Корреспондент

скачать книгу бесплатно


– Bayagi sicak karsilamistiniz[22 - Довольно жаркий приём мне оказали.], – попытался он отшутиться.

Джейда с каким-то материнским тщанием принялась снова хлопотать вокруг Андрея, прикладывать лёд к ушибленной голове. Он снова стал отнекиваться, уже сознавая тщетность своих уверений. Джейда дотронулась до шишки на лбу и подула на неё для успокоения своей совести, прикоснулась к белёсым волосам – из любопытства. «Удивительный цвет», подумала она про себя.

– Bug?n bizi ziyaret edersiniz diye duydum. Biraz hizli girmistiniz veya ben kapiyi tez a?mistim[23 - Я слышала, что сегодня вы нас навестите. Немножко быстро вы вошли, или, может, я открыла стремительно…]…

После обсуждения инцидента переключились на погоду в Москве, впечатления от пребывания в Анкаре. Туркам всегда приятно слушать об их родине из уст иностранцев. Кажется, будто они прямо жаждут откровений. Как бы они ни критиковали свою родину в своём кружке, иностранцы должны отзываться об их земле подобострастно, восхищённо, привлекая в лексикон превосходные степени прилагательных.

За Андреем трудно было заподозрить скупость. Он любил поговорить, слова из него лились рекой. Люди слушали его и восхищались интеллектом, спрятанным в этой белобрысой голове, его точными сравнениями, изысканными метафорами. Дополнительное восхищение вызывал тот факт, что он виртуозно излагал свои мысли на неродном языке. Спустя всего десять минут после сумятицы Джейда уже смотрела на него томно, явно вздыхая внутри себя по ушедшей в небытие молодости.

Когда в кабинет Джейды вошёл Ахмед, Андрей сидел в кресле, держа у лба лёд. Перед ним стояла миниатюрная чашечка кофе, от которой поднимался ароматный дымок. Арабика, кажется, главный запах любой редакции, не важно, в какой точке планеты она находится. Запах может быть искажённым, суррогатным, едко-пряным. Именно этот аромат борется за господство с сигаретным дымом. Если у вас непереносимость сигаретно-кофейного амбре, то к журналистике вам трудно себя будет приспособить. На уровне запахов вас будет выбрасывать из этой среды как волной ракушку на берег.

Ахмед с Андреем представились друг другу, поговорили о том о сём, и как-то сразу поняли, что одного поля ягоды. Взгляды на жизнь вокруг и мировую повестку, на журналистику и литературу, искусство и культуру – всё совпадало, мысли развивались в одном русле и была тяга прыгать с темы на тему. Зигзаг беседы менял своё направление со скоростью щелчков на пульте телевизора. Джейда внимательно слушала этот разговор двух однозначно одарённых и наделённых уникальным умом людей. Определённо этот русский был ей симпатичен. Почему? Почему она родилась так рано? Как ярко и неожиданно можно было бы просто провести время, взглянуть на свою жизнь другими глазами… Нелепо. Даже думать о теоретической вероятности отношений женщины с шармом (шарму было пятьдесят четыре) с этим харизматичным спецкором ей казалось глупым. Она гнала эти мысли. Вон.

Разговор вдруг переключился на «белых» русских. Андрей обнаружил, что турок Ахмед об осколке родины Табака знает значительно больше его самого. Конечно, признать, присвоить эту историю было настоящей внутренней революцией. Он был человеком политизированным, думающим «правильно». Но горизонт, широта позволяли ему, пусть и несмело, выглянуть из-под своего панциря.

– T?rk?e’ye o zamandan Rus?a kelimeler sizdi. Hala da kullaniyoruz. Biliyor muydunuz?[24 - В турецкий язык с тех времён проникли русские слова. До сих пор используем. Вы знали об этом?] – поинтересовался Ахмед.

– Hadi ya! ?rnek verir misiniz?[25 - Да ладно. Например?] – удивился Андрей.

– Kelimeler nedense daha ?ok yemekle ilgili. Kapuska, pirojki, semaver mesela[26 - Слова всё больше по части еды. Капуста, пирожки, самовар, например…]…

– Harika! ?ok enteresan![27 - Чудесно! Очень интересно!]

Как тюрколог-отличник, чтобы продемонстрировать родство менталитетов, Андрей рассказал об идентичных в двух языках поговорках. Показал в лингвистических красках все эти «нет худа без добра», «дождь льёт как из ведра», «с глаз долой – из сердца вон».

Копания в языке, литературе, иронии жизненных ситуаций слово за слово свели их на том, что надо непременно встретиться ещё и пообщаться. История шестидесятилетней давности особенно возбудила интерес Андрея. «Это ж надо, русские здесь построили свою жизнь!» – думал он. Ему это казалось столь же невероятным, как и вероятность того, что это может повториться несколько десятков лет спустя.

Андрей вернулся со встречи уставший. Переступил порог дома с лёгкой головной болью, Сося вышла его встретить.

– Привет, подруга! Ты не поверишь, что сегодня произошло, – выпалил ей Андрей.

Сося внимательно его выслушала и когда он закончил свою тираду, мяукнула. Определённо, она понимала его.

– Знаешь, пожалуй, я напишу свой роман о временах Ататюрка, вот этот период сумятицы Первой мировой. Мне кажется, я нащупал очень редкий и любопытный материал. Точно никто не владеет им.

XIV

Андрей корпел над новостью. Писал и думал, что с его стороны было неосторожностью поделиться с Анатолием впечатлениями от посещения «Терджумана» и такого душевного знакомства с Ахмедом. Не стоило выпаливать всё. Излишняя эмоциональность в очередной раз подвела его.

– Знаешь, Табак, тебе нужно написать роман. Хорошо владеешь историей, прекрасно работаешь с источниками. Прямая дорога тебе из журналистики – в литературу.

– Да, я об этом подумаю.

– Что думать? Делай.

– Хорошо, хорошо.

– Что хорошо?! Просто вижу потенциал, считаю своим долгом прозрачно намекнуть.

– Я понял намёк.

– Так действуй. А я потом буду рассказывать всем, что работал бок о бок с великим писателем.

– Хватит уже.

– Чего хватит?

– Хорош. Закроем тему, – металлическим голосом поставил заслон Андрей.

Толя продолжал что-то шептать себе под нос, обосновывая самому себе правильность своих советов. Он обиделся.

Андрей боялся большого количества авансов. Всё-таки лучше делать не то, что от тебя ждут, а то, что хочешь сам. Толя вывалил ему такой большой кредит доверия, что он стал давить Андрея своей тяжестью. Эти мысли, равно как и работа над новостью, шли фоном. К творческим терзаниям добавились и душевные муки. Таня возникала в воображении как «каравелла на зелёных волнах» в предрассветной дымке. Да, он почти так подумал. Если она звонила, что бы ни было причиной её звонка, значит, она хотела его слышать. Если хотела слышать, значит, был интерес. Если был интерес, его как можно скорее нужно перехватить.

Да. Ему непременно необходимо узнать, как работают советские авиалинии в Турции, с какими проблемами сталкиваются, чем занимается здесь представительство. Табак не хотел афишировать Толе задание, которое сам себе дал. Без того дешифровал себя, и ему было это неприятно.

Он поднял трубку и позвонил Степанову, чтобы между делом узнать телефон «Аэрофлота». Понял, что в телефонном разговоре ему вряд ли удастся так махом спросить то, что действительно не давало ему покоя.

Поговорил с пресс-атташе ни о чём.

– Что это было? – спросил сам себя Степанов, кладя трубку на массивный аппарат.

Чтобы загладить нелепость, Андрей снова набрал номер.

– Самое главное и забыл у тебя спросить, – преувеличенно весело сказал Табак. – Мне интересно повнимательнее поизучать живопись. В посольстве интересные пейзажи висят. Можно мне на них взглянуть ещё раз. Может, ты мне о них ещё что-то и расскажешь?!

Договорились о встрече через неделю.

XV

В квартиру в семиэтажном «Садыклар апартманы» в стамбульском районе Шишли не особо торопились сочувствующие Озалу. То ли боялись за свою безопасность, то ли не верили в многопартийное будущее, куда стремился Озал со своим детищем. Быть основателем партии, которая тут же закроется, зачать ребёнка, который умрёт не родившись, никому не хотелось. Грузом висела вероятность, что все, кто примкнёт к Озалу, будут брошены в тюрьму. Редкие приходившие тушевались. Отказы стоять у истоков так и сыпались. Даже бывшие губернаторы, имевшие политический вес, захаживали к Озалу в ставку, но не подписывались на роль основателей партии.

Озал был решителен и непреклонен, ему нужно было собрать тридцать соратников-основателей. Но люди боялись. Страна жила, будучи зажата в цепких руках военной хунты. Шли в пугающую неизвестность, пожалуй, только самые отчаянные.

Позвонили в дверь. Помощник Озала пошёл открывать.

– У вас назначено?

– Нет, – ответил человек из-за двери и навалился, чтобы открыть её.

Помощнику это не понравилось, и он стал силой закрываться от навязчивого посетителя. Несколько минут продолжалась схватка: один напирал на дверь, другой силой её удерживал, один пытался проникнуть в квартиру, другой истово отстаивал территорию ставки от незваного гостя.

– Брат Тургут, меня не пускают, распорядись уже в конце концов, – выкрикнул в сердцах человек из-за двери.

Озал вышел на возбуждённые голоса и шум. В квартиру рвался Бедреттин-бей.

– Пусти его. Это наш человек, он нам ой как понадобится, – распорядился Озал.

Озал вербовал многих, среди них были люди, никогда не занимавшиеся политикой, но имевшие вес в обществе: носители уважаемых фамилий, люди с чистой репутацией, ничем не запятнанной в глазах военных.

– Я понимаю, что практически нет шансов, что вашу партию выберут в парламент, но уверен, что турецкой политике нужна свежая кровь. Поэтому я готов к любой роли, которой вы меня наделите, – сказал Озалу Месут Йылмаз, опытный экономист, занимавший должность исполнительного директора в многочисленных производственных компаниях.

С его стороны это был весьма дальновидный расчёт. Йылмазу предстояло занять министерский пост, его ожидало блестящее политическое будущее. Пока он просто верил в идею и носителя этой идеи.

В жизни приходится делать много ставок и зачастую вставать на путь с неизвестной точкой назначения. Те, кто встают на него, или срывают свой куш, или теряют всё. Вера, неугомонность и пассионарность высвечивают дорогу во мраке будущего.

«Да, такой человек нам нужен», подумал Озал о Йылмазе. На следующий день Месут-бей стал ежедневно посещать квартиру-ставку в Шишли.

Занимавшимся организационными вопросами всё время приходилось оглядываться по сторонам, не выдавать себя, держать свою деятельность втайне. Костяк, сложившийся вокруг Озала, да и он сам, боялись, что основателей партии будут запугивать. Поэтому, когда заходила речь о том или ином человеке, примкнувшем к рядам Озала, их называли не по именам, а по присвоенному каждому из них номеру.

– Восемнадцать пусть ангажирует лавку из своих, кто не подведёт и сделает всё в индивидуальные сроки, – говаривали между собой соратники.

Тургуту Озалу было важно услышать мнение прежнего друга и соратника, опытного политика, отстранённого от дел после переворота, Сулеймана Демиреля. Он отправился к нему домой. Разговор из приятельского превратился в напряжённый конкурентный диалог, как только пошла речь об истинной цели визита.

Озал сидел в мягком кресле, пил чай из изогнутого стаканчика. Отхлебнул «заячьей крови»[28 - «Заячьей кровью» турки называют сильно заваренный чай, приобретающий насыщенный коричневый цвет.] и деловито сказал:

– Поддержи нас.

– Извини, но нет. Моя собственная карьера ещё не закончилась. Нет, – ответил опальный политик.

У Демиреля самого были далеко идущие планы. Не имея возможности действовать в открытую, он продумывал иные пути вернуться в активную политику.

Озал ушёл со встречи несолоно хлебавши. Но его расстройство длилось совсем недолго. Он принял решение. После этого ему были уже не так важны детали. Поезд его амбиций мчался на всех парах.

Состояние полной секретности продолжалось. Все боялись всего. Накануне объявления об учреждении партии поздно вечером Четырнадцать договорился с производителем табличек, что работа будет закончена ближе к ночи. К десяти часам вечера была готова табличка лишь с написанным словом «партия». Место для ключевого слова пустовало. Ближе к ночи принесли конверт со словом «Отечество». Уже в ночи мастер завершил свою работу. «Партия Отечества»[29 - Партия Отечества – Anavatan Partisi или ANAP.] всё чётче стала приобретать свои очертания.

Было практически всё готово, чтобы объявить о себе. Выбрали и эмблему – соты и пчёлка.

– Мне очень нравится этот символ. В нём и тепло, и трудолюбие, и любовь, и изобилие, – говорил Озал.

– Брат Тургут, – вбежал в комнату Четырнадцать, – наши конкуренты тоже выбрали пчелу в качестве эмблемы. Свои люди сообщили. Что делать? И самое главное, их примут с самого утра, сразу после открытия, – нервничал Четырнадцать.

– Не истери, – приказным тоном сказал Озал, немного помедлил и добавил. – Военные просыпаются рано…

– Ну да.

– Мы на регистрацию напросимся до начала рабочего дня. Кто раньше подаст заявку, тот и на коне, – быстро сориентировался Озал и рассмеялся, ему самому очень понравилась такая хитрость.

Он позвонил министру внутренних дел и, не объясняя причин, попросил принять его в восемь тридцать.

Рано утром «Партия Отечества» Озала с сотами и трудолюбивой пчелой в качестве эмблемы была официально зарегистрирована.

Комиссия в Комитете государственной безопасности, состоящая из опытных военных служак, включая генерала Эвре-на, собралась для рассмотрения дел. На стол легли папки на семь партий. От каждой из них выдвигались тридцать основателей. На каждого приходилось досье от Национальной разведывательной организации, Командования военного правления, Министерства внутренних дел. Работа предстояла кропотливая.

Военные везде видели угрозу. Выпустить на выборы слишком много левых – опасно. Они тут же поменяют только принятую Конституцию. Две партии справа обеспечивали военным необходимое равновесие.

Всё находилось под жёстким контролем. Тело страны было словно привязано к кровати, чтобы в конвульсиях своей прежней болезни не навредить самой себе.

Озал и конкуренты из шести других партий ждали своей участи как абитуриенты результатов поступления в университет.

К началу политической выборной гонки оказались допущены только три игрока – правоцентристская «Партия Отечества» Озала, учреждённая военными «Националистическая демократическая партия» и левая «Народническая партия».

Политические лидеры принялись ездить по городам и весям, собирая митинги, агитируя за себя.

Это был какой-то городок на Восточном Черноморье. Автобус Озала выехал на базарную площадь. Он влез на крышу и в очередной раз принялся выступать со своей программой. Только народ не собирался его слушать и будто вовсе не интересовался и не обращал внимания на то, что происходит. Озал продолжал говорить, раз уж приехал. К автобусу подошла пожилая дебелая женщина и попросилась к спикеру. Озал дал знак, чтобы ей дали возможность забраться к нему. Она, с трудом переваливаясь, влезла, подошла к нему и обняла. Лицо невысокого Озала оказалось аккурат между грудей, каждая величиной с переспелую дыню. Вынырнув из тела рыхлой деревенской женщины, Озал расцеловал её в обе щеки. Она взяла у него из рук микрофон и над базарной площадью загремел её басовитый голос:

– Ula, kari kilikli herifl er, niye adami dinlemiysiniz? Jandarma dolasmis, adami dinlemeye giden herkesi falakaya yaturur demis. Ben de dinliyrim. Hadi bakalum, beni de yaturun[30 - Вашу ж мать, мужики, что бабы, вы чего не слушаете человека? Жандармы прошли. Каждого, кто примется слушать, отстегают плетью, сказали. А я вот слушаю. Ну давайте, стегайте меня.].

Услышав местное наречие, да с матерком, народ заулыбался, оживился, захлопал в ладоши. Так вокруг автобуса собралась толпа. Женщина вытерла выступившие на глазах слёзы и спустилась. Она спрыгнула с подножки, подобрав длинную юбку и заставив качнуться автобус на рессорах.

Озал, из города в город, вставал на специально приспособленную крышу автобуса, оборудованного колонками, говорил с людьми. Для военных стало настоящим сюрпризом, что его поддержка стала расти в геометрической прогрессии, оставляя позади конкурентов.

– Я принял решение, в соответствии с которым наш рынок открылся для иностранных денег. Я позволил улучшать свои товары и услуги в свободной конкуренции, – перечислял Озал свои достижения.

Он верил, что его вклад в развитие экономики велик. И пожалуй, не было человека, который мог бы его переубедить в этом.

Конкуренты и соседи по правому крылу нервно ёрзали в своих креслах, наблюдая за амбициями низкорослого экономиста, сменившего роговую оправу своих очков на более элегантную тонкую и давившего конкурентные силы своей харизмой. Его нужно было свалить. Лоббисты один за другим обивали пороги президентского кабинета.

В президентском кабинете не заставили себя долго ждать. С телеэкранов стране всё доходчиво объяснили:

– Если человек, находившийся на государственном посту после военного переворота, присваивает себе все позитивные решения, не беря во внимание работу других людей и ведомств, это несправедливо и самонадеянно. Собираясь на избирательные участки, крепко подумайте обо всём этом, – обратился по телевизору к нации со своей речью президент Турции Эврен.

Штаб Озала словно окатили холодной водой. На кого намекал глава государства, было настолько очевидным, что за два дня до выборов смело можно было сматывать удочки и расставаться со своими далеко идущими политическими планами.

– Мало ли что сказал президент, – меланхолично зевнул Озал, когда его стали спрашивать, что же теперь делать, что отвечать прессе. – С чего вы взяли, что этот пассаж был адресован именно нам?! Он ведь фамилий не называл… Не надо на себя ничего брать. Двигаемся дальше.

XVI

Андрею нравилось это заведение. Лобби гостиницы «Гранд Анкара» по четвергам превращалось в Клуб иностранных журналистов. Туда приходили представители прессы из разных уголков мира. Андрею льстило быть частью этого клуба избранных. Он чувствовал себя своим, хотя его, вышколенная в определённых рамках, ментальность порядком пошатнулась в блеске хрусталя и клубах дорогого табака. Будучи страной восточной, Турция обладала всеми качествами «загнивающего» запада. Эта «гнильца» чувствовалась и в клубе, помещение которого было освещено так, что хотелось зажмуриться от яркости. Дорогой интерьер считывался в каждой детали. На мраморных полах стояли изысканные, бирюзового стекла, вазы. Прихотливая рука дизайнера сочетала мрамор, хрусталь, тёмного цвета дерево. На окнах висели тяжёлые бархатные шторы цвета морской волны с золотистыми кисточками подвязок. Столики, покрытые кипенно-белыми скатертями с тонким узором цвета циан, ломились от угощений. Официанты, отточенными движениями, стелили сверху свежую скатерть, как только на неё проливался виски или что-либо ещё, но чаще именно виски. От атмосферы веяло хмелем и пьяной радостью, она обволакивала, хватала в свои объятья каждого, кто бы туда ни попадал. Даже трезвенники впадали в общее веселье и вели себя, словно были подшофе. Настолько заразителен был этот дух. Посещало состояние эйфории, что-то схожее с пребыванием в воздухе во время прыжков на батуте. Этот эффект поддерживали и официанты, еле заметно снующие между отдыхающими. Складывалось впечатление, что они не наступают на пол, а порхают над ним. Клетчатому с Бегемотом понравилась бы эта смесь воздушного, оживлённого, беззаботного и немного фантасмагоричного.

В клубе всегда было шумно, преувеличенно весело – исполнявшие свой профессиональный долг, находившиеся в длительных командировках вдали от родины. Журналисты выпускали пар и позволяли себе просто ни о чём не думать. Гомон стоял, словно дело происходило в Вавилоне. Коловращение языков и наречий, разнообразных вариаций на тему турецкого, было способно у любого вызвать в памяти притчу о разделении Господом языков. Андрей своим острым взглядом сразу подметил этот лингвистический сгусток. Живи он позже на каких-то лет тридцать, он сказал бы, что это сиквел к библейской притче. Но, как человеку родом из шестидесятых, ему были неведомы эти аллюзии, да и о какой Библии могла идти речь?!

Иногда клуб превращался в островок богемной жизни. Порой в клубе растягивали импровизированный экран и показывали фильм, застольная часть продолжалась после просмотра ленты. Захаживали актёры и режиссёры. Заканчивалось это действо далеко за полночь. В итоге пятница частенько была днём потерянным. Работать удавалось лишь в силу стойкости, продиктованной молодостью.