился Латышев.

– Нет, не много. Просто обман и надувательство. Статья сто восемьдесят семь – мошенничество и сто пятьдесят четыре – спекуляция.

Он и про «Мастера» под подушкой знал… Откуда? Про «Массандру»-то откуда? Ведь это год назад было… Наташка могла про сумку и не рассказывать – этот Гена и без нее все знал. Если… если он в самом деле… как Азазелло, то и говорить ничего не нужно.

В соседней комнате раздались скорые тяжелые шаги, дверь приоткрылась и толстяк проворчал:

– Кончай треп. А про девочку и черную собаку я с тобой потом поговорю.

Латышев едва оглянулся, как дверь закрылась снова, и глаз толстяка он рассмотреть не успел.

«Геннадий Иванович» слов своего начальника будто и не заметил. И в зрачках его снова на миг вспыхнул зловещий огонь.

– Все предопределено заранее, Саня Латышев… Меркурий во втором доме… луна ушла… шесть – несчастье… Легкие деньги, убитая девственница. Все предопределено.

Латышев похолодел, хотя в другой раз посмеялся бы над мистификацией.

– Все это полная ерунда… – выговорил он, только чтобы успокоить самого себя.

Но Гена улыбнулся вдруг, рассеивая наваждение:

– Ладно. Иди домой, мне в самом деле пора.

Только тревога от его улыбки не прошла… Латышев поднялся, понимая, что больше ничего ему тут не скажут, но на пороге «Геннадий Иванович» его окликнул:

– Слышь, Саня Латышев… Ты только дома ее жди, ладно? Искать не ходи.

И голос у него при этом был добрый и просительный, а не хитрый и глумливый. Да Латышев искать ее и не собирался! Впрочем, как и ждать.

Он спустился по лестнице быстро, перескакивая через ступеньку – ему хотелось убежать как можно скорей. Избавится от холодка, гулявшего между лопаток. Может, этот страх и был необъяснимым, но вовсе не иррациональным. Что-то свербело внутри, неясное еще чувство вины… И, конечно, надо было рассказать Олегу о том, что «Геннадий Иванович» знает о сумке. Можно не приплетать никаких сказок – Наташка рассказала, и все тут… И, конечно, Латышев был ни в чем не виноват – почему это он должен отвечать за Наташкину глупость? Да и Олег тоже хорош: нашел, где говорить о делах – при всем честном народе. Но прийти к Олегу и прямо все рассказать? Нет, это представлялось Латышеву совершенно невозможным. Особенно если он вспоминал взгляд Олега на пляже, когда Наташка заявила о сумке во всеуслышание.

Он хотел бежать еще быстрей, но вдруг остановился между двух зеркал в вестибюле: ему почудилось, что нарисованная и смытая со стекла дверь приоткрывается бесшумно и…

Убитая девственница! Если такое простое поручение стоит столько же, сколько мама получает в месяц, то что в ней, в этой сумке? За такую удачу мало черной собаки… Кто позволит Наташке кричать об этом на каждом углу?

Латышев обмер и медленно, на не гнувшихся ногах добрался до выхода из корпуса. Все предопределено? Так же, как была предопределена смерть черной собаки? Он ведь думал, думал Наташку придушить! Пусть несерьезно… Собаку он тоже собирался задушить, и то, что он передумал, ее от смерти не спасло.

Но Олег? Он же не бандит. Он совершенно не похож на бандита. Не может быть, чтобы… Нет, не может, не может! Все это полная ерунда!

А друг Олега ушел с пляжа через несколько минут после Наташкиных слов… Зачем?

Входная дверь показалась неимоверно тяжелой, Латышев вышел на улицу и остановился – дыхание перехватило, не хватало воздуха, будто он только что вынырнул из-под воды.

В голове мелькнула спасительная мысль: а зачем Наташку убивать, если она обо всем уже рассказала? Ведь это теперь бессмысленно… Но пресловутый внутренний голос ехидно заметил: «А кто, интересно, знает о том, что она все рассказала? У нее на лбу это не написано».

Люди гибнут за металл?

Наверное, Олег далеко не главный в этом деле… А начальник «Геннадия Ивановича» приехал чуть ли не одновременно с появлением Олега. И, понятно, не для того, чтобы подслушивать политические анекдоты на вечеринках подростков…

Надо сообщить Олегу. Это по-честному, и Наташке ничто угрожать не будет. Латышев попытался подобрать слова, которые скажет Олегу, но запнулся тут же: а как Наташка догадалась рассказать об этом именно Гене? «Меня всегда находят, если я этого хочу» – неубедительно. Глупо. Не рассказывать же о черной собаке и толстяке с разными глазами. Глупо. И вообще… Это невозможно! Невозможно посмотреть в глаза Олегу! Зачем нужно было переться к этому Гене? Зачем откровенничать? Понятно, что с Латышевым после этого Олег работать не захочет, никогда…

Латышев опустился на ступеньки у входа, обхватив голову руками. Да и шут бы с ней, с этой работой у Олега… Дураку ясно, что за сумкой после этого ехать нельзя. Не этого Латышев боялся – он боялся глупо выглядеть в глазах Олега. В глазах Кристинки. Черт его понес с этому Гене!

Вот уж точно, черт понес… «Меня всегда находят, если я этого хочу». Все предопределено. Латышеву захотелось вернуться, спросить у Гены, что делать, как изменить предопределенность… Не может быть, чтобы ничего нельзя было изменить!

Он уже собирался встать и подняться обратно на второй этаж, но тут в глаза ему ударил свет фар: к корпусу подъезжала та самая черная «Волга», Латышев узнал водителя… И одновременно с этим распахнулась дверь и по ступенькам вниз сбежал «Геннадий Иванович» в неизменном сером костюме.

Латышев думал, он пройдет мимо, но Гена оглянулся и сказал укоризненно:

– Я же сказал тебе идти домой. Чего ты тут сидишь?

– Погоди, – Латышев поднялся. – Не может быть, чтобы все было предопределено. Что-то же можно сделать?

Гена вздохнул, нарочито приподняв и опустив плечи:

– Иди домой немедленно. Я пошутил. Я тебя разыгрывал. Неужели непонятно?

Врет. Однозначно врет!

– А зачем тогда ты сбил черную собаку? – спросил Латышев, уверенный, что его вопрос выведет «Геннадия Ивановича» на чистую воду.

– Я не сбивал никакой черной собаки. Мне некогда. Мы бы тебя подвезли, но едем в другую сторону, уж извини.

– А куда ты ее дел?

– Кого?

– Дохлую собаку! Ты ее своему начальнику отдал, я видел, видел!

– Слушай, Саня Латышев… Вряд ли товарищ полковник оценил бы такую тонкую шутку, как презент в виде вонючего дохлого пса. Ха-ха три раза…

Конечно, глупо это. И, конечно, он теперь будет все отрицать!

– Ладно. Я понял, – Латышев прокатил по скулам желваки. – Только два слова: что делать?

– Извечный вопрос русской интеллигенции… Я отвечу: идти домой. Но на твоем месте я бы подумал над другим извечным вопросом: кто виноват?

– Да пошел ты! – сквозь зубы прошипел Латышев.

– Пошел, – усмехнулся Гена и направился к черной «Волге».

Латышев от отчаянья сжал кулаки и бросился назад, в корпус.

Пусть это будет глупо. Пусть Олег посчитает его дураком. Пусть. Но промолчать подло и по отношению к Олегу, и… Вдруг это изменит предопределенность?

Кристинкин номер был на пятом этаже, но воспользоваться лифтом Латышев не догадался. Взлетел по лестнице через ступеньку, запыхался, вспотел – боялся растерять решимость. И только перед дверью в номер замер с поднятым кулаком – испугался постучать.

«Тварь ли я дрожащая?» – снова мелькнуло в голове. Постучать в дверь было значительно трудней, чем задушить шелудивую собаку. Он перебирал в голове слова, которые скажет Олегу, и не мог найти нужных, правильных. Которые не выставят его дураком и предателем…

Наверное, не было таких слов. Латышев постоял перед дверью с минуту, и, повернувшись спиной к стене, опустился на корточки, сжимая руками виски. Все предопределено! Даже то, что он не постучит в дверь…

И надо же было такому случиться, чтобы в именно в эту минуту в коридор вышел Дэнис! Да не один, а с тремя товарищами! Похоже, они были выпивши.

– Ты опять здесь? – осклабился Дэнис – и снова он смотрел на Латышева сверху вниз!

– Давай, зови охрану, – проворчал Латышев равнодушно.

– А зачем нам охрана? Мы и сами тебя отсюда вышвырнем. Правда, ребята?

Его товарищи нашли затею забавной – это всегда весело, если четверо на одного… Знали бы они, насколько Латышеву было не до них! Может, поэтому он так и разозлился – драка вышла шумной и короткой: в коридор тут же повыскочили отдыхающие из соседних номеров, и одним из них был отец Кристинки. Дэнис не стал дожидаться обещанной милиции и быстро ретировался, посулив Латышеву встречу внизу.

– Саня? – с улыбкой спросил Кристинкин отец, – А ты что тут делаешь?

Латышев еще толком не отдышался, еще сжимал кулаки, и думать над ответом было некогда. Сказать, что пришел к Олегу? Но тогда у его отца снова возникнут подозрения насчет сумки…

– Я… так. Думал Кристину встретить…

Он бы ничего подобного никогда не выдумал, если бы не боялся выдать Олега. И, конечно, ни за что бы сюда не потащился ради случайной встречи с Кристинкой…

– А этим что от тебя надо?

– Они считают, что я посторонний и в «Айвазовском» мне не место, – честно признался Латышев.

– Если хочешь, я тебя потом провожу до ворот, – предложил отец Кристинки.

– Чего? – не понял Латышев. – Зачем?

– Ну, их четверо, а ты один. И Олега позовем, если он еще не спит.

– Вот еще, – хмыкнул Латышев. – С этим козлом я и сам разберусь.

Кристинка вышла из номера, сильно удивившись появлению Латышева.

– Как это романтично, – игриво протянула она, когда ее отец вежливо прикрыл дверь, оставив их одних в коридоре. – Бродить под моей дверью в надежде на встречу… Почти как петь серенады под окнами.

– Да иди ты… Мне Олег срочно нужен, – оборвал Латышев. – Можешь его позвать? Только незаметно как-нибудь.

– У Олега номер на четвертом этаже, вместе с Максом. Четыреста шестой, – Кристинка надула губы, развернулась и хотела уйти, но, догадавшись, что Латышев ее держать не станет, оглянулась: – Ты что, с Дэнисом подрался?

– А тебе-то что?

– Мне показалось, или мы с тобой встречаемся?

– Встречаемся, встречаемся. Но про Дэниса – не твое дело, ясно?

Она снова надулась и на этот раз ушла не оглядываясь. Латышеву было не до нее – он вдруг снова подумал, что опаздывает… И на этот раз знал: он опаздывает изменить предопределенность. Может быть, поэтому и постучал в дверь четыреста шестого номера без лишних раздумий.

Дверь оказалась запертой, но Олег открыл почти сразу: он был в халате, с мокрой головой – наверное, только что из душа, – и с широкой рюмкой между пальцев.

– Тебе чего? – спросил он, зевнув и поставив рюмку на тумбочку у входа. И когда он нагибался, Латышев увидел у него на груди обыкновенный железный рубль, даже не юбилейный, просверленный и повешенный на простую серебряную цепочку. И подумалось вдруг, что такому человеку ничего не стоит убить черную собаку… Не похож Олег на «тварь дрожащую», которая будет распускать нюни над невинной жертвой.

Слова, которые Латышев безуспешно пытался подобрать на пятом этаже, вдруг нашлись сами собой:

– Послушай, я тут подумал. Про Наташку.

– Про какую еще Наташку? – Олег поморщился.

– Ну, вдруг она расскажет кому-нибудь о сумке…

– А, про эту… – Олег снова зевнул. – И что?

– Я поговорю с ней, она не расскажет.

– Поговори, – кивнул Олег – верней, уронил голову на грудь, потому что был изрядно пьян.

– Она правда никому не расскажет, я тебе слово даю.

– Да и хрен с ней. Слушай, я спать хочу, всю ночь в дороге…

Латышев набрал в грудь побольше воздуха, прежде чем спросить:

– Скажи мне честно: ее не убьют?

С Олега слетела сонливость и он рассмеялся – но как-то натянуто, неестественно.

– Да ты чего, пацан? Я чего, по-твоему, мафиозо? Кому нужна эта идиотка…

Он врал! К бабке не ходи.

– Точно? – переспросил Латышев.

– Не выдумывай ерунду, – вздохнул Олег и пьяно осклабился.

Он врал… Латышев секунду раздумывал, говорить про Гену или не говорить, а Олег смотрел на него пьяными глазами на добром и жалостливом лице.

Но как только Латышев собрался развернуться и уйти, на его плечо с другой стороны легла чья-то рука.

– Стучишь помаленьку?

Он оглянулся: позади стоял друг Олега, Макс, – его взгляд был совершенно трезвым и вовсе не добрым.

– Не понял, – пробормотал Латышев, а Макс резким движением втолкнул его в номер, вошел сам и запер дверь.

– Ты о чем с конторским базланил, дятел? – спросил он, остановившись у входа.

– Чего? – на этот раз Латышев в самом деле не понял ни слова.

– Макс, я тебя предупреждал: оставь свои блатные замашки, – рявкнул Олег. – Мне проблемы не нужны.

Он подхватил свою рюмку и плюхнулся в кресло.

– Сорвалось, – безо всякого раскаяния ответил Макс. – Я его у входа с конторским видал. Минут двадцать назад. Так о чем ты ему стучал?

– На кого мне стучать? – пробормотал Латышев, постепенно догадываясь, что «конторский» – это Гена. Если Олег на бандита не похож, то этот Макс – настоящий уголовник.

– То есть ты просто с приятелем поболтал? Так, что ли? – Макс не угрожал, даже криво улыбался, но захотелось отступить на шаг. И глаза его были пустыми, как у манекена. Страшные глаза.

В этот миг Латышев отчетливо понял: пропащему бесу не нужна черная собака. Без разницы, есть на ней белые пятна или нет – он забирает душу не в обмен на неразменный рубль. У тебя, считай, уже нет души, если ты можешь убить собаку… И вовсе не пропащему бесу нужна убитая девственница – она нужна Олегу и Максу. А душ у них уже давно нет, зато есть удача и богатство. И цена их завтрашней удачи – убитая девственница.

Сказать, что он все расскажет Гене, если Наташку убьют? Глупо. Тогда его самого убьют, прямо здесь. Глядя в пустые глаза Макса, Латышев в этом ни на секунду не усомнился. А может, Гена с ними заодно? Если он все знает о сумке и о Наташке, то почему толкует о предопределенности? Милиции, что ли, во Фрунзенском мало, одну девчонку защитить не могут? И зачем он отправил ее искать черную собаку? Вместо того чтобы отвести домой, к физруку?

– Твоего «конторского» я послал. Разве ты не слышал? – пробормотал Латышев сквозь зубы.

Если начальник Гены приехал одновременно с Олегом, если он все знает о сумке, об Олеге и Максе, то почему их не арестуют? Латышев смотрел немало детективов и догадался, что бандитов берут с поличным. С сумкой. Для того Олегу и потребовался дурачок, готовый за сто рублей тащить эту сумку из Симферополя в Ялту. Если сумку он довезет – честь ему и хвала, а нет – значит, судьба его такая. Но если милиция не даст убить Наташку, то никакой сумки из Ялты никто не повезет и никакого взятия с поличным не будет! Неужели? Да нет, такого просто не может быть! Получается, и Гене, и его начальнику, и милиции тоже нужна убитая девственница? Все предопределено?

Найти Наташку. Предупредить. Отвести домой. Это же самое очевидное! Самое простое! И незачем было тратить столько времени, расспрашивать Гену, пытаться в чем-то убедить Олега… Знать бы только, где ее искать!

– Мне идти надо, – Латышев взглянул на Макса у запертой двери.

– Да ну? Куда это?

– Оставь его, Макс, – скривился Олег. – Я спать хочу.

– Уверен? – Макс смерил Олега взглядом.

Олег не ответил.

Выйти отсюда любой ценой и как можно быстрей!

– На самом деле, они все про вас знают, – Латышев кашлянул – голос почему-то осип. – Эти конторские. И толстяк вчера ночью приехал ради этого. И Наташку они охраняют, и что я сюда пошел, тоже видели. Я им ничего не говорил, и Наташка ничего не говорила. Они сами все знали.

Макс шагнул вперед слишком быстро, Латышев не успел и дернуться, как жесткая рука сжала ему горло.

– А ну-ка быстро повтори, что ты сказал… – Макс развернул его одним движением и от души жахнул затылком о стенку. Воздуха уже не хватало, а от удара по голове лицо Макса поплыло перед глазами. Ничего сказать, очевидно, Латышев не мог – да и не пытался.

– Ну? – Макс разжал хватку, и, не услышав ответа, коротко и больно ударил Латышева по лицу. Затылок снова приложился о стенку, Латышев судорожно вдохнул и понял, что сползает на пол, закрыв лицо руками. Упасть ему не дали – Макс сгреб его за волосы пятерней и, развернув, припечатал лицом о стену. Удар пришелся по пальцам, и Латышев завыл от боли.

– Обалдел? – вскрикнул Олег. – Нашел место!

– Пусть по порядку все расскажет, – Макс шумно перевел дух и толкнул Латышева в кресло напротив Олега.

Пожалуй, Латышев слегка растерял уверенность в себе… Если не сказать грубей и конкретней. Хотелось подтянуть колени к животу и прикрыть голову руками. Помешала этому, разве что, злость, потому он только зажмурился. И сказать ничего не мог, даже если бы и хотел, – губы разъезжались. Впрочем, он боялся не только разреветься, но и плохо соврать.

– Макс! – нервно рявкнул Олег. – Хватит. Пацан честно предупредил. Чего тебе еще надо?

– Честно? Честности я пока не вижу.

– В соседних номерах все слышно. И папаша, чего доброго, припрется.

– Тебя кроме папаши еще что-нибудь волнует, ты, мажор хренов?

– У них на нас ничего нет. А если пацан что-то ляпнет, я ему в лицо плюну и скажу, что он врет.

– Это на тебя у них ничего нет, – проворчал Макс и выдернул Латышева из кресла за воротник. – Если ты только одно слово скажешь, недоносок, я тебя на куски порежу. Ты понял?

Латышев не только понял, но и поверил. И когда вылетел в коридор, хлопнувшись на четвереньки, все еще продолжал верить.

Тошнило. Глотать было неудобно. И почему-то сильней всего болели пальцы, а не голова. А еще мерзенько тряслись коленки и губы. Латышев нетвердо встал на ноги, утешая себя мыслью, что пока легко отделался. А еще радовался, что из носа не пошла кровь и не испортила пусер – но, скорей, по привычке.

Двери в холл перед лифтом были открыты с обеих сторон коридора, освещенного странно тускло – Латышев не сразу сообразил, что по режиму в одиннадцать часов в «Айвазовском» отбой и пора гасить свет. Противоположный конец коридора терялся в сумеречном свете, как вдруг в темном окне на секунду мелькнул язык пламени. И на его фоне Латышев отчетливо увидел грузную фигуру в махровом халате… Он сделал несколько неуверенных шагов к холлу, всматриваясь вперед – не было сомнений, у окна, неотрывно глядя на Латышева, кто-то стоял. И Латышев мог поклясться, что это начальник «Геннадия Ивановича», толстяк с разными глазами!

А из-за двери четыреста второго номера доносились зловещие звуки неизвестной Латышеву песни: он разобрал только «ave, ave versus Christus» – наверное, что-то вроде «Иисус Христос – суперзвезда»…

Окно снова осветилось огнем, и показалось, что снаружи его освещают горящие факелы – и черный их чад поднимается вверх вместе со сполохами пламени. Человек в конце коридора не двигался и – Латышев был уверен! – не моргал.

Нет, не в махровом халате… На толстяке была надета черная хламида с широким капюшоном, а когда новый язык пламени мелькнул за стеклом, на его бедре блеснуло что-то длинное и тонкое. Шпага… Не хватало только чаши из человеческого черепа, наполненной кровью.

Он ни во что не вмешивается. Он лишь наблюдает. Как «людская кровь рекой по клинку течет булата»… Да ему и не нужно вмешиваться – Макс и Олег действуют без его подсказки. И Латышев без его подсказки соглашался везти в Ялту эту чертову сумку! И чертову ли?

Не чувствуя боли в разбитых пальцах, Латышев сжал кулаки и бросился вперед: если кто-то может изменить предопределенность, то только этот надменный, неподвижный наблюдатель. Он же всесилен! Всесилен! Наташка же ни в чем не виновата! Она просто глупая и честная!

Споткнувшись о порог в холле, Латышев растянулся на ковре, а когда поднял голову, не увидел ничего, кроме темного окна в конце коридора… Никаких горящих факелов, никакого толстяка в черной хламиде со шпагой… А внутренний голос насмешливо произнес: «Здорово же тебя головой о стенку приложили – чертики мерещатся».

Вместо зловещей музыки из-за двери четыреста второго номера полилась английская речь – там просто смотрели какой-то западный фильм. Люди в «Айвазовском» отдыхают не бедные, наверное и видеомагнитофоны имеют…

Спуститься на второй этаж? Упасть толстяку в ноги, потребовать, чтобы он изменил предопределенность? Или хотя бы приказал милиционерам защитить Наташку? Как-то не сочетается: упасть в ноги и потребовать…

Латышев представил себе, как врывается в номер к серьезному человеку, большому начальнику, и понял, что тот ему ответит. «Иди домой, мальчик». Или резонно спросит: «Кто виноват?»

Он ни во что не вмешивается. Он только наблюдает. И глупо его о чем-то просить, если сам виноват в том, что происходит.

Если бы Латышев знал, как найти Наташку! Где она может искать черную собаку? На Солнечной, скорей всего на Солнечной, там магазины, и бездомным собакам есть где подъедаться… Сбегая по лестнице, он успел разработать план поисков – несовершенный, конечно, но, наверное, единственно возможный: по Объездной дороге на Солнечную, по ней – к берегу, а там… А там будет видно. Но больше всего Латышева пугала мысль: вдруг он уже опоздал?

На площадке между первым и вторым этажом он вспомнил о Дэнисе и его друзьях – вот только не хватало сейчас еще одной драки! Заведомо безнадежной… Распухшие пальцы заныли сильней, а в затылке зашевелилось что-то тошнотворное. В другой раз он бы посчитал ниже своего достоинства выбираться из корпуса через окно, а тем более бочком пробираться мимо вестибюля на первом этаже…

Окно в конце коридора было забито гвоздями, и Латышев сначала растерялся, но присмотревшись понял, что он не первый покидает корпус именно здесь – гвозди были расшатаны, их ничего не стоило повернуть.

В распахнутое окно потянуло отвратительным и смутно знакомым запахом, от которого стало неуютно и немного жутковато. Высокие деревья с торца корпуса закрывали свет фонарей из парка – Латышев вылез наружу в полной темноте. И первое, что он увидел, оказавшись на газоне, – два горящих зеленых огонька в десяти шагах впереди. Он потряс головой в надежде, что видение исчезнет, но от этого только затошнило сильней. Зеленые огоньки в ночи на миг погасли и снова зажглись.

Глаза быстро привыкли к темноте, тем более что в коридоре было сумрачно, и Латышев разглядел вокруг зеленых огоньков очертания сидящей собаки. Он бы и посмеялся над своим страхом – ведь подумал почему-то про волка, – но слишком уж эти очертания напомнили сбитого «Волгой» черного пса…

Латышев неуверенно свистнул и чмокнул губами, но пес не пошевелился, только сморгнул. Запах… Отвратительный запах протухшей крови и гниющей на жаре плоти… Лучше бы это был волк! Некстати вспомнилось, что наволочку с телом собаки он в мусорных баках так и не нашел. Лучше бы он вышел через дверь, на освещенную фонарями дорожку… Даже попятиться было некуда!