Малахитовая симфония

Я не могла долго понять: если она этот французский преподаёт, почему не может отвлечься от профессии на время пьянки?

Точно, она его преподавала. А когда-то была туристкой и на байдарках ходила – значит, тогда в байдарку ещё входила и французского не знала (но мысли эти нехорошие пришли потом, а в тот момент я готова ещё была любить и вечер этот, и хозяйку, и даму, и пса).

Оказалось: в те ещё времена скромный мужик на даму эту имел виды. И ввиду «тогда» и «теперь» она что-нибудь хотела восстановить.

После их долгого уединенья в задней комнате мужик резко убежал. А пёс лаял и лаял, лез и лез и замолкал только, если я его обнимала левой рукой и совала в пасть какую-то пищу. Пока он стоял и молчал, только и можно было поговорить, но недолго.

– Его щенком от садиста забрали, мне отдали, – объясняла хозяйка, – я с ним несколько лет покусанная ходила, никого в дом позвать не могла… уж вы резких движений не делайте…

Толстую «француженку» я просила петь старые туристские песни и русские романсы, благо слух и голос были. Хотелось перекрыть её раздражённую агрессивность ко всему, сохранить равновесие в этом явном дурдоме… Что удавалось, и долго. Но болезнь и усталость брали своё. Кошки паслись на столе… какая-то птица верещала из клетки… хозяйка сама была сплошное резкое движение… а когда ушла «француженка» и один из стрессов вроде бы исчез, пёс залаял уже из-под моей руки.

И тогда я залаяла тоже.

Он тяпнул меня сразу, подряд – за левую щёку и правую руку.

…Кого чему учит жизнь? В основном никого ничему. Меня моя жизнь научила только одному – железному спокойствию в непредсказуемые моменты.

Не всегда, нет. Только когда мир валится на меня. Когда на других – ближних ли, дальних, – какое уж тут спокойствие.

У большинства наоборот. У меня так.

Потом знакомый биолог сказал: тебе здорово повезло. Такие псы, в недавнем колене овчарки, вцепляются в горло, а у тебя всего-то шрам возле сонной артерии.

Крови было много. Без единого резкого движения я смотрела, как всё это капало, и соображала: а как теперь с таким лицом встречаться по делам с людьми и как теперь правой писать?

…Потом, промыв раны и хвативши водки, мы с хозяйкой ближе к утру ревели на два голоса. Обе на ту же тему: почему жалеем всех, а не себя?

Я, помню, ревела о своём ребёнке. Которая тоже вот так: лезет обняться, а обнимешь – укусит… и потом уже не можешь любить… а щенком была – любила… она меня, я её… разве может собака не любить своего шарика…

Мы синхронно утирали водочные слёзы. Пёс больше не лаял. Лежал в углу. Потом ходил за мной, вилял хвостом. Ночью попытался клубком лечь рядом. Я тихо сказала: уйди. Сразу ушёл.

…Хотя бы этому должна научить жизнь: не иметь больше дела с тем, кто легко забывает причинённое зло. Не надо помнить – но и близко быть больше не надо.

Не только зло способен подсознательно забывать человек. Также и радость, которая кончилась горем. Так и я не хочу помнить свою Джесси. Да мало ли чего не хочешь помнить.

Она была бродячая. Скелет, покрытый шерстью. Была раньше чья-то: знала команды. Столько в 90‑е было брошенных – самых породистых собак. Когда я её откормила, вылечила, вычесала – Джесси стала самой красивой колли в округе.

Она вовсе не была доброй, не была мирной. Привыкла обороняться и давать бой – собакам, людям… точнее, детям. Только по этому признаку я поняла, почему не видит её глаз.

Мне сразу встала лапами на плечи. И я сказала: «Пёсик. Пошли со мной».

И в этот же вечер она тяпнула мою дочку. Не сильно, нет – окусилась. Чтоб не лезла.

– Ты привела бешеную собаку! – орала дочь. Но через несколько минут Джесси уже лизала ей руку. Извинялась. Колли поступают по ситуации!

Я же с ней могла делать что угодно. Раскрывать руками пасть и совать лекарство. Укладывать на бок и вычёсывать от ушей до хвоста, потом за все четыре лапы переворачивать на другой бок. Я никогда не играла в детстве в куклы. И всю жизнь хотела собаку.

– Ты её любишь, а меня нет! – скандалила дочь. – Она мне не хамит, – отвечала я.

…Она бежала на прогулках впереди – и было чем любоваться. Почему мне всегда хотелось, чтобы впереди бежала собака? Ей шло любое время года. Особенно осень.

Когда приходилось ненадолго уехать, она снова худела и теряла шерсть.

Нет, она вовсе не любила меня. Я была – обслуга, лекарь. Не хозяйка. Над ней не могло быть хозяйки. Как и хозяина надо мной.

Она редко лаяла: только в сумерках или в лесу, если кто-то неправильный приближался. Но думаю – в реальной опасности она бы не защитила. Есть люди и звери, не знающие команды «фас».

Зато её любила я. Нас держит в жизни любовь – она вовсе не должна быть взаимной.

Любить – ещё и стараться понять. Создать общее… или поддержать, даже когда не понимаешь. А колли – пастушьи собаки. Загонщики. В воду Джесси было не затащить, даже из ванны выпрыгивала махом! Но вот пришла мне блажь поплыть через ночное озеро – и вдруг услышала: плывёт за мной…

Колли ведут себя по ситуации. И не могут вынести, когда распадается стая…

Джесси начала умирать, когда рушилась наша семья. Когда муж и дочь орали друг на друга, она залезала под стол. Под мой журнальный столик. Такая большая – под маленький столик. Только в это время она начала мне мешать: сяду работать – подойдёт и мордой отбросит правую руку: пойдём отсюда!

Джесси заболела тоже в предзимье, в такую же морось и первый снег. Я знала, что она умирает. Но делала всё: травы, уколы, лекарства, говорила с ней, обнимала. Она не могла уже лежать: мешала больная печень – сказалась бродячая жизнь. Она только ходила за мной из комнаты в кухню и стояла ночью у дивана.

А когда пришлось срочно улететь к маме в Сибирь – там, в первую ночь отдыха, какого ни есть, сквозь комнату проплыла красавица колли – и я поняла: Джесси уже нет.

И тогда всё пошло лавиной.

Моя дочь в своём подростковом бешенстве бросала школу за школой; болезнь мамы, уход мужа, смерти дорогих людей… утрата моей чёткой работоспособности, приобретение свойства не ставить ни в грош свою жизнь… а было ли это свойство?

Я начала терять шерсть – а какая была шевелюра! Терять зрение – а видела в сумерках за километр. Терять память – а уж помнила всегда всё.

…Но не было хуже, – торчало в сердце, пока ехала утром сквозь этот хмурый город, – не было хуже того, чтобы меня кусали мои любимые звери… с людей-то чего взять?

…Но все эти дни, все эти сумеречные дни меня водила по городу сияющая женщина-поэт.

Она показывала старинные дома и места закопанных в землю рек. Она рассказывала о километрах камня, уходящего в землю под этим городом. Она говорила о литературе и людях, и первое было – люди, и ни о ком плохо, а ведь она была поэт, но человек в ней был больше и ярче поэта, такое бывает, но очень редко бывает.

Старше меня на жизнь, но молодая, быстрая и красивая, она будто знала, ведала всё – историю знаменитого крымского города, откуда была родом и который тоже любила я; других мест, где привелось жить – а значит, полюбить. Знала поэтов живых и тех, что никогда не умрут… знала силу камней и растений, потому что сама умела в этот мир излучать свет.

– А вы посчитайте плюсы, – сказала она в телефон моему постпсовому состоянию.

И я посчитала.

Сначала, конечно, её.

Потом академика-математика, который, по рассказам, мог послать кого угодно очень далеко, а мне сказал: было приятно иметь с вами дело.

Потом того анахорета, который по праву ценил себя и своё личное время, но после краткого общения сказал: вы вообще кто и откуда? Вот мой адрес, пишите!

…потом сосны напротив окна…

…потом звонки человека, один голос которого вдыхал в меня жизнь

…потом всё, что пришло в ржавые мои мозги за все эти дни

…потом кондукторшу автобуса, которая сказала: мы на обед, а то бы мы вас довезли (конкретно меня, нездешнюю и не в ту сторону севшую) и которую удалось встретить в конце дня в том же автобусе, очень уставшую, и подкормить шоколадом

…потом…

многое посчитала. Сияющая женщина оказалась права.

И тогда приснился ещё один сон.

Мы танцевали с большим псом – непонятно, как он так долго держался на задних лапах, ни одна собака не может, но этому явно нравилось – мы держались за лапы и танцевали – я наяву почти никогда не танцую – но во сне – с душевным взаимочувствием – смиренно и скромно – он меня вёл

и улыбался

как это умеют только собаки.

Майя Бурганова

С самого детства библиотека была любимым местом Майи. После, повзрослев, стипендию и заработанные деньги она почти всегда тратила на книги.

Всю жизнь она писала письма: деду, бабушке, а после родителям, вкладывая в строчки всю теплоту и сердечность. Она всегда посвящала любимым людям стихи, показывая словесным высказыванием чувство безграничной любви к ним.

Не имея возможности воплотить в реальность многие свои мечты: увидеть мятежный океан и скалистые склоны Радужных гор, прогуляться в тумане Квебекских лесов и лицезреть всё то прекрасное, что есть на нашей планете, Майя всегда убегала в свой сказочный мир, украшая его ажурным плетением строчек и сюжетов. В своём мире вороха бумажных свитков, стихотворных строф и бескрайней любви Майя абсолютно счастлива.

На закате

Альберт вспоминал пенящиеся барашки волн, солоноватый запах побережья и крики чаек. О, как он любил эту атмосферу! Лучший сёрфингист своего континента, он всегда приковывал столько восхищённых взглядов! Его комната заставлена кубками, увешама медалями и грамотами.

«Есть чем гордиться на пороге смерти», – думал Альберт. Множество личных триумфов, достижения его учеников и, главное, любимых сыновей. Они, всегда занимающие призовые места, – его гордость и опора. Альберт слегка жалел лишь о том, что на последнем чемпионате им достались «серебро» и «бронза», не удалось отвоевать первое место у того парнишки из России. Он сокрушался – как могли его крепкие ребята продуть сёрфингисту из страны глубоких морозов? Ведь его мальчишки тренировались круглый год на лучших волнах мира!

В груди снова засвербило, и Альберт зашёлся в кашле. В комнату вошла жена, помогла принять удобное положение и включила ингалятор. Какое-то тоскливое чувство, так часто появляющееся в душе Альберта в последнее время, вновь заскребло в душе. Он никак не мог понять, откуда это. Он достиг всех высот, к которым стремился, и не боялся смерти. Врач отмерил ему небольшой срок после недавнего обследования, и Альберт сразу же принял эту горькую правду. Но непонятное чувство сожаления всё чаще и глубже терзало его душу. Он вспоминал самые яркие моменты прошедшей жизни, свои самые большие и крутые волны, эти захватывающие дух ощущения…

Вдруг в памяти всплыло миловидное лицо девушки с крепкой густой косой и карими глазами. Как же её звали… Память подводила и не выдавала имени. Он только помнил, что она из России, из какого-то городка с трудным названием. Он познакомился с ней на одном из соревнований и сразу обратил внимание на то, как влюблённо и неотрывно она на него смотрела. Девушка излучала мягкую податливость и лучистость, Альберт потянулся к ней, как только увидел. Вскоре они начали встречаться, правда, скрытно. Ведь друзья Альберта прочили ему союз с высокой и крепкой Анжелой, такой же спортсменкой, как и он. Она во всём была ему под стать. А над невысокой девушкой с косой приятели всё время подшучивали, и Альберт стеснялся встреч с ней.

Наступил последний день соревнований. Альберт избегал свидания с возлюбленной, несмотря на то, что его невообразимо тянуло к ней. Он много раздумывал эти дни, и, хотя все мысли его были о нежном создании, Альберт принял решение остаться с Анжелой.

Ему стоило больших трудов взглянуть в дорогие глаза. Из них струилась печаль:

– Я не отниму у тебя много времени. Мне кажется, я стала тебе не нужна в твоей красивой жизни. Только у меня есть для тебя новость. Но прежде, чем сообщить её, я хотела бы знать – есть ли в твоей жизни место для меня? В противном случае моя новость бессмысленна. Поэтому скажи мне прямо – возможно ли то, что мы улетим отсюда вместе, в нашу совместную жизнь, рука об руку? Или мне стоит развернуться и никогда больше тебя не беспокоить?

Сердце Альберта бешено колотилось, его глаза увлажнились, но именно в этот момент он увидел приближающихся друзей, и итог разговора был предрешён.

Почему он вспоминает об этом сейчас? Ведь он так доволен прожитой жизнью, покорёнными вершинами! К чему эти обрывки давно прошедших событий, если он даже не помнит её имени?

Но память услужливо высветила – Карина… Её звали Карина… Ведь он так и не выслушал её новость. Сердце учащённо забилось, и Альберт провалился в темноту…

Очнулся он уже в больнице. Врач сообщил, что, пока не пройдёт острый период, ему придётся какое-то время провести в палате. Анжела со слезами сжала его руку.

– Дорогой, я так испугалась! Ты не приходил в себя неделю. Я ужасно переживала.

Альберт чувствовал себя отвратительно. Нет, не физически, боль не имела никакого значения. Невыносимое чувство утраты чего-то важного выжигало его сердце изнутри. Он неожиданно понял простую истину: все его достижения – это просто воздух, пустота. Он уйдёт из жизни, и придут другие спортсмены, поставят новые рекорды, постепенно стирая его результаты и имя из истории… Он неправильно прожил свою жизнь, не к тем вершинам стремился…

Горькая мужская слеза покатилась по щеке… Ах! Если бы только он мог повернуть свою жизнь вспять… Впервые в своей жизни Альберт обратился к Богу. Он был преисполнен отчаяния, горячие слова разочарования ступали из самого сердца.

Анжела поправила одеяло на его груди:

– Дорогой, всю эту неделю в больнице находилась женщина. Она говорит, что у неё есть для тебя нечто важное. Я ничего не знаю о ней, но если ты желаешь, я её приглашу.

Альберт не желал никого видеть. Он хотел пережить свои душевные страдания в одиночестве. Единственным его желанием было получить прощение Карины. Именно это он горячо вопрошал у Создателя.

Поморщившись от боли, Альберт всё же выдавил:

– Наверное, какая-то фанатка из прошлого. Пусть войдёт, но только ненадолго.

Дверь скрипнула, впуская неслышные шаги. Альберт открыл глаза и увидел лучистый карий взгляд. Его сердце бешено заколотилось. Как будто и не было стольких лет…

– Карина, – прохрипел он…

Из её глаз покатились слёзы…

– Мне показалось… ты всё-таки захочешь узнать ту мою далёкую новость…

Альберт заплакал… Он кивнул, и тут из-за её спины вышел тот самый русский парнишка, которому досталось первое место.

– Я хотела сообщить тебе тогда о своей беременности. Вернувшись на родину, я невыносимо страдала. И не могла тебя простить… Я наблюдала за тобой всю свою жизнь. И только в этом году решилась приехать на чемпионат, чтоб увидеть тебя вновь. Узнав, что ты серьёзно болен, я томилась все эти дни. Боль за тебя не отпускала меня ни на миг. Как же хотелось украсить твои последние дни… Я была абсолютно уверена, что ты не вспомнишь меня. Каким же невероятным счастьем было услышать моё имя из твоих уст!

Женщина обняла стоящего рядом молодого человека:

– Это твой сын. Я воспитала его так, чтоб его отец мог им гордиться. Ты так расстроился, что твои сыновья взяли лишь «серебро» и «бронзу». Не расстраивайся. «Золото» тоже принадлежит твоей семье.

Альберт пошёл на поправку, и врач был удивлён начавшейся у стареющего спортсмена ремиссии. К его огромной радости все его сыновья сдружились. Теперь их совместные занятия он мог наблюдать, сидя на пляже. Несмотря на затруднённое передвижение, Альберт не пропускал ни одной тренировки.