Вор и Воин. Роман квантовой реальности

Рассказ и эмоции нежной стороны Татьяны настолько её увлекли, что спустя какое-то время, трезво оглянувшись, она с удивлением обнаружила интересную картину: в комнате темно, а рядом в скомканной постели лежит Женя и часто, сладко дышит, и гладит, еле касаясь, её обнажённую спинку. Таня ещё раз огляделась, будто бы она только что проснулась и до конца не может различить – где сон, а где явь. Затем потянувшись за сигаретой, в свойственной ей манере произнесла: «Не…, ну, как так-то, а? Опять твои чары на меня так подействовали, что я не помню ничего! Как ты это делаешь? – я не знаю! Нет, ну, сама история, конечно, интересная, знаешь ли, многое объясняет, – она слегка задумалась и сладко посмотрела на мужа, – но всё-таки, какая же ты сволочь, Женька! Согласись! Сам, главное, не дождался, вон, в санчасть укатил на телеге, а теперь пользуешься тут моей беззащитностью!»

– Угу, а ты так сопротивлялась, так сопротивлялась, что вон аж в горле пересохло!

Глава вторая

Пауза приятной неги продлилась, увы, недолго, даже не смотря на всю ту волнующую романтику большой восходящей Луны, что царственно искрилась серебром и заполняла комнату мягким светом любви. Едва лишь растаял дым Таниной сигареты, как она тут же решительно повернулась и принялась допытывать мужа расспросами.

– Итак, ты сказал, что у тебя было много погружений, а стало быть, есть и прочие истории? Давай! Излагай!

– Ты на поезд-то на свой не опоздаешь? Во сколько он там у тебя?

– Не опоздаю, не переживай! Тем более, что он без меня уже благополучно ушёл. Ради такого случая…., но это всё равно никак не исключает твоей вины! – с лукавым прищуром Таня, наслаждалась этим редким мгновением. В достоверность тех, якобы путешествий в прошлые жизни – она, как человек, твёрдо ходящий по земле, по-прежнему категорически не верила, но сама история её так зацепила, что ей непременно хотелось слушать дальше. Таня привычно взвела в боевой режим взгляд и брови, напористо поглядела на всё ещё расслабленного мужа, и в диссонанс плавности, принялась теребить его плечо, – давай, выкладывай!

– Нет, погоди! У тебя же командировка? И ведь, наверняка, она, как и все прежние командировки – она экстренна важна! Не так ли, Оперуполномоченный капитан Татьяна?

– Не юмори! Ничего страшного! Лейтенант-стажёр там и без меня справиться. Я уже отписалась. Давай, давай, продолжай!

– Нет, главное, на мой день рождения ты командировку никак отложить не можешь, а тут на тебе! – Женя, приподнявшись на локоть, обижено вонзился взглядом в ответ, – учитывая, кстати, в придачу ещё и тот факт, что ты вообще регулярно забываешь про мой день рождения! Главное, про всё и про всех – ты помнишь, а я у тебя всё как-то мимо кассы!

– Ой, да, ладно-ладно тебе! Чего ты опять-то канючишь?!

– Вот так вот, да? – Женя демонстративно с иронией подчеркнул. Супруги давно уж понимали, что они совершенно разные, чуждые друг другу люди, что у них нет общих: ни друзей, ни тем для разговора, ни каких-либо схожих интересов, ничего – абсолютно разные люди. Но ведь что-то их всё же объединяло, что-то же их вновь и вновь интуитивно притягивало друг к другу? Но, как бы то ни было, в повседневной реальности они поочерёдно всё, то уходили, то возвращались, а то и вовсе покидали семейный очаг, каждый раз, думая, что теперь уж наверняка, но, так или иначе, их узы по-прежнему оставались непоколебимы. За последние несколько лет Таня и Женя как-то уж слишком откровенно прознали эту их странность, отчего всё чаще и чаще стали воспринимать совместную жизнь уже с какой-то долей самоиронии, называя это явление неким магнитом их общего абсурда мол, ведь не только дураки умеют притягиваться друг к другу. Женя дальше шутливо говорил, – хорошо! Продолжение, так продолжение! Сама напросилась!

– Ой-йё-ёй! Напугали иголку голым задом! Или, как у вас там говорят? Напугали струну медиатором!

– Я припомню! Угу! И перед тем, как продолжить рассказывать свой дальнейший опыт прошлой жизни, я задам тебе вопрос: А знаешь ли ты, отчего ты к своему свёкру, то есть, к отцу моему испытываешь какую-то офицерскую симпатию, хотя он даже в армии не служил? Да, не надо, не надо отвечать! Это был скорее не вопрос, а некий спойлер. Только не перебивай. Хорошо?

– Хорошо, – недовольно вздохнула Таня. По своему характеру Татьяна всегда испытывала крайне дикую ярость, когда ей кто-то пытался хоть что-то запретить и уж тем более указывать, – хорошо! Я постараюсь.

– Ну, так вот, раненный тот, которого без сознания увезли на бричке в санчасть, он… да, он выжил.

– А…? – Таня, на удивление, скромно, чуть ли не украдкой эмоционально вопрошала несмелым взглядом.

– А…, ты про того военного, который тащил и впоследствии потерял его? Тот, в чьём теле твоя душа исполняла роль? – он тоже выжил, но о нём, к сожалению, больше ничего не известно. Разве, что кроме того, что тот злополучный приказ об атаке и подрыве железнодорожного моста отдал именно он. Ну, да ладно. Не переживай Танюша, мы с тобой ещё поговорим о наших встречах в других воплощениях, правда, чуть позже. Всё по порядку. В общем, тот раненый, который я, он выжил. И, так как он до войны учился и уже трудился при Пражском университете, его, как образованного человека, ещё там на больничной койке назначили преподавателем в местный уездный лицей. Едва ли он на третий день после операции смог открыть глаза, как тут же в ни бог весть какой палате, оказался один дотошный тип, как выяснилось, чиновник.

– Итак, судя по всему, вы, господин образованный родом из спорных территорий будете? А? Чего? – больной в душной постели толком ещё не мог говорить, лишь тщетно пытался жестами и явно уж недовольными чертами лица всё объяснить, да возразить, но тот, судя по всему, слушать его не собирался. Да, и признаться, сам чиновник был не особо охотлив до прояснения каких-либо точностей. Покопавшись в серой сумке, что на широком ремне висела у него через плечо, он достал блокнот, карандаш и небрежно присев у тумбы, приготовился записывать, – итак! Документы ваши оказались все вымочены в крови, где-то надорваны, в общем, разобрать в них совершенно ничего невозможно. Как вас зовут, любезный?

– М… м… Антон.

– А по батюшке?

– Э-эрнстович.

– Угу. Вот и славненько! Вначале я сделаю запрос на счёт вас по номеру медальона, следуя инструкциям, а дальше посмотрим. Вопрос этот быстро не разрешится, это я вам сразу говорю. Да, и вы, хи-хи, насколько я погляжу, вы никуда и не торопитесь! Хи-хи… юмор, знаете ли. Хорошая шутка – она ведь и жизнь продлевает. Ну, так вот, раз вы тут у нас оказались с визитом, пусть и не по своей воле, то по новым директивам на всё то время вашего восстановления, мы с радостью предоставим вам и жильё и службу.

– К-какую ещё к чёрту службу?

– Ой, да, не благодарите, не благодарите, не стоит! Я к вам позже ещё зайду. Ну, что…, вроде всё сказал. Да, желаю здравствовать, ну, и скорейшего вам…! Ну, в общем, до свидания!

Антон, болезненно оперевшись на локоть, едва ли пожелал что-то спросить, быть может, даже возразить, как чиновник, наскоро протараторив, тут же стремглав поднялся, неряшливо перекинул свою почтовую сумку через плечо и был таков. Огорошенный этаким шквалом известий, ещё толком-то не отошедший от жгучей и тянущей боли Антон Эрнествич вновь обессилил, опустился на постель и неподвижно, чуть ли не скуля, уставился в потолок и с горечью желал хоть как-то да понять всю нелепость сложившейся ситуации. Он лежал уединённо у самого окна, хотя палата при этом не была маленькой и в некотором отдалении из-за ширмы виднелись ряды больничных коек. Временами его взгляд падал то на небо за окном, то на серые стены грубой штукатурки, то на свою порядком обветшалую постель этой не самой передовой уездной клиники. Откровенно говоря, местность та, где по совершенно нелепому стечению обстоятельств очутился раненый Антон, она по сути-то к войне не имела никакого отношения. То была не самая просвещённая, то ли область, то ли волость, а то ли и вовсе губерния, так как та злополучная железная дорога пролегала в аккурат где-то меж границ нескольких соседствующих государств. Да, собственно, этот факт локации в нашей истории не особенно-то и важен. Куда важней оказался другой, как много позже выяснилось, один весьма судьбоносный момент. А именно, спустя месяц реабилитации всё там же, в том захолустном городке, не вдаваясь в подробности, Антона на некоторый период времени назначили преподавателем в лицее. А так как, это была отчаянная глухомань, пусть даже и городская, никому толком не было дела до спектра знаний Антона – главное, человек образованный, а значит способен вести все точные науки. Так и вышло. И тут самое интересное: посередь всех его немногочисленных учеников, как-то уж особенно ярко выделялись два гимназиста. Назвать их просто озорниками или какими-нибудь там забияками, пусть даже и чрезмерно активными, пожалуй, было бы не совсем достаточно. Корректней же, а главное, вернее по отношению к ним здесь будет применить такие всеобъемлющие термины, как: малолетние преступники, трудные подростки, ну, и далее по списку. Учились они, разумеется, из-под палки, на уме у них были лишь саботаж, веселье, гульба, а также любая хитрая, нередко силовая возможность лёгкой материальной наживы. И если внешне эти парни друг от друга толком-то особо и не отличались: два дерзких подростка в одинаковых серо-синих форменных мундирах гимназиста с рядом золотистых начищенных до блеска пуговиц, в строгой фуражке и едва ли проступающим пушком на лице, то вот разность характеров этих двух повес уж явно вносила отличие. Сравнивать их с прочими ровесниками – в этом смысла не было никакого, так как основная часть окружения имели более или менее традиционное воспитание, в то время, как эти двое росли на поруках преимущественно рабочей и, как правило, не всегда дружелюбной улицы. Городок тот имел при себе завод и ещё несколько упаднических промышленных объектов, коих на тот беспокойный момент времени, ввиду экономики, недовольств и стачек, было довольно-таки немало. В воздухе периодически отчётливо гудели трубы зревших перемен. И большинство толком ещё мало что понимающих ребят, чуя в социуме витающие грозы, отчасти реагировали на те или иные события. Конечно, по большей часть вся та школота уподоблялась разговорам своих в основном канцелярских и чиновничьих родителей, но от этого градус общества лишь нарастал. Да, безусловно, все те пересуды имели образ вполне себе заурядный, в то время, как те двое школьных товарища, познавшие уже с самых малых лет вкус жизни с изнанки, они, охотно встраиваясь в ритм эмоциональной пьесы инфантильного общества, с особой надменностью вели свои мелкие преступные дела. Тот из них, что внешне уже с самых юных лет всерьёз имел весьма строгий и властный вид – его звали Дмитрий. А второй парубок, что напротив, был гибок, вертляв, как пружина эмоционально нестабилен, но при этом упёрт, что невозможно переспорить – его звали Степан. И хоть по отношению друг к другу, они и имели абсолютно полярные черты характера, что, кстати, нередко являлось причиной для их ссор, что изредка зияли отметинами на лицах непосед, тем не менее их уже достаточно давно объединяла одна общая идея, отчего они, собственно, так яростно и промышляли подростковым криминалом. Идея та в них зрела давно, начиная ещё с самого их дворового детства, правда, вот по мере их взросления идея та всё чётче и чётче приобретала отнюдь не детский характер, а именно: их объединяла не дюжая страсть к обогащению, причём неважно какими способами. А причиною такого столь ярого рвения являлась, как ни странно, мечта: сразу же по окончанию гимназии перебраться в столицу и жить там в своё удовольствие. А для подобного мероприятия, соответственно, нужны были деньги, коих в отчем доме, естественно, не водилось. Заблудшая провинция, что тут ещё скажешь, в топи которой, как правило, время от времени и прорастают подобные едкие, иногда даже революционные плоды. В общем, однажды на пару они и пришли к тому – во что бы то ни стало, промышляя чем угодно, в том числе: всевозможным мелким разбоем, подавлением сверстников, шантажом и прочим подобным инструментарием, по итогу дойти, добраться до желаемой цели. Антон Эрнествич, их преподаватель, в своём общем формате работ, к образованию, признаться, особо-то страсти не испытывал. Разумеется, со временем его реабилитации всё это само собой стало как-то ближе, не роднее, но тем не менее с мальчишками и с некоторым местным населением у него образовалась симпатия. На уроках ребят он учил наукам, рассказывал истории и для многих являлся даже неким примером. Местность же, да к тому же ещё и чуждая, она, хочешь ты того или нет, с каждым прожитым квадратиком календаря накладывает на инородную личность свой зачастую угрюмый пыльный флёр. И чем хуже, чем провинциальней та плоскость, тем глубже размыты в её основе все чуждые формальности привычного общества. Да, сердца людей в тех местах зачастую гораздо ближе друг к другу, но как-то это всё скрыто, неотёсанно, что ли. Но зато в отличии от многолюдного города, где жизнь человека часто зажата в узких рамках каменной условности, в провинции та изначальная простота значительно ширше и вольней.

Антону Эрнстовичу на тот момент было около тридцати. Раненый его организм восстанавливался достаточно нехотя: лопатка и плечо с левой рукой по-прежнему капризничали и в бессилии частенько мучили своего хозяина нестерпимой ноющей болью. Антон Эрнстович по своему обыкновению никогда не был человеком приземлённым, в том смысле, что в своём мировоззрении он не имел такой особенности вгрызаться, держаться во что бы то ни стало за что-либо обыденное и привычное человеку, будь то: сложности, традиции, родина, тоска, а также всевозможные общественные движения, новостные заголовки и прочие составляющие жизни. Со стороны, он казался всем каким-то не то чтобы вероломным, а скорее, каким-то неприкаянным. Он не во что никогда не лез, особо ничем не интересовался, да и глядел он на всё вокруг как-то без труда и излишней обременённости. Таковые качества, честно говоря, не особо приветствуются вообще никаким обществом, а уж тем более в эпоху чёрного вьюнка, что повсеместно вьётся над костром мирового пожара и играючи сыплет пеплом. И как бы то ни было, именно к нему, как к единственному новому и учёному человеку из Европы, тяготели все, кому не лень. Он и сам не знал, как ему так легко удавалось влюблять в себя кого угодно, и в частности, те юные, пока что ещё неокрепшие нонконформистские умы его подопечных. А меж тем, на счёт столь тихого, не шатающегося по всевозможным питейным, игровым и прочим праздным домам, к Антону Эрнстовичу местные длинные языки стали с ухмылкой примерять некий образ дурного холостяка. По крайней мере, в шёпоте вечерних приёмов, меж пёстрых и малость уже запоздалых девиц, что по своему обыкновению с каждым годом всё угрюмей прощались с некогда былым шармом легковесных невест, промеж их кручёных злословий время от времени кочевали некоторые слухи. Мол, та его контузия с прискорбием затронула также и его мужскую стать. По другой же, более романтической версии, он был помолвлен с богатой Венгерской графиней, с которой они вместе учились в Праге на химфаке. В общем, девичьим фантазиям не было предела, даже не смотря на то, что сам он довольно-таки редко появлялся в свете подобных мероприятий, да и то, ежели во главе того собрания зиял какой-нибудь весомый повод. И пусть в глазах общественности Антон и слыл некоторым тихоней, которого совершенно не трогают городские многосерийные тайны, тем не менее одна интрига за ним всё же числилась, которую впоследствии вполне можно было декламировать, как нечто на грани жизни и смерти. Но обо всём по порядку.

Случилась эта тайна однажды на светской вечеринке, посвящённой именинам губернаторской жены. Антон Эрнстович на том мероприятии, как и прежде, себя особо не проявлял, так, разве что парочка учтивых раутов в окружении серьёзных лиц, где, как и принято среди аксельбантов, обсуждается исключительно правая критика всех военных и государственных решений. Следующий круг общения в светском обществе был не особо велик, зато сполна концентрирован позёрством. Сообщество уездных денди, помимо текущих дел, умели также охотно пускать друг другу пыль в глаза, всё желая поярче выделиться среди прочих, хотя по сути, вся та их внешняя полемика, искренность слов достоверно равны начинке от бублика или же попросту нолю. Ну, и конечно же, третий, наиболее предпочтительный круг общения молодого мужчины на роскошном празднике – это общество милых дам, где каждая из тех на вид словно богиня. Они сияли так, будто бы кто-то незримый, всесильный взял и щедрым взмахом рассыпал в этих залах добрую пригоршню драгоценных камней. Но наряду с этим, земной дух женского соперничества в их сути никто не отменял, и тот импульс змеиного клубочка придавал атмосфере лишь кипящий эксклюзивный лоск, светом которого каждая из парящих в эфире богинь решительно желала затмить весь мир. Антон Эрнстович, как прирождённый космополит весь тот вечер и скользил неприметной тенью меж гостей пока однажды в светской беседе об опере, он не наткнулся на пронзающий его бездонный взгляд. Скользнув единожды глазами в ответ, он более был уже не властен над собой: словно бы все точки его жизни в один миг сошлись воедино и его душа, наконец, отыскала небесный азимут. И тут же сердце ястребом устремилось ввысь, зашлось холодным галопом, и вот уже тронулась почва под ногами. Антон запнулся, так как память его неожиданно потеряла все связующие нити, доселе радостно соединявшие его весёлый рассказ с прелестным обществом внимательно слушающих его дам. На мгновение повисла нелепая пауза.