Бобрик

– А что вообще случилось там? – девушка перешла на шёпот и немного нахмурилась.

– Недопонимание.

– И вам больше ничего не угрожает?

– Угрожает? – он пожал плечами и задумчиво умолк. – Я так плохо выгляжу?

На бледном лице заметна небольшая щетина и крохотные морщинки возле уголков рта.

– Не прям плохо, но… – спустя мгновение отвечает Полина, немного краснея от его пристального взгляда. – Нормально вы выглядите.

– Будь добра, не называй меня на «вы», – откидывается на спинку кресла и заинтересованно наклоняет голову.

– Ты все мои нервы сегодня испытать хочешь? – голос Марго заставляет девушку камнем застыть на месте.

– Тихо-тихо, – поднял руки гость. – Не видишь, что люди разговаривают? – его голос был расслабленным и спокойным.

– Прости, не узнала сразу, – женщина сразу поменялась в голосе и присела на кожаный подлокотник его кресла. – А это кто тебя так? – заворковала она, осторожно касаясь его щеки. Её выражение лица стало мягче, и строгие очки начали смотреться более округлыми.

– Побрился неудачно, – тихо смеётся, смотря на неё. – Ты расскажи лучше, когда у вас, наконец, кальяны в меню появятся?

Полина сидела неподвижно, её руки были скрещены на коленях, а пальцы нервно перебирали край юбки. В её глазах мелькала смесь недовольства и смущения, когда она наблюдала за парой, сидящей напротив. Губы непроизвольно сжались в тонкую линию, а плечи не могли полностью расправиться.

Она снова и снова отводила взгляд, чтобы скрыть от других своё внутреннее напряжение. Полина встала, поправляя волосы и воротник рубашки. Её движения были неловкими и механическими, она пыталась убежать от внезапно нахлынувшего чувства дискомфорта.

– Странный он, да? – Ира поднимается с места и пожимает плечами, замечая напарницу, вернувшуюся на ватных ногах. – Однажды пришёл, сел к незнакомым женщинам и закрыл им весь счёт. Там сумма была просто неприличная, – она несколько раз моргнула, с улыбкой вспоминая этот случай. – Мне тоже десерты какие-то покупал периодически. А тебе предложил что-нибудь?

– Да, – неловко ответила Полина. – Но я отказалась. У меня что у самой денег нет? И вообще, – она сделала небольшую паузу, смотря на столик вдалеке через отражение в окне, – вдруг он опасен?

– Брось, – махнула рукой напарница. – Просто тратит деньги на всё подряд. Идеальный клиент для ресторана, главное слишком близко с ним не общаться. И чаевые! Про них не забывай.

Часть 3

Москва. 1980г. Южнопортовый район.

Вечерняя набережная была залита мягким светом уличных фонарей, которые отражались в мутной глади Москвы-реки. Звуки города сливались между собой и превращались в далёкий неразборчивый гул, и только редкие машины иногда тарахтели, проезжая рядом.

Шпиль – худощавый пятнадцатилетний юноша с угловатыми чертами лица, светлыми волосами и бирюзового цвета глазами шёл рядом со своим лучшим другом в полной тишине. Он пытался развлечь себя подбрасыванием камешков носком ботинка или насвистыванием песен сквозь маленькую щель между передними зубами, но в итоге не выдержал и нарушил молчание первым. Его голос прозвучал неожиданно громко посреди тихой набережной:

– Мы сегодня потасовку на рынке видели.

Бобрик бросил на друга быстрый насмешливый взгляд, затем отвёл глаза в сторону:

– И что ты, испугался?

Шпиль нахмурился, его пшенично-русые волосы путал вечерний ветер.

– Не знаю, в тот момент я очень боялся не туда повернуть руль или случайно перепутать педали в машине. Пусть Горын и хвалил меня, но мне это совсем не придавало уверенности. А то, что было на рынке… – он вернулся к вопросу и замешкался с прямым ответом. – Не хотелось бы в следующий раз оказаться рядом с подобной стычкой.

– А мне бы хотелось, – заявил Бобрик с вызовом и огнём в глазах. – Лучше бы я там кому-то морду начистил, а не отжимался в одного, – он сложил руку в фигуру похожую на пистолет и прицелился в мост, виднеющийся вдалеке.

Шпиль обогнал Бобрика и перегородил ему дорогу.

– Но мы даже пока не знаем, кто против кого воюет, – заметил он обеспокоенно.

– Это дело времени, – Бобрик отмахнулся, стараясь завершить разговор. – Всё равно рано или поздно придётся кому-нибудь люлей дать.

– Может, лучше просто держаться от всех подальше?

Они оба остановились, глядя друг на друга. Порыв ветра пригнал с реки прохладу, от которой мурашки забегали по шее и рукам. Плеск воды, бьющейся о каменные ограждения, не давал расслабиться.

Шпиль смотрел на Бобрика с непониманием, пытаясь уловить, о чём он думает прямо сейчас, продолжают ли они разделять одни и те же цели.

Тот в этот момент плавал где-то далеко в своих мыслях, его взгляд всё время скользил мимо друга и упирался в ограду на другом берегу, к которой был привязан выцветший спасательный круг. Он болтался на волнах, набегающих на тяжёлые сваи, а канат, к которому тот крепился, больше похожий отсюда на бечёвку, в любой момент мог порваться.

– Эй, ты чего? – Шпиль осторожно хлопнул друга по плечу и попытался перехватить его взгляд.

– Да спать уже хочется, – произнёс тот, широко зевая.

Придя домой, Бобрик заметил, что во всей квартире был включён свет, это было абсолютно недопустимым в их скромной и экономной семье, которая никогда откровенно не бедствовала, но и шиковать на зарплаты учительницы и грузчика позволить себе не могла.

На полу в прихожей были разбросаны шерстяные зимние шапки. На них прилипли волосы и пыль с видавшего лучшие времена ковра. На белом берете и розовой вязаной ушанке с помпоном можно было разглядеть грязные отпечатки подошвы папиных ботинок. Верхняя дверца шкафа висела на тоненьком железном прутике и в любой момент могла сорваться вниз.

Парень заглянул в зал, открыв одну из деревянных дверей с ребристыми стеклянными окошками. Шипел телевизор, звонко тикали пожелтевшие часы. Из открытой форточки с прибитой марлей пробивается лёгкий холодок.

Шторы и тюль лежат на полу вместе с гардиной прямо по центру комнаты. Весь диван в земле и осколках от фарфорового горшка, в котором мама несколько лет пыталась вырастить денежное дерево.

Бобрик высунул голову из зала, закрыл дверь и прошёл по коридору к кухне. На кресле сидел отец, положивший локти на стол и прижавшийся щекой к ледяному стеклу зелёной бутылки. Его глаза были открыты и смотрели куда-то за сына. Мужчина вытянул вперёд руку, держа бутылку за горлышко.

– Выбросишь, пожалуйста?

Бобрик быстро выполнил просьбу. Открывая дверцу под раковиной, он не смотрел в мусорное ведро. Его взгляд был прикован к стулу без одной ножки, который валялся рядом с духовкой. Воздух был горячим, носа касался аромат картошки, лука и свинины.

На столе лежала перевёрнутая глубокая тарелка, из-под её золотистых волнистых краёв вытекал густой бульон.

– Занимаешься хернёй какой-то, поступать никуда не стал, – вздохнул отец, выпуская наружу гнилостный запах от, ещё чудом не выпавших, зубов. – С бездельниками и хулиганами каждый день водишься. На что жить-то потом вообще будешь, а, сына? – он повысил голос и стукнул кулаком по столу, отчего тарелка немного подскочила, и бульон потёк быстрее.

– Разберусь, – равнодушно ответил Бобрик, выбирая самое красивое яблоко в корзинке, стоящей по центру стола. – Со дня на день мир меняться будет, а кто будет район защищать, ты, что ли – псих? – усмехнулся он, вытирая яблоко от бульона грязно-розовым полотенцем с потрёпанной вышивкой, когда-то бывшей тюльпанами.

– Нет, Надя, ты слышала? Защитник растёт! Район хочет оберегать! – громко засмеялся отец, продолжая стучать по столу без какого-либо чёткого ритма. – Может, сходишь в армию, Родине сначала долг отдашь? Мир, говорит, изменится. Дебил!

– Позовут – схожу.

В коридоре показалась женщина, на ней был синий халат в бежевый горошек с порванной молнией, который был завязан на талии шнурком. Она держала обеими руками замороженный кусок свиной шеи и прикладывала его к виску.

Бобрик не сказал ни слова и вернулся в зал, служивший для него комнатой для сна. Он оттащил гардину и положил её параллельно шкафу у стены, после чего попытался стряхнуть всю землю с дивана.

Снаружи сгустилась непроглядная тьма, и не зашторенная комната на втором этаже с плохонькой люстрой, в которой работал только один плафон из пяти, светилась так, что с улицы можно было разглядеть её до мельчайших деталей.

Бобрик накинул на диван простынку и выключил свет. Только его голова коснулась подушки, в дверь тихо постучали.

– Сынок, можно тебя на минутку? – голос матери был сдавленным и дрожащим.

Парень, обречённо вздохнув, подошёл к двери, не желая касаться семейных конфликтов. Взгляд женщины был наполнен тревогой и усталостью, она была бледна, поэтому все синяки и краснеющие отметины на ней казались такими яркими.

В детстве Бобрик старался её защищать, дрался с отцом, но ничего не менялось. Он вместе с ней прятался на балконе, прячась от летящих осколков разбившегося окна. Ему не раз приходилось вытирать кровь из носа и прятать синяки за большими свитерами, чтобы в школе никто не узнал о том ужасе, который творился дома. Он, ещё едва выговаривая буквы, в истерике умолял мать уйти куда-нибудь, чтобы папа её не убил, но она терпела. Повзрослев, Бобрик терпеть перестал. Он больше не плакал, не сочувствовал матери и не пытался её защитить.

Мать жестом пригласила его следовать за ней на кухню. Отец сидел там всё с теми же пустыми глазами. Он громко дышал, иногда хрипя и кашляя.

– Знаешь, – тихо сказала женщина, стоя у плиты и нервно потирая руки. – Мы с твоим отцом… – она пыталась заставить себя произнести эти слова. – Решили развестись.

Бобрик застыл в дверном проёме, стараясь осмыслить услышанное. Он всегда советовал матери поступить именно так, но почему-то она решилась на это только сейчас. Парень давно перестал верить, что однажды услышит от неё нечто подобное, поэтому затих, ожидая ещё каких-то подтверждений. Отец поднялся со стула, его голос звучал грубо:

– Мы долго шли к этому, и это решение принято окончательно.

Мать опустила глаза, её руки дрожали. Бобрик едва сдерживал улыбку, не веря долгожданному завершению этого мерзкого брачного спектакля.

– Не узнай я, что твоя мать легла на корпоративе под физрука, продолжали бы жить душа в душу! – всхлипнул отец и впечатал кулак в жужжащий холодильник, после чего тот перестал издавать хоть какие-то звуки.

– Всё? – коротко спросил парень, скрестив на груди руки.

Надя вздохнула и попыталась обнять сына, её глаза были полны слёз, но ни один звук не мог прорваться наружу из крепко сжатых губ.

– Давно пора было, – хлопнул в ладоши Бобрик, после чего развернулся и закрыл за собой дверь в зал.

Москва. 2010г. Проспект Вернадского.

Полина на мгновение остановилась посреди проспекта, чтобы вытащить телефон из сумки. Набрав номер отца, она снова устремилась вперёд, чувствуя лёгкий трепет в душе.

Вдруг в телефоне раздался знакомый голос:

– Доча, привет, как ты там? – весело произнёс отец.

На заднем фоне послышался звук отключившегося телевизора.

– Всё отлично, с одногруппниками стала больше общаться, – она невольно улыбнулась, вспоминая, как проходят перемены. – Пары интересные бывают иногда.

– Что значит иногда? – послышался удивлённые голос матери. – Надо во всех находить для себя что-то интересное!

– Привет, мам, – Полина улыбнулась ещё шире, переходя пустую дорогу. – Вы там как?

– Потихоньку, – буднично ответил отец. – Баню строить начали. Террасу почти доделали, теперь надо крышу застелить и заняться обустройством внутри.

– Поэтому теперь на выходных работаем дома, – иронично прокомментировала мать. – Ну ничего, зато уже к следующему году усядет, приедешь домой, будем париться.

– Отлично, – Полина уже видела очертания здания общежития.

– Как там с денюжками, на всё хватает?

– Насчёт этого не волнуйтесь, я на работу устроилась.

– Какую? – осторожно спросила мать после небольшой паузы. – Ты что, потратила всё за месяц? – её голос резко стал мягче. – Ну ничего, мы бы ещё прислали!

– Нет, я почти ничего не тратила. Просто не хотела, чтоб вы напрягались, – медленно продолжила Полина, надеясь на то, что этот разговор пройдёт гладко.

– Да что ты, нам несложно. Что за работа? По дизайну стажировка какая-нибудь? Небось в газету устроилась? Ай да молодец, профессию осваиваешь!

– Нет, в редакцию меня не взяли, говорят опыта нету.

– А куда ж ты пошла? Полы мыть, что ли? Ну ничего, труд он в любом виде труд.

– В ресторан.

– Батюшки! Так ты же готовить совсем не умеешь, и что ж ты там делаешь?

– Я хостес.

– А?

Полина тяжело вздохнула.

– Гостей встречаю, провожаю, столики бронирую. У меня один полный день, две утренних и две вечерних смены в неделю. С учёбой совмещать получается, платят хорошо, чаевые тоже оставляют.

– То есть ты там глазки незнакомым мужикам в ресторанах строишь, а они тебе на чай дают? А ты им что? – женский голос начал срываться.

– Нет, почему? К нам ходят и женщины. Глазки мне строить некогда, там то телефон позвонит, то в дверях очередь встанет, – девушка старалась сохранять спокойствие.

– Зря мы её отпустили, – трагически вздохнула мать, не давая Полине продолжить.

– Может, поедем на поезде и заберём обратно?

– На самолёте, первым рейсом!

– Хватит! Зачем я вообще вам рассказала, – Полина поднесла руку ко лбу и прокляла себя за то, что подняла эту тему.

– Мы же волнуемся за тебя.

Девушка не знала, что ответить, предвкушая, что сейчас будет еще хуже.

– Ты же совсем ребёнок ещё, бросай эту работу и учись усерднее. Вон, глядишь, на кафедру потом устроишься. И не надо будет в вечерние смены где-то за чаевые скакать.

– Мам, да не хочу я над красным дипломом заморачиваться!

– А придётся. Направление новое. Выпустят вас двести дизайнеров, а мест в этих твоих студиях будет всего штук десять. И пойдут остальные переучиваться на нормальные профессии, а тех, кто поумнее, оставят на кафедре.

– Папа, ты бредишь. Сам не учился нигде, откуда знаешь?

– С людьми общался.

– Мы же хотим как лучше для тебя, Полечка, успокойся. Увольняйся и об институте думай, ты же у нас ещё такая глупенькая. Вдруг чего случится?

– И это говорит женщина, родившая меня в шестнадцать?

– Полина, – мать понизила голос и задумалась над ответом. – Время у нас было другое.

– Всё, хватит, – закричала девушка в трубку, чувствуя, как к горлу подступает ком.

Кот, лежащий на тротуаре, вскочил и забрался на забор. Полина тихо всхлипнула и закрыла динамик телефона рукой. Она прислонилась к железным прутьям забора общежития и запрокинула голову, смотря на испуганного кота.

– Доча, ты что, плакать вздумала? – голос отца звучал строго и немного насмешливо.

– А ну, соберись. Как работать она взрослая, а как родителей слушать – сразу в сопли!

– Спокойной ночи, – собравшись с силами, произнесла девушка и отключила телефон.

Часть 4

Москва. 1980г. Южнопортовый район.

Маленькая Людочка сидела, сложив ручки за партой и оглядывая пустой класс. В животе неприятно покалывало от волнения и растущего чувства голода. Окна второго этажа были покрыты изморозью, через которую едва пробивался свет уличных фонарей. Снег валил хлопьями, укрывая землю пушистым одеялом.

Утром она оставила пакет с сапожками, доставшимися ей от старшей сестры, в глубине класса рядом со шкафом, наполненным учебниками. Спустя пять уроков, девочка нигде не смогла найти свою обувь. Она начала искать пакет повсюду: заглядывала под парты, проверяла все полочки, смотрела под учительским столом. Сердце сжималось всё сильнее с каждой минутой. Девочка в ужасе представляла, что же с ней сделает мамочка, когда узнает о пропаже.

Часы на стене показывали полпятого вечера. Школа пустела, звуки шагов и голосов медленно утихали. Людочка сидела на деревянной скамейке возле раздевалки, надев куртку, перчатки и зимние штаны. Её взгляд метался по пустым крючкам, на которых уже не висело ни одной куртки. Школа, обычно наполненная шумом и детским смехом, теперь казалась огромной и пустынной. Каждый шорох и резкий звук усиливал её страх. Свет погас, и только тусклая лампа около выхода на улицу продолжала гореть.

– Девочка, а ты что тут делаешь? – раздался строгий голос вахтёрши Нины Ивановны, вышедшей из маленькой каморки рядом со столовой. Это была полная женщина с короткой стрижкой, носящая сразу две шали поверх красного свитера. Её седеющие волосы были очень редкими, а серо-зелёные глаза практически выцвели. Она передвигалась, немного хромая, и всегда носила на лице недовольную гримасу.

– Я… сменку патияла, – робко ответила Людочка, стараясь сдержать слёзы. Она прижимала ноги к себе, шурша болоневыми штанами, которые были ей сильно велики. На фоне них чёрные туфельки с потёртыми серебристыми бляшками казались ещё более крошечными.

– Ты не могла её потерять, – устало вздохнула женщина, медленно подходя ближе. – Должна была где-то забыть! – Нина Ивановна упрекнула её и высунула в сторону девочки сморщенный указательный палец. – Давай, иди домой, а то родители волноваться будут, а мне тут всё закрывать надо.

Людочка знала, что идти домой без сапог нельзя. Мама строго-настрого запретила ей ходить зимой без сменной обуви. Она робко побрела к выходу, боясь спорить с Ниной Ивановной.

Первоклассница с большим усилием толкнула дверь и оказалась на улице. Там было так темно, что снег, покрывший всю дорогу толстым слоем, казался небом, а чёрная высь – землёй.

Первый же шаг обжёг её ножки ледяным холодом. Людочка шагала медленно, вздрагивая и стараясь ступать осторожно, чтобы не поскользнуться. Ей было страшно идти к дому, и она, проглатывая сопли, раздумывала о том, как бы забраться в какой-нибудь подвал и переждать там до утра, чтобы засветло снова вернуться в школу и продолжить поиски.

Пальцы немели, девочка перестала чувствовать, где идёт по снегу, а где наступает на скользкие ледяные лужи. Она смотрела вперёд, стараясь не сдаваться. Огромная сосна, стоящая прямо у ворот на выходе из школы, начала падать. Внезапно Людочка поняла, что на самом деле дерево стоит на месте, а начинают подгибаться и съезжать по льду – её ножки.

Девочка упала и вскрикнула, ударившись затылком о твёрдую снежную глыбу с подтаявшей и вновь застывшей сверху коркой льда.

Боль в голове начала резонировать с режущей коликой, которая уже двигалась от окаменевших ступней к икрам. Щёки раздирал мороз, пар вылетал изо рта и растворялся во тьме неба, с которого медленно падали крохотные снежные хлопья. Слёзы безостановочно лились из зелёных глаз. Они стекали по щекам, сверкая в лунном свете.

– Эй, ты в порядке?

Девочка услышала голос, но была не в силах на него повернуться. Внезапно перед глазами возникло лицо старшеклассника. Его ресницы были пушистыми от примёрзших снежинок. Сухие губы ещё раз приоткрылись и задали новый вопрос:

– Как тебя зовут?

– Юда, – отозвалась малышка, тихо всхлипывая. Она разглядывала лицо парня и пыталась вспомнить, где его видела.

– А почему ты здесь лежишь? – он осторожно снял варежку и приложил руку к её лбу, чувствуя лихорадочный жар.

– Сменку патияла… – произнесла она, тихо подвывая.

Парень опустил взгляд и обнаружил на красных ногах девочки чёрные маленькие туфельки, которые держались на тоненьком ремешке. Тем временем она узнала в нём мальчика из 10 «А», который быстрее всех убежал с линейки в начале года.

– Пойдём тогда скорее её искать, – он подхватил её на руки и быстро зашагал по сугробам в сторону школы.

– Я уже искауа, – протянула она и слабо обхватила его за меховой воротник. – Нигде нету…

– Может, завалилась куда-нибудь, – юноша попытался её успокоить, ускоряя шаг. – Эй, подождите! – он заметил, как вахтёрша закрывает дверь на ключ и спускается с порога.

Пожилая женщина, увидев их, недовольно нахмурилась:

– Да что ж опять?

– Нина Ивановна, это моя двоюродная сестрёнка, – уверенно сказал парень, сокращая расстояние между ними. – Родители беспокоятся, попросили меня забрать её, – он чуть поморщился от снежинок, залетевших в левый глаз. – Она потеряла сапоги, можно, мы ещё раз вместе посмотрим?

Вахтёрша бросила на них подозрительный взгляд и нехотя согласилась:

– Ладно, Андрюша, только бегом. Мне нужно закрывать школу.

Нина Ивановна включила свет и устало плюхнулась на обтянутую красным искусственным бархатом табуретку.

Юноша посадил первоклассницу на лавочку рядом с батареей, снял шарф и обмотал им ноги девочки. Он проверил раздевалку первых классов, там сапог не было, и отправился на поиски в другие секции.

Людочка уже начинала отчаиваться и снова тихо всхлипывала, но тут Андрей вернулся и постарался её успокоить.

– Есть ещё одно место, где могла потеряться твоя сменка.

Под лестницей находилась дверь в подвальное помещение. Замок на нём давно сломался. Дети часто играли в прятки на переменах и забегали сюда.

Между старыми прогнившими ящиками Андрей обнаружил белый пакет, в который были обёрнуты высокие сапоги с меховой подкладкой, точь-в-точь по описанию Людочки, что подтверждало его догадку – кто-то спрятал их здесь, чтобы поиздеваться над первоклассницей.

Вернувшись, он помог ей обуться и обрадовал Нину Ивановну, что они больше не будут её задерживать.

Снежинки падали вокруг, создавая волшебную атмосферу зимнего вечера. Людочка смотрела на своего нового друга с благодарностью, чувствуя, что теперь ей совсем так страшно возвращаться домой.

Нина Ивановна ещё хромала, спускаясь со школьного крыльца, а Андрей уже выносил девочку из калитки, открытой рядом с воротами. Он надел на себя её красный рюкзачок и перекрутил пакет с вымокшими туфельками через запястье.

– Где ты живёшь? – спросил он, готовясь донести её до самого дома.

– Вперёд, потом наево после гоубятни и снова вперёд, такой бошо-о-ой дом, – попыталась объяснить Людочка. Её глаза блестели, она болтала ногами и задевала штаны старшеклассника, оставляя на них серые отметины.

***

Бобрик ходил по спортзалу в нелепой картонной шапочке в виде красного конуса и смотрел на небольшие часы, стоящие за стеклянной дверцей шкафа. Сырой воздух в подвале пропитался запахом старого линолеума и ржавого железа, к которому примешивался сладковатый аромат тающего крема.

На кривоногом столе, застеленном пожелтевшей клеёнкой с выцветшими ромашками, стоял торт – пузатый, чуть покосившийся, с потёками белого крема, стекающими на картонную подложку. Свечи, криво воткнутые в неровную поверхность, уже начали крениться, словно пьяные, а одна и вовсе упала, оставив восковой след на глазури.

– Он что, проспал? – Щука, развалившийся на старом гимнастическом козле, лениво потянулся, не сводя глаз с торта. Его пальцы нервно теребили край рваной спортивной майки, а в голосе сквозила смесь раздражения и голода. Он уже третий раз за последние полчаса поправлял свои светлые волосы, падающие на лоб, словно пытался отвлечься от мысли о том, как крем тает, а бисквит размокает.

– Или забыл? – прищурился сидящий на козле Жук, четырнадцатилетний мальчишка, переехавший в этот район недавно и быстро адаптировавшийся среди группировки. Дома его звали Макарчиком. Его родители были дипломатами, кто-то даже поговаривал, что у них были английские корни, и они работали шпионами под прикрытием. У него была ровная блестящая чёлка, редкие светлые брови и новенькая красная куртка с меховым воротником, на которую всё первое время засматривались и пытались выкрасть.

Жук наматывал резинку от своего колпака на палец, то натягивая её, то отпуская, и резинка тихонько щёлкала, добавляя к общему шуму подвала ещё одну ноту раздражения. Его глаза, светлые и хитрые, перебегали от торта к лицам остальных, словно он прикидывал, как бы урвать кусок побольше, если Бобрик наконец сдастся.

Остальные пацаны – человек семь, от совсем мелких до тех, кто уже считал себя взрослым, – толпились вокруг стола, кто стоя, кто прислонившись к облупленной стене. Кто-то теребил скакалку без ручки, валявшуюся на полу, кто-то пинал старую гантель, отчего та глухо звякала, катаясь по бетону. На стене, рядом с выцветшим плакатом, где бодибилдер с лоснящимися мышцами держал штангу, висела гирлянда из мятых бумажных флажков, наспех вырезанных из старых журналов. Флажки шевелились от сквозняка, лезущего из-под двери, и их шуршание смешивалось с гулом труб, что тянулись под потолком. Всё в этом подвале, от потрескавшегося линолеума до ржавых тренажёров, кричало о том, что ждать здесь – дело гиблое, но Бобрик упрямо шагал от стены к стене, будто его шаги могли заставить Шпиля появиться.

– Давайте ещё немного подождём, хорошо? – голос Бобрика звучал глухо, словно он уговаривал не только пацанов, но и себя. Он остановился у шкафа, вглядываясь в часы, будто хотел взглядом подтолкнуть стрелку. Его пальцы теребили край спортивной кофты, а шапочка на голове съехала набок, отчего он выглядел ещё нелепее. Пацаны переглядывались, но никто не спорил – не потому, что верили в приход Шпиля, а потому, что Бобрик был главным, и его вера, пусть и наивная, держала их всех в этом подвале, как магнит.