Камыши

скачать книгу бесплатно


Цепляя тележки, я размышлял так: современная семья остро нуждается в таком же как я – сборщике тележек – без него она обречена на тотальное отчуждение. Нужен кто-то, кто бы ее сцепил. Но кто? В Бога они не верят, государство от решения проблемы самоустранилось, а если и полезет – то сделает только хуже, среди народных авторитетов – перверты и педерасты. Некому сцепить тележки. Что же делать? Так я думал каждую субботу, пока работал в “Вавилоне” и каждую субботу печалился и не находил ответа.

Леха Экстрасекс

В русской деревне сохранилась уже полуистлевшая, седая традиция давать людям прозвища. Прозвище как бы заменяет отчужденное, выхолощенное имя. В секулярном обществе оно больше не определяет жизнь: родители не сверяются со святцами, не нарекают детей в честь святых, а нарекают их просто так – потому что имя понравилось – в лучшем случае – в честь деда, бабушки или Сергея Есенина. То ли дело – прозвище. Во-первых, его надо заслужить, во-вторых, острый народный ум безошибочно подмечает основу человека, делает его поэтический слепок, выражает нутро в емком и живом слове: Васька Лодырь, Петро Ансамбль, Таня Без сдачи. Иногда прозвищами становятся производные от фамилий, но даже в этом случае они часто впитывают в себя какие-то энергии человека и все равно характеризуют его куда лучше чем просто: Вася, Гриша, Руслан Маратович.

В деревне, куда я одно время приезжал каждое лето, восьмидесятилетнего деда – бывшего председателя колхоза – все называли Яшей, хотя по паспорту он Сережа. На вопрос – “почему Яша?”, – люди отвечали как-то уклончиво и многозначительно: “Ну, потому что Яша, сразу ж видно”. За нашей соседкой – огромной, сильной женщиной “кровь с молоком” закрепилось прозвище Анка Врачиха. Говорят, что в молодости она хотела поступать в медучилище, но не поступила, однако для жителей села так и осталась Врачихой. Но более всего меня удивляли прозвища двух мужиков, весьма потрепанных, давно и усердно пьющих: местного пастуха, которого называли Пьером Ришаром, и его друга – мужичка лет 55 без определенного рода занятия, – Лехи Экстрасекса. И если с Пьером Ришаром все было более-менее понятно: он действительно внешне походил на французского актера Пьера Ришара – “высокого блондина в черном ботинке “, – то с его товарищем история оказалась запутанной. Что это вообще такое: Экстрасекс?

Однажды возле сельпо я встретил Экстрасекса. Тот стоял и стрелял мелочь с похмелья: растерянный, понурый, похожий на опавший клен. Мне стало жалко Леху и я купил ему бутылкой крепкой “Охоты”, себе взял “Жигулей”. После нескольких глотков мужичок подобрел, лицо посветлело, морщины разгладились: самое время разузнать историю странного прозвища, но услышав мой вопрос, он весь как-то скривился и сделал вид, будто понятия не имеет в чем дело. "Надо же – Экстрасекс, ерунда какая-то. Я и женат был, между прочим, жена, правда, ушла", – сказал Леха.

В процессе разговора "за жизнь" ситуация стала проясняться: оказывается, до того момента, как знакомство с зеленым змием стало необратимо менять сферу Лехиных интересов, он в конце 1980-х занимался не абы чем, а духовными практиками! Накладывал руки, чистил чакры, выводил из запоя: "Люди говорили, что когда я их лечил, они видели, как из них вылетают разноцветные дракончики, которые поедали черных дракончиков, тоже из них вылетающих", – открыв третью бутылку, хвастался Леха.

Естественно, через несколько месяцев к нему прилипло прозвище Экстрасенс, ну еще бы! Однако шли годы, Лехины чакры заросли паутиной, руки стали грубыми и заскорузлыми, накладывались они все чаще на стопочки да бутылки, взгляд утратил пронзительность Кашпировского. В общем, к концу 1990-х Лехина звезда стала закатываться. Когда от нее остались лишь смутные воспоминания, в работу включился "глухой телефон", холодный и беспощадный, не щадящий никого, особенно деревенских чудаков, которые выпали из астрала прямиком в поселковую лужу.

Год-два, и бывший чародей из Экстрасенса превратился в Экстрасекса. Скорее всего, произошло это без злого народного умысла, а по каким-то исключительно филологическим причинам, но от прозвища было уже не отделаться. И оно, опять-таки, предстало своеобразной выжимкой из незавидной Лехиной судьбы, потому что деревенский экстрасенс – это смешно и грустно одновременно, смех и грех, одним словом – экстрасекс. Я не стал говорить ему о своей догадке, хотя в какой-то момент мне показалось, что Леха и сам понимает в чем дело, просто ему было очень неприятно с этим соглашаться.

Накатив с Лехой на завалинке у сельмага, я решил, что отныне буду называть его Кленом. Уж больно он мне приглянулся в таком образе: серый, осенний, печальный. Я подумал, авось прозвище приживется. Клен опадет, переживет зиму, а потом снова зазеленеет. Но больше я о нем ничего не слышал: на следующий год я не приехал, и через год не приехал, и спустя 10 лет не приехал, но если все-таки приеду и встречу Леху, то обязательно скажу: “Привет, Леха Клен”.

Пень с покрышкой и подъемный кран

На высоком, широком пне, оставшимся от спиленного тополя, лежала автомобильная покрышка. Прошлым летом сотрудники ЖЭКа расписали ее под гжель – белыми и синими каракулями, а внутри разбили клумбу с вербеной. Получился цветник на небольшом пьедестале, высотой по грудь взрослого человека.

В душном июле белоснежные цветы на деревянном троне напоминали шапку сугроба и немного освежали пыльную дорогу за домом. Но ранней весной, когда пень обрамлял рыжий ковер окурков, а из покрышки торчали какие-то уродливые стручки, конструкция казалась очень нелепой. Пень в резиновой короне с антеннами.

Было начало апреля. Рядом с пнем стояли два человека – пузатый мужчина и миниатюрная женщина средних лет. Она носила вязаную шапку с надписью 228, что делало ее похожей на мальчика-беспризорника. Мужчина нервно курил, почему-то постоянно поправлял кепку на лысой голове и стряхивал пепел в расписную клумбу из покрышки. Его жена теребила в руках сумочку и тоже заметно нервничала.

– Нет, я больше не могу на это смотреть, поехали уже отсюда, – сказала дама и стала переминаться с ноги на ногу.

– Да подожди ты, может они его чинят. Или меняют. Сейчас этот увезут, новый привезут, – с неправдоподобной бодростью прокряхтел пузатый мужчина.

– Ты сам знаешь, что это неправда. Они его насовсем увозят. Все приехали. Ничего они не построят, – мрачно ответила дама.

Пара стояла у пня с покрышкой и наблюдала, как рабочие постепенно разбирают подъемный кран на стройке через дорогу. Строительство вавилонской башни с самого начала шло со скрипом. В то время, как рядом всего за пару лет вырастали целые бетонные клумбы с многоэтажками, этот дом рос медленно. Иногда месяцами каменный скелет стоял один-одинешенек на пустыре, и дорога к нему начинала зарастать сорной травой. Но всегда появлялись люди в желтых касках, наспех возводили один-два этажа и снова надолго пропадали. Впрочем, кран неизменно стоял на месте, как часовой, и даже подсвечивал пустую скорлупку здания мощным прожектором.

Полузаброшенную панельку.было жалко: забор из профнастила вокруг нее оброс афишами в несколько слоев, а паспорт объекта, висевший у въезда на стройплощадку, стыдливо сняли года три назад, когда стало понятно, что стройка идет с серьезной задержкой. Этой весной работа встала окончательно: кран начали медленно, трагически разбирать, а на карте города появился еще один недостроенный истукан. Спустя пять-шесть лет вокруг него вырастут грациозные, тоненькие березки.

Секции крана убирали, его стрела безвольно опустилась вниз, будто вражеское знамя в руках победителя. Для людей, которые вложились в долевое строительство, демонтаж крана – очень тяжелое, травматическое зрелище. Железного великана складывают в сундучок, а с них как будто срезают тонкие полосочки плоти.

– Я в машину пошла, чего тут смотреть? – сказала женщина и развернулась к своему кавалеру, ожидая что тот пойдет за ней. В это время мужчина тушил окурок в пустой клумбе с вербеной. – Кому в голову пришло поставить на пень покрышку?

Женщина, плюнула в клумбу и хотела было пнуть пень ногой, но внезапно остановилась, очевидно, пожалев обувь.

– Да они нового подрядчика найдут, чего ты волнуешься? Достроят. Ну или, деньги нам вернут, – продолжал бодриться мужчина, прыгая через лужи за женщиной в шапке 228.

– Хрен они нам что вернут.

Пара села в старенькую иномарку и уехала. Супруги знали, что теперь уже точно перешли в категорию “обманутых дольщиков”, и чтобы не поругаться молчали. В эту ночь им обоим приснился один и тот же сон.

На пне из покрышки вместо вербены выросли волосы. Пенек собрал их в аккуратный пучок и прокричал каменному скелету через дорогу: “Не переживай, брат-долгострой, скоро ты зарастешь вербеной и бархатцами!"

Конь с изгородью

В современном городе тысячи лавочек звенят дверными колокольчиками, шумят кондиционерами и пестрят вывесками. Улица покрыта ими словно ветрянкой: «Татуаж бровей» соседствует с пирожковой, рядом – «Салон кофе и чая», еще через два метра – «Копии. Фото на паспорт». Немилосердный капитализм откусил у народа часть сердца и две трети времени, а взамен упаковал в глянцевую бумагу возможность организовать какую-нибудь невразумительную торговлю блестками и чехлами для телефонов. Шанс дается почти любому – вне зависимости от навыков, талантов и средств человека. «Возьми кредит, открой дело, стань бизнесменом и не работай на дядю» – говорит хитрый капитализм и облизывается.

Каждый второй несостоявшийся буржуа, оформляя статус ИП в налоговой инспекции, лелеет надежду, что именно его блестки и именно его салон педикюра станут фундаментом для будущей империи Генри Форда. Но мир устроен иначе, а потому – вывески меняются чаще, чем к ним успевают привыкнуть дворники и почтальоны. И если сетевые магазины еще могут долго работать, не меняя прописки, то микробизнес лопается, будто пузырьки в упаковке с машинкой для удаления катышков. Вот ты торгуешь блестками, не успел оглянуться – а уже блестки торгуют тобой. Спустя несколько недель на окне лавки появится наклейка: «Аренда».

Однажды я задумался, а сколько инкарнаций может выдержать типичная квартира в брежневке, переделанная под «нежилое»? Сотни? Тысячи? Жилище, задуманное для чаепитий и семейных советов вынуждено пропускать через себя чьи-то нескончаемые проекты, как дешевая проститутка, которая не выбирает клиентов. В доме аккуратно шелестели тапочками по паркету и бегали босыми ногами, но прошло время и теперь какие-то пронырливые люди заходят туда в грязных ботинках, вносят стеллажи, выносят стеллажи, что-то вечно городят, перестраивают, приколачивают и сносят. Если бы стены могли – они бы выли: слишком много злых теней отпечатывается на них. А вместе с тенями – отпечатываются надежды, радости, человеческие сомнения и разочарования. Бетон чает монументального постоянства, один хозяин – одна судьба, но после перевода в «нежилое» его ожидает свальный грех и изнуряющая суета.

В небольшом офисе, мимо которого я часто ходил туда-сюда, одно время принимал клиентов мануальный терапевт Марат, потом там продавали сухофрукты крикливые азербайджанцы. Вскоре они съехали и на их место пришла молодящаяся бабуля с мелочевкой из «Икеи». Сегодня – это кальянная, от которой на много метров вокруг пахнет чем-то сладким и стыдным.

Рядом с кальянной – еще одно заведение. Пару лет назад его занимали киргизы, торгующие шаурмой. Они работали круглосуточно и в принципе ничем особенным не отличались. Разве, что спали прямо там же, где и готовили – в одной из комнат, деликатно прикрытой ширмой. Мне почему-то казалось, что киргизы влезли в почти невинное помещение, превращенное к «коммерческую недвижимость» совсем недавно. Его стены еще помнили старый ковер, когти кота, острые плечи хозяйки и запах лекарств. Классическая ситуация: квадратные метры могли принадлежать дедушке с бабушкой, они умерли, предприимчивые внуки решили не продавать их жилье, а оформили все документы, получили разрешение, принарядили квартиру, ярко её накрасили и выставили на панель.

Заехавшие туда киргизы особенно не церемонились ни с ремонтом, ни с чем бы то ни было – воткнули посреди зала барную стойку, поставили печку, холодильник и вертель для мясных туш. Над их головой чернела эпитафия антресолей, – память от прошлых хозяев. Архитектурная особенность комнаты делала эту нишу почти незаметной, едва уловимой в темном углу, но если приглядеться, то там можно было различить несколько клетчатых баулов и чугунную статуэтку коня с изгородью.

Киргизы работали ловко и ладно. Зажимая шаурму в горячих тисках, рассказывали мне о волнениях в Оше и исламистах.

В один прекрасный день история восточного павильона закончилась. Как всегда в таких случаях – внезапно: просто однажды его двери оказались закрыты. Вскоре убрали вывеску «Шаурма», и через несколько недель какие-то девочки открыли там кафе с хачапури. Девушки тщательно выскребли-вымыли помещение, прогнали киргизский дух и сделали место модным и крафтовым. Стены расписали портретами веселых грузинов с усами, но нишу антресолей почему-то не заметили и коня не убрали. Он стоял все там же – монументальный друг монументальных бетонных стен, тяжелое, чугунное постоянство посреди дискотеки.